Текст книги "Прощай, красавица! (СИ)"

Автор книги: The_Scientist

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Глава первая ==========

Сегодня утром я проснулся

О, прощай красотка, прощай красотка, прощай!

Сегодня утром я проснулся

И увидал в окно врага!

Баки не знает, как долго они идут по промерзшему лесу. Не помнит. Трое или четверо суток точно. От поганого Шваца, под которым их держали на базе Гидры, до Синьято на севере Италии, где был лагерь американских солдат. Самые слабые и раненые едут на украденном у немцев танке и машинах, а остальные шагают и шагают, сколько есть сил.

Стертые до мяса ноги мерзко хлюпают из-за крови в протертых ботинках. Раны не успевают затягиваться за короткие ночные привалы, и чертовы пятки все время ноют, как ныл долгими зимними ночами маленький ребёнок за стеной его квартиры в Бруклине.

Баки скучает по этому плачущему ребёнку. И по своей квартире тоже скучает.

– Ну ты как, Бак? – спрашивает его Стив, усаживаясь рядом.

Засмотревшись на едва теплеющий огонь костра, Баки слишком глубоко погряз в своих мыслях, чтобы заметить, как он подошёл.

Стив.

Потрёпанный после атаки на базу Гидры и боя с Красным Черепом, в порванной куртке. И все равно полный сил. Он теперь большой, какой-то неправильно большой, высокий и широкоплечий, – и все это пока не клеится в сознании Барнса в одну картинку.

– Бывало хуже, – выдыхает Баки, вытягивая замёрзшие ноги поближе к огню. Огонь слабый и почти не греет, но, может, так даже и лучше – немеющие от холода конечности не так сильно отзываются болью. – А ты?

Стив ободряюще усмехается, похлопав его по плечу.

– За меня можешь не волноваться, Бак.

Барнс выдавливает усталый, но искренний смешок. Если Стив и изменился снаружи, внутри он точно остался прежним. Также улыбается и не может пройти мимо драки. Только теперь без его помощи даёт отпор.

Где-то сзади шагают чужие сапоги, хрустят несколько веток. Баки оборачивается, встречаясь взглядом с Дерниром.

– Сержант Барнс, – обращается тот с деланной манерностью, – Капитан.

– Капрал, – на полном серьезе отвечает Роджерс, и Баки усмехается, качая головой.

Дернир подходит торопливо, немного хромая на задетую пулей левую ногу. Кутаясь в свою легкую куртку, плюхается с ними рядом на жалобно заскрипевшее под весом троих бревно. Переводит взгляд на Баки.

– Курить будешь?

В протянутой руке – помятая пачка американского Лаки Страйк. Почти пустая.

Дернир курит много, потому что француз, – так он сам сказал Баки однажды. Сказал, у них, во французском сопротивлении, курили все без исключения. Когда каждый день те, с кем ты утром делил хлеб, попадают под пули и наступают на мины, перестаёшь думать о вреде сигарет для организма. С тех пор Дернир всегда хоть несильно, да пахнет табаком. И сильно – порохом.

Ветер трогает кепку на его голове, забирается под грязный ворот куртки, и Жак плотнее прижимает ее полы к груди. По озябшей бледной коже змеями ползут мурашки, и он, не дождавшись ответа сержанта, суёт сигарету в рот. Крепко зажимает зубами, дрожащими пальцами выцепляет из коробка спичку. Чиркает по коробку. Закуривает.

– Ну?

Баки отрицательно качает головой.

В плену он успел отвыкнуть. Забыл, как это делается. Их заставляли работать как тварей, все время били, чтобы двигались быстрее. Потом Баки схватил воспаление лёгких и не мог думать не то что о сигаретах – дышать получалось и то не каждый раз. Сначала его заставляли продолжать работать, ещё сильнее и громче понукая по-немецки, а когда Зола забрал его, совсем обессилившего, в изолятор и привязал к койке, не хотелось уже и дышать. Холод, страх, постоянная боль во всем теле. Барнс думал только о том, когда же весь этот ужас кончится.

Дернир, прикрыв глаза, выпускает изо рта густой дым. Подносит к дрожащим губам свободную руку, дышит на неё, потирая пальцы друг о друга. Бледный.

