Текст книги "О чае, о кофе, о любви...(СИ)"

Автор книги: Урфин Джюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Жек, смотри, ты видишь – это хризантема?

Я вглядываюсь в бесформенную кляксу кофе и согласно киваю. Конечно, хризантема, лишь бы все улыбались.

– Хризантема – неожиданная любовь, а куст – безнадежность. Понял?

Я молча внимаю этому эзотерическому диалогу, повязывая фартук. В том, что у Марты и Гамлета срослось, и не на один день, понятно по мирному утру. Обычно Марта случайно отлюбленных, утром погнобив для ускорения, быстро выписывала из круга общения. А тут сидят, в одну чашку пялятся. Подружайки, блин! Или я чего-то не догоняю?

И как теперь влезать со своим допросом про слабительное? Я, похмыкав, перебираю коробки и баночки в надежде обнаружить ту самую смесь. И нет. Уфффф…

Погадайте и мне на кофейной гуще?

День набирает обороты. Чай с жасмином. Зеленый с мятой. Просто с лимоном. И кофе-кофе-кофе. Скучные заказы, пустой молочник, просыпанный сахар, перец не на своем месте…. Раздражаясь, я кошусь на работающего рядом Гамлета. Раздражаясь еще сильнее от того, что горло по-прежнему продирает даже от простой попытки глотать, а голос похож на карканье вороны. Гамлет же вполне комфортно чувствует себя за моей – моей! – стойкой. Марта, плюхнув перед ним очередную стопку заказов, поощрительно похлопывает его по руке:

– У тебя прям бенефис какой-то, принц ты наш Датский.

Предательница.

Я булькаю, как перекипевший чайник, подмечая любое мелкое движение Гамлета. Хочется гаркнуть и вылиться язвительным потоком неудовольствия так, что скулы сводит. А он шустро, с какой-то ненормальной абсолютной отточенностью движений, мечется от кофемашины к плите. Творец, мать его.

Срываю фартук и ушиваюсь в подсобку. Пнув пару раз мебель, шиплю от боли. Так мне и надо. Пометавшись еще минут пять по крохотной комнатке, наконец, выплываю к барной стойке. И застываю. У стойки с довольной улыбкой чеширского кота сидит Егор и машинально топит островок взбитых сливок в кофе. Я дергаюсь навстречу и влетаю в прострацию, зависнув в золоте его глаз. Я никогда не видел таких глаз. Желтые… нет, истинно золотые, как роскошный императорский чай.

– Привет, чайных дел мастер. Как же тебе дышится? – улыбается док.

Дышится? Дышится… Я с трудом проталкиваю глоток воздуха и отмираю. Спрятать бы задрожавшие руки и отмотать пленку ровно до того момента, когда я еще не втиснул ему рекламку кофейни. «Зачем мне это? Я не хочу! Не хочу!» – яростно стучат молоточки в висках предвестниками паники. Но док не оставляет мне шанса, он протягивает руку и легко касается лба. И я, словно взбесившийся сенсорный экран, бестолково реагирую сразу всеми функциями. Док, покрутившись на стуле, командует:

– Отомри! Боишься врачей? Не боись, я без уколов.

– Я… я сейчас.

Заметавшись между стойкой и плитой под гробовое молчание Марты, возникшей рядом, я пытаюсь найти себя в привычных действиях. Высокая прозрачная чашка, ложку коричневых ароматных шариков туда и залить негорячей водой, слить, дав чаю вздохнуть, и залить еще раз. Хватит. Накрыть сферой и… не могу. Если я подниму чашку, то расплещу чай, раскрывая свою внутреннюю истерику. Я с мольбой смотрю на Марту, та, поджав губы, ставит чай перед доком. Он заинтересованно наблюдает за танцем чаинок, давая мне время.

– Я зря пришел? – Егор, видимо, не имеет привычки ходить вокруг да около.

– Что ты… – разрываюсь я между желанием испариться и вцепиться в него мертвой хваткой.

– Жеееень… – Марта с грацией синего кита втискивается в наш состоящий из полувопросов диалог. – Это что еще за скорая помощь?

– Это Егор, – я выкручиваю в руках салфетку до состояния полной непригодности. – Он врач. В больнице тогда помог… – косноязычие сдает меня с потрохами.

Егор лучится теплой улыбкой, вызывая у меня сильнейшую сердечную аритмию.

