Текст книги "Знак равенства (СИ)"
Автор книги: TsissiBlack
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
========== Условная часть 1. Одиночество ==========
Первым, что ощущает Стив, еще не открыв глаза, – звук. На самой периферии слуха. Где-то гудят машины. Мощно, густо, будто вокруг вдруг стало их очень много. Потом – звук работающего радиоприемника, совсем близко. Кажется, повторяют трансляцию бейсбольного матча, на котором они с Баки…
В сердце будто ввернули ледяную иглу. Баки нет. Его больше нет, и ничему, никому не под силу это изменить. Открывать глаза не хочется. Хочется назад, в блаженную темноту, туда, где изредка были сны яркие, как вспышки. Там был Баки. И пусть все происходившее с ним походило, скорее, на кошмар, но он там был. Живой.
В глаза ударил слишком яркий свет, и Стив моргнул несколько раз, прежде чем проснуться окончательно. Он не знал, где он, какой сейчас день и что он здесь делает. Острое чувство неправильности происходящего усилилось, когда в комнату вошла девушка, смутно похожая на Пегги. Инстинкт самосохранения, то самое звериное чутье, обостренное сывороткой и отточенным за годы войны опытом выживания, взвыло внутри, и Стив рванулся из возможных пут туда, на волю, проламывая собой стены.
Уже позже, несколько дней спустя, сидя на матрасе, наспех скинутом в углу квартиры, снятой для него ЩИТом, он, подавляя дикое желание закурить, впервые смог попытаться обдумать все как следует.
Он проспал семьдесят лет. Мир сильно изменился. Миру по-прежнему нужны герои.
Признаться честно, он боялся ложиться спать. Фактически, он толком не спал с той самой ночи, последней, что они с Баки провели, тесно переплетясь друг с другом: сердце к сердцу.
Горло привычно перехватило, сжало спазмом, но слез не было. Вышли все, высушив душу досуха, еще там, в чертовом поезде. Слез не было, а страх уснуть и провалиться в черную пустоту без единого яркого пятна-события пугал до чертиков. Он не привык – так. Не успел.
После смерти Баки он почти не спал. Раскачивался из стороны в сторону, как дерево под ударами стихии. Не мог. Знал, что не увидит ничего. Ни привычных бытовых мелочей, ни улыбки, ни тягучих, ленивых поцелуев перед сном. Не увидит Баки.
Баки больше нет.
Ему показалось там, во льдах. Так сказали медики. Так бывает, ведь свойства сыворотки не изучены до конца.
Стив привычно потер левое запястье с побледневшей меткой – двумя параллельными линиями. «Знак равенства» говорил Баки.
«Параллельные, которые уже никогда не пересекутся», – подумал вдруг Стив.
Он улегся на матрас и уставился в потолок. Усталость брала свое, но засыпать не хотелось. Пялиться в потолок, как тогда, после смерти Баки, и перебирать, пересеивать все воспоминания о нем, скопившиеся за те годы, что они были вместе, было опасно. В прошлый раз такая наполненная горечью сигаретного дыма бессонница привела к семидесяти годам сна в океане. Сна, полного кошмаров. Поэтому с курением и с сожалениями надо было заканчивать.
Перевернувшись на бок, Стив натянул на плечи тонкий плед и позволил себе в течение еще нескольких минут прислушиваться к пустоте внутри. Там, где раньше чувствовалось биение связи, отчего-то похожее на стук второго сердца, была тишина. Мертвая, глухая тишина.
Он закрыл глаза, пообещав себе, что завтра соберет куски, на которые развалился, и начнет жизнь заново. Ну, или хотя бы попытается. Он на ощупь проследил линии на запястье, еще раз, зажмурившись, вспомнил вкус Баки, гладкое тепло его кожи, мягкость волос, и заставил себя заснуть. Он должен научиться жить, раз уж не получилось умереть. Раз уж Судьба распорядилась иначе.