Замёрз как уличный пес, по нему видно, хоть и не признается. Говорит, что в нем кровь горячая, но Баки знает, что в Марселе, где тот родился, отродясь такого холода осенью не было.

– Вперед, сыны отчизны…– Вновь затянувшись, Дернир по-привычке мычит свою любимую Марсельезу*. То ли чтобы поднять упавший боевой дух, то ли – просто забить тишину.

Где-то внутри себя Баки ему благодарен. Говорить сил нет, молчание давит, а Барнс чертовски соскучился по хоть какой-нибудь речи, кроме немецкой. Языка фрицев он наслушался на всю жизнь вперёд.

Дернир выдыхает дым в его сторону, бросая окурок в костёр, и крик лёгких вырывается у Баки приступом глубокого кашля. Острая боль пронзает грудную клетку, заставляя приложить большие усилия, чтобы не согнуться пополам.

– Бак… – Стив встревоженно смотрит на него, придерживая за сотрясающиеся от сильного кашля плечи. – Держись.

– Я и забыл, что сержант у нас слегка чахоточный, – поднимаясь с бревна, произносит Дернир. – Сейчас воды принесу, если осталась.

Он уходит, а Барнс все не может успокоить приступ, вновь и вновь протыкающий его солнечное сплетение тупым ножом. Отравленным. Но не тем ядом, что убивает мгновенно, нет. Этот давно попал в организм, ещё в холоде австрийского завода. Прижился в нем. И теперь как паразит жрал изнутри, не давая покоя.

Баки вдыхает поглубже, подавляя кашель. Стив поднимает его, перекатывает бревно ближе к огню и сажает обратно, взглядом ища, чем бы накрыть, чтобы согреть.

Барнс хрипло усмехается.

– Ты что? – удивлённо спрашивает Роджерс.

– Кажется, я превращаюсь в тебя, Стиви.

Роджерс смотрит на него несколько секунд, сдвинув светлые брови. Хмурится как будто немного сердито, но тут же растягивает губы в улыбке, и в его взгляде на секунду находит отражение облегчение. Баки шутит даже сейчас, а значит, ни Гидра, ни болезнь не сломают его.

– Ты по-прежнему придурок, – качает головой Роджерс, складывая руки на груди.

– А ты по-прежнему сопляк, – вторит Баки и снова глубоко кашляет несколько раз. – Хоть и стал в три раза больше.

***

Когда Барнс, вздрогнув, просыпается от беспокойного сна в санчасти лагеря, вокруг очень светло. Слишком. Все такое чистое и белое, что первые несколько секунд ему сильно слепит сонные глаза.

Он лежит на мягкой койке. Укрытый, тщательно обработанный, с перебинтованными ногами и следами от уколов пенициллина. Где-то по правую руку от него над другим раненым солдатом суетится низенькая кудрявая медсестричка. Тот что-то настойчиво просит. Она отвечает неразборчивым шепотом, качая головой.

Баки видит ее лишь краем глаза. Голову специально не поворачивает, чтобы она не заметила, что он проснулся. Прикрыв глаза, выдыхает. Он чертовски устал. Не физически. Морально. Устал так, как может, наверное, только человек, проживший очень долгую жизнь, а ведь ему всего двадцать шесть лет по паспорту.

Ощущается как сто двадцать шесть. На этой чертовой войне каждый день за год.

Где-то в другом углу застонал от боли солдат. Так жалобно и протяжно. Какой-то рядовой, Баки не запомнил его имени. Но своими глазами видел, как в его руку попали осколки шрапнели. Пришлось отнять по локоть. Ночью вроде лежал тихо, а теперь вот снова. Видимо, действие обезболивающего кончилось.

Баки невольно слушал, как солдат в углу плакал, и снова вспоминал свою маленькую тихую квартиру в Бруклине. Вспомнил прогулки со Стивом и тот вечер накануне его отправления в Англию. Лучше бы он не заканчивался. Старк Экспо, выставка, танцы. И та милая девушка, Бонни. Обещала, что будет ждать его, но Баки знал, что она не дождётся. Бонни хотела романтики, а в войне никакой романтики нет.

Война – это страх, кровь, потерянные конечности. Вот как у того безымянного рядового на койке в углу.

