Текст книги "С Новым Годом! (СИ)"

Автор книги: Tiferet

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

На улице стало немного теплее, чем вчера. Шел крупный снег − красивыми пухлыми хлопьями. В свете фонарей эти хлопья переливались желтым и оранжевым, красиво оттеняли темное бархатное небо.

Я медленно брел вдоль ограждения моста, по трассе изредка пролетали автомобили. Их водители спешили домой, готовить пунш и открывать шампанское. При мысли о напитках чаю захотелось с новой силой, рот моментально наполнился слюной. «А в холодильнике наверняка пусто», − промелькнуло в голове, но тут же вспомнилось, что отбывающий домой Дэйв на радостях оставил половинку палки колбасы − сырокопченой, ужасно дорогой и жесткой, такую от пленочки не сразу освободишь. А где-то еще и хлеб валялся…

«Все, точно, буду пить чай и смотреть телевизор!» − решил я, и на сердце стало как-то светлей, и усталые ноги легче и быстрей двигались.

− Эй, пацан, огоньку не найдется?

Я от неожиданности притормозил. Оглянулся. Сзади подошли три здоровенных детины: один бритый налысо, с уродливым шрамом во всю левую щеку, второй − с длинным хвостом засаленных волос, как у сутенеров из американских фильмов, последний же ничем особо не отличался − обыкновенный, серый, неинтересный, с усталым лицом и мешками под глазами.

− Не курю, − придя в себя, наконец сказал я и поторопился отойти… Не тут-то было.

Мне на плечо опустилась чья-то тяжелая ладонь, в сознании мгновенно промелькнуло, что в рюкзаке лежит конверт, а в конверте − зарплата за полмесяца и премия, а сбежать от трех таких верзил врядли получится. Тем более, физкультуру я никогда не любил и спортом не занимался, вот такая вот рухлядь…

− Стой, пацан, не торопись! Доставай денежки…

Рядом тихо притормозил автомобиль. Почти бесшумно, только снег легко похрустывал. Черный «БМВ», темные стекла, выключенные фары.

Парни замерли. Я забыл как дышать.

Дверь машины так же тихо отворилась, и из черной мути салона послышалось отрывистое, властное:

− Прочь!

Троица смылась во мгновение ока. Как-то вот вдруг и сразу. Наверно, не профессиональные грабители, а так, местный сброд.

Я стоял как столб посреди моста, внизу переливался неоновыми огнями город.

− Ты идиот, − со вздохом заключил подозрительно знакомый голос. А потом из темного салона выбрался Меттью Россетт собственной персоной, в сером плаще и с черным шарфом, повязанным модным узлом.

И, конечно, в своих неизменных малюсеньких очочках, в которых плескался свет фонарей.

Мне стало плохо. Совсем плохо, физически. Желудок сжался, подался куда-то наверх. Я с трудом подавил приступ тошноты.

Это последствия пережитого стресса. И волнение. Не более.

− Здравствуйте, мистер Россетт, − наверно, именно так чувствуют себя паралитики.

Я никогда еще не видел его таким… Не в коробке институтских стен и в неизменно-серых костюмах с галстуком. Просто человеком. Для меня мужчина был чем-то вроде стража мистического ада − такой вот бездушный философ, у которого вместо души операционная система Виндоус.

− Ну, здравствуй, Тим Виндом, − он лениво усмехнулся, смерил оценивающим взглядом. − Идешь на праздничную вечеринку? Надо было поторопиться, успел бы на трамвай…

− Я иду с работы, − прошипел я, чувствуя себя униженным. Нет, честно, лучше б те уроды забрали мою зарплату и может быть даже избили… Только бы здесь не было его!

− Ах, с работы… И кем же ты работаешь?

Это было похоже на допрос с пристрастием. И глупо, и смешно, и плакать хочется − странно часто в последние дни, − и сбежать на другой конец света, в Антарктиду, например.

− Официантом, − уж не знаю, зачем это говорил. Просто было бы обидно, если бы мужчина решил, что я… (например, проститутка), − иногда помогаю на кухне, мою посуду. Какая разница-то?

