Текст книги "Л плюс Н (СИ)"

Автор книги: trista farnon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Что с тобой..?

– Я был в Запретном лесу. Профессор Кеттлберн не рискнул зарастить мне порезы, на лице с этим нужно осторожно, а то случайно глаза зарастут или рот, а в больничное крыло за зельем мне нельзя, мадам Винкль сразу поймет, где я был, и меня накажут. – Лита хотела сказать что-то встревоженное, но Ньют перебил. – На пир я в таком виде пойти не мог, ждал, пока ты соберешься к себе, и… Вот! – он протянул ей свой сверток. – Ты говорила, у вас в подземелье всегда холодно… То есть… С Рождеством!

Лита оторопело взяла у него сверток. Еще один подарок? Бумага зашуршала под ее пальцами, что-то мягкое и красное показалось из-под неуклюже завернутых краев. Это оказался шарф, огненно-алый и поблескивающий тут и там крошечными белыми искорками, похожими на раскаленные уголья в камине. Они как будто пульсировали и источали тепло.

– Это сброшенные чешуйки саламандры, они всегда теплые. Их собирают докси и нарлы для своих гнезд, пришлось с ними побороться! – Ньют развел руками, имея в виду свои порезы. – Еще там был один кентавр… Если бы профессор Кеттлберн не пошел со мной, меня бы затоптали! – Он неуверенно посмотрел на шарф, потом на Литу. – Ты можешь его увеличить заклинанием, тогда получится плед и можно будет спать под ним зимой.

Лита разглядывала шарф с настороженным трепетом, как будто тот был неким неизвестным зверем, красивым и, может, опасным. Это был подарок явно не из тех, что одобрила бы мадам Ирма. Ей не полагается принимать такое, уже хотя бы потому, что эту вещь она собиралась хранить вечно.

– Какой красивый цвет, – пробормотала она.

– Я подумал, Слизерин зеленый, и змеи тоже, и василиск, а ты как будто василиск наоборот. Василиск же вылупляется из куриного яйца, если его высидит жаба. Это совсем как ты, но с тобой эта магия не сработала. Не в том смысле, что твоя семья – жабы, а ты тогда курица! – Ньют посмотрел на нее почти испуганно. – Просто… Ты хорошая несмотря ни на что.

Лита уткнулась лицом в свой новый шарф, и саламандровые чешуйки жгуче зацеловали ей мокрую щеку.

– Спасибо!

Закутав шарфом простуженное горло, она протянула Ньюту свой подарок.

– А это всезаживляющее зелье.

Он улыбнулся своими разбитыми губами, она тоже, и дружно они воскликнули:

– Счастливого Рождества!

Комментарий к Дары волхвов

С Рождеством, дорогие господа дочитавшие:)

–

Слизнорта, судя по хронологии, быть в Хогвартсе не должно, но раз Макгонагалл можно преподавать, не родившись, то чем старина Гораций хуже!

========== Лучший день для любовных предсказаний ==========

Мадам Кассандра поправила на шляпе нарядную бледно-розовую вуаль и обвела таинственным взглядом класс.

– Двадцатое января, – сказала она с улыбкой, – наилучший день для любовных предсказаний.

Нотт и Гринграсс, единственные мальчики на курсе прорицаний, испустили дружный скучливый стон, а девушки заметно оживились. Мадам Кассандра призвала джентльменов к порядку, сообщив, что предвидит в экзаменационных билетах вопрос о гаданиях, но освободила их от непременного участия и разрешила просто наблюдать. Девушки же получили в свое распоряжение обширный практический арсенал для выяснения личности ждущего где-то в будущем мужа. Они бросали за спину шкурку зачарованного яблока, разбивали в воду яйца авгурея и смотрели на раннюю зимнюю луну через шелковый платок. Поначалу настроенная весьма скептически, в конце концов увлеклась даже Лита. Особенно когда яблочная кожура у нее упала чем-то вроде буквы С.

– Я видела лицо! – воскликнула Ребекка, жадно глядя на затуманенный желтым шелковым платочком месяц. – Правда видела! Он молодой, блондин и красавец!

Лита закатила глаза. Ну да, чего ж еще нужно для счастья!

– Это был не Трис, нет? – хихикая, подначивали Ребекку ее подружки.

Профессор Трелони загадочно улыбнулась им и подошла к Лите.