– Это хорошо, что врач, лечиться нашему Женечке надо. Совсем на всю голову плохой стал… – бубнит Марта, оттирая меня в сторону подсобки. – Очумел, да? – шипит она уже мне.– Да что с тобой происходит? У него же на лбу написано, натурален как стопроцентный хлопок. Куда ты со своим латексом? М?

Функции моего организма продолжают сходить с ума: я успеваю мучительно залиться волной первоклассного румянца, вспотеть, потом так же стремительно побледнеть и под конец меня уже трясет. Я выглядываю из-за плеча Марты, надеясь, что в моей голове созреет хоть какая-то благопристойная отмазка этому разыгравшемуся фарсу. Но отмазываться уже не нужно. На стойке стоит нетронутая чашка, и чаинки печально опускаются на дно, ибо тот, для кого они танцевали, исчез. Заскулить и рвануть следом! Я найду его. Как собака возьму след и найду!

Марта встряхивает меня за шиворот:

– Вруби мозги! Я тебя умоляю!

Вот тут-то я точно жалею, что эти самые мозги у меня есть. И они, повинуясь команде, «врубаются», подкидывая мне сотни цепких, словно семена чертополоха, мыслишек, которые намертво впиваются в воздушный шлейф моей мечты, раздражая и царапая сознание.

– Спасибо, – киваю я Марте. – Что-то на меня накатило.

Отвернувшись, я принимаюсь полировать и без того сияющие чистотой чашки. Хочется выть. Тонко. Надломленно. Безнадежно. Обычный день, обычные лица, привычная суета… А я впервые чувствую, насколько глубока пропасть между мной и «нормальными» людьми. Почему? Почему саунтреком к моему внутреннему армагеддону звучит ничем не примечательная повседневность? Хоть бы какая мало-мальская катастрофа. Хоть что-то созвучное бы…

– Эй! – выдергивает меня из небытия недовольный окрик. – Жень! Я превратился в невидимку? Налей мне кофе с коньяком.

Я с удивлением гляжу на Артема. Небрежная щетина, собранный кое-как хвост, заплывшие глаза и покрасневший нос. Боги тоже болеют?

– Хер ли приперся? – Марта моментально нарисовывается рядом. – Ты что, простыл? – без перехода продолжает она. – Чего не лежишь дома, бацилла? Жень, какой коньяк? Ошалел? Сделай ему чай с лимоном и медом.

– Я за лекарством вышел. Жень, я же тебе сказал – кофе с коньяком. Нафига мне твой чай?

– Ну да, ну да, брутальные мачо пьют исключительно черный кофе с коньяком, – фыркает Марта.

– «Мачо» в переводе с испанского «бык», подразумевается глупое, но сексуально активное животное. А я думаю о себе немножечко лучше, с твоего позволения.

– Какая точная характеристика, однако, – Марта забирает чашку с кофе. – А что, добрые феи не могут принести тебе лекарство, поставить градусник и сварить куриный бульон? В крайнем случае, все это заказать и оплатить?

– Все сам, все сам. Прекрасным феям нужен праздник жизни, а не серые будни.

Устал я греться у чужого огня,

Но где же сердце, что полюбит меня?

Живу без ласки, боль свою затая,

Всегда быть в маске – судьба моя,

– дурашливо затягивает Марта.

Артем усмехается, пряча улыбку в навязанной чашке чая с лимоном и медом. Я и Гамлет ошалело наблюдаем эту интермедию. Когда Марта все же выставляет Артема из кофейни, как-то уж слишком ласково подкалывая, Гамлет переводит на меня растерянный взгляд и многозначительно произносит:

– Что-то мне кажется, не было там никаких хризантем. Стопроцентный куст.

А что я? Я хотел катастрофы. Вот она, кажется, грянула. Причем еще вчера.

========== Вопрос цены или цена вопроса? ==========

– Ну, скажи уже!– не выдерживает Марта моего молчания и грохает поднос с грязными чашками в раковину.

– Не бей посуду.

– Жень!

– Что тебе сказать, Марта? Мне остается только тебя цитировать. «Вруби мозги», – тяну я противно-гнусавым голоском. – И, правда, у кого-то же они должны работать.

– Я не строю иллюзий, Жек. Подумаешь, уступила девушка своим слабостям один раз.

– С Артемом.

– Тшшш, – шипит Марта. – Все самое лучшее детям. А Артем, как не крути, стоит своих денег.

– Ты ему что, заплатила?!