Россетт передернул плечами, словно бы показывая, что для него действительно никакой разницы нет. А потом уставился на меня так, словно видел впервые. Разглядывал мою шею, нелепо торчащую из низкого воротника куртки, полощущиеся на ветру концы шарфа, взлохмаченные ветром волосы. От его пристального взгляда у меня встал в горле ком, который очень хотелось сглотнуть − и никак не получалось.

Потом, закончив осмотр, бросил:

− В машину. Живо.

И я почему-то повиновался ему. Ноги сами потащили к «БМВ» (вот уж не знал, что у него такой автомобиль), я плюхнулся на сидение рядом с водительским, пристроил рюкзак на коленях.

Когда Россетт вывел машину на середину трассы, я словно опомнился ото сна и нервно поинтересовался:

− Зачем вы…

− У тебя будет воспаление легких. С осложнениями, − спокойно сообщил преподаватель вместо ответа. − Мне стало тебя жалко. И это что-то вроде подарка на Новый год.

Это звучало ужасно. Как будто подали милостыню. Отвратительно и дико.

− Не надо. − я привалился виском к боковому стеклу. Оно оказалось прохладным, а лицо горело от мороза. − Выпустите меня. Я… сам.

− Несомненно, − Россетт склонил голову, на его высокий лоб упали пряди челки. − Куда тебе?

Не сразу дошло, что у меня спросили, где я хочу выйти. Рядом с этим человеком все мысли странным образом перемешивались и плавали, будто рыбы в аквариуме.

− Аа… домой…

− А членораздельно?

Звучание этого слова мне не понравилось. То есть совсем. Потому как все тело напряглось и будто свело судорогой.

− Домой, − проблеял я жалким голосом.

− И где ты живешь?

В машине оказалось тепло, кожаная обивка сидения была мягкая, шелковистая наощупь. Едва уловимо пахло одеколоном Россетта − тонко и остро одновременно. На какую-то долю секунды мне стало очень-очень спокойно, захотелось позволить себе расслабиться и наконец погрузиться в сон. Наверно, я слишком устал, если хотел спать под боком этого… этого…

Невыраженная мысль даже в голове прозвучала неприлично.

Я глупо помотал головой, словно пытаясь вытрясти оттуда бредовые размышления. Не помогло. Мысли остались, а вот профессор мое странное поведение истолковал по-своему.

Он посмотрел поверх тонюсеньких очочков так, что мне стало вовсе не по себе, и свернул с ярко освещенной магистрали куда-то во дворы. За окнами было непроницаемо-черно, даже желтеющие в предвкушении праздника проемы окон не освещали мрак. Оставалось только удивляться, как мужчина может различать дорогу в такой темени.

− Куда вы… − начал было я, устав напряженно вглядываться в ночь за стеклом автомобиля.

Россетт перебил в своей обычной манере:

− К себе домой. Ты так и не ответил по-человечески, куда тебе надо, поэтому я сделал вывод, что тебе вообще никуда не надо.

− Но сегодня Новый год! − зачем-то заявил я и немедленно пожалел, что вообще открыл рот.

Мужчина усмехнулся.

Невероятно, но ему это шло.

− Ну и что? − лениво поинтересовался Меттью Россетт. − Если ты собирался напомнить мне о семейном празднике, неприкосновенности традиций и прочей ерунде, скажу прямо − семьи у меня нет. У тебя, видимо, тоже, если живешь в общежитии.

Меня заявление про семью не удивило. Ну ни капельки. Такую заразу врядли с работы будет ждать милая рыжеволосая женушка − немного полноватая, но определенно фигуристая, с надписью «Я идеальная хозяйка» во весь лоб, − а где-нибудь в детской в это время будут радостно копошиться их детки-двойняшки. Хотя бы потому, что, готов спорить, детей он ненавидит. И идеальных хозяек тоже.

− Я вовсе и не собирался… − обиженно пробормотал я. А потом подумал и добавил немного уверенней, − А зачем…

Договорить снова не получилось. Потому что Россетт снова бросил на меня странный взгляд, от которого похолодело в груди и подозрительно потеплело в животе, а потом улыбнулся − по-настоящему, потрясающе обаятельно, так, как − я был уверен − он улыбаться совсем не умел.