– Что говорит луна вам, мисс Лестрейндж?

Красный платок у Литы в руках чуть заметно задрожал. Профессор Трелони пугала ее с самого первого урока. Настоящая ясновидящая, так все говорили – что она может увидеть в ее прошлом, что может знать? Этот страх заставлял Литу стараться на ее уроках так, как будто она выполняла свою часть их иллюзорной сделки: я прилежно учусь, а вы знаете обо мне только это. Однако сегодня, как она ни старалась, в блеске луны на шелковых нитях не появлялось никаких лиц. Наверное, нужно было просто соврать и выдумать себе тоже какого-нибудь блондина и красавца, но когда мадам Кассандра подошла к ней, гриффиндорки у своего окна прыснули хихиканьем.

– Дайте ей другой платок, профессор, на красном она ничего не увидит, – сказала Ребекка и сахарно добавила: – Он же рыжий, да, Лита?

Лита притворилась, что не слышит, и яростно уставилась на платок, но тот отказывался явить ей лицо ее будущего кавалера.

А может, права дура Ребекка?..

– Я ничего не вижу, профессор, – наконец сказала она.

Снова смешки, шепотки:

– И почему я не удивлена?

Лите показалось, сидевший неподалеку Гринграсс что-то пробормотал, но его заглушил вопль Ребекки, на которую вдруг неизвестно как опрокинулась ее миска с водой и яйцом.

Когда лужа и мокрая мантия гриффиндорки были высушены, стали гадать на блюдце с мукой, пуская на него пришпоренную заклинанием улитку. Оставленные ей следы должны были – конечно! – намекнуть на какое-нибудь особенное имя. Судя по бурному перешептыванию, ахам и визгам за гриффиндорским столом, улитка написала Ребекке целый сонет. На блюдце Литы она упорно отказывалась двигаться. Только у нее, единственной из всех.

До сегодняшнего дня Лита никогда не воображала себя хозяйкой собственного дома и замужней дамой. Все вдохновляющие примеры любви для нее не выходили за пределы книги сказок. Наяву же она видела своего отца, заменявшего одну умершую женщину в белом на другую равнодушно, как отцветшие лилии в вазе, и холодных прекрасно одетых дам об руку с отцовскими друзьями на его приемах – пары, приходившие вместе и весь вечер смотревшие в разные стороны. До сегодняшнего дня Лите было плевать, что ей не быть одной из них, но сейчас у нее мучительно горели щеки. Почему так? Почему у нее одной уже отняли то, чего она еще и захотеть не осмелилась?

– Не расстраивайся, – обратилась к ней подружка Ребекки, сдерживая смех. – Может, эта улитка – сама заколдованный принц! Поцелуй ее – узнаешь!

– Барышни, довольно, – вмешалась профессор Трелони.

Гриффиндорки прыснули, прикрывая ладонями лица.

– Так вот чего она все время со зверями! – выдохнула Ребекка сквозь смех. – Ищет себе вторую половинку!

Взяв свое блюдце, Лита повернулась к ней, широко улыбнулась.

– И правда похож на принца, – сладко сказала она. – Взгляни поближе.

И вытряхнула муку и улитку ей в лицо.

========== Л плюс Н ==========

Когда Лита впервые вошла в общую гостиную Слизерина, она с ужасом поняла, что нашла свое место. Темная зелень воды движется за волшебными окнами, а она на дне, она тоже утонула и заплатит за то, что сделала. Потом это прошло. Она выбрала себе самую дальнюю от окон кровать, наглухо задергивала полог и не обращала внимания на зеленоватый подводный свет, наполнявший слизеринские залы. Она привыкла, но почему-то с каждым годом чувствовала себя здесь все больше чужой. Свои ее не задирали: они все здесь, в слизеринской чешуе, были одного вида и не охотились друг на друга, им было нечего делить, но и друзей среди них она не завела. С самого первого курса ее отгородили от них темные слухи о ее семье, а от одноклассников не из Слизерина – еще и мрачная, так шедшая ей факультетская репутация. Это лежало на ней прилипшей к коже тенью, выделяло ее среди всех и от всех обособило, темную среди светлых, во всех смыслах. В стороне от нее другие оборачивались паутинками смешков и секретов, одолженных шпилек для волос и общих историй, а она оставалась снаружи этого теплого кокона, она притворялась спящей за своими всегда задернутыми шторками, пока другие девчонки шептались, смеялись и делились друг с другом конфетами и мечтами.