– А ты у нас наивная маргаритка? Думаешь, я бы опустилась до того, чтобы поклянчить у него чуть-чуть любви?

Я затыкаюсь и смотрю в темные глаза Марты. Ну и где в них хоть капля презрительной циничности? Где?! Мать твою! Почему там охуительное море боли?! Не слишком ли дорого?

– Давно?– с жестокостью инквизитора лезу я в самую душу Марты.

– Один раз всего и было.

– Марта! Не еби мне мозг! Давно ты втрескалась?

– Да пошел ты! – и сверху на кучу чашек летит скомканный фартук.

Приплыли.

Я в полной прострации на автомате домываю чашки, а в голове безумным бразильским карнавалом выплясывает выцыганенное у Марты признание. Ох и прав был Гамлет – стопроцентный куст был в той кофейной гуще.

Утро добрым не бывает. Никогда.

Марты нет. Я преграждаю путь Гамлету в дверях кофейни:

– У меня есть один животрепещущий вопрос, принц Датский. Ты зачем Артему слабительное подсунул?

Гамлет, озадачено почесав в затылке, выдает:

– А почему я, Жень?

И действительно, почему? Отзеркалив жест парня, я пропускаю его к стойке. Не ревность ли Марты подсуетилась? Да и стоит ли это сейчас выяснять?

Марта так и не появляется. Ни на следующий день, ни неделю спустя. И я, уже перестав булькать праведным гневом и перепробовав все формы обид, всерьез озадачиваюсь и отправляюсь на поиски этой особы. Дверь остается глуха к моим потугам достучаться, телефон вещает о недоступности абонента, общие друзья беспомощно разводят руками. Вот только не надо заставлять меня нервничать еще больше, я осознал всю сучность женской составляющей твоей души и готов просить у нее о снисхождении. Где ж ты есть, Марта?

Психанув по второму кругу, уже за то, что она пропала, я решаю пойти проторенной дорожкой и отправляюсь в клуб. Обозленный на все женское в целом, я запихиваю поглубже в подсознание рвущееся наружу томное Инь и выбираю рациональное Ян.

В клубе щедро удобряю свой организм мексиканским пойлом и тупо созерцаю танцпол. Танцевать я не умею совсем, но смотреть, как это делают другие, могу, кажется, бесконечно. Пригубив очередную стопку, я замираю. Егор. Случайность или карма? Подойти или нет? А если подойти, как он отреагирует? Ой, можно подумать, я осмелюсь. Мое второе Я, надменно хмыкнув, дергает плечиком и интересуется: «Жалеешь, что выбрал не меня? А мог бы позволить себе чуть-чуть больше, но теперь поздно».

Разочарованный сам в себе, я отворачиваюсь от танцпола и заказываю еще пару стопок. На хуй. Опрокинув их одну за другой и закинув в рот лимон, морщусь.

– Лихо! – раздается над ухом. – Лечишься?

Я шарахаюсь в сторону и чуть не слетаю с барного стула.

– Тише, тише. Не убейся, – фиксирует меня в пространстве Егор.

– Твоими заботами, – бурчу я в ответ.

– Что ты сказал? – он наклоняется ко мне, пытаясь разобрать мое бурчание сквозь грохот музыки.

Я моментально захлебываюсь этим ощущением близости. Все нормальные, ничего не значащие вопросы-связки для поддержания непринужденного трепа наполняются подсмыслами. Пожав плечами, поулыбавшись, наконец, выдавливаю из себя:

– Хорошо танцуешь, – и стараюсь отодвинуться.

– Ты здесь с кем? – кричит мне на ухо Егор, не зачтя мою попытку дистанцироваться.

– С этим, – щелкаю пальцами по пустой таре.

– Это серьезная компания. Пошли покурим, надоело кричать, – и Егор, не дожидаясь ответа, начинает просачиваться сквозь танцующих в сторону выхода.

Я обреченно слезаю со стула и плетусь за ним. Армия вопросов, пополнив ряды новобранцами, снова атакует мой мозг.

Егор уже в курилке. Зажав сигарету в зубах и матерясь, он пытается высечь огонь из зажигалки.

– Как-то не вяжешься ты у меня с образом доктора. Где белый халат и стетоскоп? – интересуюсь я, щелкая своей.

– Здесь, друг мой, это будет выглядеть как часть номера из стрип-программы.

– А я бы посмотрел, – покаянно признаюсь я ему.

