Текст книги "Фантомная боль (СИ)"

Автор книги: the_mocking_bird

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Её больше не было.

Сама мысль об этом жгла нестерпимей, чем любая пытка докрасна раскалённым железом, несла с собой больше яда, чем клыки василиска, заставляла искать спасения в самых тяжёлых зельях, вплоть до беспамятства, до безумия, до милосердного, избавительного забытья… Он собрал в комок всю силу воли, скорчившись на полу, зажмурившись и до крови сжав зубами костяшки пальцев, чтобы не дать воли ни единой слезе, ни единому стону – но тщетно, ибо это было выше него. Тоненькое, нечеловеческое и какое-то совершенно не мужское хныканье судорожно прорывалось сквозь пальцы, словно в углу пустынного подземелья умирал придушенный щенок.

В те минуты – а позже ещё долгие, долгие часы ноющей боли, – он был готов на всё, лишь бы только вернуть её. Лишь бы как угодно всё исправить, лишь бы не совершать того, что уже свершилось… Ум его – феноменальный, деятельный ум отличника и блестящего лицедея, – бешено перебирал все возможные варианты, не гнушаясь самыми тёмными, самыми отвратительно тёмными заклинаниями. Времяворот, привидения, сквозные зеркала, мифический Воскрешающий Камень? Сколько их было, мучительно обманчивых, призрачных обходных путей, но он прекрасно знал – ах, какое горькое, горькое знание!.. – что ни один из них уже никогда не сможет вернуть её. Он, когда-то лучший ученик, а теперь и учитель, в свои двадцать один маг высокого уровня, Пожиратель Смерти внутреннего круга, был бессилен перед непоправимостью случившегося. Он знал все противоядия и все контрзаклинания, но не существовало на свете противоядия от смерти, и не было щита от двух коротких слов «Авада Кедавра».

Кроме любви.

Где же был он со своей любовью, когда глаза Лили Эванс в первый – и последний – раз смотрели в глаза Тёмного Лорда? Когда оглушительно погасла мгновенная зелёная вспышка, разделившая время на Мир-с-Ней и Мир-без-Неё, навсегда оставив его в последнем? Где был он со своей неуклюжей, неизбывной любовью? А он был уже в надёжном укрытии на случай провала, под безупречным алиби, в стенах Хогвартса, под крылом всепрощающего, мудрого Альбуса Дамблдора. Он ведь всегда успевал оказаться в нужном месте в нужный момент… Он, виновный в её смерти, он, рассказавший Лорду о пророчестве, бежал от содеянного, бежал, как провинившийся мальчишка бежит к родителям, потому что они взрослые, они могут всё исправить… И мог только слепо надеяться на то, что Тёмный Лорд не тронет её, ведь она была ему не нужна, ему был нужен мальчишка… Откуда же ему, ублюдку и эгоисту, было подумать о таких вещах, как самоотверженность матери, готовой скорее умереть самой, чем дать ребёнка в обиду? И даже положившись на обещания Дамблдора, он знал, что она умрёт, просто искал бездарные оправдания своему чудовищному бездействию. Вся история его любви к Лили Эванс была историей сплошного поиска оправданий его бездействию. И её смерть, самая смерть её где-то глубоко в его душе лишь с облегчением поставила самодовольную точку – как последнее, неоспоримое оправдание тому, что теперь он уже точно ничего не может сделать.

Разве такая любовь могла спасти её? Если даже Поттер, подлинный гриффиндорец, что погиб за жену и ребёнка, не смог её уберечь?..

Какой же отвратительный, жалкий, безнадёжный трус!.. Северус Снейп склонил голову ещё ниже и сжал зубы так, что посиневшие, холодные пальцы онемели от боли.

Прошло всего каких-то десять минут. Впереди были ещё долгие, долгие годы, за которые он поймёт, что эта, пока ещё едва нанесённая рана, никогда не затянется до конца.