Вот и сегодня было так же.

Давным-давно наступила ночь, а комнату за завесой зеленого шелка наполняли неугомонные шепотки.

– Там была записка! Точно тебе говорю! Макс все зелья на тебя посматривал, просто не решился тебе ее бросить.

Шепотки и хохотки.

– Мальчишки такие трусы!

Ньют не трус. Когда они нашли в камыше запутавшегося гриндилоу с поломанными пальцами, он без раздумий полез в воду его спасать, даже палочку не взял. Лита дергала ниточки растрепавшегося шитья на одеяле и слушала про дурацкого Макса с его записками, а потом про Гектора, старосту Слизерина, который «такой умный, я просто млею, едва он заговорит!», и про какого-то Гарольда, которого точно возьмут в сборную после школы… Слушала и ненавидела себя за то, что ей тоже хотелось в этот звонкий кокетливый мирок, где хвастаются новыми туфлями, краснеют и хихикают, а мальчишеские имена звучат как пароль для своих. Ей хотелось набраться щекотной смелости и сказать кому-нибудь, что у Ньюта чудесные глаза – разом будто и синие, и зеленые, и действительно чудесные, раз он ими видит мир гораздо лучше, чем тот есть, – но сказать было некому, у нее не было подруг. Был только Ньют.

На следующее утро ей предстояла отработка: швыряться улитками в лицо даже такой мерзавке, как Пруэтт, школьные правила, увы, не позволяли. В порядке наказания ей предстояло прибираться в классах безо всякой магии. Вроде бы это называлось «помогать мистеру Принглу с уборкой», но мистер Прингл, завхоз, предпочитал просто наблюдать за ее работой и ничего не делать. Лита смела пыль со всех полок и заново расставила на них книги и учебные модели, собрала разбросанные по углам обрывки пергамента, сломанные перья и прочий мусор… Прингл командовал, усевшись за учительский стол:

– Тщательнее, мисс, тщательнее! Привыкли, что дома, во дворце-то фамильном, все домовики делают? Думаете, вам и в школе чего хочешь можно? Слизняками кидаться! Это же надо!

Лита сжала губы. Подняв крышку парты, она принялась оттирать с нее надписи и отскабливать перочинным ножом оплавленные следы взрыв-тянучки. Тут были имена и послания друзьям с других курсов, рисунки каких-то немыслимых зверей и символы любимых команд по квиддичу, непонятные значки и руны… Мысли упрямо возвращались к вчерашним пророчествам. К их молчанию. Почему ей одной не удалось увидеть ничего? Лита вспомнила, как во все глаза смотрела на луну сквозь платок и знала ведь, что пытается не увидеть лицо, а узнать его, и что хочет потом краснеть и смеяться с подружками, как другие девчонки. Но у нее нет ни будущего, ни подруг. Только Ньют.

Лита перехватила ножик как будто для боя, надавила на лезвие, вырезая линию – одну, другую – поперек чужих рисунков, слов и имен, как будто могла зачеркнуть этим то, что в будущим ничего для нее не было. Плевать! Зато у нее есть сейчас.

Что-то звякнуло, по полу покатились монеты. Прингл сердито хлопнул себя по карману.

– Проклятье!..

Он потянулся собрать деньги, но не успел: в дверь юркнул невесть как пробравшийся в замок нюхль и ловко сцапал ближайший сикль.

– Ах ты!.. – вскрикнул Прингл и дернулся отобрать монету, но нюхль увернулся и припустил по коридору прочь.

– А ну стой! Зверюга жадная!

Прингл бегом бросился за нюхлем, а в кабинет заглянул Ньют. Лита захлопнула крышку парты так быстро, что прищемила палец, ахнула от боли, вспыхнула и только потом поняла, откуда и зачем взялся нюхль.

– Идем скорее! – позвал ее Ньют. – Пока он не вернулся! Если что, скажем, что ты все сделала и ушла, потому что его не дождалась.

Лита улыбнулась так благодарно и счастливо, как будто он спас ее не от завхоза и уборки, а от смерти в драконьих когтях. Да, у нее есть Ньют, и больше ей ничего не нужно.