− Затем. Помолчи лучше. Умнее кажешься.

Это все было так странно, что я немедленно замолчал. То есть рот сам собой закрылся.

«Наверно, это все странный сон, − думал я устало, смотря в окно. Потому что смотреть на профессора почему-то казалось неприличным. Потому что очень хотелось на него смотреть, − вроде того, что был вчера. Такая вот Страна Чудес, видения похлеще чем у перебравшего экстази подростка. Россетт ведет себя как человек, как нормальный, настоящий человек, а не злодей-садист из компьютерной стрелялки Дэйва! Я слишком устал и сейчас наверняка дрыхну где-нибудь в подсобке «Джолли». Ну, пора уж просыпаться наконец!»

Самовнушение не подействовало, и я не проснулся. А щипать свою руку, чтобы удостовериться наверняка, выглядело бы совершенным детством.

Мы ехали молча, а за стеклом вспыхивали новогодними огнями чужие окна.

Я заснул. Самым глупым, самым банальным образом. Просто задремал, вытянув ноги насколько это было возможно и откинув голову на спинку сидения. Привалившись к стеклу спать все же было неудобно − оно мелко и часто подрагивало при движении, и казалось, что в висок направлено тонкое сверло с острыми гранями нарезки.

− Подъем, − объявил Россетт мне на ухо достаточно громко.

Этого хватило, чтобы из головы выбило разом всю сонливость.

Если честно, я испугался, и в первую минуту после пробуждения лихорадочно соображал, как я здесь оказался и что делаю. А потом мало-помалу вспомнил и пришел к выводу, что все происходящее − чушь чистой воды, что-то вроде репетиции первоапрельской шутки.

− Мистер Россетт, − к своему стыду, ужасно смущаясь, выдавил я, − извините, это, наверное, было ошибкой, и вообще…

Мужчина уставился на меня с интересом, как на редкий экземпляр человеческой тупости.

− Не мямли. Скажи прямо.

− Можно я пойду… к себе. − я знал, что говорю бред. Иначе не назовешь. Но в нем хотя бы содержалась доля истины («Надо домой. Срочно. Пока еще не случилось беды»).

В том, что я доехал неизвестно куда на шикарной машине своего преподавателя и глупо задрых по дороге, не содержалось ничего.

Я мог себя оправдать. Я сел в машину, потому что… Кажется, он приказал мне сесть в нее. Точно, так и было. Я приехал сюда, потому что не назвал ему своего адреса, а Россетт сам решил, куда меня следует везти. А адрес я не назвал, потому что дьявольски устал и, в сущности, было все равно, куда ехать − лишь бы в тепле, и не надо самому двигаться.

Меттью Россетту, кажется, было смешно.

− Судя по всему, тебе придется идти пешком через полгорода. Если хочешь − иди, дело твое.

Меня перекосило.

− Половина города?

− Да, насколько мне известно, университетское общежитие находится в шести кварталах отсюда, − мужчина откровенно издевался, хотя вид у него был на редкость серьезный.

Он вылез из машины, обошел ее и открыл дверь передо мной, словно я был какой-то хрупкой дамочкой.

− Вылезай.

Я кивнул и молча покинул машину, подхватив рюкзак. По сравнению с теплым салоном на улице было просто чудовищно холодно, а еще дул сырой ветер. Наверное, скоро будет оттепель, даже в воздухе пахнет влагой.

Я зябко поежился, засунул моментально замерзшие руки в карманы куртки. Лицо с непривычки обжигало холодом.

Россетт щелкнул брелком сигнализации. «БМВ» покорно мяукнула и замолчала в углу темной парковки.

− Теперь можешь идти домой, − мужчина поправил шарф, бросил на меня насмешливый взгляд. − А можешь остаться у меня. Не думаю, что это так уж страшно − пережить наедине со мной девять часов. Первый трамвай в новом году пойдет в шесть утра. − после чего развернулся и пошел к дому − мрачно сереющей двадцатиэтажке.

Я остался стоять посреди парковки, недоуменно таращась вслед удаляющейся фигуре. Как-то не сразу дошло, что мой преподаватель действительно способен оставить меня новогодней ночью на промерзшей заснеженной улице.