С самого начала его болезненная привязанность к Лили Эванс была сродни той, что один французский горбун испытывал к чернокудрой цыганке – столь же нелепой, заведомо безнадёжной и обречённой на платонизм. С первых лет в Хогвартсе Снейп потерял всякую надежду когда-либо завоевать симпатию своенравной рыжеволосой волшебницы, ведь в соперники ему достался сам Джеймс Поттер. Что Снейп мог поставить против его внешности, популярности, уверенности в себе, успеха у девушек и на квиддичном поле? Свой незаурядный ум? Да, но пожалуй, и всё. А для девушек в их возрасте это сродни золота для дикарей – вещь, может, и приятная, но большой ценности не представляет.

До четвёртого курса у них всё ещё было так хорошо… В Хогвартс они ездили вместе, в одном купе. К началу учебного года она всегда заплетала из своей непослушной гривы два пышных рыжих хвоста с белыми бантами, и это так ей шло, что пару раз он едва удерживался от того, чтобы не поцеловать её при встрече на перроне, хотя бы в щёку, но это было бы слишком дерзко, святотатственно дерзко… и он никогда так и не сделал этого. Иногда ему везло, и в карету до Хогвартса они тоже садились вместе, тогда он мог подать ей руку, помогая спуститься – не больше. В школе она могла присоединиться к нему на Зельях, несмотря на шепоток и смешки других гриффиндорцев, и тогда он целый урок исподтишка любовался крохотными солнечными бликами на её полураскрытых губах. Иной раз она вбегала в библиотеку и бухала перед ним на стол огромную пыльную книгу, начиная что-то оживлённо доказывать, а он слушал её вполуха и слабо улыбался, ведь он всё это и так знал, а её раскрасневшиеся щёки и прерывистая речь так ему нравились… Гуляя во дворе, она могла оторваться от стайки подружек, едва завидев его, и просидеть с ним на горячих камнях всю большую перемену, болтая ногами и смеясь над его невесёлыми, но добродушными шутками. Он так любил смотреть на неё, хотя это было всё равно, что смотреть на солнце – Лили излучала такое же звонкое, рыжее тепло, так же болезненно слепила взгляд, оставляя долго не проходящие следы на сетчатке, и была от него так же беспощадно далека.

С тех пор, как он безвозвратно потерял её, бросив всего одно неосторожное слово, прошло восемь лет. Как же просто сказать – и как невыносимо тяжело пережить, каждый день терзаясь одними и теми же угрызениями совести, несказанными словами, несбывшимися снами… Если бы Всевышний только знал, сколько страданий способно принести человеку его собственное сердце, он бы пересмотрел свои взгляды на устройство ада… Но самым тяжёлым в этих изматывающих годах одиночества было осознание того, что она – там, без него – счастлива. Она беспечно болтает с однокурсницами, едет летом к морю, шепчет Поттеру слова любви, и в их смятую постель утром светит солнце, играя на её рыжих локонах. Потом она в нежно-золотой мантии и с белыми лилиями в волосах фотографируется рядом с молодым мужем, вступает в Орден Феникса, беременеет, и в её зелёных глазах светится тихое счастье материнства… Да, может, порой она вспоминала старого друга детства, может, она и скучала по каким-нибудь мгновениям с ним, паре-тройке общих шуток. Может, ей иногда было немного жаль, что всё вышло именно так, но и только.

А он в это время учился, как после катастрофы, заново жить без неё.

Заново ходить, заново дышать. На старших курсах только чудо спасло его худое, чахлое тело от передозировки снотворными зельями… Он просыпался посреди ночи, и на его губах ещё таяло тепло её губ, в ушах ещё звучал её шёпот, пальцы ещё сжимались, ища её волосы – и он кусал их, чтобы не заскулить от боли, чтобы никто из соседей по спальне не услышал, как ему непереносимо тяжело существовать, зная, что какая-то гриффиндорка счастлива без него.