Шумно вздохнув, Баки ловит себя на мысли, что впервые за долгое время совершенно не чувствует боли в лёгких. Собственное дыхание перестало отравлять его ядом. Барнс снова хочет курить, и понимает, что идёт на поправку. Боже, храни медицину!

– Доброе утро, сержант Барнс. – Кудрявая медсестричка, услышав, подкатывает к нему свою тележку. Критично окидывает его обнаженный торс изучающим взглядом, едва не заставив его с непривычки смутиться. Едва. – Как самочувствие?

Баки растягивает губы в улыбке. Приподнимается на локтях, занимая более вертикальное положение, опирается спиной.

– Гораздо лучше, – отвечает он, непроизвольно напрягая мышцы и расправляя грудь. – Все благодаря Вам, как я понимаю.

Медсестра старается подавить смешок и сохранить серьёзное лицо, но Барнс замечает, как дрогнули уголки ее накрашенных губ. Усмехается про себя, мысленно закидывая это в свою копилку.

– Я вижу, Вам действительно лучше, сержант, – говорит девушка, набирая содержимое ампулы в шприц. – Но пару уколов для закрепления результата сделать ещё нужно, так что поворачивайтесь на живот и снимайте трусы.

Прыснув в кулак от нелепости ситуации, Баки медлит, качая головой, и тем не менее, послушно переворачивается, откидывая укрывавшую его простыню. Надо так надо – кто он такой, чтобы не повиноваться?

Где-то недалеко из радиоприемника играет знакомый мотив «Bella Ciao»*. Барнс услышал эту песню, когда их закинули поддерживать освободительное движение в Моденских горах, – там она была негласным гимном сопротивления. Он плохо понимал итальянский, но его знаний хватало, чтобы разобрать слова «прощай, красавица» в припеве. Почему-то эта повторяющаяся строчка неумолимо напоминала Баки о доме.

Сначала от уколов больно, потому что вещество в них тяжелое как свинец и очень горячее. Оно разливается по телу, наполняя и обжигая каждую клетку. Но уже через пару минут становится намного легче, и при виде Стива Барнс рад ему гораздо сильнее, чем в прошлый раз, когда с трудом мог оторваться от подушки.

Стоит Роджерсу появиться в санчасти, медсестры кокетливо здороваются с ним, стреляя глазками, солдаты отдают честь. Не привыкший к этому Стив кивает им в ответ, смущенно улыбается, проходя к койке Баки, пока тот глухо давит смех в кулаке.

– Хорошо выглядишь, – довольно отмечает Стив, критично оглядев его.

Барнс согласно кивает, бросив взгляд на свою кудрявую медсестричку.

– Эти дамы кого угодно поставят на ноги, – улыбается он. Краем уха слышит тихое хихиканье в углу и снова украдкой бросает взгляд. Курить ему все ещё не разрешают, а жаль. Сейчас особенно хочется.

Роджерс смеётся. Он задаёт еще несколько вопросов о его самочувствии и, когда ответы его устраивают, заговаривает о вернувшемся с успешной операции отряде. В красках расписывает, какие они молодцы и как далеко откинули немцев, говорит о новостях в лагере и о внезапных заморозках, таких несвоевременных, ведь зимней амуниции у них ещё нет.

– Стив, – резко прерывает его Баки, и на секунду хмурится, запнувшись. Осекшись, он вдруг думает о том, что не должен при всех обращаться к Капитану так вот просто, по имени, и перебивать его, когда вздумается. Но Стив не Филлипс и не его бывший полковник Джексон, а значит прикусить язык не заставит. – Ты же не о погоде со мной говорить пришёл.

Барнс кивает на новенькую темно-зеленую форму в руке Роджерса, что тот так незатейливо спрятал за спиной, когда вошёл.

– Не о погоде, – соглашается Стив почти виновато, и Барнс вопросительно изгибает брови. Поймав невеселый взгляд друга, складывает руки на груди. Он уже знает, что Роджерс скажет – понял по лицу, как только он появился. – Я говорил с Филлипсом.

Баки слушает его внимательно, понимая серьёзность ситуации. Ему не нравится то, что он слышит. Да и самому Стиву это не нравится, но есть приказ, и его нужно выполнить. На войне такие правила. И Баки их принимает.

***

– Ты в порядке?