Егор выпускает струйку дыма в потолок:

– Так вот почему та брюнетка кинулась грудью прикрывать амбразуры. Познакомь, кстати.

– Ты не оценишь, – мда… видимо, у меня подсознательная тяга исповедоваться перед врачами и священниками. Вот если я ему сейчас все расскажу, чем нехорошим для меня может это закончиться? – Ладно, Егор, приятно было встретиться и все такое, рвану-ка я в родные пенаты.

– А как же стриптиз в белом халате?

Я моментально застываю на месте и жалко выдавливаю из себя:

– А еще, доктор, вам клятвой запрещено над убогими издеваться, – будем считать, что это была шутка.

Егор, выпустив почти идеальное колечко дыма, отвечает:

– Не томи, Жень. И давай обойдемся без контрданса? Прямой вопрос – прямой ответ. Я хочу попробовать. Хочешь ли ты?

Хочу ли я?

Хочу ли я так?

========== Половецкие пляски ==========

Почти вжимаюсь в дверь машины, стараясь быть как можно дальше от Егора, он же, напротив, кажется, даже дремлет, откинув голову назад. У меня внутри все туже скручивается спираль эмоций, и каждый поворот дороги, приближающий нас к дому, затягивает ее.

– Я могу передумать? – голос Егора, вопреки расслабленной позе, звучит надсадно.

– Конечно, – выдыхаю я напряжение.

– Я просто уточнил.

– Почему, Егор? Зачем?

– Это долгая и запутанная история, уходящая корнями во времена античности…

– Егор!

– Причащаться и исповедоваться необходимо?

Такси притормаживает перед домом, а в салоне повисает густая предгрозовая тишина. До упора сжатая спираль готова либо разорваться от напряжения, либо развернуться и со всей силой отшвырнуть от себя эту ситуацию.

Всё Бельчонок делал сам:

Сам вставал он по часам,

Сам под душ купаться топал,

Сам свои носочки штопал.

Сам за книжку он садился,

Сам малыш читать учился,

Повторяя по слогам:

“Всё, Бель-чо-нок, де-лай сам!

– бормочет Егор. – Ну что, идем?

Я представляю Егора тем самым самостоятельным бельчонком, и взвинченность выплескивается из нутра каким-то ненормальным смехом. Корчусь на заднем сиденье, утирая выступившие слезы, не в силах разогнуться. Рука Егора ложится на мой загривок и спускается по спине.

– Отпустило? – интересуется он, поглаживая меня.

Я продолжаю содрогаться в конвульсиях смеха. Но рука, уверенно и неторопливо поглаживающая спину, как будто снимает зажимы, незатейливо, но целенаправленно превращая абсурдную ситуацию в нечто вполне приемлемое. Я, подчиняясь спокойному движению, затихаю, расслабляюсь, и во мне медленно, но неотвратимо зарождается желание сделать так, чтобы Егор не пожалел. Чтобы я не пожалел.

– Пошли? – мой голос все-таки вздрагивает, он ведь может передумать.

– Веди, – кивает мне Егор.

Я никогда не чувствовал никого так… всей кожей. Кажется, даже кончики пальцев покалывает от возбуждения. А я даже еще ни разу не прикоснулся к нему.

Мы поднимаемся по лестнице. Я впереди, Егор следом. Я чувствую его взгляд, который заставляет ныть от напряжения плечи, и ноги непослушно и тяжело переступают со ступеньки на ступеньку. Меня преследует дурацкое желание бухнуться на колени и доползти остаток пути. Сердце стучит в горле, я слизываю испарину, выступившую над верхней губой. Остановившись перед дверью, вытираю вспотевшие ладони и, неимоверным усилием сосредотачиваясь, с первого раза попадаю в замочную скважину. Переступаю порог и замираю. «Шагни!» – прошу я мысленно Егора, но он застыл на пороге. «Шагни! Прошу тебя!» Слышу мягкий щелчок замка. Повернуться и узнать, по какую сторону двери Егор, сил нет. Я, словно перетянутая струна, мучительно звеню от сверхусилия, умоляя в режиме ультразвука. Легкое скользящее прикосновение к моему плечу пробивает меня разрядом тока, отзываясь уколом боли где-то под лопаткой. Иголочка так и застревает там.

– Егор, – разворачиваюсь я и тону в потемневших глазах. Жаль, совсем не помню детских стишков, чтобы убрать эту его нервную скованность.