***
Очередной мешок с песком сорвался с креплений, отлетел в стену и грузно хлопнулся на пол. Злость не проходила. Мозгоправы ставили ему ПТСР, осложненное потерей пары. Вот так просто – аббревиатура и констатация факта. В новом мире вообще все было просто. Истинные пары стали редкостью, но такая связь по-прежнему защищалась законодательно. Стиву было противно от того, что в этом безумном мире люди, найдя идеально подходящего человека, не спешили ни подтверждать связь, ни регистрировать союз. Хотели «нагуляться», «попробовать все». Этого Стиву было не понять. Он бы не променял Баки ни на кого. Мысль об измене даже не приходила ему в голову.
Поймав себя на мыслях о Баки, Стив стиснул зубы и повесил на крюк очередной мешок с песком. Все катилось к черту.
Фьюри появился со спины, но Стив заметил его еще у самой двери. Инстинкты, вбитые войной и обострившиеся от потери того, кто всегда прикрывал спину, не подвели, хотя, судя по самодовольному лицу Фьюри, он этого не заметил.
– Бессонница? – вкрадчиво спросил он.
Стиву захотелось его ударить. Потому что да, бессонница. Да, так бывает. Постоянно. Каждую ночь.
– Несете службу, сэр? – вместо грубостей, рвущихся с языка, спросил он.
– Да, – коротко ответил Фьюри, не скрывая того, что следил за ним.
– Хотите вернуть меня в мир? – Стив надеялся, что в этот вопрос не просочилось его нежелание туда возвращаться.
– Хочу спасти его, – пафосно ответил Фьюри.
***
С Мстителями было трудно, но так можно было хоть чем-то занять себя, кроме саморазрушения. Спал Стив по-прежнему плохо, скопившееся раздражение сдерживал с трудом, особенно со Старком, но хоть адреналин перестал бить по мозгам. Все-таки спасение мира было достаточным поводом для того, чтобы на время забыть о… попытаться забыть обо всем.
Мстители ни в чем не походили на Командос. Это была разномастная шайка людей, мутантов и даже богов, каждый из которых был со своими тараканами и привык тянуть одеяло на себя. Формально Стив был их командиром, но фактически каждое решение ему приходилось отвоевывать, будто он докладывал генералам, а не командовал солдатами. С каждым из Мстителей было тяжело по-своему.
Старк для самого себя был всегда прав. Он терпеть не мог нести ответственность за кого-то кроме себя. Даже за свои решения, изобретения и даже поведение отвечать не хотел категорически. Стив готов был выбить ему зубы, если бы знал, что это поможет. Но увы. С сынком Говарда не помогало ничего. В конце концов, тот все равно оказался хорошим малым, готовым к самопожертвованию. А такую готовность Стив всегда ставил выше всей внешней мишуры. Единственный раз поняв Тони Старка, Стив в уме составил что-то вроде инструкции для себя о том, как на него реагировать, чтобы их конфликты оказались сведены к минимуму. И это помогло.
Клинта и Наташу Стив понимал, пожалуй, лучше, чем всех остальных вместе взятых. Клинт был типовым военным, разве что добившимся запредельного мастерства в своей узкой области. А Наташа напоминала Стиву Сильву, одну дамочку из разведки, достававшую самые ценные сведения самыми неприглядными способами. Никто не знал толком ни сколько ей лет, ни как ее зовут на самом деле, ни кем она была до того, как стала заниматься тем, чем занималась. Стив знал цену таким агентам и примерно представлял себе, на что они способны. Очень примерно, но все же.
Тор был хорош в деле, отходчив, предан семье так же, как Стив – долгу, прост в общении и в некоторых вопросах наивен, как ребенок, не стесняющийся задавать неудобные вопросы. Тор Стиву нравился отсутствием двойного дна, червоточинки, которую он подспудно чувствовал во всех, кто его окружал.
В их паре в людях больше разбирался Баки. Он мог поладить почти со всеми, и там, где Стив норовил грохнуть кулаком о стол, Баки искал (и находил) слова для убеждения.
Ему не хватало Баки до ломоты в висках, до крошащихся зубов, до сорванного в крике горла. Как балансира, опоры, как щита. Как части себя. Лучшей, самой правильной части. Самой необходимой. Стив часто ловил себя на том, что чувствует себя половиной человека. Неровно расколотой надвое глиняной тарелкой, годной лишь на то, чтобы резать тянущиеся к ней пальцы.