Они до самой ночи прятались в роще на краю Запретного леса, перебрасываясь снежками и смеясь. Сверкали сугробы, и звезды, и даже воздух, взболтанный с мелкими колючими снежинками и паром от их дыхания, и Лита почти перестала думать о том злосчастном уроке предсказаний. В конце концов, разве человек не сам выбирает и создает свою судьбу? Если так, она выбрала то, что написала на парте.

========== Василиск и огневица ==========

«Никто не хочет целовать девушку в черном». – Аббатство Даунтон

– Рождественский спектакль? – Ньют с веселым удивлением поднял на нее глаза, а джарви демонстративно задрал когтистую заднюю лапу и прорычал: «Дрянь!». – Кем ты будешь?

– Аматой. Той, которую бросил жених, – пояснила Лита. – Это все профессор Бири! На прошлом занятии Пруэтт специально брызнула на меня гноем бубонтюбера, я наложила на нее Петрификус тоталус… И он сказал, что если мы не хотим получить наказание, то должны поучаствовать в пьесе. Он видит в нас «невероятный драматический потенциал».

– А дракон у вас будет? Там же есть дракон, да?

Лита возвела глаза к небу и засмеялась. Ну конечно, в любой истории Ньюта больше сюжета, персонажей и актеров заинтересует хоть какой, но зверь.

– Драконом могла бы быть Пруэтт, – сказала она. – Сделает себе змеиную голову из папье-маше – и готово, плеваться ядом она и так умеет.

Ньют усмехнулся, но без большого энтузиазма. Ее бесконечная война с Ребеккой всегда его удивляла. Еще бы: его-то не трогали даже самые отпетые школьные хулиганы. Лита нередко ломала над этим голову. По всему выходило, что Ньют вовсе не хищник, и агрессивной раскраски у него нет, чтобы отпугивать кретинов вроде Триса Кэрроу и его дружков. Как тогда он это делает, как защищается? Лита задавалась этими вопросами, пока однажды, разыскивая не пришедшего на завтрак Ньюта, не обнаружила его возле совятни одновременно с искавшим себе жертву Кэрроу.

– И что ж это наш зверомагистр отловил на этот раз? – глумливо обратился он к Ньюту. – Чинишь сове помявшиеся перышки?

Ньют поднял голову и посмотрел на Кэрроу так, как будто тот его разбудил.

– Что? – переспросил он, с поспешной вежливостью подавшись вперед, и стало ясно, что он не притворяется, а в самом деле не слышал. И не боялся, и думать не думал, что его собирались задеть.

Трис Кэрроу секунду помедлил, потом буркнул: «Ничего», и пошел отправлять свое письмо. И Лита поняла: Ньют просто был чистый, как полированное зеркало, и всех пытавшихся на него напасть ослепляло их собственное страхолюдное отражение. Она была другая. Всегда готовая к нападению настолько, что пройти мимо ее боевой стойки было невозможно.

Профессор Бири определил Ребекку Пруэтт на роль страдалицы-Аши. Алтедой-целительницей стала Этелинда Смит из Пуффендуя, любимица и лучшая ученица профессора Бири, мечтавшая поступить на работу в госпиталь святого Мунго и очень обрадовавшаяся возможности спасти кому-нибудь жизнь хотя бы в рамках школьной пьесы. Искусство должно объединять, и профессор Бири, руководствуясь этим принципом, решил рекрутировать на четыре роли в пьесе по одному юному дарованию с каждого факультета. С сиром Невезучим ему не везло в полном соответствии с именем персонажа. Поскольку три других факультета уже были представлены, исполнителя нужно было найти именно среди когтевранцев, но те оказались достойны звания самого умного факультета и наотрез отказались, сколько профессор ни соблазнял их обещаниями немеркнущей театральной славы.

Наибольший интерес у исполнительниц ролей трех чародеек (помимо поисков подходящего джентльмена на единственную мужскую роль) вызывали костюмы. Профессор Бири в амплуа постановщика не давал пощады ни себе, ни другим, и входил в каждую мелочь с въедливостью жгучей антенницы.

– Костюмы непременно должны быть грандиозны и экстраординарны, дабы одноклассники увидели в вас не своих соседей по парте, а совершенно других людей! Вся наша пьеса длится не более часа, и за это время мы должны донести до зрителей истории четырех жизней! Четырежды… – Тут он умолк и спешно произвел в уме некие вычисления. – Восемьдесят лет мы должны уместить в шестьдесят минут, друзья! Ничто не поможет нам в этом больше, чем костюмы. Приступим к обсуждению. Мисс Лестрейндж, что бы вы надели, если бы вам разбили сердце?