Страшно. Страшно сделать лишнее движение. Страшно сказать что-то не то. Даже вздохнуть страшно. Я чувствую себя сапером и делаю первый неуверенный шаг навстречу. Даже сердце, кажется, бьется тише и мелко-мелко, будто старается своим ритмом снять нервозность Егора. Егор шумно выдыхает, он весь, как загнанное животное, напряжен и готов к броску. Я всем телом подаюсь вперед, вытягиваясь вслед словам:

– Егор, ты всегда можешь передумать… Помнишь?

– Да, – звучит хрипло и отрывисто, как предупреждающий рык.

Застываю, качаясь в лихорадке этого бредового мира. Делаю два шага назад. Чудес не бывает?

– Я не понимаю, как? Я не готов к тому, чтобы… – Егор отводит глаза, – к тому, чтобы целовать парня.

Он предостерегающе поднимает руку, предупреждая готовый сорваться с моих губ вопрос.

– Это абсурд, конечно. Но пойми, поцелуй для меня интимнее, чем секс.

Пожимаю плечами. Душа тонко и протяжно воет. Больно. Никаких иллюзий. Я вздыхаю полной грудью:

– Хорошо.

– Хорошо?

– Да.

Егор, опираясь спиной на входную дверь, чуть-чуть расслабляется. Я чувствую, что мое жертвоприношение гордости принято богами, и подхожу к нему. Он не поднимает глаз, занавесившись от происходящего челкой. Отвожу ее, открывая лицо, обрисовываю кончиками пальцев по контуру, поднимаю подбородок и прижигаю первой меткой нежную кожу шеи. Под моими губами резко дергается кадык. Одна моя ладонь скользит на затылок, я перебираю пальцами волосы и массирую кожу. Другая застывает на груди, чтобы подслушать его сердце. Егор старается себя успокоить, контролировать частоту и глубину вдохов, но следующая россыпь едва заметных поцелуев сбивает его вновь, и сердце под моей рукой все так же суматошно выбивает первобытные ритмы.

Я поднимаюсь по шее поцелуями, следуя древней карте любовных дорог, чтобы найти те самые заповедные местечки, которые откроют для нас порталы в иные миры. Чуть прикусываю мочку уха, Егор махом головы отвергает подобную ласку, зато поцелуи под подбородком срывают первый судорожный стон. Моя рука на груди оживает и ползет от пуговицы к пуговице, пробираясь, расширяя поле деятельности. Распахнув и вытащив рубашку, рывком стягиваю ее с плеч, тут же обжигая короткими и сильными поцелуями плечи. Переместив руки на спину, пробегаюсь пальцами вдоль позвоночника, и Егора выгибает навстречу моим губам, которые исследуют его грудь.

Я одурманенно шепчу-целую-умоляю-исследую-уговариваю. Меня трясет от возбуждения, и моя нервная дрожь ответными волнами проходит по коже Егора. Не отпущу… зацелую, вылижу, залюблю… Но не отпущу. Я словно впадаю в транс, теряю связь с собственным разумом, перестаю существовать как человек, как тело, как личность. Становлюсь камертоном, настроенным только на желание Егора, и отзываюсь только на вибрации его тела, дышу только его прерывистыми вздохами, слышу только его сердцебиение.

Мои пальцы скользят по его коже, покрывая ее затейливыми пентаграммами страсти. Кипящие роднички поцелуев скатываются с его груди к напряженному животу, и я опускаюсь на колени к расстегнутой ширинке. Мой язык вычерчивает границы невозврата, перенося их по миллиметрам все ниже и ниже. Пальцы Егора судорожно сжимаются на моих плечах, то останавливая, то подталкивая. Все, что я умею, все, что я могу отдать, все, что ты готов принять… Каждое мое движение, каждый поцелуй, каждое касание наполнены трепетом и жаждой обладания. Я стягиваю грубую джинсовую ткань еще ниже. Кожа под моими губами – горячая, нежная, тонкая и с тем легким неповторимо личным ароматом. Дышу и запоминаю. Прорисовывая кончиком языка венки, отчетливо проступающие под кожей, чувствую, как мышцы дрожат и сокращаются, чувствую и вижу возбужденную плоть. Мой рот непроизвольно наполняется слюной – так мне хочется быстрее попробовать его на вкус. Но я не спешу, растягиваю удовольствие и жду, когда желание сметет остаточные барьеры. Поглаживаю через тонкую ткань белья, обжигаю своим горячим дыханием, радуюсь ответному требовательному движению. Руки Егора сильнее сжимают мои плечи.