«Не буду обещать вам, что это пройдет, – сказал Стиву штатный психотерапевт ЩИТа, специализирующийся на обеих его проблемах, – потерю пары не может возместить никакая терапия. Но, – он сделал паузу, снял очки и протер их, видимо, пытаясь подобрать слова, – знаю, сейчас вы воспримете это в штыки, но я все равно скажу. В мировой практике бывали случаи повторного установления связи. Вы потеряли пару очень давно. Возможно, за это время успел родиться кто-то…»
Стив тогда сжал кулаки, удерживая себя изо всех сил от опрометчивых поступков. «Успел родиться кто-то», надо же. Кто-то лучше Баки? Кто-то, идеально ему подходящий? Кто-то, у кого такая же улыбка? И теплые ладони. И…
Все было тщетно. В перерывах между миссиями и тренировками Стив будто проваливался в кроличью нору, полную воспоминаний. Это если он позволял себе вспоминать. Если же нет, то тогда к нему со всех сторон подступала душащая темнота безысходности. Он не знал, зачем живет. И никакие патетические речи о Долге, Родине и спасении Человечества не могли его убедить, что его стоило откапывать из подо льда.
Единственным человеком, который хоть отчасти понимал его, был Сэм. Стив познакомился с ним случайно, во время пробежки в парке, от безысходности принял приглашение в центр для ветеранов, а после, в личной беседе узнал о Райли.
Сэм был таким же, как Стив, и от того, что на земле еще оставался кто-то, способный понять, какую боль он испытывает, просыпаясь после нескольких часов блуждания в пустоте, становилось немного легче. Совсем чуть-чуть, но все же.
Стив не мог бы назвать Сэма другом. Тот и не претендовал. Еще одной особенностью мужских пар была именно достаточность одного человека. Для всего: для дружбы, любви, увлечений, жизни. В принципе, если исчез бы весь остальной мир, цивилизация, и планета откатилась бы к меловому периоду, Стив бы ничего не потерял. При одном условии – если бы Баки был рядом. Они бы охотились на динозавров, учились добывать огонь, лепить примитивные горшки из глины и были бы счастливы. Уж Стив точно был бы гораздо счастливее, чем сейчас.
Работа не спасала, ничего не спасало. Наташа с бесстрашием никогда не знавшего, что такое связь, человека все сватала и сватала ему каких-то женщин и девушек, которые были для Стива все на одно лицо. И никакие вежливые слова не могли дать понять Наташе, что ему это не нужно. Что его тело просто не отзовется ни на кого, даже если он и допустит абсурдную, почти преступную попытку лечь с кем-то в одну постель.
С кем-то, кто не Баки.
И вот настал тот день, когда однажды утром Стива буквально подкинуло от давно, казалось, забытого ощущения: у него в груди снова билось два сердца. Он прижал ладонь к солнечному сплетению и не знал, плакать ему от облегчения или попытаться в очередной раз уйти из жизни. Он не хотел новой связи. Не желал видеть во сне глупые проблемы какого-нибудь подростка, едва ощутившего первые прелести полового созревания. Не хотел. Но, как и всегда, ничего не мог с этим поделать.
Он лег обратно, в который раз отгоняя мысли о Баки, но вдруг ухнул в них с головой, как в омут, как с огромной высоты «русских» горок.
Вот он так же проснулся под утро. Ему пятнадцать, и он слышит, слышит самый чудесный звук: тихое двойное биение у самого сердца. Ему хотелось кричать, обнять весь мир, бежать куда-то, кому-то рассказать, что с ним, наконец, свершилось чудо. Он, вот такой худой, болезненный и невзрачный, все равно будет для кого-то единственным. Самым-самым.
Как потом чесалось левое запястье, чесалось страшно, так, что хотелось содрать кожу, несмотря на холодные компрессы, которые ему меняла донельзя счастливая мама. Стив, пожалуй, еще никогда не видел ее такой счастливой. И хотел, чтобы скорее рассвело, хотелось увидеть единственного человека, с кем, кроме матери, он мог поделиться радостью. Хотелось увидеть Баки.