Нонсенс, все это просто чушь собачья! По его вине я оказался неизвестно где, а теперь он решил так просто от меня избавиться… Должно быть, он меня действительно ненавидит. Непонятно за что, правда, ну да не важно. Может Россетт просто настолько мерзкий тип, что готов вымещать свое извечное плохое настроение на ком угодно…

Да какая, к черту, разница! Если я останусь тут, то за девять часов точно заработаю себе обморожение всего, чего только можно. Или превращусь в спокойную и безмолвную ледяную статую.

«А ведь он меня приглашал, − промелькнуло в голове укоряюще. − Не такой уж, может быть, и садист… Хотя кто его знает. И ведь, на самом деле, что такое ужасное может случиться за какие-то девять часов? Это даже не полсуток! Лягу спать где-нибудь в прихожей на коврике, шуметь не буду, могу даже не разговаривать…»

И я бросился за преподавателем.

Его удалось догнать только у самого подъезда. Я подскочил к нему сбоку, красный, дрожащий, едва ли не c клацающий зубами от холода, и выпалил на одном дыхании:

− Мистер Россетт, извините пожалуйста, я… я не могу… мне… Можно остаться у вас? Я уйду ровно в шесть, честно! Я не буду вам мешать, мне ничего не надо… Можно посидеть у вас до шести утра?

У Меттью Россетта был такой вид, словно он хочет рассмеяться, но не может. В льдисто-синих глазах мелькали веселые чертики, но губы поджаты, словно выражая пренебрежение. Ветер трепал черную челку.

Я умоляюще посмотрел на него. У Моники был прием, который действовал безотказно: в случае досадной ошибки или незначительного промаха она делала вид воплощенной невинности, распахивала огромные наивные глаза и смотрела со щенячьей преданностью − так, что ее просто невозможно было за что-то ругать. Может быть, и мне поможет?..

− О Господи, не смотри на меня так, словно я отнимаю у тебя последнюю надежду на счастливое будущее! − фыркнул мужчина, и в его глазах что-то вспыхнуло. Не так, как до этого. По-другому. После этого Россетт отвернулся, достал из кармана плаща ключ, открыл магнитную дверь подъезда. − Заходи быстро.

− Спасибо, спасибо! − я искренне улыбнулся.

Не совсем уж он и мерзкий. Ну, может быть, только неразговорчивый и с дурным характером.

На лифте мы поднимались молча. Он думал о чем-то своем с сумрачным видом, я с деланным интересом разглядывал панельку с кнопками.

Это все же очень неудобно − хотя бы в психологическом плане. Он мой профессор, наставник, вредная зараза, черт знает кто еще, и мне о нем-реальном известно лишь то, что он обожает серые костюмы и портит несчастным студентам жизнь. А еще мне снятся неподобающие сны с его участием (все никак не могу выкинуть это из головы), и я, кажется, боюсь его.

Лифт мягко остановился и тренькнул. Дверь бесшумно поползла в сторону.

На лестничной площадке было слишком светло − даже не так, как внизу. Ярко-желтый свет бил в глаза, те слезились. Казалось, что вокруг нет ничего − кроме бесконечного яркого света. Как во сне. Ощущение нереальности усиливали голоса из-за соседней двери, нестройным хором распевавшие совсем не новогодние хиты Мадонны.

Пока я жмурился и размазывал тыльной стороной ладони по щеке слезы, Россетт открыл дверь.

− Долго тебя еще ждать? − сказал он, задержавшись на пороге.

Пришлось поторопиться.

Квартира профессора не впечатляла ни габаритами, ни шикарной обстановкой. Просто квартира как квартира. Сразу было ясно, что в ней живет очень занятой человек, у которого, в общем-то, и времени нет просто посидеть на диване перед телевизором.

Я, не дожидаясь очередного приказа Россетта (и почему он все время говорит мне, что делать, словно я совсем дурак и не соображаю?), разулся, пристроил кроссовки сбоку на полочке для обуви. Потом снял куртку с шарфом, не менее аккуратно развесил их на вешалке, убрал в шкаф. Все это делалось с невыносимым напряжением: постоянно казалось, что я сделаю что-то не так − и злобный препод мгновенно выставит меня из дому.