– Пожалуйста… прошу… – вырывается со стоном его капитуляция.

Аккуратно стягиваю ткань, освобождая плоть. Припечатываю поцелуем уздечку – самое уязвимое место, и чувствую, как Егор захлебывается вдохом. Его бедра подрагивают от возбуждения, живот напряжен, венки на члене вздулись, и он сочится смазкой. Еще чуть-чуть, пару умелых движений – и он кончит. Все закончится. Но я не хочу. Поэтому, слегка касаясь самым кончиком языка, неторопливо обрисовываю сеточку вен, оплетающих ствол, слизываю скатывающиеся капельки секреции, дую, целую, слегка касаясь губами, словно уговариваю потерпеть.

– Пожалуйста… – выстанывает Егор, обхватывая нетерпеливыми пальцами мой затылок, и слегка нажимает, уговаривая подарить ему разрядку.

– Не торопись, – мурчу я ему в ответ, пережимаю у основания член, не давая кончить, и погружаю в рот.

Привыкая и смачивая, забираю с каждым движением чуть глубже. Ткнувшись носом в лобок, замираю, мое горло сжимается, пытаясь избавиться от инородного предмета. Но похрен на связки и боль – волны удовольствия трясут тело под моими руками. Я, разжимая кольцо пальцев, даю возможность Егору толкнуться еще глубже и чувствую, как член, рывками сокращаясь, исторгает из себя порции семени. Медленно снимаюсь с него, одновременно высасывая из него остатки. Егор съезжает по двери вниз. И, сжав пальцами все еще подрагивающий член, пытается пережить свой оргазм. Я застываю пред ним на коленях, дико возбужденный и не смеющий поднять глаза. Я впервые не знаю, что дальше делать.

– Охренеть, – хрипит Егор. – Дай мне минуту…

Я улыбаюсь… минуту… Не уйдет…

– У тебя есть минута, а потом пойдем в кровать за второй порцией, – голос совсем сел и звучит даже чуть-чуть сексуально.

Егор вскидывает на меня потрясенный взгляд, и я вижу, как этот взгляд перерождается и становится жадно-горячим. Этот взгляд будто вливает в меня дозу безумия. Я чувствую себя почти всемогущим, все мои страхи и вся моя неуверенность растворяются. Встаю, поворачиваюсь к Егору спиной и иду в комнату, снимая одежду. Знаю, что сейчас мое тело вызывает только желание. Что между нами больше нет тех неозвученных вопросов, тех лживых установок. Чистое, без грамма примеси и осадка, желание.

Егор настигает меня в дверях комнаты. Прильнув к моей спине горячим телом, утыкается носом в шею и шумно вдыхает. А его руки уже с удовольствием и нетерпением гладят и сжимают, моментально сбивая меня с роли ведущего и превращая в ведомого. И я не против, я даже не надеялся на ответ. Егор опрокидывает меня на кровать и с почти детским азартом начинает изучать мое тело, откровенно радуясь, когда находит те самые точки, которые заставляют дрожать и стонать уже меня. Не переставая гладит и закусывает губы, явно заталкивая поглубже слова, которые пляшут на кончике языка.

– Скажи, Егор. Прошу, – улыбаюсь я ему.

– Ты такой… Другой! Это так по-другому. Совсем. Но хорошо. Очень. Это сильнее. Это откровеннее. Это так неправильно и правильно, – взрывается моментально эмоциями Егор.

– Еще так сделай, – подставляю я ему спину.

И пальцы Егора вновь начинают очерчивать и чуть продавливать позвонки, смещаясь к пояснице. Замедляясь с каждым спускающимся вниз позвонком, ближе к копчику нажим становится сильнее, а движение – совсем тягуче медленным. Мне жутко хочется, прогнувшись в пояснице, приподняться на коленках, уткнуться лицом в подушку и получить дозу привычной мне ласки. Но пальцы Егора вновь убегают к загривку и вновь начинают оттуда свой мучительно-желанный путь вниз, выматывая меня нарастающим желанием. Мой позвоночник выгибается в непроизвольной волне, подчиняясь этой ласке. Пальцы вновь добираются до крестца. Забывшись, я встаю на колени, прижимаясь к кровати грудью. Встаю и застываю… понимая полную недвусмысленность моей позы. Рука Егора замирает, и я замираю под ней. Боже… как мне хочется… хочется. Егор сжимает мои ягодицы, непроизвольный глухой стон вырывается из меня, и я прогибаюсь еще сильнее, сдаваясь своей похоти в плен. Движения Егора перестают быть легкими и изучающими, они становятся грубовато-напористыми, вызывая в моем теле еще большее желание.