Стив помнил те два часа, которые он посвятил глупым мечтам об избраннице. Мечтал, что она будет красивая и скромная, с темными длинными волосами, добрая, умная и отзывчивая. Та, с которой он сможет прожить всю жизнь, ни о чем никогда не жалея.
А потом на запястье проступил знак. Две линии брали свое начало в одной точке и расходились от нее лучами под острым углом. Знак «меньше», так часто использовавшийся в неравенствах, перечеркнул разом все его надежды. Неравенство – не слишком хороший прогноз для того, кто и так не отличался ничем выдающимся, кроме, разве что носа, излишней правильности и жажды справедливости.
Баки ворвался к нему около восьми, раскрасневшийся, с блестящими глазами. Обычно аккуратно уложенные волосы стояли на макушке дыбом, влажный рот был приоткрыт в немом восторге.
– Стиви, ты представляешь?! – крикнул он с порога, забыв даже поздороваться. – Я… у меня… Вот!
Он скинул ботинки, бросился через всю комнату и взобрался на кровать, где Стив отлеживался после очередного приступа астмы.
На его широком запястье алыми росчерками проступил тот же знак, что и у Стива, но зеркально отраженный. «Больше», если верить все тому же учебнику алгебры.
Баки что-то восхищенно говорил шепотом, слышным, наверное, даже на кухне, а Стив смотрел на него и думал, что почти не ошибся. Красивая, добрая, брюнетка, не глупа. Только скромности, вот, маловато, и волосы короче, чем он себе намечтал. Да и вовсе не девушка, к слову. Но в одном Стив был по-прежнему уверен: со своей парой он сможет прожить жизнь, ни о чем не жалея.
Он тогда молча сдвинул рукав отцовской рубашки и показал Баки метку. Тот на краткий миг замер, будто пытаясь понять, что Стив пытается этим сказать, потом несколько долгих секунд вглядывался ему в глаза и спросил: «Жалеешь?».
Стив сейчас все отдал бы за то, чтобы сегодня, в двадцать первом веке так же уверенно ответить: «Нет. Не жалею. И не пожалею никогда. Клянусь». И за то, чтобы это услышал правильный человек, а не какой-нибудь едва созревший тощий подросток, воспитанный на гаджетах и дурацких мультфильмах в двадцать первом веке.
Вместо того чтобы стащить себя с кровати и отправиться на пробежку, выпить с Сэмом кофе и отправиться в ЩИТ, Стив лежал и вспоминал, как Баки тогда бережно коснулся его щеки. И в глазах у него была нежность. «Я рад, что это ты, Стиви. Ты мой лучший… теперь уже не друг. А просто лучший». О том, как расстроилась миссис Барнс, желавшая, как и любая мать, для сына хорошую работящую девушку, а не едва живого некрасивого юношу. Как потом их матери долго говорили на кухне, а Баки впервые неловко, ужасно смущаясь, поцеловал его.
Как потом им запретили совместные ночевки, хотя бы до окончания школы, но как они все равно тянулись друг к другу, едва оказавшись рядом. И свои первые сны о Баки, полные неумелого, почти детского эротизма. Его хриплые выдохи под одеялом, в кромешной тьме маленькой спальни, и собственное имя на самом краю, на пике.
И как сам долго стеснялся поступать так же: ласкать себя, представляя Баки, зная, что тот увидит это следующей же ночью.
Как потом, едва Стиву исполнилось семнадцать, они рухнули друг в друга, тесно переплетаясь, впервые познавая чувственную сторону жизни – друг с другом. Это даже не было сексом, любовью или чем-то еще таким же – обычным, неярким, доступным каждому. Это было жизнью на двоих, одной, цельной, когда нет ни ревности, ни обид, ни претензий, потому что он – это ты. Вы – одно. На каком-то совершенно немыслимом, глубинном уровне Стив знал: Баки чувствует то же.