***

– И что ты ответила? – спросил Ньют следующим утром за завтраком, передав ей тарелку сэндвичей.

– Что потратила бы все свои деньги на самый шикарный наряд и драгоценности!

– Зачем?..

Лита и сама не знала, но не сомневалась, что так бы и поступила.

– Раз меня не любят, я должна хотя бы себя убедить, что заслуживаю лучшего… Потому что у меня красивая мантия, и бриллианты, и прическа.

Ньют вдруг чрезвычайно заинтересовался блестящим паркетом у них под столом.

– Ты в любой мантии заслуживаешь, – сказал он ее ботинкам.

Эти его слова согревали ее весь день, и даже перед репетицией, когда Ребекка Пруэтт сказала, что сира Невезучего никак не найти, потому что никто не хочет признаваться в любви «Амате Лестрейндж», Лита почти не обиделась. Как выяснилось, в этот раз им предстояло играть для аудитории: за репетицией наблюдал профессор Дамблдор. По просьбе режиссера он должен был сотворить волшебный холм и фонтан на премьере и хотел перед тем посмотреть, что будет происходить на сцене. Более доброжелательного зрителя трудно было себе вообразить, однако все три исполнительницы разнервничались донельзя. Когда они закончили, Дамблдор поднялся со своего места за дальней партой и любезно похлопал смущенным актрисам, выстроившимся возле изображавшего фонтан учительского стола.

– Очень надеюсь не подвести вас. – Он взмахнул палочкой, и очерченный ею воздух заискрился потоками иллюзорной воды, омывающей высокую белоснежную чашу. – Что-нибудь подобное, как вы считаете?

– Чудесно, – вздохнул профессор Бири. – Вот если бы вы наколдовали мне еще и сэра Невезучего!..

Тут в дверь громко стукнули, и в кабинет заглянул профессор Кеттлберн, а следом за ним, к удивлению Литы, Ньют. В руках у него была большая коробка, в которой что-то перекатывалось и шуршало.

– Господа театралы, мы вам червя принесли, – весело объявил профессор Кеттлберн. – Гляньте-ка, такой подойдет?

– Нужен червь, а не червяк! – измученно воскликнул профессор Бири, едва взглянув в принесенную Ньютом коробку. – Найдите уж кого-то повнушительнее, коллега!

Ньют сосредоточенно кивнул и ловко захлопнул крышку коробки прежде, чем сидевшее внутри существо успело выбраться.

– Ваш червь должен быть обязательно белый, как в сказке? – спросил он.

– Хотелось бы приблизиться к букве первоисточника елико возможно, так что…

– Просто альбиносы обычно плохо видят и из-за этого более тревожны и могут быть опасными.

– Тогда пусть будет хоть малиновый, – торопливо сказал профессор Бири. – Никого опасного не нужно, мы же не хотим жертв!

Ньют с улыбкой покосился на Литу, а та кивнула в сторону Пруэтт и чиркнула себя пальцем по горлу.

– Конечно нет, сэр!

Профессор Дамблдор наблюдал за этой сценой.

– Острый ум склонен к критике, а хороший критик – плохой актер, – сказал он. – Сдается мне, вы ищете своего героя не на том факультете, дорогой профессор. Оставьте когтевранцев зрителями.

– Но как же… – профессор Бири всплеснул руками. – Я ведь задумал… Четыре роли – четыре факультета, вместо соперничества работают вместе, объединившись.

– Не сомневаюсь, вы объедините всю школу в день премьеры.

Профессор Бири задумчиво потер подбородок.

– Что ж, и в самом деле, – протянул он, а Дамблдор повернулся к собравшимся уходить Кеттлберну и его помощнику.

– Ньют, – улыбнулся он, – ты не откажешься помочь нам? Я уверен, ты отлично справишься. И лично присмотришь за драконом.

Ньют уставился на него с чистейшим ужасом в глазах, а Лита вдруг подумала, что профессор Дамблдор прав. Ведь сир Невезучий безо всякого фонтана был храбрый и сильный, просто сам этого не знал. Совсем как Ньют.

– Нет! – панически воскликнул тот, обернувшись к Лите за поддержкой, но она радостно закивала в ответ. – Что вы, профессор, я же… Нет!

