Текст книги "Слова, слова, слова (СИ)"

Автор книги: trista farnon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

В квартире Гринграсса была склянка с сушеными златоглазками. Они нужны для оборотного зелья.

«Дом пуст, но защитные чары зафиксировали проникновение».

«Как я выгляжу?».

«Тебе идет все».

Даже чужое тело.

Нет, неправда, ему это снится, как Ньюту.

В атриуме министерства он выпалил «Ревелио!» в ответ на французское поздравление с Рождеством, и мадемуазель Розье засмеялась и сказала, что никаких чар на ней нет, она в самом деле такая красивая. Опешивший Трэверс набросился на своих мракоборцев, неспособных даже выяснить истинную личность убитой прежде, чем поднимать международный скандал, и потребовал вызвать Крауча из управления по связям с гоблинами. Все вместе они спустились в департамент расследований и вошли в мертвецкую, где на зачарованном льду покоилась вторая Винда Розье. Приглашенный Краучем гоблин небрежно плеснул на тело Гибель воров.

А Гринграсс все говорил, теперь уже безо всяких эмоций, будто выпив сыворотку правды:

– Мы купили куклу, Лита приняла оборотное зелье. Мы сражались, неопасными чарами, но всерьез. Куколку же нужно отнять, а не отдать. Она обезоружила меня, выиграла поединок и забрала куклу. А потом... Я не знаю, что случилось, клянусь, я не знаю! Но она... она умерла. Мое проклятие убило ее.

...Черты бледного лица медленно смазывались, как залитая водой акварель, разоблачающие капли струились вниз по шее, под воротник, из рукавов, и тело под тканью платья будто таяло, становясь тоньше, меньше. Вытянутая по столу белая рука смугло зазолотилась. Тесей смотрел на ее застывшие пальцы и не мог даже моргнуть. Эту руку он представлял каждый раз, стоило ему оказаться возле ювелирного. Однажды он даже выбрал кольцо, зашел и…и купил себе запонки.

– Итак, господа? – невозмутимо обратилась к присутствующим единственная оставшаяся Винда Розье. – Полагаю, я могу быть свободна?

Теперь и он мог быть свободен, впервые с того давнего бала, и это было все равно что свобода от собственной кожи: смертельно и жутко.

Они встретились на приеме в Министерстве. Что-то благотворительно-новогоднее, кажется: толпы богатых и высокомерных аристократов за одним столом с еле оторвавшейся от дел министерской верхушкой. Она тоже пришла – по просьбе больного отца, как потом оказалось – и шепотки побежали по залу, объявляя ее появление призрачными герольдами на зловеще-сказочном балу. «Лестрейндж, Лита Лестрейндж, да, дочь того самого...». Мерлин, неужели это она, маленькая подружка его маленького брата? Прекрасная дама пик в черном вечернем платье, волосы уложены в несомненном сходстве с птичьими перьями – вызывающая демонстрация того, кем все так жаждут ее видеть. На нее косились, за спиной у нее злословили: семейная репутация ее не оставляла, как родовое проклятие в крови, и он видел вокруг нее кокон ее защитного равнодушного холода ясно, как сияющую стену Протего.

Трэверс, видно, заметил что-то: бывший сыскной и законник к тому же, натренирован подмечать любую деталь.

– Да, хороша барышня, вот что смешанная кровь творит, – усмехнулся он, глядя на Тесея. – Тебя представить?

Он не успел ни отшутиться, ни согласиться: она подошла к столу совсем рядом, и Трэверс суховато поклонился ей, привлекая внимание.

– Мисс Лестрейндж, вы меня, может быть, помните. Мы знакомы с вашим отцом.

Она кивнула, настороженная, заранее неприступная. Трэверс хлопнул Тесея по плечу.

– Позвольте представить: мой коллега Тесей Саламандер, мракоборец. Весьма одаренный юноша.

Ему доводилось видеть множество заклятий, порой с совершенно невообразимым эффектом, но впервые он стал свидетелем тому, как заклятием оказывается его имя.

– Мистер Саламандер, – она протянула ему руку, улыбнулась, и ледяной Протего исчез, а Тесей понял, что ничего не хочет видеть в жизни, кроме того лица, что за ним пряталось.

...Но не сейчас.

Весь тот вечер они были вместе, говорили, смеялись. Танцевали. Он не выпил ни глотка и держал в руках бокал ледяного вина только для того, чтобы остудить обожженные прикосновением к ней пальцы.

Наверное, это даже смешно – он давно не был шестнадцатилетним мальчишкой, чтобы влюбиться за пару часов, но именно это он сделал. Следующим утром, отправляя сообщение ушедшему на задание Долишу, он обнаружил, что его патронус изменил форму и, помнится, засмеялся, как дурак, а потом сбежал из Министерства, не дожидаясь обеда, чтобы отправить для Л.Л. букет черных роз. Одна эта роза была у нее в прическе, когда вечером она согласилась выпить с ним кофе. А еще с ними был Ньют. В восточной Европе со своими драконами, но в каждом их разговоре. Тесей отдал бы ей все, а попросила она только адрес брата. Неделю спустя она уехала к Ньюту, а он – на войну.

В следующий раз они встретились спустя три года, и на руках у нее появились только царапины, и Тесей решил, что брат совсем сошел с ума. Но Ньют смотрел на нее с этой своей счастливой нежностью в глазах, не знающей человеческого языка, и Тесей тоже молчал.

Он любил ее и боролся бы за нее со всем миром, и пусть она, наверное, любила Ньюта, он все равно мог бы победить, но и Ньют ее любил, и перед этим Тесей капитулировал. Только для того, чтобы поле боя осталось за смертью.

Голос Гектора вернул его в палату, и вместо ярости Тесей ощутил вдруг страшную усталость. Мерлин, когда же ты закончишь, замолчишь?..

– Я испугался. Приори Инкантатем покажет атакующие чары моей палочки, мы ведь в самом деле сражались. И тогда меня признают виновным. И я даже не узнаю, жива ли моя Дафна, просижу в Азкабане до смерти. Я хотел просто спрятать следы... Отнес... Отнес ее к дому Розье, мы все равно вторглись туда незаконно. Спрятал ее одежду и палочку. Скрылся сам, подальше от Дафны, чтобы не бросить тень и на нее. Я не знаю, что я делал... Я помню только страх. А потом... – Его воспаленный взгляд остановился на постели Ньюта. – Он истекал кровью, я ничем не мог помочь, и...

Договаривать Гринграсс не стал или не смог, да все и так было ясно. Он трансгрессировал с Ньютом в больницу, спас его, сдался сам. Но это ничего не меняло.

– Лжешь.– «Если школьную влюбленность можно так назвать», грохотало у Тесея в ушах. Мерлин, хороши же они, все трое! – Ты позвал ее не из-за прабабки-Розье. Ты тоже любил ее, вот только дочь любишь больше. Проклятие должно было отнять у кого-то из твоего рода любимую женщину, как твой отец отнял у Розье, и поэтому Лита годилась на роль прекрасной Долли. Ты нарядил ее в чужой образ, как куклу, и просто подставил ее под проклятие.

На лице Гринграсса блестели слезы.

– Я попросил ее, потому что она потеряла брата и винила в этом себя! Она понимала, каково это: когда любимые люди гибнут, а ты не можешь их спасти. Проклятие в моей крови, в нашем роду, оно не могло убить ее, я не хотел этого! Клянусь, я не хотел!

Может быть, сейчас он и не лгал, но это тоже ничего не меняло. Тесей отнял у него палочку и сказал последнее, что еще нужно было сказать:

– Ты сгниешь в Азкабане за убийство.

***

Министерство уже опустело: для всех ведь Рождество было настоящим, кого бы там ни убили у других. Суровый Долиш повел Гринграсса в камеру, в отделении осталась только преданная Блэк, безмолвно проводившая Тесея глазами до двери его кабинета. За столом внутри сидел Трэверс. Так и приставшие к его костюму кругляшки конфетти поблескивали в полутьме настолько нелепо, что у Тесея вырвался смешок.

– Мне… Мне так жаль. – Трэверс редко говорил этим голосом, позволяющим заподозрить, что у него и правда есть трехлетний обожаемый внук, что он тайком читает анекдоты на последней странице «Пророка» и пьет не только кровь.

Тесей в ответ неопределенно махнул рукой. Трэверс шумно выдохнул, мотнул головой и приобнял его за плечо, неуклюже по-отечески, коротко и крепко. Потом вышел.

На столе громоздились невесть откуда взявшиеся коробки. Рождество, сегодня же Рождество… Домовики принесли посылки. Тесей упал на стул и долго смотрел на эту праздничную пирамиду, потом взял верхний сверток.

Бутылка дорогого виски от его отдела.

«Счастливого Рождества, сэр!»

В следующей коробке оказалось самопишущее перо с чернильницей из драконьей кости от Трэверса.

«С Рождеством, коллега».

Еще один сверток содержал теплый шарф и толстенную книгу о противодействии темным искусствам какого-то новомодного экс-мракоборца.

«Веселого Рождества, сынок!»

Ньют прислал ему непонятную экзотическую штуку из перьев и бусин.

«Это южноамериканский вариант вредноскопа. Если у кого-то поблизости недобрые помыслы, он начинает шевелиться. Ты, конечно, сам можешь за себя постоять, но помощь не бывает ведь лишней. С Рождеством!».

Застывшая рука с полураспутившимися на льду бессильными пальцами написала следующую открытку:

«Я помню, ты пьешь только то, что по цвету как чай, но это настоящий горячий шоколад из Перу, хотя бы попробуй! Веселого Рождества!».

Бегло написанные строчки улыбались, мимолетно и солнечно, как она сама, навсегда с другого берега. Жестянка с шоколадом вывернулась у Тесея из рук, и сам он молча упал лбом на столешницу с ней рядом.

Рождество наконец-то закончилось.

Эпилог

«Ах, если бы она была жива,

Я всё бы отдал за неё, всё бросил.»

Слова, слова, слова, слова, слова.

Мы все их после смерти произносим.

Валентин Гафт

Скрипнув, дверь открылась, из сумрачного коридора донесся вспугнутый топоток звериных шагов. Ньют остановился на пороге, прижимая к груди шуршащий бумажный пакет из ближайшей лавки. Не забывайте об отдыхе и еде, так ему напоследок велели в госпитале. Вот, он не забыл. По лестнице мимо него шмыгнул жмыр Гарри, сверкнув из темноты круглыми зелеными глазами. Мерлинова борода, здесь, наверное, совсем безобразие творится, его ведь столько времени не было... Ньют ухватился за эту мысль с благодарностью. Он знает, что ему делать.

До самого вечера Ньют кормил своих оголодавших, растревоженных питомцев, ловил разбежавшихся по всему дому нюхлей и жмыров, извлекал окамми с чердака и отбивал лунтеленка у обозленных гриндилоу в их пруду, бинтовал укусы, порезы и раны от когтей, клювов и рогов. Когда все было сделано, он вспомнил указания целителей и съел свои фиш-энд-чипс, так медленно и старательно, как полупарализованный или сумасшедший.

В кухне было совсем тихо. В этой тишине мысли Ньюта метались, как бабочки в банке: где же выход, он должен куда-то деться отсюда, должен что-то делать, но ему велели только есть и отдыхать. Он поднялся на чердак, спустился в подвал, невесть сколько пролежал на кровати в своей комнате, глядя на пятно света из окна на потолке. С глухим рокотом мотора по улице проехал автомобиль, моргнули и исчезли за углом огни фар. Ньют резко встал с кровати, в два шага пересек узкий коридор и открыл дверь в комнату Литы, резко и быстро, как в детстве распахивал полный ночными монстрами шкаф. Пока еще хватает смелости.

Игрушечный пони на столе смотрел на него стеклянными глазами. Покрывало на постели без единой морщинки, гладкое, как вода. Рукав голубой мантии по-прежнему виднелся между створками платяного шкафа. Ньют подошел к нему, осторожно, будто мог разбудить или вспугнуть кого-то, и коснулся ткани, прохладной, мягкой, как цветочные лепестки. Он приоткрыл створку, рукав скользнул внутрь и пропал.

У Ньюта вдруг перехватило горло. Он поднял палочку и пробормотал заклинание. Сияющая золотая пыль осыпала комнату, налипла на него собственные следы и отпечатки когтистых лап жмыра возле двери – и все. Лита... Лита слишком давно была здесь, и дом уже ее забыл. Ньюта охватило какое-то безумие. Он бросился по лестнице вниз, на каждом шагу шепча заклинание, фонтаны магического золота осыпали каждую комнату, каждую ступеньку, но не нашли ее следов. Как будто ее не было никогда, как будто она ему только снилась: сидящая вот здесь с ним рядом, задремавшая возле камина со счастливым Джонни на коленях, в дверях, снимая пальто, со звездочками дождевых капель в волосах. Нет, нет она была здесь, а заклятие показывает будущее: она не придет, никогда.

Как будто его снова расщепило, это было так же больно, и среди бесконечных склянок с лечебными порошками и зельями, бинтов и единорожьих волос у него не было для себя лекарства. Этикетки и надписи на бутылках расплывались и мерцали перед глазами. Поможет ему умиротворяющий бальзам или яд злыдня? Что вообще он хочет, забыть, лишиться последнего, что еще оставалось от нее? Рука остановилась на бутылке огневиски. Они отпаивали им замерзшего пегаса-жеребенка, но в остальном мире его ведь пьют люди, и им становится легче. Ньют сделал глоток, еще и еще, но ничего не случилось, только в груди жгло все сильнее. А потом Лита оказалась везде: здесь стояла, касалась вот этого, ее утащенная жмыром перчатка лежит под столом, а на двери – принесенный ею венок из еловых веток, и девять их лет смяли его, как рухнувший дом. Он пил для храбрости, чтобы хватило сил не закрывать глаза и видеть, что с ним стало, что же он потерял. Сейчас он смог бы все сказать ей, не испугался бы, не стал выбирать момент и сомневаться. Слова важны, кому же знать это, если не волшебникам! Почему же он-то все молчал? Изменило бы это хоть что-нибудь? Смогло бы заставить ее остаться? Да если б и нет, она бы знала, вдруг она не знала?..

– Я тебя люблю, – прошептал он и целую секунду действительно верил, что заклинание сработает, что он снова услышит на лестнице ее быстрые легкие шаги. – Лита, я тебя люблю!

Слова метались между стен пустого дома и не находили ее, так же, как заклинание следов. Он опоздал, но все равно говорил и говорил, звал, признавался, и горлышко бутылки глухо стучало о его зубы. Нет, Тесей ошибся, они оба не заметили чего-то, упустили, искали не там! Ньют бросился по лестнице наверх, но споткнулся, упал на ступени коленями и локтями и не смог встать. Лестница качалась под ним, плыла куда-то, как в Хогвартсе. Он проснется, и ему будет пятнадцать лет, и он все скажет Лите, наплевать где и как.

***

– Сэр, пришел ваш брат, – заглянув в кабинет, сообщил начальнику Долиш.

Тесей повернулся к двери от шкафа с картонными папками. Лицо у него было холодное и неподвижное, как будто кто-то наслал Петрификус Тоталус на все его чувства.

Ньют с трудом выдержал его взгляд.

– Суд над Гринграссом завтра, да? – спросил он.

– Да. Ты хочешь прийти?

– Нет, нет, я... – Он не мог смотреть на этого человека даже в газетах. Но и просить он пришел не за него. – Лита пыталась спасти его дочь. Если Гринграсса отправят в Азкабан, то она... То получится, что все это было зря.

Тесей взглянул на него так, будто впервые увидел.

– И ты бы предпочел, чтобы ее убийца наслаждался семейным уютом в родовом поместье?

Убийца. Тесей не боялся говорить все как есть. Ньют перевел дыхание и ответил как мог спокойно:

– Я бы предпочел, чтобы она погибла не напрасно.

– Приговор выношу не я, – отрезал брат.

– Но ты будешь говорить на суде, ты арестовал его, тебя послушают, если ты скажешь, что он не...

– Не убивал ее? Не делал того, что сделал?

Ньют не выдержал и отвел глаза.

– Его дочь ни в чем не виновата, – сказал он тихо. – Она не заслужила потерять любимого человека, даже не...не узнав его, не запомнив.

Тесей отвернулся, сжав губы в напряженную белую линию.

– Я тебя понял, – резко ответил он.

Злость исходила от него почти что видимыми волнами, злость, недоумение и презрение, но Ньюта все это почти не задевало. Кивнув на прощание, он вышел из кабинета, сжимая в кармане билет на пароход. Отплытие вечером, а ему еще нужно собрать чемодан. Он знает, что ему делать.

***

Тесей провожал глазами отражение брата в стекле шкафа с документами. «Она не заслужила потерять любимого человека». А кто заслужил? Чем вообще можно заслужить подобное, и чем это исправить? Кто дал Ньюту право просить о таком, играть в библейское милосердие после того, что случилось, опять выбирать бездействие, а даже не месть, не наказание?

Тесей ударил кулаком по столу, и коробка с перуанским какао звонко подскочила на месте. «Если Гринграсса отправят в Азкабан, все будет зря». Но все уже было зря: и его мучения, и счастье Ньюта. Неужели и ее жизнь?

***

Визенгамот признал Гринграсса невиновным. Его освободили в зале суда, просмотрев конфискованные воспоминания, выслушав показания экспертов из Департамента ликвидаторов заклятий и Отдела тайн и краткий рассказ Тесея. Может быть, тем вечером он уже читал своей спасенной дочери сказки. Через два года газеты сообщили, что он женился. Может быть, вторую дочь он назвал Литой.

Жестянка с какао стояла неоткрытая у Тесея в кабинете, а бывал он там редко. Работал, почти не появлялся дома, едва мог говорить и под страхом смерти не сумел бы вызвать патронуса. Он ловил зельеваров-отравителей, спятивших фанатиков, торговцев поддельными артефактами и аколитов Гриндевальда, лежал у святого Мунго изрезанный, обожженный и парализованный, заработал репутацию, орден Мерлина, дюжину шрамов и седину. А потом пригласил Вегу Блэк на обед.

Ньют путешествовал, искал своих зверей, писал книгу. Побывал в Америке, чуть не разнеся там весь Нью-Йорк, и много где еще, пока однажды не вернулся в Лондон. Оказалось, помимо диковинных существ в своих скитаниях он отыскал создание совсем уж редкое – еще одну любовь. И смелость, к тому же – на Тине Голдштейн Ньют даже женился. Прошло всего-то пять лет. Он управился просто удивительно быстро.

Тесей перевернул открытку с фотографией статуи Свободы, еще раз перечитал написанные братом строчки.

«Я буду рад тебя увидеть».

Прошло пять лет...

Пожалуй, есть шанс, что они оба будут рады. И может, даже выпьют тот настоящий горячий шоколад.