И как теперь он должен принять кого-то другого, если он без остатка отдал себя Баки еще тогда, в тридцать третьем, когда, закатав рукав рубашки, отвернулся, боясь увидеть отвращение на лице того, кого считал другом. Но Баки принял его. Так, как Стив не сможет принять кого-то еще. Никогда.
Биение связи, сначала едва-едва ощутимое, неверное, сбивчивое, будто набирало обороты, и к шести утра Стив со смесью досады и странного облегчения ощутил, что все почти так, как было. За одним исключением – на втором конце воображаемой красной нити, которой он всегда представлял связь, был не Баки.
Он прислушивался к себе так же внимательно, как когда-то, с той лишь разницей, что теперь в этой внимательности не было жадного предвкушения встречи. Не было мечты о том, каким будет партнер.
На языке скопилась горечь, и Стив, вздохнув, сел на постели, понимая, что вставать все равно придется. Рано или поздно.
Уходя по обычным повседневным делам, он понятия не имел, что вечером обнаружит в своей квартире раненого Фьюри.
========== Условная часть 2. Сны ==========
Чертов Фьюри, чертов прогнивший ЩИТ, чертов мир, в котором не ясно, кто свой, а кто – уже нет. Стив несся за стрелком, нашпиговавшим Фьюри свинцом у него в гостиной, с отчаяньем проламывая собой хрупкие преграды из стекла и гипсокартона.
Когда он, наконец, вылетел на крышу и увидел его: мощного, быстрого, почти не уступающего ему ни в чем, то, бросая свой щит, он уже знал: толку от этого не будет. Стрелок-призрак растворился в ночном воздухе, а Стив стоял и слушал, как оглушительно грохочет его сердце. И как вторит ему второе, неизвестной, не найденной пока пары: загнанно, но четко, как хорошо отлаженный механизм.
Пока в больнице врачи боролись за жизнь Фьюри, Стив, несмотря на всю нервотрепку и окружающую его плотным коконом нервозность, умудрился подремать урывками несколько часов: его сильное тело требовало небольшую передышку, не прислушиваться к потребностям организма было опасно, ведь заканчивались вторые сутки без сна, это было долго даже для него.
Стоило прикрыть глаза, как он увидел темное небо, угол крыши, какие-то головоломные прыжки, выбивающий дыхание бег. Стук сердца: размеренный, ровный, будто происходящее было настолько обычным делом, что уже не вызывало никаких эмоций.
Открыв глаза, Стив подумал, что первый день после установления связи он бодрствовал, так что то, что он видел – события только-только закончившегося «сегодня». На часах была половина третьего. Размышления о том, кем является его новый партнер, Стив с досадой запихнул подальше: у него доставало других, более важных проблем.
Например, смерть Фьюри и то, что вокруг творится что-то невообразимое. Мысли о том, кто друг, а кто враг, кому можно верить, а кому – не стоит, занимали Стива ближайшие сутки. Он не спал. Он никому не верит. И меньше всего – Александру Пирсу. Он мог сколько угодно повторять себе, что не умеет достойно ладить с людьми, но он никогда не смог бы пожаловаться на то, что не разбирается в них. Пирс говорил правильные слова, но Стив чувствовал скрытую за ними угрозу, двойное дно, а в самом Пирсе – червоточину. И когда прозвучала ключевая фраза «Я не пощажу никого, кто встанет у меня на пути», Стив понял, что дело дрянь. Ну, а когда в лифте он оказался в окружении знакомых ребят из СТРАЙКа, которые – все до одного, даже Рамлоу, – заметно нервничали, он в этом убедился. И был готов.
Сам он страха не испытывал. Лишь злость, которая долго копилась в нем, вдруг нашла выход: дрался он с давно позабытым азартом, хотя давно не считал собственную жизнь высокой ставкой. Раньше он всегда думал о том, что будет с Баки, если вдруг с ним что-нибудь случится. Но потом не стало ни Баки, ни опасений. За новую пару он не переживал: не имея, невозможно потерять.
Он не верил никому, как и советовал Фьюри, но чувствовал, что ввязывается в крупную игру. Что всех его почти бесконечных сил может не хватить. Но ему было все равно: он попытается, выжмет из себя максимум, потому что, не спася когда-то Баки, он все равно остался в ответе за мир, в котором вынужден существовать. Пусть и в одиночку.