Баки старается не смотреть в иллюминаторы. Старается вообще никуда не смотреть.

Делает вид, что не выспался, и запрокидывает голову, прикрыв глаза и прислонившись к спинке кресла. Хочет выглядеть насколько возможно расслаблено, но плечи заметно напряжены, пальцы сцеплены в замок на коленях.

Голос Стива выдергивает его из мыслей. Барнс открывает глаза. Поднимает подбородок и с лёгкой ухмылкой смотрит на него из-под фуражки. Так же, как когда в начале года рассказал, что его призвали в сто седьмой. В глазах самоуверенность, уголки губ дерзко приподняты, а в душе – жуткий страх. Такой сильный, что все сжимается внутри, выворачивается, завязываясь узлом. Но он не признается сейчас, как не признался тогда. Баки должен быть бесстрашным, особенно перед Стивом.

– В полном, Капитан, – отвечает он спокойно. Голос твёрдый, ровный. Ничем не выдаст волнения. – А что?

– Выглядишь напряженным, – говорит Роджерс участливо, и Барнс делает над собой усилие, чтобы не закатить глаза.

Ясен хрен, он напряжен. Ещё как напряжен, черт возьми, потому что мало чего Баки боится в этой жизни так же, как высоты. Может для кого-то висеть в воздухе на двух тысячах метров, доверившись летательным навыкам Старка, – предел мечтаний, но не для него. Лучше бы в холодном окопе сидел и по фрицам палил, ей-богу.

– Что говорит Пегги? – Баки переводит тему, лишь бы отвлечься. Смотрит на Стива, у которого при звуке этого имени тут же переключается триггер, и не может сдержать улыбку, хоть внутри все и переворачивается. – Долго нас будут мучать в МИ5?

– Она не знает, – отвечает Капитан, и его взгляд снова делается виноватым. Как будто только из-за него Барнс и остальные не сложат оружие, а продолжат воевать. – Им нужна информация о местонахождении каждой известной базы, об амуниции, их солдатах. Ты ведь был там, Бак, ты видел…

– Да все в порядке, Стиви. – Баки выжимает из себя усмешку, как будто речь идёт о каком-то пустяковом одолжении. – Надо так надо, какие вопросы?

В Лондоне их встречают проливной дождь и целая группа людей, как будто они почетные гости. Сажают в машины, слишком роскошные для простых солдат, и везут по разбомбленному городу в штаб. Стив, конечно, едет с полковником Филлипсом и агентом Картер, он же теперь Капитан. Баки от этого совсем не досадно. Точнее, досадно, но совсем не от этого.

Барнс смотрит на Лондон сквозь окно, и когда взгляд цепляется за груды кирпичей на земле, чувствует сильную боль где-то внутри. Их везут по самому центру, но вокруг так много разрушенных зданий, будто они на глухой забытой богом окраине. Сломанные двери, выбитые стекла валяются сотнями осколков прямо на земле.

– Вчера была бомбежка, – объясняет водитель, заметив его озадаченный взгляд. – Очередная.

Барнс понимающе кивает, хотя на самом деле понимать ему это совсем не хочется. Морита с Дерниром говорят о чем-то вполголоса, и он прислушивается к ним, чтобы не слушать свои мысли. Они едут дальше. По радио невероятно красивый женский голос с британским акцентом поёт смутно знакомую песню, а Баки все не может выбросить из головы разбомбленные здания. Многие из них разрушены до основания, и он почему-то ассоциирует с ними себя.

В штабе они проводят почти весь день, а после их отпускают на заслуженный отдых. Всех, кроме Стива. Он теперь Капитан Америка, и у него есть свои важные капитанские дела. Баки это понимает. Он не в обиде. Недалеко от места, где их временно расквартировали, оказывается очень пристойный по словам Фэлсворта бар, и они направляются туда. Весело вваливаются всей своей разношерстной группой и тут же приковывают внимание американской формой.

– Каждому по пинте вашего лучшего светлого! – торжественно заявляет Дернир бармену. Закуривает, протягивает пачку Лаки Страйк. – Сержант Барнс, сэр, – паясничает он весело, и Баки подхватывает, доставая себе сигарету.

– Вольно, капрал, – отвечает он с улыбкой, вдыхая сизый дым.