− Ты так стараешься? − усмехнулся Россетт, краем глаза наблюдавший за моей процедурой разоблачения.

− Ээ… Ну…

− Меня радует уже то, что ты не ведешь себя как свинья, − равнодушно заметил мужчина и прошагал куда-то вглубь квартиры.

Я проводил взглядом его спину, обтянутую черным свитером. Потом огляделся. Ну вот, меня снова забыли.

В чужом доме и потеряться не сложно. Куда теперь идти-то?

Не долго думая, я миновал коридор и прошел в первую попавшуюся комнату. Это, как ни странно, была кухня. Такая милая, уютная кухонька, на подоконнике даже росло некое подобие комнатного цветка, правда очень неухоженное, с пожелтевшими листьями и узловатым стеблем. Полить не мешает. Обои на стенах были, к счастью, не серые − серебристо-белые с розовым отливом. Стол, холодильник − при взгляде на последний предмет мебели я почувствовал, что ужасно, просто зверски хочу есть.

− Как и положено, студент всегда голодный, − прокомментировал Россетт за моей спиной. Уж не знаю, как хватило выдержки не подпрыгнуть от неожиданности. − Есть будем потом. Сначала сходи в душ. Не хотелось бы, чтобы ты после сегодняшней вечерней прогулки простыл и распространял заразу.

Я повернулся к нему. Наверно, даже рот открыл от удивления. Неизвестно даже, что больше поражало: то, что он собирался меня кормить, или что сказал «мы». «Мы» вроде как значит какое-то… единство. Просто удивительно!

− А можно спросить, где у вас душ? − я чувствовал себя полным идиотом.

Мужчина усмехнулся.

− Спроси. И возможно, я тебя даже туда провожу.

− Да нет, не надо… − предыдущая фраза звучала с каким-то странным подтекстом, или я за последние дни стал слишком мнительным?

− Твое дело. Вторая дверь налево, если считать от этой двери. Кстати говоря, полотенца возьми в левой стопке в стенном шкафу.

Я попытался протиснуться в дверь мимо него, как-то неловко, не рассчитав расстояния, ткнулся ему в грудь − в немного колючий черный свитер с высоким воротником под горло. Преподаватель поспешил отодвинуться от меня, я глупо покраснел до самого затылка («Господи, понять бы еще, почему у меня на него такие странные реакции?») и едва ли не бегом поспешил в ванную. Там, уже в гордом одиночестве, смог передохнуть.

Я уже успел забыть, какое это счастье − собственный душ. После полугодового проживания в общаге с, как следствие, общей душевой на две комнаты, уединенная кабинка, где можно было не мылиться со спринтерской скоростью, казалась мне потрясающим достижением цивилизации.

Снятую одежду пристроить было некуда − это же душевая, а не санузел европейского вида с джакузи и массажем. Не долго думая, развесил свои джинсы на батарее, туда же − майку в скомканном состоянии. Потом чего-то устыдился, решил, что кидать все в кучу в чужом доме неприлично, и аккуратно сложил вещи − словно меня, да и их тоже, мог кто-то видеть.

Пока шлепал до душевой кабинки − такой матово-белой, из непрозрачного рифленого материала под стекло, − случайно увидел свое отражение в зеркале. Зеркало я как-то сразу не заметил, хотя оно занимало чуть ли не всю стену, сияло и переливалось. К нему была привешена полочка с косметическими средствами. Я с интересом осмотрел «ассортимент», на неуловимую долю секунды устыдившись своей природной любознательности. «От любопытства кошка сдохла, знаешь же, − сообщил я себе строго, осторожно касаясь пальцами дымчато-серого флакона от какого-то супердорогого одеколона,− так чего же лезешь?» Лез, вероятнее, всего, потому, что не лезть было просто невозможно.

Не задумываясь, я снял с флакона плоскую черную крышечку, по которой скользили блики от прохладного света ламп. Поднес к лицу. Вдохнул. Потом еще раз и еще.

Аромат был обалденным. От него что-то сладко ойкало в груди и слабело в коленях.