Если бы хоть кто-нибудь знал, сколько раз после этого Северус всерьёз думал о самоубийстве, он бы ужаснулся. Замкнутый, угрюмый подросток в глухой чёрной мантии, взгляд которого могла вынести дольше нескольких секунд лишь медуза Горгона, ни у кого из студентов с других факультетов не вызывал желания познакомиться поближе. К тому же все знали, что он общается с компанией Люциуса Малфоя, а к ней в то время относились крайне подозрительно. Но так как до выпуска они ещё ничего всерьёз не предпринимали, занятые лишь тем, чтобы поддерживать связь друг с другом, к середине старших курсов Снейп оказался переживающим самый тяжёлый для себя переломный период в полном одиночестве. Бессонница, тоска и похмелье от зелий порой доводили его до порога помешательства – и на этот случай у него оставались только книги. В то время единственные, всё понимающие и верные его товарищи.

Благодаря им бессонную ночь можно было с пользой потратить на отработку заклинания, которого не было в школьном учебнике, или на упражнения, помогающие овладеть Окклюменцией. А самое главное – они помогали отвлечься от мыслей о Лили. Увы, это требовалось всё так же часто и, вопреки его ожиданиям, вовсе не оставило его.

Спустя месяцы занятий он с неким сдержанным удовольствием почувствовал, как подчиняется ему упругий поток магии, непрестанно существующий вокруг любого волшебника, как поле магнита. Так ощущает свои успехи гимнаст, которому со временем всё легче и легче даются сложные трюки. Вот только, добиваясь этой упорядоченности и гибкости сознания, как раз о физической форме Снейп думал меньше всего. В ряды Пожирателей Смерти вступал черноволосый подросток такой худобы, что только просторная мантия скрывала его нездоровую плоскую грудь, узкие бёдра и длинные, бледные ноги и руки, сплошь покрытые узором голубоватых вен. Тёмный Лорд, бросив на него первый взгляд, снисходительно скривил бескровные губы. Конечно, ведь Том Риддл был так смертоносно красив, что уже одной этой красотой можно было убивать, а он… А впрочем, какое ему до этого дело? Кого он собрался… очаровывать? – ха-ха!.. Чёрта с два, единственная девушка, внимания которой он хотел бы удостоиться, уже давно была помолвлена и вполне счастлива с другим.

Теперь он был свободен от всех обязательств, кроме клятвы верности своему Хозяину, впереди ждали несколько лет полной безнаказанности, за которые можно было наконец дать волю всей чёрной злобе, что он держал на цепи все эти годы, а женщины их круга, кроме Беллатрис, что считала себя невестой лишь Тёмного Лорда, отказывали очень редко… Но несмотря на всё это, после каждой пьяной ночи первая мысль, с которой он просыпался ещё до того, как открывал глаза, была о Лили. Сердце болезненно сжималось, и весь предстоящий день сразу же наливался тёмным ядом, потому что он знал, что в этом дне не будет её. Ещё до того, как он открывал глаза.

Свою новую работу он возненавидел с первого же дня. Понятно, что она была для него спасительным и следовательно, отвратительно горьким зельем, но факт оставался фактом – должность преподавателя была бы последней, которую он выбрал бы по собственной воле. Мало того, что она давала отличную возможность почти ежедневно общаться с людьми, чей интеллектуальный уровень был значительно ниже его собственного, так она ещё и после четырёх лет свободы вновь вернула его в тот самый замок, где каждый коридор, каждый камень во дворе напоминал ему о Лили… Первое время он вздрагивал, завидев в Большом Зале какую-нибудь девушку в форме Хогвартса с рыжими волосами до середины спины. Он думал, что привыкнет. Он редко ошибался.

Но это был именно тот случай.