Музыканты играют песню, часто звучавшую на танцах в Нью-Йорке в начале года, несколько пар качаются в такт в центре зала. Морита говорит тост, и они пьют, звонко чокаясь запотевшими бокалами. Потом ещё и ещё, пока пиво не кончается, а потом заказывают ещё по пинте. Фэлсворт травит какие-то байки, они смеются и снова пьют за это.

Краем глаза Барнс замечает мелькнувшее в глубине бара пламя волос и невольно всматривается. Закуривает снова, облокотившись о барную стойку. Отвлекается от разговора, пытаясь отыскать взглядом пропавшие из виду рыжие кудри, и это не укрывается от внимательного Дернира.

– Вон та? – спрашивает он, кивая в сторону стройного силуэта в темно-синем платье чуть ниже колена. Она стоит к ним спиной в окружении человек восьми. Рука в изящной перчатке держит мундштук, медные волосы рассыпаны по плечам. – Красотка. А мне говорили, английские девчонки не сравнятся с нашими. Что скажешь, Морита, сравнятся?

Джим начинает говорить что-то о своей Дженни, и они смеются, хлопая его по плечам. Шутят, что он уже под каблуком, подтрунивают над ним за то, что он перед сном целует ее фотографию, думая, что никто этого не замечает. Баки слушает их в пол-уха, улыбаясь и все ещё посматривая на рыжую девушку. В какой-то момент она как будто чувствует это и бросает на него взгляд через плечо. Улыбается и тут же отворачивается, затягиваясь через свой мундштук.

Барнс в одном шаге от смущения. Зоркий глаз снайпера успевает рассмотреть ее красивое лицо, и он ждёт, когда она обернётся ещё раз, но над входной дверью звякает колокольчик, и в бар заходит Стив.

– Капитан Роджерс!

Дум Дум и Морита выстраиваются перед ним в импровизированную шеренгу, за рукав притягивая к себе Фэлсворта. Дернир и Гейб Джонс шутливо отдают честь, и все заходятся весёлым раскатистым смехом, вновь чокаясь и тут же поднимая тост за капитана. Пиво расплёскивается по полу, но они не обращают внимания, а Роджерс улыбается, стараясь не выдать смущение. Он бросает серьёзный взгляд на Баки, и тот все понимает.

Барнс отставляет свой бокал на барную стойку, предлагает остальным переместиться за стол в глубине бара.

– Мы с Капитаном Роджерсом присоединимся к вам через пару минут, – говорит он с улыбкой, но серьёзным тоном, и Дернир тут же подхватывает своё пиво, засовывая сигарету в зубы.

– Так точно, сержант Барнс, сэр!

Баки качает головой. Провожает их покачивающиеся из стороны в сторону спины взглядом и поворачивается к Стиву.

– Филлипс считает, надо выкурить Шмидта, – осмотревшись по сторонам и наклонившись к нему, произносит Рождерс вполголоса. – Местное командование согласно, это единственный наш вариант уничтожить Гидру раз и навсегда. Но не армией, а небольшим элитным отрядом бойцов. Тех, кто уже был на одной из их баз, помнит, как там все устроено…

Стив медлит. Отстраняется и отводит взгляд, хмуря лоб. Постукивает пальцами по деревянной столешнице, тщательно выбирая в голове слова, будто боится прозвучать как-то неправильно. Но Баки уже догадался, к чему он ведёт. Прочитал его лицо, как только Стив вошёл. Он как раскрытая книга, где чёрным по белому написано «хрен тебе без соли, сержант Барнс, а не спокойная жизнь!».

Баки, не выдержав, подталкивает слова, застрявшие у Роджерса в горле.

– Правильно ли я понимаю, Стиви, – заговаривает он, прерывая молчание, – что ты просишь меня добровольно вернуться туда, где я чуть не откинулся, едва выбрался – и то, заметь, с твоей помощью? – Барнс вновь берет свой бокал. Смотрит на остатки пива в нем, несколько секунд, задумчиво болтая их по кругу. – Это же настоящее логово, осиное гнездо. Ткнёшь – они набросятся со всех сторон и будут жалить, пока не сдохнешь.

– Я знаю. – Стив тяжело вздыхает, вновь обращая к нему взгляд. – Поэтому и спрашиваю. Пойдёшь ли ты за Капитаном Америка в акулью пасть?