Наташа почти не оставила ему выбора. Стиву пришлось поверить ей. Отчасти потому, что нужно было верить хоть кому-то, отчасти потому, что не хотелось оставаться совсем уж одному против остального мира. На одной из конспиративных квартир из длинного списка Наташи он прилег ненадолго, дожидаясь утра, когда можно будет пойти и попытаться выяснить, что такого записано на той чертовой флешке, из-за которой случился весь сыр-бор.
Во сне он тут же провалился в прожитый день: видел какие-то лаборатории, очень смазанно, будто сквозь пленку, люди в белых халатах копошились вокруг, звенели, пахло озоном и нагретым машинным маслом. Плечо дергало от боли, но эмоций не было никаких.
Проснувшись, Стив сел, прижимая руку к груди, пытаясь вспомнить, что видел во сне, и не мог. Запомнилось только общее настроение сна: холодная, едва сдерживаемая агрессия, равнодушие к происходящему и головная боль. На периферии: усталость, крепко замешанная на отвращении и презрении, не направленном ни на кого конкретно.
Почесав вновь засаднившее запястье, Стив обвел кончиками пальцев метку, снова налившуюся красным, и вдруг подумал: каким он должен теперь быть, человек, идеально ему подходящий? Если метка равенства не изменилась, значит, почти таким же как он сам: сильным, быстрым, выносливым. Идеальным солдатом.
Стив невольно представил себе, как это могло бы быть: заняться любовью с кем-то, кто не уступает ему ни в силе, ни в умении быстро восстанавливаться. После сыворотки Стиву приходилось беречь Баки, хотя на их запястьях стоял одинаковый знак, он все равно боялся сделать ему больно. Баки злился, после Аззано он вообще часто злился, лез на рожон, и только когда они оказывались вдвоем, сплетаясь телами, как в детстве, он ненадолго становился собой. Будто Стив был тем, за кого он мог удержаться.
Не вышло. Ничего не вышло.
– Стив? – Наташа вошла бесшумно и окликнула его, вырывая из воспоминаний. – Нам пора.
Кивнув, он поднялся, сложил пыльный плед и отправился умываться, отгоняя от себя воспоминания об увиденном во сне. Но картинки, образы, почти не окрашенные эмоциями, так и стояли перед глазами, невольно заставляя задаваться вопросами: кто он? Что делает в лаборатории? И – самое главное – вряд ли в таком месте мог оказаться кто-то младше двадцати лет. А, значит, его пара – не подросток. Вопрос о том, почему Стив не почувствовал его раньше, все равно оставался открытым.
В торговом центре Стив чувствовал себя немного неловко: непривычная одежда, жалкие попытки притвориться тем, кем он не являлся, неловкий поцелуй с Наташей, ощущение сжимающегося вокруг кольца. Они были вне закона, в бегах, но никогда еще Стив не чувствовал собственную правоту так остро, как сейчас. Он был готов идти до конца.
Внутри будто заложили бомбу, таймер которой начал обратный отсчет: долгое путешествие в Лихай, первая база ЩИТа. Неприятно живой Зола, имя которого так неразрывно связано с самой большой потерей Стива, что он готов развалить там все голыми руками. И, наконец – ракета, выпущенная ЩИТом – просто вишенка на торте того, во что превратилась его жизнь за какие-то несколько дней.
Все, что Стив чувствует, выбравшись из-под завалов – злой азарт. Желание задушить недобитую ГИДРу голыми руками, дать выход ярости, терзавшей его с того самого дня, как он остался один. У него появилась цель, слишком личная, чтобы позволить себе отступить. Он свернет чудовищу все головы до одной или сложит свою, пытаясь.
Наташу, похоже, крепко приложило, а потому всю дорогу до Вашингтона Стив ведет угнанную машину один, изредка останавливаясь, чтобы перекусить и купить воды. Они едут к Сэму. Честно говоря, Сэм – единственный человек в жизни Стива, который не связан с его работой. А потому меньше шансов, что их с Наташей смогут быстро выследить. Им нужна передышка, и Сэм может ее дать.