– Не всегда то, что нас пугает, в самом деле страшное. Уж ты это точно знаешь, Ньют.

Ньют затравленно смотрел на него, а Дамблдор только безмятежно улыбался.

***

Однако с обретением долгожданного четвертого исполнителя дела вовсе не пошли на лад. Первую часть пьесы Ньют исполнял как полагается, хоть и каждый раз спорил с профессором Бири об обращении с охранявшим фонтан червем и о том, так ли необходимо бросаться на него с камнями и мечами. Но вот финальная сцена была настоящим кошмаром. Лита стояла деревянная, как будто десять профессоров Дамблдоров сидело перед ней, а Ньют, глядя в пол или потолок и отказываясь обнаружить ее между ними, бормотал:

– Я не встречал прекрасней девы, в твоих руках моя судьба, Амата, я люблю тебя.

Ньют говорил это таким невыразительным тоном, как будто в аптеке просил завернуть ему полфунта крысиных селезенок, и уши у него пылали, а Лита, вся красная, слушала и старалась не обращать внимание на хихиканье за спиной.

В конце концов профессор Бири не выдержал.

– Мастер Саламандер, это ключевая сцена! Боюсь, ваше исполнение не вполне… М-м-м…

Отставка висела в воздухе, но перспектива снова разыскивать актера не давала профессору это озвучить. Тут ему пришла некая мысль.

– Нам нужна актерская алхимия! – воскликнул он. – Давайте попробуем с другими барышнями. Мастер Саламандер, вы уж постарайтесь!..

***

– У вас с Пруэтт хорошо получилось, – сказала наконец Лита голосом холодным, как давно остывший пирог у нее на тарелке.

Большой зал, уже украшенный к Рождеству, шумел множеством голосов, но вокруг нее и Ньюта с самой репетиции надувался пузырь неприятного безмолвия.

– Прости! Я не знал, что профессор Бири заставит вас поменяться ролями!

– Да и пусть. Аша гораздо интереснее, чем Амата. – Может, это была и правда, но Лита все равно ощущала себя преданной: профессором Бири, которому Пруэтт лучше нее, и, что гораздо хуже, Ньютом тоже. Играть ту дурацкую финальную сцену с ним было настоящим мучением, но почему вообразить, что прекрасная дева – она, для него непосильный труд, а вот что это Пруэтт – то запросто? Пруэтт! Та самая Пруэтт, которая три года отравляла ей жизнь и Ньют об этом знает. Враг моего друга – мой враг, разве нет? Однако они запросто отрепетировали ту жуткую сцену, и потом еще о чем-то говорили в коридоре. Все это бурлило у Литы в душе переварившимся жгучим зельем и омрачало все их совместные занятия, перемены, ужины и завтраки, даже возню с их зверинцем.

«Зачем ты сидишь и говоришь со мной, раз любовь ко мне тебе трудно даже изобразить?».

Ко дню премьеры Лита успела возненавидеть и пьесу, и барда Бидля, и профессора Бири, и все театральное искусство, как оно есть. Ньют с самого утра пропадал у профессора Кеттлберна, занимаясь их таинственным драконом, которого они собирались держать в тайне до самого его появления на сцене. Появился он, только когда пришло время переодеваться в костюмы, уже в кольчуге сира Невезучего и почему-то с обгоревшими бровями.

– Червь готов? – кинулся к нему профессор Бири, шурша украшавшей его шею мишурой.

– Да, – отрапортовал Ньют. – Профессор Кеттлберн наложил на него сонные чары, чтобы он не уполз. Мы разбудим его, когда будем с ним сражаться.

– Чудесно, – нервно потер ладони профессор Бири. – Не забудьте взять меч, мастер Саламандер, не как в прошлый раз. Дамы! Все готовы, все одеты?

Все были одеты. До нитки ограбленная злодеем «Алтеда» нарядилась в разномастные юбку и блузку, перчатки из разных пар и большущие мужские сапоги. Лите досталась черная газовая мантия, делавшая ее похожей не на болезненную даму, а скорее на дементора, и ведьминская шляпа с высокой тульей, драматично заломленной посередине: это должно было символизировать душевный и физический надлом персонажа. Романтическая героиня-Пруэтт была в лиловой мантии и к тому же с венком на завитой голове. Глаза у нее были красные, мстительно отметила Лита. Настолько вжилась в роль, что ревет еще за кулисами?