Баки качает головой. Допивает своё пиво одним глотком. Усмехается, отодвигая пустой бокал, и смотрит на Роджерса, изогнув брови.

– Называй себя как хочешь, – говорит он, всматриваясь в серьёзное лицо друга, – но я вижу перед собой малыша из Бруклина, который никогда не мог пройти мимо драки. За ним я пойду куда угодно.

Стив широко улыбается, хлопая его по плечу. В его светлых глазах Барнс видит облегчение.

Они идут к столу, из-за которого слышны громкие французские выкрики Дернира, и Баки не может поверить своим глазам. Рядом с ним, с этим мелким усатым засранцем, прямо на соседнем стуле сидит его рыжеволосая девушка. Та самая, в темно-синем платье, на которую посматривала половина мужчин в баре, и которая обернулась, взглянув именно на него.

Сидит, беспечно закинув ногу на ногу. Звонко смеется над чем-то, что говорит Гейб Джонс, тонкими пальцами держа незажженную сигарету.

– Позволите, мэм?

Барнс щёлкает так вовремя оказавшейся в руке зажигалкой, осторожно подаёт ее. Девушка подносит сигарету, закуривая. Вдыхает первый дым, блаженно прикрыв глаза, и лишь после этого поднимает голову, встречаясь с ним взглядом.

– Благодарю.

Фарфоровая кожа, изумрудно-зеленые глаза. Пухлые губы накрашены красным. Хватает секунды, чтобы заметить, насколько она красива. Но красота у неё какая-то особенная, притягивающая и интригующая. Как у ангела с примесью дьявольщины.

Она сказала всего одно слово с лёгкой улыбкой. Всего одно. Благодарю.

Баки, всегда увереный с женщинами, на секунду теряется. Поджав губы, сглатывает, мысленно жалея о том, что не побрился утром и не уложил волосы, чтобы выглядеть поопрятнее.

– Разрешите доложить! – Дернир спешно поднимается из-за стола, увидев их, подносит руку к голове, как только Стив подходит. – Наша новая знакомая мисс Натали Райт, певица. Ее голос мы слышали сегодня по радио. Мисс Райт, – он переводит чуть затуманенный алкоголем взгляд, и широко улыбается от уха до уха, – разрешите представить, Капитан Стив Роджерс и сержант Барнс.

– Очень приятно познакомиться с Вами, Капитан, – говорит она красивым чуть хриплым голосом с акцентом, подавая руку. – Мы наслышаны о Вас. В Лондоне Вас очень любят.

Стив едва не заходится краской, но в этот раз Барнсу не смешно – эта женщина даже его заставила смутиться.

Роджерс наклоняется, учтиво касаясь губами ее руки в шелковой перчатке. Бормочет слова благодарности, отвечает что-то, что заставляет ее улыбнуться. Он гладко выбрит, причёсан и хорошо одет, и на его фоне Баки чувствует себя голодранцем в запачканной пылью куртке, незастегнутой рубашке, под которой, звякая друг о друга, болтаются жетоны.

Это недавно ему стало все равно, как выглядеть, лишь бы продолжать дышать и видеть свет. До войны Барнс никогда бы себе не позволил так выйти куда-то, особенно если там будут девушки. Он был беден, беден как церковная мышь по меркам Нью-Йорка, но всегда старался выглядеть хорошо, чтобы держать лицо и репутацию. Оставлял деньги, чтобы угостить даму, которую вёл на свидание, даже если из-за этого оставался без ужина или шел домой пешком. Что бы ни случилось, он укладывал волосы назад, начищал туфли до блеска и наглаживал рубашки. Стив тогда не понимал этого и часто его ругал. «Ты что с Президентом на встречу идёшь?» – спрашивал он, а Барнс отмахивался, говоря, что Роджерс просто не понимает. «Ты должен быть всегда готов впечатлить милую леди», – объяснял он, выцеживая последние капли из флакона с парфюмом.

– Вы поёте в этом баре? – спрашивает Стив.

Баки как никогда прежде ощущает на себе, насколько неприятно быть невидимкой на фоне симпатичного друга.