После того, как её не стало, Снейп несколько недель просто не мог прийти в себя. Иногда пытался – но не мог. Слёз не было. Порой ему казалось, что лучше бы он хоть раз позволил себе эту роскошь, это было бы нормальной, человеческой защитной реакцией, попыткой избыть зажатое под горлом горе… Он вспоминал её улыбку, маленькие лисьи клыки, обнажавшиеся на пухлых красных губах, и внутри, за рёбрами, всё ныло от тоски. Он зажмуривался и почти чувствовал её запах, щекочущий ноздри, запах её волос, рыжих, как ворох осенних листьев, казалось, только протяни руку… Он мог ударить кулаком в стену, мог, запустив пальцы в волосы, с силой сжать их, мог часами сидеть, закрыв лицо ладонями – слёз не было. Только костяшки обеих рук носили несчётные светло-розовые следы, и их приходилось скрывать рукавами мантии, оставляя на виду лишь кончики пальцев. Замещать его было некому, и всё это время он должен был выходить на уроки – делая вид, что всё, как всегда. Что он не знает о своих покрасневших глазах и давно нечёсаных волосах, что не слышит перешёптывания студенток за своей спиной… Ему было на них наплевать. Он потерял единственного человека, чьё мнение о нём было для него действительно важно.

Самым – не страшным уже, нет, – самым горьким, как зелье на полыни, было то, что выносил эту пытку он по-прежнему один. Никто в замке, кроме Дамблдора, не знал о его постыдной, мертворождённой любви. И если девушка может поплакаться подружке за чашкой чая, что мальчик из параллельного курса на неё не смотрит, а парня может сочувственно похлопать по плечу его лучший друг, то у Северуса Снейпа не было ни единой живой души, что могла бы заполнить хоть сотую часть той огромной, как мир, невосполнимой потери, с которой ему предстояло мириться всю оставшуюся жизнь.

В том году на его седьмом курсе оказалась девушка, чей взгляд он чувствовал на себе почти беспрерывно, стоило им оказаться вместе в Большом Зале, на уроке или же просто столкнуться в коридоре. Это был взгляд, который Снейп сразу же отличил от сотен других, потому что он выражал то, что ему так редко приходилось видеть в свой адрес – сострадание. Не презрение, не снисхождение, не жалость. Искреннее сострадание, какое не всегда встретишь даже от самых близких людей. И в какой-то момент Снейп осознал – эта девушка, может, и не знает всего, но она одна из очень немногих видит, как ему тяжело.

Старательная выпускница Хаффлпаффа, она заканчивала школу с отличием, и на своих практических уроках он её почти не слышал – со всеми заданиями она привыкла справляться сама, никого не прося о помощи. Впрочем, на лекциях у него тоже не было повода придраться к ней, ответы её всегда были дельными и сухими, словно она писала параграф для учебника. Но из класса она всегда выходила последней – или предпоследней, – и всякий раз, уходя в свой кабинет, он затылком чувствовал её полный сострадания взгляд.

Её звали Самара. И иногда она носила два светло-каштановых хвоста, перевязанных наивными белыми бантами.

Он проснулся перед рассветом от неожиданного осознания, что всё, что он только что пережил, ему только снится. Он ненавидел эти утренние пробуждения, ненавидел за то, что они отбирали у него именно те единственные минуты, что он мог провести с ней так, как раньше… На этот раз сон был настолько правдоподобным, что первую минуту Снейп не открывал глаз, всем своим существом желая удержать его, самому вернуться туда или заставить сон стать частью этой, чужой и враждебной ему реальности, где без неё было пусто и холодно, как в операционной. Но реальность всегда оказывалась сильнее, и на этот раз она опять хлынула изо всех пробоин, заливая его, хохоча и умывая ледяной водой… Сон распался, как рисунок из песка на ветру. Лили не стало. Снейп вспомнил, что она умерла.