– Повторите напоследок свои реплики, – велел профессор Бири и поглядел на часы. – Совсем скоро начинаем!

Большой зал за занавесом наполнялся шумом множества голосов. Столы в нем уже сдвинули к стенам, освободив место для зрительных рядов, преподавательское возвышение превратили в сцену и отгородили нарядным пурпурным занавесом.

– Ему не лучше?

Лита подняла голову на голос Ньюта, но тот обращался не к ней, а к Пруэтт. Та что-то ответила, вытирая глаза, к ним подошла Этелинда и жалостливо обняла ее за плечи. Лита ошеломленно наблюдала это умилительное межфакультетское единение. Тут зазвучали первые ноты открывающей представление мелодии. Оборвав разговор, «Амата», чьи реплики были первыми, поспешила на сцену. Ньют отыскал глазами Литу и улыбнулся ей, не то ободряюще, не то сам надеясь на поддержку, но Лите от этого стало только хуже.

– Я и не знала, что вы с Пруэтт такие друзья, – не выдержав, прошептала она.

– Мы не… Конечно, мы не друзья! – ответил Ньют.

Лита с мрачным смешком отвела глаза, и он понизил голос и заговорил:

– У ее отца драконья оспа, уже давно. Сегодня ей прислали сову, что он у Святого Мунго и… Может, он уже….

Наверное, нужно было посочувствовать такой беде, но Лита ничего не могла с собой поделать, слишком много злости в ней накопилось.

– И поэтому она сразу стала хорошей?

Может, ей показалось, но Ньют смотрел на нее с недоумением.

– Она не хорошая, она просто… Ей ведь сейчас плохо!

У Литы вдруг перехватило горло.

– И ты теперь на ее стороне?

Тут занавес медленно пополз вверх, и Большой зал разразился аплодисментами, улюлюканьем и свистом.

Профессор Дамблдор постарался на славу: на сцене, полный таинственного шелеста, птичьих трелей и жутковатых зеленых огоньков, красовался настоящий лес. Трава, цветы и деревья только самую малость отличались от живых – немного слишком яркие, вытянутые и угловатые, они походили на рисунки из книги сказок. От самого края сцены к задрапированному магическим туманом потолку поднимался холм, по которому героям предстояло взбираться к Фонтану.

Лита бормотала свои реплики, ходила по сцене, хваталась за руки с другими, когда волшебные ветви тянули их в сад, и даже страшно ей не было: собственные мысли были куда хуже сотни обращенных к ней глаз. «Ей ведь сейчас плохо». Не потому ли Ньют и ей самой стал другом? Только потому, что ей было плохо, как вороненку, как единорогу с раненой ногой, как всем остальным, мимо кого он пройти просто не может? Она очнулась и отвлеклась от этих мыслей только когда глазам героев предстал червь. Огромный, пепельно-серый и красноглазый, он обвивал холм чешуйчатыми кольцами, тихо и жутковато шипел и источал явственный жар. Зрелище он являл такое грозное, что от растерянности Лита не сразу признала в этом драконе обычную огневицу, хоть и увеличенную до невероятных размеров. Ньют и профессор Кеттлберн говорили, что принесут червя перед самым началом спектакля. Теперь-то ясно: огневица ведь живет всего ничего, торопясь отложить яйца, а потом…

– О, что за страшный зверь пред нами! – Этелинда выдала свою реплику совершенно искренне, а огневица крепче обвила холм, вскинула треугольную голову. – Не даст он нам пройти, должны мы…

Лита беспокойно оглядывала высокую траву у подножия холма, ища приметное золотое пульсирование яиц огневицы. Взгляд ее скользнул по стоявшим в той стороне Ньюту и Ребекке. Они держались за руки. Им это полагалось по пьесе, но от этого зрелища в горле у Литы все равно застрял горячий ком. Это была ее роль, она должна была стоять там, но никто не хочет признаваться в любви Амате Лестрейндж. Она отвернулась, забыв, что искала, и ряды зрителей расплылись у нее перед глазами. Ее героине полагалось плакать, и она с ужасом подумала, что слезы в самом деле вот-вот побегут по щекам. Ну и пусть. Все подумают, она гениальная актриса.