– Только по воскресеньям, – говорит Натали, затягиваясь сигаретой и внимательно изучая Роджерса взглядом.– Сегодня я здесь лишь гостья. Так что если хотите меня послушать, приходите завтра, Капитан.

Она так заметно выделяет обращение в конце, что Дум Дум не удерживается и присвистывает. Дернир не отводит от неё взгляда как заворожённый, Фэлсворт и Гейб Джонс поглядывают украдкой. Морита в этом фарсе не участвует, и Баки, уязвлённый в самое сердце, как никогда ему за это благодарен.

Натали тушит окурок в пепельнице, берет со стола свою маленькую сумочку, вставая. Рыжие кудри легонько колышутся, касаясь ее плеч.

– Большое спасибо за компанию, джентльмены, – произносит девушка негромко, и мужчины одобрительно кивают, очарованные ее британской манерностью. – Было очень приятно познакомиться и провести с вами время. Я увижу вас здесь завтра?

На последних словах она поворачивается и по очереди смотрит сначала на Стива, потом на Баки, задерживаясь взглядом на его лице. Изучающе скользит по скулам и подбородку, после вновь поднимается к глазам.

– Если позволит служба, мэм, – отвечает Барнс, наконец, собравшись с мыслями. Приподнимает бровь, выдавая самую очаровательную улыбку, на которую способен, но Натали этого как будто не замечает.

Она кивает, по-видимому, удовлетворённая ответом. Ещё раз смотрит на Стива, изогнув брови и приподняв уголки губ, чем вновь заставляет его смутиться, после чего коротко прощается и уходит.

Баки до последнего смотрит ей вслед в надежде, что она бросит ещё один взгляд через плечо хотя бы в дверях, но мисс Натали Райт выходит из бара, так и не обернувшись.

Комментарий к Глава первая

*«Марселье́за» (фр. La Marseillaise) – гимн Французской Республики.

*«Белла чао» (итал. Bella ciao – Прощай, красавица) – народная итальянская песня, исполнявшаяся участниками движения Сопротивления в Моденских горах во время Второй мировой войны и получившая широкую мировую известность в 1940-х годах.

========== Глава вторая ==========

О, партизаны, меня возьмите,

О, прощай красотка, прощай красотка, прощай!

О, партизаны, меня возьмите,

Я чую, смерть моя близка!

Привыкнуть к тому, что Стиви больше не дохлый и невзрачный, а настоящий герой в центре внимания, Баки удаётся не сразу. И с большим трудом, надо признать. Он-то привык все время защищать его от хулиганов в подворотнях, лечить от гриппа, неизменно напоминавшего о себе каждую осень, присматривать за ним, когда он остался один…

Теперь-то Роджерс не бывает один. Его все время окружают другие солдаты, полковник Филлипс никогда не отпускает от себя дальше, чем на пару шагов. И эта женщина… девушка. Для всех она агент Картер, но Стив в разговоре с трепетом называет ее Пегги.

Он говорит о ней все время. А Баки слушает, потому что никогда не видел своего друга таким воодушевленным в отношении женщины. Говорит о том, как увидел ее впервые, как один из новобранцев попытался подшутить над ее британским акцентом, и Пегги одним ударом сбила его с ног. Как ехал с ней в машине, пока остальные бежали до лагеря, потому что ухитрился достать флаг, и как она упрекнула его в неумении разговаривать с девушками. Восторженно описывает то, какая она смелая и боевая, и расстроенно добавляет, что у неё какое-то фондю со Старком, чем вызывает у Баки приступ смеха.

– Да ты никак влюбился, Стиви, – резюмирует Барнс, деловито откидываясь на спинку стула.

Они сидят в пока ещё почти пустом штабе за большим столом. Ждут Филлипса, руководство и генерального директора, чтобы узнать план дальнейших действий. На обоих новая форма, все по протоколу. Стив, как и вчера, в своем начищенном пиджаке. Надел фуражку, только чтобы снять ее перед Пегги. Баки тоже учёл ошибку предыдущего вечера – форма выглажена на совесть, без единого пятнышка. Волосы расчесаны и уложены, лицо чистое, свежее. Греет одну ладонь о чашку недопитого кофе, уже слегка подостывшего. В другой – сигарета.