А этой ночью они снова сидели на нагретых солнцем камнях возле больших хогвартских ступеней, он держал её за руку, и между ними не было никакой неловкости, точно так, как в то их самое лучшее, недолгое золотое время. Сны были тем местом, где не существовало ни Джеймса Поттера, ни проклятой неуверенности самого Снейпа. О чём же они говорили?.. А так ли уж это важно… Она смеялась, болтала ногами в белых школьных гетрах, и под серой юбкой играли её худенькие голые коленки. Она прижималась к нему, положив голову ему на плечо, тёплый запах её волос щекотал обоняние, и всё внутри него ликовало от этой доверчивой близости. Она даже называла его «Север-рус…», с этим её чуть протяжным мурлыканьем, совсем как раньше, и эта деталь почему-то особенно волновала его. Самое главное – здесь, во сне, его совершенно не заботило то, как он выглядит. Он нравился ей, он чувствовал это, и значит, об этом не стоило даже думать… Она мурлыкала, томно глядя ему в глаза: «Север-рус, ты мне нравишься…» Он улыбался и даже не говорил ничего в ответ, так сладостно было просто любоваться ей: два рыжих хвоста, медные ресницы и россыпь аккуратных веснушек на вздёрнутом носике… Он целовал её полные, податливые губы, и все его чувства были полны ей – здесь, сейчас, до тех пор, пока не существовало Джеймса Поттера, Тёмного Лорда, Чёрной Метки на его руке и кольца на её безымянном пальце… Вот только в самый момент поцелуя недремлющая, разумная часть Снейпа презрительно отмахивалась и фыркала: «Просыпайся. Ты же знаешь, что это не может быть правдой». И он нехотя, но неизбежно подчинялся, потому что действительно знал – не может. Уже – никогда…

Снейп лежал, уткнувшись лицом в подушку, а за окном медленно-медленно светлело воскресное утро. И словно больной в преддверии приступа, он чувствовал, как с новой, неизведанной ещё силой на него накатывает тоска по Лили Эванс. Он почти физически вдруг ощутил её отсутствие, как инвалид с отнятой рукой, пытающийся взять что-нибудь с полки. И как отнятая рука, Лили тоже причиняла боль. Фантомную боль.

Вмиг ему опротивело всё – эта постель, это хмурое утро, комната, которую он увидит, как только откроет глаза, студенты, ждущие его на занятиях, метка на левом предплечье, сделавшая его проклятым на всю жизнь… Всё, чего он хотел – оказаться сейчас рядом с Лили Эванс, хотя бы на минуту, ещё хотя бы раз увидеть её лицо и знать, что она не держит на него зла, ещё один только раз… пожалуйста… Снейп издал короткий, сдавленный стон. Он прекрасно знал, что не заслуживает этого.

Отбросив одеяло и раздражённо, небрежно одевшись, он быстро вышел из кабинета, на ходу заклинанием заперев дверь. Из класса, из подземелья, куда-нибудь, куда угодно, Мерлин, лишь бы только ничего не напоминало о ней… Увы, всюду, куда бы он ни пошёл, даже среди арктической пустыни он будет помнить. Последней вещью, от которой нужно будет избавиться, чтобы навсегда забыть её, было его собственное сердце.

Замок спал, и в своём бесцельном одиноком подъёме по лестнице он встретил лишь миссис Норрис, растянувшуюся у подножия одной из статуй и лениво умывающую мордочку. Он не заметил, как оказался на самом верху, лишь тело с упрёком отозвалось на неожиданную нагрузку острой болью в груди. Снейп остановился у высокого узкого окна, чтобы отдышаться. Отсюда открывался упоительный вид на рассвет над вершинами Запретного Леса, но вряд ли что-либо могло сейчас интересовать его меньше. Мысль о Лили была, словно раковая опухоль: не могла исчезнуть сама по себе и лишь порождала новые и новые мысли, которые отравляли его.

И от неё так же не было лекарства.