Лита встала на колени в зачарованную траву перед червем, изображая отчаяние, которое было взаправду, и прямо перед ней среди кустов у подножия холма моргнуло золотым и красным. Яйца огневицы! Испуганно ахнув, Лита вскочила на ноги, подняла палочку и успела расслышать, как профессор Бири шепотом подсказывает ей из-за дерева реплику Аши. И тут огневица взорвалась, будто фейерверк.

Искры и горящие куски деревянного помоста брызнули во все стороны. Большой зал наполнился перепуганными воплями, дымом, треском и жаром. Обломок декорации сшиб с Литы шляпу, щеку ободрало щепками. Стоявший рядом с Ребеккой Ньют заслонил их обоих щитовыми чарами, и… Лита потом сама не могла понять и вспомнить, что же такое сделало с ней это зрелище, но вместо Протего из ее палочки вырвалось совсем другое заклятие.

Ребекка с криком схватилась за раздувшуюся от Жалящих чар щеку, но поняла сразу, кто на нее напал. В ответ она швырнула в Литу обезноживающие заклинание и промахнулась, потому что возле нее лопнуло одно из яиц огневицы. Брызги пламени плеснулись по сторонам, мантия Литы загорелась, она торопливо залила ее Агуаменти и не успела отразить заклятие Ребекки, заставившее ее отлететь в сторону и врезаться в дерево-декорацию. Рядом кто-то выкрикивал заклинания, а кто-то кричал от боли, дым и слезы ели глаза, горячий, полный пепла воздух застревал в горле.

– Риктусемпра!

– Фурункулюс!

– Леди! Что вы творите! – Профессор Бири метнулся между ними и тут же схватился за голову, вдруг принявшуюся раздуваться прямо на глазах– заклятия одновременно ударили его с двух сторон и сработали неправильно и жутко.

– Лита!

Ньют, лицо его испачкано копотью, он смотрит на нее так, будто видит впервые. «Ты как будто василиск наоборот», сказал он ей однажды, и это была неправда. Она и есть василиск, и собственное отражение в его зеркале заставило Литу окаменеть. На секунду, а затем она развернулась и бегом бросилась из зала. Прочь, в подземелье, в свою нору.

Комментарий к Василиск и огневица

Попробуем все-таки разрушить эту замечательную дружбу. Основано на реальных фактах, так сказать (комментарий Дамблдора к сказке «Фонтан Феи Фортуны» и первая и последняя в истории Хогвартса рождественская пьеса:))

========== Джарви ==========

«Я рада, что она не может повториться – лихорадка первой любви. Потому что это лихорадка и бремя, что бы там ни говорили поэты».

Дафна Дюморье, «Ребекка»

На следующий день после спектакля Лита пропустила завтрак, хотя проснулась задолго до рассвета. Мысль о том, чтобы встретиться с Ньютом после вчерашнего, заставляла ее съеживаться под одеялом от… стыда? Страха? Чего-то еще?

В конце концов они всё-таки встретились, конечно, и Ньют ничего такого не сказал, спросил только, как ее поцарапанная щека, и смотрел он на нее как-то по-новому, по-другому, будто она была раненым зверем, который в любой момент может наброситься. Что ж, она это заслужила… Все вроде бы было в порядке, как раньше, но притом и совершенно не так. Исчезла непринужденность, то несомневающееся дружеское тепло, которое годами согревало ее сквозь холод всех подземелий, вместе взятых. Им не было больше друг с другом легко. Лите было неловко за свое жуткое поведение, но и злость на то, что Ньют сдружился с Ребеккой, никуда не делась, сколько бы проклятий она ни наслала на гриффиндорку накануне, а еще она чувствовала отчаяние. Она ведь выдала тогда что-то тайное и важное, а он не заметил, и слава Мерлину за это, но… Они по-прежнему вместе возились с лукотрусами и джарви, пытаясь научить его говорить что-нибудь помимо ругательств, делали домашнюю работу и рядом сидели на уроках, но это было как будто просто по-привычке, и Лита то и дело ловила себя на том, что смотрит на Ньюта вопросительно и сама не знает, что это за вопрос. Что ты чувствуешь к Ребекке? Что ты чувствуешь ко мне? Знаешь ли ты, догадался, что же я чувствую? Она и сама ведь не знала, не понимала и боялась себя, как какого-то чудовища из-под кровати: неведомого, ненасытного и жуткого…