«Ну вот, я еще и токсикоман» − виновато подумал я и поспешил вернуть одеколон на зеркальную полку.

Отражение в зеркале заливалось смущенным румянцем и ничего не могло с этим сделать. Я всегда очень волнуюсь, если что-то делаю «неправильно» − не так, как все, как положено. Все из-за чересчур строгого воспитания, вбившего в голову никому не нужные порядки и уставы.

Скорчив своему отражению смешную рожицу, я наконец влез под душ. Включил горячую − не обжигающую, а мягкую − воду, выровнял напор, чтобы тугие, струи не били до синяков. В воздух поднимались клубы теплого пара. Они очень интересно смотрелись на фоне молочно-белого стекла кабинки.

Я запрокинул голову, прикрыл глаза.

По крайней мере, девять часов вынужденного соседства начались не так уж и плохо. Правда, врядли получится просидеть под душем все это время, ну да ладно…

А потом счет времени потерялся… Вытек вместе с беспощадно-жесткими, приятными струями воды, бьющими по спине и плечам, по лицу. Вода застилала глаза и капала с волос, я, не давая себе отчета, ловил ее губами, и в мысли лезло само собой все на свете… аромат его одеколона, действовавший не хуже афродизиака, и синие-синие глаза за блестящими очочками, и черные волосы с переливчатой шоколадной искрой, резкие фразы − он без них, наверно, вообще существовать не может, − а еще вчерашний сон… Внизу живота стало подозрительно жарко и заныло…

Ах, нет, черт!

Что со мной творится? Опять, опять это.

Так нельзя. Я парень. Он мужчина. У него наверняка есть… Ну, если нет жены, так есть любовница. Точно. Как это у него никого не может быть, если − черт возьми! − даже я стою здесь, как идиот, и уже готов кончить от одних только мыслей о нем?..

Все это просто бред. Я все себе напридумывал. Это как болезнь. Нет, хуже… Мания! Я свихнулся на этом человеке.

На кране − вытянутом, похожем на серебряный клюв − был поделенный на половинки круг. Слева синяя половина, справа − красная. Не долго думая я рванул кран налево. Из душа хлынул жидкий лед; стало немного легче. Внутри уже не горело так невыносимо. Все мысли сосредоточились на другом желании: согреться.

Простоять больше пяти минут под холодным водопадом я не мог. Не было ни сил, ни желания. По спине вдоль позвоночника бегали мурашки, а волосы на затылке едва ли не встали дыбом.

Я снова переключил кран, после чего выключил его совсем. После шумного плеска воды о кафельные стены стало вдруг необычайно тихо, даже немного пугающе. Я поежился, отодвинул дверцу кабинки… и наткнулся на огромное, кипенно-белое махровое полотенце.

− Я решил, что ты утопился от горя, − гробовым тоном сообщил мне Россетт, глядя прямо в глаза тем своим фирменным взглядом, от которого все мысли начисто стирало. − Или − что ты забыл, где находится лево.

Я обалдело забрал полотенце из его рук, хлопнул дважды глазами в полном недоумении.

− А как… то есть… эээ…

Он глянул на меня сверху вниз вопросительно:

− Что?

− Как вы вошли?

− Как и все люди − через дверь. Тебя, кстати, их, наверно, запирать не приучили.

Я переступил ногами на холодном полу, замотался в полотенце поплотнее.

Глупая ситуация. Стою вот перед ним голый, в одном полотенце, в голове блаженная пустота и больше ничего. Нет, вру! Еще есть какие-то подозрительные мечты, но они меня настораживают. Лучше б было совсем пусто.

− Так и будешь стоять до второго пришествия? − нахмурился профессор

− Позвольте мне одеться! − едва ли не жалобно выдавил я, начиная стремительно краснеть.

Черт-черт-черт!

− В это? − Россетт неприязненно покосился на развешанные в творческом беспорядке по батарее предметы одежды. − Лучше я дам тебе халат.

Я собрался было протестовать − какой еще халат, что за бред, я же не у себя дома, − но меня во мгновение ока обрядили в такой же пушистый и белый, как полотенце, халат. Для меня он был слишком большой, плечи смешно свисали, светлые полы болтались у самых щиколоток. Россетт посмотрел критически − и, судя по чуть смягчившемуся выражению лица, остался доволен.