Сэм действительно впустил их, потом долго смотрел на обессиленную Наташу, в конце концов хлопнул Стива по плечу и принес чистые полотенца, оставив расспросы до лучших времен. Удивительно, как иногда просто бывает с внешне непростыми людьми.
Когда все было говорено-переговорено и составлен план взлома базы, на которой хранился костюм Сокола, Стив опять остался один на один с нежеланием закрывать глаза. Он не хотел спать. Если можно было бы выпить какой-то отравы, чтобы никогда больше не видеть снов, не блуждать то в темной пустоте, то по чужим, абсолютно чуждым ему воспоминаниям, Стив бы сделал это, не задумавшись ни на единое мгновение. А если бы можно было не спать вовсе в обмен на сокращение жизни вдвое, он бы больше никогда не сомкнул глаз.
Взбив подушку, Стив устроился на слишком коротком для него диване и устало смежил веки, надеясь, что снова почти ничего не увидит. Потому что не хотел ничего знать ни о ком, кроме Баки.
Ему снились серые стены и боль в перегруженных мышцах, тир и сто попаданий из ста, короткий спарринг и отброшенный, как пустой мешок, противник. И лица. Тот, другой, скользил по ним равнодушным взглядом, разделяя лишь по принципу свой-чужой и опасен-не опасен. Эмоций по-прежнему было мало. Ни страха, ни грусти, ни раздражения от усталости и пребывания в замкнутом пространстве. Толстые прутья, за которыми его держали, как зверя, холодный душ, еда, сильно смахивавшая на набор протеиновых коктейлей. Ни одного лишнего движения, ни единой эмоции. Лишь едва ощутимая где-то под сердцем ярость, которую вот-вот должны были спустить с поводка.
Проснувшись, Стив несколько минут гнал от себя ненужные мысли, как то: кого он видел, почему в таком странном месте, отчего смазанные лица, окружавшие его во сне, показались смутно знакомыми. На краткую, микроскопическую секунду Стива кольнуло любопытство: какой он, тот, кого он видел ночью. Почему его держат в клетке, как зверя? И сердце, его глупое, давно разбитое на куски сердце вдруг забилось чаще: от острого, собственнического чувства. «Нельзя с моим – так».
Встряхнувшись, Стив встал, затолкав неприятную мысль о предательстве подальше. Ему по-прежнему никто не нужен, кроме Баки.
На базе, где хранится костюм, все проходит без сучка и без задоринки: Наташа легко вскрывает замки, а Сэм прекрасно ориентируется в сплошных лабиринтах полупустых помещений. По сути база – один большой склад, достаточно секретный, чтобы охрана глупо надеялась на современные методы слежения и сигнализации.
Дальше все оказалось делом техники. Расслабившиеся за семьдесят лет относительно мирного существования, ГИДРовцы проявляли чудеса беспечности. Ситуэлла (того парня, агента ЩИТа, которого Капитан Америка и СТРАЙК спасли с захваченного корабля) даже пытать особо не пришлось, чтобы он выдал всю неприглядную подноготную Пирса и иже с ним. Только хорошенько напугать. Хотя размах задуманного, конечно, впечатлял.
Заталкивая ценного информатора в машину Сэма, Стив думал о том, как можно было проглядеть «Озарение» у себя под носом? Как можно было не заметить, тому же Фьюри, что проект дурно пахнет? Куда смотрел он сам, как не почувствовал что ребята СТРАЙКа, с которыми он вот уже несколько лет работает бок о бок, работают на два лагеря? Почему не слышал (или не слушал?), не обращал внимания на слухи, которые наверняка ходили по ЩИТу? Потому как общеизвестная немецкая поговорка «Что знают двое – то знает свинья» наверняка была актуальна и в этой ситуации.
Сейчас же оставалось надеяться, что все еще можно исправить. Остановить «Озарение», пока Пирс не захватил единоличную власть не только над Америкой, но и над всем миром. Новому порядку не бывать, пока Стив жив.