Стив не мёрзнет, ему не нужно согреваться кофе. И не курит. Никогда не любил и не хотел даже пробовать. Старается не морщиться от неприятного запаха, когда Баки выдыхает дым, и едва не заходится краской, едва тот выводит его на чистую воду.

– Что ты… – смущённо начинает он, хмурясь и отворачиваясь к стене.

Баки от этого смешно ещё больше. Двухметровая гора мышц весом килограмм в сто, а краснеет как школьница. Ну точно, Роджерс совсем не изменился. Кто бы там что ни говорил.

– И правильно, что влюбился, – продолжает Баки, подбадривая. – Не до конца же жизни мне тебе о женщинах рассказывать. Она хорошая, тебе подходит. Смотри не упусти.

Барнс тушит окурок о пепельницу и слышит приближающиеся шаги. Поднимает голову. Встаёт, приветствуя полковника и Пегги – точнее, агента Картер. Пегги она для Стива, не для него.

За ними вваливаются Фелсворт, Дум Дум и Морита. Дернир и Гейб Джонс плетутся позади, перешептываясь по-французски. Они в приподнятом настроении, что-то обсуждают и шутят между собой, но по лицу агента Картер Баки понимает, что разговор пойдёт серьезный.

– Джентльмены, – произносит она почти торжественно, подходя к столу, и Барнс видит, что в этот момент она смотрит на Стива, – садитесь.

***

Когда они заканчивают, на улице уже темно.

Маленькие карманные часы холодят подрагивающую от волнения ладонь. Если кто-нибудь заметит, решит, наверное, что Барнс боится возвращаться на фронт. Любой нормальный солдат на его месте боялся бы. Но Баки привык воевать, как будто делал это всю жизнь. Прописался в каждом окопе и «гнезде», сросся со своей винтовкой. Другое дело – взять в руку женскую ладонь впервые за долгое время. Вот уж где действительно сноровка заметно растерялась.

Стив остался в штабе с Пегги обговорить последние детали миссии, Коммандос давно отправились отмечать. На циферблате – половина десятого, и Барнс надеется только на то, что Натали ещё в баре. Лондон не был бы Лондоном без холодного осеннего дождя, и льёт, соответсвенно, как из ведра. Ботинки спешно шлепают по лужам, пока Баки поправляет воротник и находу приглаживает волосы под уже насквозь мокрой фуражкой.

– О, добро пожаловать, сержант! – здоровается вчерашний бармен, когда над дверью звякает колокольчик, и Баки почти что забегает внутрь.

«Гарнизон» полон до отказа, мест не хватает. Многие стоят у бара и даже между столами, кто-то танцует парами в центре.

Натали на сцене. Тонкую фигуру обрамляет темно-красное платье, и она, покачивающаяся у микрофона, кажется ещё красивее, чем вчера. Рыжие кудри пружинят над плечами, когда она склоняет голову, и ее нежный, тягучий как мёд голос обволакивает слух.

Все смотрят на неё, и она это знает. В естественности жестов, за которыми хочется следить бесконечно, невероятная привлекательность мешается с обворожительностью. По каждому ее движению, мимике видно, как естественно для неё это внимание, словно она была рождена для него. Заметив Баки, она чуть заметно улыбается, приподняв уголок алых губ. Кокетливо изгибает бровь, не отрывая взгляда из-под ресниц.

– Барнс! Сержант Барнс! – машет руками Дернир, вставая с места, заметив его. Пытается перекричать гул, держа в зубах сигарету, широким жестом приглашая его за их стол у самой сцены. – Давай сюда!

Баки, выдохнув, поправляет галстук. Пробирается сквозь уже захмелевших солдат, пока Фэлсворт и Морита оперативно организуют для него ещё один стул.

Песня заканчивается, и бар взрывается аплодисментами. Натали улыбается. Благодарит со сцены, ловя на себе взгляды, изящные ладони в тонких перчатках хлопают с остальными.

– Она чудо, – говорит Гейб Джонс, когда Баки опускается на стул, и придвигает к нему пивной бокал. – Потрясающе поёт.

– Не ты один на неё запал, – усмехается Дум Дум, окидывая взглядом полный людей бар. – Сегодня тут девять из десяти пришли не ради того, чтобы выпить. Хороша чертовка, яблоку упасть негде! У Эрла, наверное, по воскресеньям месячная выручка.