Потом мы переместились на кухню. Я сел на высокий стул − такие есть в любом баре, ужасно неудобные, на которые вскарабкаться − одно мучение. Я был всего лишь на одной студенческой вечеринке, неугомонная Моника едва ли не насильно приволокла меня туда. Так вот, там девицы в юбках, коротких, не шире пояса, и длинных, струящихся вдоль ног, запрыгивали на эти вот ужасные табуреты во мгновение ока. Мне этот фокус с первого раза не удался. Я глупо запутался в халате и едва ли не рухнул вниз.

Наверно, это потому что я слишком нервничал. Просто места себе не находил. И даже не знал, что делать − краснеть или бледнеть.

Моника бы назвала это дерзким и определенно смелым − восседать перед Россеттом в халате. Узнав обо всем этом приключении − без подробностей, конечно, лишь в общих чертах, − она бы хихикнула сначала, хитро прищурилась, а потом начала задавать всякие компроментирующие вопросы, иногда прерываясь на захлебывающиеся смешки и заверения, что все сказанное − шутка.

− Если бы у тебя на лекциях был такой же сосредоточенный вид, я бы поставил тебе зачет, − деловым тоном сообщил преподаватель.

− Но вы же не поставили, − я горестно вздохнул, а потом понял, что сморозил чушь, и поспешил оправдаться. − Ой, нет, то есть… Это не важно. Извините…

− Извиняю, − Россетт тряхнул головой. − Ты пьешь?

− В смысле?

− В смысле − будешь виски?

Я уже ничего не хотел. Ну, пожалуй, разве что спать.

− Да, наверно…

Веки и без алкоголя наливались свинцом, но я заставил себя взять из его рук бокал и без размышлений глотнуть. Горло обожгло, потом огненный напиток рухнул вниз. Пламя обернулось ровным настойчивым теплом. Я отставил бокал в сторону, зажмурился.

Пить на пустой желудок − последнее дело. То есть самое последнее. Надо было для начала хоть что-то съесть…

− Извините, мистер Россетт… − протянул я, − я… эээ…

Со словами была напряженка.

− Ешь и не болтай! − распорядился мужчина, со стуком опуская передо мной тарелку. Мне показалось, что он сердится на меня – не знаю на что именно. Тон голоса у него какой-то… непривычный. Я покосился на него и, наткнувшись на сердитый взгляд, поспешил отвести глаза.

Мы ели молча. В неживой тишине кухни лишь печально клацала по фарфору тарелки моя вилка. Под тягостным взглядом профессора мне кусок в горло не лез, но каким-то далеким уголком сознания я понимал, что есть надо.

Голова была тяжелая, и соображалось с трудом. Все мечты дружно сконцентрировались на сне. Только бы лечь, закрыть глаза, сделать вид, что я у себя, один (никто на меня не смотрит так странно), и заснуть наконец… Чтобы завтра проснуться и уйти отсюда как можно скорее. И потом не вспоминать, что был в квартире преподавателя, сидел с ним за одним столом в его халате… «Почти что голый!» − с силой шибанула в сонную голову мысль, и я, покраснев до макушки, начал нервно кутаться в махровую ткань. Россетт только усмехнулся.

Я веду себя как дурак. Нет, как стеснительная девица на первом свидании. Совершенно ненормально.

Можно сослаться на то, что я выпил, и вся эта дурь, настойчиво лезущая в голову − всего лишь последствия бокала виски. А можно…

− Спасибо, я все… − я отодвинул тарелку, кое-как слез с высокого «барного» стула. Слезать было определенно проще, чем залезать.

Потом нечаянно наткнулся взглядом на часы:

− Ой, уже почти двенадцать!

− Без девятнадцати, − сухо уточнил мужчина, не разделявший моих восторгов.