– Прошу, Егор, пожалуйста… – теперь, видимо, моя очередь его умолять.

Его пальцы касаются колечка ануса, и я подаюсь назад, желая почувствовать ту самую острую моментальную боль удовольствия. Но теперь он томит меня, и сочетание грубой ласки, которая достается моим ягодицам и бедрам, и нежного трепета, с которым его пальцы дразнят анус, сводит с ума. Я уже просто хриплю, бессовестно прижимаюсь и трусь, скатившись к самой кромке животных инстинктов. Егор отстраняется, вызывая во мне рык неудовольствия, я оглядываюсь, вижу, как он трясущимися руками надрывает серебристую упаковку презерватива, и застываю. Не могу разорвать наш зрительный контакт. Не могу, понимая, что вот так, глаза в глаза, это гораздо интимнее самого акта проникновения. Это глубже. Егор, словно чувствуя это, переворачивает меня на спину, разводит мои ноги и, не разрывая взгляда, устраивается между ними.

– Только не закрывай глаза! – прошу я его. – Смотри на меня!

И он смотрит. Он проникает в меня не только физически, но где-то совсем на другом уровне. Меня колотит, я оплетаю ногами его талию и, выгибаясь сам, стремлюсь навстречу, невольно уменьшая амплитуду. Наши движения больше похожи на волны. Губы Егора дрожат, по лицу шквально бегут эмоции. И он, наклоняясь, впивается поцелуем в мои губы. В моей голове лопается последняя ниточка, связывающая меня с этим миром, и я разрываюсь на сотню светящихся шаров, разлетаюсь огромным ярким морем удовольствия.

Позже я чувствую, как к дрожи моего тела примешиваются вибрации Егора, как затихают его движения и он, плотно прижав меня к себе, замирает. Я обнимаю Егора, который, глубоко вдыхая и чуть со стоном выдыхая воздух, носом трется о мою шею. Он жарко шепчет:

– Как хорошо.

Я перебираю его чуть влажные волосы и не хочу больше ничего. Только чувствовать тяжесть его расслабленного тела. Вдыхать его аромат и знать, что ему хорошо со мной.

========== Знаки препинания ==========

Утро прокрадывается серой кошкой в квартиру, перекрашивая стены из серого в розовый, затем снова в размыто-серый и, наконец, добавляя золота дня в свои оттенки. Я, затаившись, млею рядом с умиротворенно спящим Егором. Не хочется его будить. Хочется бесконечно растянуть эти минуты. Не хочется начинать новый день с вопросов, хочется поставить обманчивое многоточие. Но ресницы Егора вздрагивают, и он рывком поднимается, резко оборачиваясь ко мне. Обводит комнату взглядом и застывает. Я всем нутром чувствую его внутренний переполох. И тоже застываю. Можно, конечно, пошутить, попытаться развеять все это легкостью, смазать угловатость и неудобство ситуации. Но это означает преуменьшить значимость всего случившегося. Нет, нельзя путать и камуфлировать в слова произошедшее этой ночью. Мне нужна правда.

– Не поможешь мне, да? – понимает Егор.

И я, поражаясь в очередной раз его чуткости, согласно вздыхаю:

– Не помогу.

– А время пережить и подумать дашь?

– Конечно.

– И даже кофе предложишь?

– Кофе так кофе, – соглашаюсь я и выбираюсь из постели.

Надо, наверное, спрятать следы ночной любви, ярко горящие на моем теле, укрыться стыдливо от бесповоротно обнажающего утра. Но я, сжав зубы, неторопливо одеваюсь. Было. Все это было.

Иду на кухню, достаю джезву. И мне хочется смягчить дерзкий вкус горьковатой нежностью, переполняющей мою душу. Несколько ложек кофе, молоко и палочка ванили. Смотрю на поднимающуюся пенку и убираю джезву с плиты, не давая напитку вхолостую отдать свой аромат. Главное не передержать… не передержать… Не испортить чудесное утро своими кипящими эмоциями. Оставить, сохранить, не расплескать.