Когда на крышу их машины упало что-то тяжелое, а потом знакомая металлическая рука выдернула сначала руль, а потом швырнула Ситуэлла, как пустой мешок, Стива накрыло чувством дежавю. Тот самый стрелок, убивший Фьюри. Когда же это непонятное существо, извернувшись, как огромный кот, прыгнуло с крыши на асфальт, оставив на нем широкие борозды, единственным, что ощущал Стив, был азарт. Он очень давно, со времен Красного Черепа, не встречал никого, кто мог бы потягаться с ним в силе, ловкости и бесстрашии. Никого, кто был бы равен ему.
Клетка с серыми стенами, смутно знакомые лица из снов, лаборатория и тренировки, – все это промелькнуло перед глазами в одно мгновение. Времени на размышления не было совсем. Первый выстрел Призрака он принял щитом и на время вышел из игры. Потом события будто сжались, сплелись друг с другом. Ощущение биения в груди, там, где он чувствовал связь, стало просто невыносимо чувственным. Будто еще одно сердце, гнавшее по венам чистый адреналин.
Стрелок, тот, которого он не знал и не хотел знать, был великолепен. Быстрый, сильный, умело владеющий всеми мыслимыми и немыслимыми видами оружия – он вызывал восхищение. Даже несмотря на то, что всеми силами пытался убить и Стива, и Сэма, и Наташу. Наташу, кажется, даже успел ранить.
Если бы не угроза гражданским, Стиву было бы почти хорошо. В голове билась одна-единственная мысль: это он. Тот, кого он видел во сне.
Уворачиваясь от увесистых ударов металлической руки, Стив отчаянно пытался сорвать с противника маску. Он не знал, зачем. Но ему отчего-то было очень нужно видеть его лицо. Все, целиком, а не только холодные серые глаза. Когда после прицельного удара щитом стрелок, кувыркнувшись, поднялся, сердце Стива пропустило удар: темные волосы его визави взметнулись вокруг лица, открывая острые скулы, знакомую до боли линию мягких ярких губ и ямочку на подбородке. Мир будто замер вокруг, все стало неважным. Запястье саднило, в груди громыхало сердце и второе по связи вторило ему. Баки, его давно потерянный, сотню раз оплаканный Баки стоял напротив и целился Стиву в голову. Холодный взгляд глаз, в уголках которых он привык видеть смешливые лучики, жесткие складки у губ…
– Баки?
– Какой, к черту, Баки?!
Случившееся чудо не укладывалось у Стива в голове. Он скользнул взглядом по металлическому запястью, на котором, конечно, не было и не могло остаться его метки, а потом провел рукой по груди, у сердца. Их условный знак.
Баки замер на мгновение, а потом его смело прицельным выстрелом Наташи. Когда развеялся дым, Баки исчез. У Стива оборвалось что-то внутри. Было больно. Жжение в груди было таким же невыносимым, как тогда, зимой сорок пятого. Острое чувство потери, шок, неверие, вина, свалившаяся на плечи многотонным грузом. Гремучий коктейль чувств вызывал дезориентацию, мысли крутились в голове бешенной каруселью, а сердце билось: «Баки-Баки-Баки».
– На колени, на колени, мать твою, – раздался за спиной знакомый сиплый голос, и Стив, не оглянувшись, выполнил приказ. Сопротивляться даже не пришло ему в голову. Где-то рядом рассерженной кошкой зашипела Наташа, выругался Сэм, а перед глазами Стива стоял Баки. Светлые глаза, в которых ни капли узнавания, мощный разворот плеч, металлическая рука, которой он крошил асфальт, как шоколадную плитку.
Баки жив, и он у ГИДРы.
Он был там все это время. Он не помнит Стива, хотя когда-то им обоим казалось, что и на пороге смерти последним, что останется в памяти, будут имена друг друга.
За спиной что-то громыхнуло, и Стива вдруг вздернули за шкирку, как котенка.
– Он мой, – выплюнул невесть откуда появившийся Баки, отталкивая Стива себе за спину. Он стоял вместе с ним в перекрестье леса направленных на них стволов так, будто был уверен в собственном бессмертии.