Это будет самый странный Новый Год в моей жизни… Раньше я встречал этот праздник с мамой и папой, сидел за праздничным столом, покрытом традиционной алой скатертью, которую вышила еще моя прабабка, смотрел на танцующее пламя свеч и слушал в пол уха развлекательные передачи по телевизору. Теперь − это просто ирония судьбы! − я в квартире практически совсем незнакомого и крайне неприятного человека с ужасным деспотичным характером. За один год − какие-то триста шестьдесят пять дней − все в корне изменилось…

− Я постелю тебе на диване, если ты не против, − из размышлений меня вывел голос Россетта.

− Хорошо, − кивнул я и стряхнул длинную челку с глаз.

Мы переместились в гостиную.

− Включить телевизор? − осведомился Россетт.

− А смысл? − я пожал плечами. − Чтобы слушать бой часов на Таймс-сквер и поднимать фужеры с шампанским?

− Ты хочешь шампанского? − мужчина изогнул бровь в немом вопросе.

− Я хочу спать. Очень,− чуть склонив голову, честно признался я. − Я сегодня работал с девяти утра…

Россетт посмотрел на меня, и мне в его взгляде почудилось недоверие. А обычно он не проявляет совсем никаких эмоций… Пожалуй, впервые я воспринимал его как просто человека, а не как противного учителя или личного врага.

− Обычно в твоем возрасте студенты не слишком утруждают себя работой, − заметил он. − Разве в этом кафе нет свободного графика или чего-нибудь вроде того?

Я сел на диван, наклонил голову и уставил взгляд в свои колени, закрытые халатом. Смотреть на Россетта было неудобно, а разглядывать необычайно лаконичную обстановку − угловой диван, низкий журнальный столик со стеклянной столешницей, у противоположной стены тумба с плоским плазменным телевизором и ДВД-плеером − неинтересно.

− Есть, конечно. Можно работать пару часов в день… Но тогда бы жить мне точно было не на что.

− У тебя что, родителей нет?

− Есть… Но от этого не легче. Папа, услышав о моем решении поступать в Веннетский университет, сказал, что не собирается высылать мне деньги… И он держит свое обещание, − признался я, не до конца понимая, что творю. Наверно, это все из-за того проклятого виски…

− У тебя строгий отец.

− Даже слишком, − я очень странно себя чувствовал. Было тепло, спокойно − насколько это вообще возможно в сложившейся ситуации, − а еще я впервые за пол года решился поделиться хоть с кем-нибудь подробностями приезда сюда. В душе всколыхнулась старая обида, вызвав − нет, не боль − странный дискомфорт. − Когда я сказал ему, что хочу поступить на исторический факультет университета Святого Антония, папа почему-то начал орать, что я идиот, у меня девчачье лицо и… − я поморщился, вспоминая ту ужасную фразу, что оскорбила меня больше всего, − что мне придется из-за денег спать с богатыми мужчинами, − под конец мой голос дрогнул.

− Твой отец был прав, − холодно отчеканил Россетт.

От ужаса я отвлекся от созерцания своих коленей и, снова откинув челку, уставился на мужчину. Он стоял надо мной, мрачный, с какой-то недоброй усмешкой на жестких губах, и смотрел на меня тем гипнотизирующим взглядом, от которого сразу хотелось лечь и умереть.

− Почему? − выпалил я, нервно облизывая губы. − Что я делаю не так?

Действительно, в чем я виноват?.. Разве что в том, что надеялся на поддержку − хотя бы сегодня! − с его стороны. В институте он может ненавидеть меня сколько хочет, может сколько угодно ставить «незачеты»… Но что я сделал сегодня?..

− Это, − коротко сказал он и, склонившись над диваном, заткнул мне рот поцелуем.

Почти таким же, как во сне − подчиняющим, расплющивающем мои губы о его.

Я испугался. Действительно испугался, так, что в груди все похолодело и замерло, сжалось в комок. Даже сердце, похоже, прекратило биться. Я просто не ожидал… не ожидал, что он сделает так, и что я забуду, как сопротивляться, и не смогу отодвинуться в нужный момент, и не буду даже пытаться пробормотать что-нибудь глупо-протестующее, и постараюсь неумело ответить, пройтись языком по его губам…

− Нет! − в ужасе дернулся я в сторону.

− Конечно, нет, − почти миролюбиво согласился Россетт, легко подхватывая меня на руки и таща куда-то в другую комнату.