Егор появляется через пару минут, натянув кое-как джинсы, взъерошенный, но такой домашний, что напряжение так и не возникает в небольшом пространстве кухни. Мы молчим. Но это хорошее молчание. Нужное. Я разливаю кофе по чашкам и пристраиваюсь на стуле, подобрав ноги. Егор почти вторит моей позе, и мы, заметив это, синхронно усмехаемся. Хорошо. Первые обжигающие глотки крепкого напитка дополняют последними верными штрихами мою картинку. И я отчетливо понимаю, что хочу… Хочу жить именно так. Точка.

Звонок в дверь. Еще один короткий и два длинных. Никогда не понимал, что они означают. Сейчас для меня это сигнал бедствия и больших перемен. Я застываю с чашкой кофе в руках, вздыхаю и прошу Всевышнего: «Не сейчас… Пожалуйста!» Но, видимо, закончился мой лимит, и звонок снова рассекает тишину квартиры. Илья. Егор напрягается, я слабо улыбаюсь ему, заранее испрашивая прощения, и иду открывать.

– Вот ты где, свет мой.

Илья невозмутимо отстраняет меня от двери и сразу проходит в комнату, на ходу снимая пальто. Разворошенная постель и тяжелый насыщенный аромат секса, пропитавший квартиру, не требует пояснений. Илья хмыкает и перекатывается с носков на пятки, засунув руки в карманы брюк.

– Не скучаешь, вижу, совсем.

– Илья, – пытаюсь прервать я его. – Может быть, потом поговорим?

– Отчего же потом? Самое время.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Но мы оба молчим. Я не хочу оправдываться. А Илья, не привыкший к проявлению бурных эмоций, только играет желваками, накручивая себя где-то глубоко внутри. Он тщательно подбирает слова, чтобы ударить в самую сердцевину. Я жду. Он прав.

– Жень, – на пороге комнаты застывает Егор.

Я судорожно вздыхаю и, встречаясь с жестким взглядом Ильи, понимаю, что он нащупал то самое слабое место, куда нужно бить.

– И что, все так серьезно? – припечатывает Илья вопросом.

Я сглатываю вязкую горечь слюны и признаюсь:

– Очень.

– А у тебя? – поворачивается Илья к Егору. – Тоже очень?

Егор молчит. Он смотрит на меня и молчит.

– Хм… понятно, – усмехается Илья, вскрывая неприкосновенные запасники боли, хранящиеся в моей душе. – Глупо, Жень, пошло и мелодраматично, – точными рублеными ударами превращает он мое счастье в неприглядную картинку адюльтера.

– Ты не прав! Ты не знаешь! – мой крик заканчивается почти беззвучным сипом.

– А должен знать! Я должен знать, Жень! За два года отношений я имею право знать об этом! – вколачивает Илья гвозди восклицаний в меня. И это больно. Почти физически.

Егор деревянными движениями подбирает одежду. Одевается и обращается к Илье:

– Извини. Моя вина. Я не знал… – поворачивается ко мне. – Жень… – и, прерываясь, качает головой.

Я дико впиваюсь в него взглядом, пытаясь подобрать слова и объяснить… Но слова, нужные и верные, все не находятся, а секунды, отведенные мне, истекают. Егор уходит. Комнату отчаянно и плотно заполняет опустошение. Я обессиленно опускаюсь на кровать, обхватываю подушку и, уткнувшись в нее лицом, вдыхаю еле заметный запах Егора. Внутри скребет, воет, разрывает на части. Надо мной, словно палач, нависает Илья.

– Дрянь, – голос Ильи глухой и сиплый. – Зачем же ты так?

После ухода Ильи долго не нахожу в себе сил и желания закрыть дверь. Как будто это будет точкой всему тому, что было и случилось.

Свернувшись клубком среди развалин моей жизни, я то проваливаюсь куда-то, то всплываю на поверхность. Сознание, не желая принимать катастрофу, строит для меня параллельные реальности, где не было Ильи. Путаясь между явью и сном, плыву в бесконечности и выныриваю, только когда меня резко встряхивают и выдирают из свитой в гнездо постели. Я тупо созерцаю знакомого и не знакомого парня, который, отвесив мне пару оплеух, расталкивает и ставит на ноги. Матерясь, он тащит меня в ванную, не церемонясь включает душ, начинает сдирать одежду и выговаривает: