Текст книги "Мы в ответе (СИ)"
Автор книги: Tigrapolosataya
Жанр:
Рассказ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Ладно, как там? Понемногу? Научимся, где наша не пропадала.
Тимоха действительно очень большой аккуратист – на подстеленное полотенце не упала ни одна капля.
– Будем пить чай? Или ты соку хочешь? Ты, вообще, какой любишь?
– Глеб… мне…
Мальчишка явно мнётся, не решаясь сказать. Придётся помочь.
– Тимох, тебе утку?
Широкая жаркая полоса заливает мальчишечьи щеки, и он выдавливает сквозь зубы:
– Если тебе не противно.
– Мне не противно. Сам так же пролежал у Тёмы два месяца. Так что давай-ка. – Приподнять худенькое тельце можно одной рукой – весу в нём… как в котёнке. – А на будущее запоминай – нет ничего стыдного ни в том, чтобы помочь, ни в том, чтобы принять помощь. Понял?
Мда… понять-то он понял, а вот принять то, что за ним ухаживают… Ну, будем надеяться, что со временем он привыкнет.
– Тим, ну не стеснялся же ты медсестёр.
– Так они ж…
– Угу… а я типа медбрат. – Никогда не замечал, что у малька такие красивые глаза: яркие, какого-то непонятного медово-карего оттенка, с золотыми крапинками ближе к зрачкам. Но потухшие. – Ты всё?
– Да… – опять та же жаркая краска на щеках.
– Ну, так будешь ты чай пить или нет? – Нельзя ему сейчас позволить жалеть себя.
– Буду. – Буркнул и глаза в сторону.
– От и молодец… А шоколадку хочешь?
***
То, что мальчику откровенно скучно, до меня дошло только через несколько дней. Запертый в четырёх стенах, практически лишённый общения, неспособный даже книгу в руках удержать… Только телевизор, пульт от которого в руках домомучительницы, да стереосистема. Ему было от чего завыть.
А у меня, как назло, все эти дни был сплошной завал – упахивался по самые уши, приходил поздно вечером, немного сидел с пацаном и обессилено плюхался в кровать, чтобы провалиться в черноту сна без снов, а с утра пораньше убегал, мимоходом заглянув в сумрак его спальни.
О том, что мальчишке снятся кошмары, я узнал случайно – посреди ночи мне вдруг приспичило попить.
…Тим выгибался, отбиваясь от призрачных мучителей, кричал, чтобы его оставили в покое, умолял, захлёбываясь слезами. Меня как переклинило, и минут пять я тупо стоял на пороге комнаты и наблюдал за его мучениями.
А потом словно отпустило, и я уже на коленях перед кроватью:
– Тимочка… Тимоша… очнись. – Малый мокрый, как мышь, его колотит от ужаса. – Тимочка…
Уговоры не помогают – кошмар не отпускает, мальчишка всё так же корчится и стонет.
Чёрт… Встряхнуть за плечо? Не то… реакции – ноль.
Пощёчина будит мальца. От вновь пережитого ужаса у него большие глаза, он хватает воздух широко открытым ртом.
– Г-г-гле-е-е-бббб… – мутные глаза никак не могут сфокусироваться на мне.
– Всё уже… всё… попей маленький. – Но пить он тоже сейчас не может.
Да что ж его так колотит-то?!
… На то, чтобы успокоить Тимоху, мне понадобилось минут сорок. Да и то – даже теперь, спящий, он так же пытается вжаться в меня, словно пытается загородиться мной от всего мира.
Это конечно, замечательно, но мне ж, блин, вставать завтра («Уже сегодня, дорогуша») в полседьмого, а часы уже показывают начало четвёртого…
Но я, кажется, придумал, что надо сделать, чтобы Тимоха не скучал.
***
– Тём, привет. – В трубке слышна ругань – Наташка как всегда в своём репертуаре. – Ничего, что я так рано?
– Говори уже… – Судя по звуку в трубке, Тёма от души зевает.
– Тём, ты это… надо поговорить.
– Говори. – Блин, как он умудряется так вкусно зевать?
– Не, Тём. Часа через полтора за тобой Стас заедет, угу?
– Уговорил, разговорчивый ты наш… У тебя всё? – Женский визг в трубке начинает давить на психику. – Тады я пошёл.
– Стой!
– Ну, что? – обреченно.
– Натахе трубку дай.
В мобиле слышен разговор на повышенных тонах. Ясное дело, Тёма бездельник и скотина, а на Наташке весь дом держится. Мне вот интересно – детей у них нет, делить особо нечего, – чего живут? Кровь только портят друг другу… Ладно, это их сексуальные проблемы.
– Да, Глеб? – Блин, ну почему вот таким томным и красивым бархатным голосом Натаха никогда не разговаривает с мужем?
Такой голос у неё только для посторонних мужиков. Типа меня, красивого.
– Наташенька, солнышко, я тут шубку присмотрел. В субботу померяешь?
– Ой, Глеб! – Визгу-то сколько! Аж в ушах звенит.
– Ну, так я заеду за вами в субботу, часов в одиннадцать устроит? – Да её хоть в три часа ночи устроит, лишь бы на халяву. – Договорились, лапочка?
Не давая вставить ни слова, нажимаю отбой. На сегодня Тём спасён.
Только надолго ли?
***
– Чё хотел? – Вот за что люблю Тёму, так это за конкретику.
– Слушь, Тём, а это обязательно, чтобы Тимоха всё время лежал?
– А что ему сейчас, бегать? – Синеглазка морщится от моей врождённой тупости.
– Нет, ну-у-у-у-у… А вот если коляску…
– Коляску? Да коляску – это замечательно. Но вот только стоят они… – Он привычно взял тон лечащего врача районной поликлиники.
– Тём…
– Хотя это, смотря какая модель… – Он всё так же в образе.
– Тём, не тупи. Шубка для твоей Натахи, я думаю, будет не дешевле. – Блин, вот кто меня за язык дёрнул.
Видеть, как взвился друг детства, обидно. Тем более, когда хочешь помочь.
– Так это ты! – Тонкий красивый палец Тёмы упирается мне в грудь. – Ты, да? Зачем?! Ты зачем вечно лезешь со своей благотворительностью?!
Какого хрена? И это вместо благодарности?!
– А зачем ты с этой сукой живёшь, а? Зачем? Ведь ты даже не любишь её! Ты ж Анечку-сестричку любишь.
Огромные синие глазища занавешиваются ресницами. Я всё-таки придурок. И сволочь.
– Давно ты знаешь?
– Да уж знаю…
– Я спрашиваю – давно?
– Ну, как Тимофей ко мне переехал…
– То есть больше месяца… Так?
– Так…
– Глеб, – Тёма поднимает на меня свои глаза-незабудки, – не обижай Анечку… Она хорошая…
Что-о-о? Этот недотёпа решил, что я на Анютке отыграюсь за его взбрык, так что ли? А кто мне тогда за Тимохой приглядывать будет? Пацан в неё практически влюблён.
– Тём, ты – придурок. Окончательный и бесповоротный. Да я первым тебя поздравлю, когда увижу штамп о разводе у тебя в паспорте. Ну, чесслово.
– Тогда ладно. – Тём устало трёт виски. Интересно, он хоть изредка высыпается? – Так на чём мы остановились? Коляска… Дай мобилу. И это… мороженого, что ли, сходи купи. Шоколадного…
Ох уж мне эти его секреты… Ну, шоколадного, так шоколадного…
***
– Вот каталог, как выберите, просто позвоните мне, и заказ будет доставлен. – Толстячок суетится, желая угодить хорошему клиенту. – Вот, обратите внимание, – пухлый пальчик тычется в глянцевую страницу, – вот эта очень удобна, а, кроме того, оснащена моторчиком и…
У меня уже голова от него трещит. И жрать я уже, промежду прочим, хочу. Поэтому просто кидаю в кейс каталог, сую визитку торговца в кармашек бумажника и величественно киваю:
– Как определимся, мы позвоним.
– Скидки в нашей компании… – толстячок ещё чёй-то городит, но я уже иду к машине.
– Денис, – кивок водиле, – давай к нам. Пора обедать.
Тёма открывает было рот, собираясь спорить, но тут же его и закрывает:
– Тём, у меня повар новый. Таких цыплят готовит… Тебе понравится.
***
Охрана исправно докладывает, во сколько и где они гуляли, во сколько Тим поел; повар сетует, что у малька плохой аппетит…
По вечерам из-за двери гостевой комнаты слышны взрывы смеха. Анечка вовсю старается, чтобы Тимоша не чувствовал себя брошенным, пока меня нет. А последние две недели меня нет постоянно… Работа…
Наконец-то снят гипс. Но легче Тимохе не стало – массажист безжалостен. Каждый день по полтора часа с утра и по часу после обеда он растирает, мнёт и тычет иголками тонкие ручки и ножки, заставляя работать вялые от почти трёхмесячного простоя мышцы. Тима стонет, но старается. Он уже устал лежать. Тёма, со скрипом, но разрешил ему плескаться в бассейне. Не больше получаса и под бдительным присмотром охраны и массажиста.
И как гром среди бела дня – Тимоха звонил домой. А вечером у него заплаканные глаза и слова он цедит сквозь зубы.
Не понял, я чё, в чём-то провинился?
– Тимох, в чём дело?
– Ни в чём. – А глаза пустые и мёртвые.
– Тимош…
Я едва успеваю увернуться от тяжёлой хрустальной пепельницы, летящей мне в голову.
– Сволочь! Зачем?! Зачем ты это сделал?!
Да что такое-то?! В чём дело?! Чё за дурдом?!
А пацан не унимается – у него уже форменная истерика:
– Гад! Гад! Зачем?! Господи, за что?!
Анечка не может справиться с бьющимся в истерике мальчишкой. На мою зверскую гримасу она пожимает плечами. Понятно… она тоже не в курсе…
Пощечина обрывает вопли и ставит жирную точку в истерике. У меня ладонь горит, а вот мальчишку, похоже, переклинило…
На это больно смотреть: Тимоша сжимается в комочек, судорожно пытаясь свести ноги вместе, трясущимися непослушными руками прикрывает пах, в лице ни кровинки, только на щеке пламенеет отпечаток моей ладони, глаза зажмурены, губы побелели от страха.
– Не-е-ет… Не надо…Пожалуйста, не надо… Не трогайте меня… не надо… не надо…
Ёпт! Я всё же придурок, ведь психолог мне ясно сказал – ни в коем случае не проявлять по отношению к мальчику агрессию… Что ж я наделал?!
– Тимоша… Тимочка… Тимофей… – Мальчик шарахается от моей руки при попытке погладить по голове, словно от ядовитой гадины.
Анечка деловито готовит какие-то шприцы и попутно стучит себя кулачком по лбу.
Да знаю я! Виноват…
– Тимочка… – Попытки достучаться до затуманенного ужасом мозга ни к чему не приводят. – Тимофей…
Анечка долго не может попасть в вену, приходится крепко держать истыканную иглами тонкую руку. Тимофей ещё больше сжимается от этой боли. А я почти пропускаю момент, когда он теряет сознание.
– Тёма! – Бросаюсь к Синеглазке, как к родному. – Тёмочка, расскажи мне, что с Тимофеем.
У Тёмы что-то непонятное с лицом.
– Тимофей ещё не приходил в себя.
Это я и сам знаю.
– Тёма, а…
– Глеб, пошли покурим. – Он решительно тянет меня на лестницу.
Не успеваю ни закрыться, ни руку перехватить, когда щёку обжигает хлёсткий удар:
– Сволочь!
На автомате дёргаюсь ответить и тут же шиплю от боли в заломленной за спину руке – Стас взбешён не на шутку:
– Только дёрнись, с-с-ука…
Стас слишком хорошо знает своё дело – я даже выпрямиться не могу, малейшее движение, и рука будет выломана из сустава. От неожиданности хриплю:
– Ребят, вы чё?! Вы охренели?! Тёма?! Стас?!
– Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – Тёму аж перекосило от злости и отвращения. – А я думал, ты – человек… – Он презрительно сплёвывает мне под ноги. – Отпусти его, Стас, ему хватит. Пошли.
Два удара по корпусу и один в зубы, и я ошалело мотаю головой, пытаясь встать с пыльного пола. На давно не мытый мрамор глухо шлёпается кобура, сверху бейджик и удостоверение с правом на ношение оружия:
– Я уволился. – Стас, не глядя, уходит. Красиво так, не боясь схлопотать пулю в спину.
Тёма кивает головой:
– Только попробуй ещё хоть раз подойти к Тимохе. Ты Стаса лучше меня знаешь. Потом не жалуйся.
Ничего не понимаю… и только, открыв рот, смотрю, как два самых надёжных человека в моей жизни, не спеша, уходят из неё.
– Глеб Францевич… Глеб, подождите! – Анечка, запыхавшись, несётся по больничному коридору. – Подождите!
Минуту она приходит в себя, пытаясь отдышаться и поправить халатик. А потом хватает меня за руку:
– Артём не прав! А ещё и Стаса втравил. Они же думают, что вы… – Анечка от души краснеет, – что вы…
– Что я пытался трахнуть Тимофея. – Устал. От тупизма окружающих в первую очередь.
– Ну… да. – Анечка краснеет ещё больше. Хотя куда уж больше… – Я говорила им…
Устало машу рукой:
– Тём всегда был упёртый. Ладно. – С силой тру виски – у Стаса отлично поставлен хук с левой, голова гудит до сих пор. – Что с Тимофеем?
– Тимошу сегодня переведут в палату.
– А сейчас-то он где?
– В интенсивке. – Не успеваю открыть рот. – Да, снова. Говорили же вам, что ему волноваться ни в коем случае нельзя.
– Я…
– Да я понимаю, что это не из-за вас, а из-за Валентины. Так вот… придёте часам к пяти, с кардиологом поговорите. Александр Альбертович очень грамотный специалист. Он даст необходимые рекомендации. Больше пока Тимоше ничем не поможешь.
Ловлю Анечку за руку:
– Тём…тебя…
Она отмахивается:
– Знаю! – Упрямо поджатые губы и непримиримость во взгляде. – Но после такого… я ещё сто раз подумаю. Ну всё, я побежала.
Снова едва успеваю поймать Анюту за руку:
– Спасибо.
Она пожимает плечами:
– Да пока не за что. Не забудьте – в пять часов!
Ну, в пять, так в пять… Подумаешь, встречу перенести придётся. Заказчики могут и подождать!
***
Следующие четыре часа прошли, как в тумане. Перво-наперво извиниться перед фрицами и попросить о переносе встрече в связи с «ну очень чрезвычайными семейными обстоятельствами». У начальника вообще всегда много дел, а тут, как прорвало всех – бумаги на подпись, разобраться с юристом о правомерности применения оружия при охране клиента, надавать по башке зарвавшейся бухгалтерии и т.д. и т.п.
Спасибо Роме-референту – половину всей этой головной боли с чистым сердцем можно сгрузить на него – он мужик старательный и исполнительный. И грамотный. А ещё – очень честный. Когда он только появился у меня восемь (мать моя женщина! восемь лет уже прошло!) лет назад я всё ждал подвоха, гадости или подставы и наказал своим верным ребятам присматривать за ним повнимательнее. Балбес!
А потом Рома как-то подошёл ко мне и прямо спросил:
– Глеб Францевич, у вас какие-то вопросы к моей работе? Я вас чем-то не устаиваю?
И очень подробно и аргументировано объяснил, почему ему невыгодно меня продавать. Пришлось извиняться…
А в голову долбится «Как пацан, что с ним?».
А ещё старательно затаптываемая подлая мыслишка про «отомстить». Козлы, да как им только в голову могло такое прийти?! Ладно Стас с его низким лбом и примитивными инстинктами, но Тёма… Тёма, который меня знает половину своей жизни и за которого я всю жизнь врубался! Гадёныш! Увижу, придушу голыми руками!
Нет, работать сегодня конкретно не получится. На хрен всех!
Со злостью плюхнулся в своё большое шефское кресло, дёрнул верхний ящик стола.
Сигарет не было.
Мля-я-я, да только ж вчера сам пачку «Captain Black» шоколадного сунул!
Чувствую, что начинаю звереть:
– Я… я щас… Нинка! Твою мать!
Секретарша влетела аж зелёная.
– Да, Глеб Францевич? – Она и так сегодня старалась не попадаться мне на глаза и даже дышать в моём присутствии забывала. А сейчас и вовсе обмерла, как кролик перед удавом.
Дурища чёртова, я ж тебя счас…
– Где сигареты?
– Я убрала… Вы ж сами…
– Я что – просил их убирать?!
– Но Артём Алекс…
Вот теперь точно – писец!
– Какой на хрен «Артём Александрыч»?! Ты чё, – девка шарахнулась от моего рыка в сторону, – тебе кто зарплату платит?!
– Но Вам же…
– Пшла! И чтоб я тебя больше не видел! Уволена на хрен!!!
– Но…
Нинка едва успела выскочить за дверь, когда я схватился за красивую такую хреньку на столе, пресс-папье называется, тяжёлая вещица…
В кабинет вплыл Рома, не торопясь, спокойно, подошёл, молча протянул руку. Обалдев от такого, я молча отдал ему пресс-папье. Так же молча, Рома потянул меня за руку из кресла, поправил на мне галстук, одёрнул пиджак, подтолкнул к комнате отдыха.
– Хорош истерить, иди умойся, припадошный.
Нет, Ром, конечно прав… Но, блин, не так же бесцеремонно! Я ж, блин, шеф!
Хотя… вот эта перекошенная зверская рожа в зеркале… явно принадлежит не человеку.
– Ромаш, – задумчиво так, предостерегающе, – я ж те ща…
Гадёныш только ухмыльнулся и сунул мне полотенце:
– Да ни хрена! – И потянул опять в кабинет. Подтолкнул к креслу, накапал капель из маленького пузырька, дал выпить. – Угомонись.
Глотаю мятную дрянь махом, морщусь:
– Блядь, ни хуя не понимаю! У народа чё, совсем крышу сорвало? Ром, ну хоть ты мне скажи – я чё, похож на педофила?!
– Глеб, а что вы хотели? – Ромаша снял очки и задумчиво так потер пальцами переносицу, – представьте себя на месте санитаров – здоровенный дядечка облизывает хлопнувшегося в обморок ребёнка. Абсолютно голого, заметьте, рядом разворошённая перед сном кровать… Ну, и какой вывод можно было сделать из этой картинки маслом?
– Мля-я-я-я… – А ведь о том, как это выглядело со стороны, я даже и не задумывался
– Вот именно. – Рома всё так же задумчиво потирает переносицу с красным следом от очков. – Да пока Тимофея везли, вы всё со своими соплями…
– Ром, – уже почти миролюбиво, – прибью…
Референт всё так же непринуждённо отмахнулся:
– Ага. Чуть попозже, ладно? – Водрузил очки на нос и всё тем же спокойным менторским тоном продолжил. – Естественно, что санитар с фельдшерицей могли себе невесть чего навоображать. А потом этими своими соображения поделиться с Артёмом Александровичем. А Артём Александрович ещё доразвил тему и поделился мыслями со Станиславом… Вам напомнить, сколько раз ваш телохранитель видел вас в кровати с мальчиком в обнимку? Или примерно подсчитать, сколько человек в доме слышали скандал, устроенный Валентиной Андреевной?
От так вот всё и сложилось… А я себе всю голову сломал, раздумывая, с чего вдруг. Рома гений! И как же всё просто, а ты, Глебушка, мудила здоровый…
– Ром… То есть, Роман Алексеич, а хошь в Испанию слетать с бабой красивой на пару недель на Новый Год? Фирма платит.
Рома непонятно ухмыльнулся и как-то криво дёрнул уголком рта.
– Обязательно. Только я маму в Карловы Вары везу на лечение в конце января. Так что – спасибо, но мне Испания пока без надобности. – Потом вздыхает и идёт к двери. – Да и вот ещё что – это я дал Нинель указание все ваши сигаретно-алкогольные заначки выбрасывать. Артём пять часов гробился, чтобы вас собрать и подлатать, а вы… – Рома устало машет рукой.
Вот именно – «а я»… И ведь действительно придурок припадошный.
Не, точняк, Рому куда-нить надо будет отправить отдохнуть. И чё у него там с матерью? Ладно, это потом. Сейчас…
...из-за двери доносятся всхлипы Ниночки…
...сейчас:
– Ром, перед Нинкой извинись. Угу?
Референт лишь устало махнул рукой.
***
– Ну, что мне вам сказать, Глеб… как вас там по батюшке?
– Францыч. Но это не суть важно. Что с Тимохой?
Чёрт, как же мне несимпатичен этот жид пархатый, но говорят, что он спец в своём деле, а раз так… Послушаем, короче.
– Так вот, Глеб Францевич, – и этот носатый старательно игнорирует мой недоброжелательный взгляд, – мальчик очень слаб. Очень! Я бы вообще посоветовал оставить его здесь на пару месяцев для лечения и наблюдения. А ещё лучше в Бакулевский центр… там такое оборудование…
Ух ты! чернявенький аж глазки от восторга закатил!
– Ага, или в ИзраИль. – Сижу и хамски ухмыляюсь. – Там тоже классные клиники.
Но Альбертыч, видимо, шуток совсем не понимает, и серьёзно так мне отвечает:
– Нет, смысла нет – ещё неизвестно, как ребёнок перенесёт перелёт, а в нашем госпитале…
И понеслось – диагнозы, прогнозы, кардиограмма, доппельграмма, какие-то зубцы, ещё какая-то хрень… и всё на мою бедную голову.
Через минут несколько решаюсь прервать этот страстный монолог влюблённого Ромео под балконом Джульетты:
– Короче, чё от меня лично требуется?
От меня потребовалось немногое. Деньги, в основном. Так их у меня не меряно. Хоть кому-то польза от них. Расстались мы наилучшими друзьями. И с железным обещанием того, что через неделю Тимошу можно будет забрать домой.
И лишь когда мы пожимали друг другу руки на прощание, этот не старый ещё усталый мужик, почесал кончик своего громадного носа и выдал мне тоном «получи, фашист, гранату»:
– Я так понял, что мальчик подвергся сильнейшему сексуальному насилию?
Краснею, но киваю:
– Угум.
– Так вот, я бы посоветовал вам воздержаться от сексуальных контактов с мальчиком ещё хотя бы пару недель после выписки. – А у самого в глазах «Схавал?!»
А я что? Только киваю:
– Я воздержусь.
Я, блин, так тебе воздержусь, жидяра… сами собой сжимаются кулаки и начитают ходить желваки. Альбертыч смотрит на меня с интересом, но абсолютно безо всякого страха. И задумчиво жуёт нижнюю губу.
Изо всех сил хлопаю дверью. Рома, ждавший меня у ординаторской, лишь качает головой.
Неделя пролетела практически незаметно. Дела шли ни шатко, ни валко. Пара контрактов, ещё немножко капнуло на счета, занудные переговоры с партнёрами, разборки с налоговиками. Пару раз я наведывался в госпиталь, и оба раза у палаты маячил Стас, закрывая своей широченной спиной дверь. Так что Тимофея я так и не увидел.
Анечка и Альбертыч регулярно докладывали мне о его состоянии. Лучше малышу не становилось, он всё так же синел и то и дело терял сознание, Альбертыч почти не вылезал из палаты и всё чаще хмурился.
К концу недели он махнул рукой.
– Что, доктор, так плохо? – Желание подколоть пропало вместе с надеждой забрать Тимошу домой.
Рома, косо глянув на меня, протянул врачу пачку, щёлкнул зажигалкой.
– Совсем. – Кардиолог жадно курил, не стесняясь ни меня, ни Ромы.
– Что делать будем?
– Пока наблюдать. – Увидев, что я собрался спорить, он покачал головой. – Большего мы сделать всё равно сейчас не сможем – мальчик слишком слаб. Вот список лекарств, – Рома забрал бумажку, – они мне нужны завтра с утра.
Когда Рома вышел, я поймал Альбертыча за руку:
– Спаси его.
Тёмные ресницы хлопнули, скрывая глазки-маслинки, рот скривился:
– Я стараюсь.
Тон, которым это было сказано, не оставлял сомнений – он действительно старается.
– Я… всё, что надо…
Кардиолог внимательно на меня посмотрел:
– Анна правду сказала? – Мой утвердительный кивок. – Мальчик так важен для тебя? – Ещё один кивок. – А если…
Я развёл руками:
– Всё, что нужно. Всё, что захочешь.
Глаза с извечной еврейской тоской опять занавесились густыми ресницами:
– Я постараюсь.
Он действительно старался – спустя ещё неделю я увидел смущённую мордашку Тимоши в окне третьего этажа. Анечка поддерживала мальчишку и тайком показала мне большой палец. Малёк робко улыбался и махал мне слабенькой лапкой.
Значит, порядочек. Можно готовиться к Новому Году.
«Ийх, как же долго этот чёртов год тянется, но ничего, вот в следующем… И Тимоша учиться пойдёт…»
Интересно, что у меня было с мордой, если мой водила глянул на меня с таким нечитаемым выражением лица, что я чуть было не заржал в голос. Точно, блин, счастье есть! Оно, блин, не может не есть!
Такие дела… – С тяжким вздохом заканчиваю сиё грустное повествование.
– Глеб… – в голосе Тёмы непонятное, – я не знаю, что тебе сказать.
– Да я и сам уже ни хрена не знаю и не понимаю… Я… Да хрен его знает! Блин! Слов нет, одни эмоции!
– Что будешь делать?
– А что надо?
– Ну… мальчишке учиться надо.
– Сам знаю, что надо. Но тут уж придётся до лета терпеть. Ещё что?
– Одеть его надо, ну там занятие какое-нибудь придумать,… чтобы отвлёкся…
– Какое?
– Ну… – Тёма задумчиво гоняет ложечкой ломтик лимона по чашке с чаем. – А что ему интересно?
– А я знаю?…
– Так узнай! За спрос денег не берут. – Он всё так же задумчиво ковыряется во взбитых сливках и шоколадной стружке, обильно украшающих пирожное-корзиночку.
Тёма сладкоежка. Это я без мяса не могу, а ему шоколадка дороже всего на свете. И поэтому вместо хорошего ресторана мы сидим в кондитерской и лопаем пирожные с чаем.
Странно, наверное, мы выглядим со стороны – интеллигентнейший тоненький Тёма в прикиде а-ля «свободный художник», и я – большой и широченный в цивильном. А на столике между нами чайничек, сахарница, лимон и куча пирожных. Кустодиев, «Купчиха за чаем», мля. Самовара не хватает.
– Глебушка, а найми ему тренера. У него же сердце барахлит, вот и пусть тренируется, крепче будет.
– И какого?
– Ну-у-у-у… у тебя ж в доме бассейн есть, значит, по плаванью…
– Угу, по синхронному.
Тём хрюкает в свою чашку:
– Балбес! Всё бы тебе смехуёчки… – Потом становиться абсолютно серьёзным. – Глеб, ему действительно занятие нужно, иначе он сам себя загрызёт.
– Ладно, с этим решу… – Морщусь, как от зубной боли: – А вот что с этими… делать?
– С кем? – Мгновенное понимание. – А ничего. Сами сдохнут. А ваще, пусть живут и мучаются.
– Так нельзя… их наказать нужно…
Тём лишь качает головой:
– Ты слово Тимофею дал…
– Как дал, так и обратно возьму… – резко отпихиваю от себя тарелочку с недоеденными пирожными – меня уже тошнит от сладкого, и вообще, я хочу нормальную свиную котлету, а от вида бело-розово-карамельного мне всегда было дурно.
– Так нельзя… – Тёма всё так же сосредоточенно сгребает ложечкой розочки с очередного кондитерского шедевра. – Ты слово дал.
– Дал… – тяжким вздохом.
Несколько минут сидим в полнейшей тишине. Я – обдумывая перспективы совместного с Тимошей сосуществования, а Тёма – сосредоточенно и методично поглощая сладкое великолепие.
Встряхнувшись, потягиваюсь:
– Доел? Пошли тогда.
– Глеб, а…
– Можно! – Улыбаясь смотрю, как Тём густо краснеет.
– Ну, тогда немножко, ладно?
– Ладно… только быстрей давай… – Делаю большие глаза официантке, изображая в воздухе лист бумаги. Она понятливо кивает – сейчас принесут счёт.
– Угу. – Тём уходит к стойке выбирать пирожные «на вынос».
Вдруг ловлю себя на мысли, что сижу и глупо улыбаюсь. Сластёна… И губы, как вишенки… А ещё откуда-то в голове вертится невероятное «А он такой…».
Писец!!!
Мда.., дорогой Глебушка, крепко же тебя по темечку приложили, и не один раз,… если последствия сказываются до сих пор. Так… быстренько вздохнул поглубже, пнул побольнее и выкинул всякую хрень из головы!
Почти получилось.
Тём подходит к столику с двумя коробками, перевязанными ядовито-розово-фиолетовыми ленточками.
– Вторую кому?
Тём пожимает плечами:
– Тимофею… кому ж ещё.
Вздохнув, лезу за кредиткой.
***
Тимоха начал осваиваться в доме – его робкие поначалу вылазки из комнаты становятся всё смелее. Он учится улыбаться моим парням и домомучительнице, уже без страха протягивает свою узкую ладошку Стасу и Роме, заглядывает на кухню, солидно интересуясь «а что у нас на обед?», ему нравится обедать за одним столом с пацанами из охраны. Теперь его неуверенные шаги и тихое постукивание трости можно услышать в любом уголке дома.
Чаще он, правда, всё так же просиживает в коляске в своей комнате у окна, морщась от непонятной мне боли и поглаживая кончиками пальцев уродливый шрам на скуле. Когда я первый раз увидел этот его отсутствующий взгляд в окно, мне почему-то стало страшно. Тём меня успокоил и объяснил, что Тимоше пока сил не всегда хватает на пешие прогулки, да и сердечко у него барахлит… Ну, я не в претензии, ещё бы не барахлило – после такого-то. Тёма сказал – не торопить. Понемногу очухается. А Тёме я верю. Больше, чем самому себе. И если он сказал, что всё будет нормально, значит, оно и будет всё нормально.
Но больше всего он любит бывать в зимнем саду и библиотеке.
Глядя на меня, с моим квадратным подбородком и разбитыми надбровными дугами, мало кто может подумать о том, что в моём доме может быть библиотека, тем более такая хорошая и тщательно подобранная, и что я люблю читать. И вовсе не фантастику с детективами. Тем не менее, это чистейшая правда – книги я люблю, уважаю и очень ценю. С недавних пор, с подачи одного моего знакомого, я серьёзно занялся скупкой книжных раритетов и теперь слава «фронтиспис» и «экслибрис» для меня уже не заумь, а вполне конкретные книжные понятия… А теперь всем этим великолепием заинтересовался Тимофей. Чему я рад, признаюсь.
Он поправляется. Понемногу, крохотными шажками, но дело идёт на лад. До полного выздоровления, душевного в особенности, ещё ой как далеко, но всё же…
Пусть читает. Или золотых рыбок в пруду кормит. Или лимоны с мандаринами в кадках рассматривает. Всё что угодно, лишь бы не этот пугающий отсутствующий взгляд.
Чёрт, а ведь я был женат, но никогда раньше и не подозревал, что это так хорошо, когда тебя ждут дома. Уже немало раз ловил себя на том, что ближе к вечеру начинаю поглядывать на часы, считая минуты до того момента, когда с чистой совестью можно будет отложить дела на завтра. И откуда это нелепое желание заскочить в кондитерскую, чтобы можно было потом порадовать своё русоволосое чудо вкусненьким? Когда, сидя в машине, глупо улыбаешься и прикрываешь глаза, представляя, как навстречу тебе ковыляет неуверенно улыбающийся человечек, для которого ты готов горы свернуть. Так тепло, когда видишь эти сияющие глазёнки и растрёпанную сильно отросшую русую гривку. И мягкая лапа тихонечко сжимает глотку, не давая вздохнуть, заставляя биться сердце чаще. Особенно, когда он вот так, как сейчас, стоит, уткнувшись горячим лбом тебе в грудь. Это так… правильно… и абсолютно не фальшиво.
У нас уже выработался определённый вечерний ритуал со встречей и неспешным ужином. Потом я немного работаю у себя в кабинете, а Тимоша читает, привалившись к моей ноге узенькой спиной. Иногда он задрёмывает на своей скамеечке, и тогда становится видно, что ему больно – он постанывает во сне и морщится. Я легонько тормошу его, и мы идём пить чай. Тимофей оказался не меньшим лакомкой, чем Тёма, и поэтому в доме не переводится сладкое. Пока он плещется в ванной, я быстренько ополаскиваюсь в душе. Одеваюсь в пижаму сам, хотя всю жизнь спал в трусах, а с бабами так и вовсе голышом (мне почему-то неловко перед Тимошей за своё, словно напоказ, могутное тело), помогаю малышу одеть мягкую пижамку и тёплые тапочки из козлинки. А потом мы долго сидим в большом кресле перед камином – я бездумно смотрю в огонь, отдыхая от дневной нервотрёпки, перебирая мягкие прядки, а Тимоша рассказывает о происшествиях в доме и прочитанном за день или просто дремлет у меня на коленях, доверчиво прижимаясь щекой к груди.
С тех самых пор, как выяснилось, что рядом со мной он спит спокойнее, я перебрался к нему в спальню. Тимочка не стал возражать. Ему вообще нравиться прижиматься ко мне, он словно бы прячется, пытаясь отгородиться мной от мира. А я и рад. Хоть Тёма и хмурится.
Иногда мне становится страшно. Стоит лишь на мгновение представить, что я тогда поддался бы на Стасовы уговоры, что он с ребятами и сам прекрасно справится, и не поехал бы на квартиру Яновского. Или что я не услышал бы тогда тихого стона Тимоши. Или он умер бы у Стаса на руках. Или Тёме не удалось бы остановить кровотечение… Они, эти тысячи «бы» – липкий страх, склизкими щупальцами залезающий под тёплое одеяло, ночной кошмар, который выматывает не хуже двухчасового спарринга, мои личные демоны, потрошащие душу.
Но всё это проходит, стоит Тимоше шевельнутся во сне, притиснуться ближе.
Вот и теперь, он сопит под боком, обхватив меня поперёк груди своей слабенькой лапкой и тычась носом мне в подмышку. И первый раз в жизни я чувствую, что этот огромный нелепый дом, который был в своё время отобран у конкурента за долги, и который я раньше не очень-то жаловал за его вычурность и ледяное великолепие, мой и что меня здесь ждут.