Увидеть её, стучало в висках с каждым ударом пульса, всё ещё не успокоившегося после подъёма. Увидеть, пожалуйста… Он снова едва слышно всхлипнул, на сухую, как и прежде. Стоять на месте было невыносимо. Пользуясь тем, что никто его не видит, он стал мерить шагами коридор – резко, злобно, от одной стены до другой, как хищник в клетке. Как же хочется всего один раз, ещё всего один раз увидеть её!.. Не может быть, что он больше никогда не увидит её глаз, не может быть, что эта белая кожа, розовые ногти и огненно-рыжие локоны теперь были навсегда сокрыты в шести футах под землёй, и никто, и он тоже, никогда больше не сможет прикоснуться к ним… От этой мысли ему хотелось выть и царапать ногтями холодную кладку из песчаника, словно это могло приблизить его к любимой. Он даже прижался к стене лбом и приложил к ней узкую белую ладонь, проведя самыми кончиками пальцев по неровному, шершавому камню. Как же ему хотелось прикоснуться к ней, отчаянно, болезненно, горько… Лили, помимо воли едва слышно прошептали губы.

И тут, словно один лишь звук её имени растопил вековое молчание камня, кирпичи под его пальцами начали стремительно таять, обнажая лакированный дуб. В считанные секунды буквально из стены перед ним выступила дверь. Прекрасно, вот и первые проявления безумия, почти не удивившись, подумал Снейп. И в следующий же миг понял, где оказался.

Комната-до-Востребования.

Ощущение было таким, словно он несколькими глотками выпил бокал хорошего алкоголя – та же волна обжигающего тепла вниз по груди до самого солнечного сплетения. Он только что попросил у Комнаты увидеть Лили. Но что она может сделать? Неужели…?

Единственным способом убедиться в глупости этой безумной мысли было войти и самому всё увидеть. Снейп взялся за бронзовое кольцо, и новая жгучая волна жаром бросилась в лицо. Сердце вновь забилось, как сумасшедшее, как и всякий раз, когда Лили была рядом… Успокойся же, как и тогда, шёпотом приказал он.

И толкнул дверь.

Она открылась со скрипом, и Снейп, оказавшись внутри, тут же поспешно её закрыл. Он уже видел её такой когда-то – какой она представала, если нужно было что-нибудь спрятать. Несколько стеллажей, заставленных самой разнообразной мыслимой и немыслимой дребеденью: книги, пустые и полупустые склянки, разбитые часы, пучки перьев, весы, чьё-то чучело, несколько серебряных безделушек, картина, повёрнутая рамой к стене… Снейп в отчаянии окинул Комнату взглядом. Что он мог здесь найти? Он бесцельно двинулся вдоль полок, перебирая пальцами корешки запылённых книг. У него не было ни малейшего представления о том, что именно могло помочь ему увидеть Лили. Да и могло ли?.. Он дошёл до противоположного конца Комнаты, где, как и раньше, были словно нарисованы непрозрачные окна, пропускавшие лишь глухой неестественный свет. Он должен был найти в тёмной комнате чёрную кошку, которой, к тому же, в ней наверняка не было. Он хотел увидеть Лили? Возможно, он найдёт её фотографию. Стоит ли это того, чтобы провести здесь полдня, роясь в старых, никому не нужных вещах?..

Он невесело усмехнулся и направился к выходу. И ведь на какую-то безумную минуту он действительно надеялся найти здесь что-то… её?..

Снейп взялся за ручку, полный горького, мутного разочарования. Он понимал, что надежда была безрассудной, глупой и абсолютно ни на чём не основанной. Нет, нет, нет на свете средства, способного вернуть мёртвого к жизни. Он ведь сильный, опытный волшебник, а попался на дешёвую приманку, словно ребёнок, всё ещё верящий в добрых фей и Рождественского Деда…

– Север-рус…

Его в самом прямом смысле слова подбросило, словно по ручке двери на секунду пустили высоковольтный ток. Снейп обернулся так резко, что больно хрустнули шейные позвонки.

– Лили?!

Шёпот за его спиной был едва различимым, и поначалу он ещё успел подумать, что ему просто послышалось. В нынешнем его состоянии было бы глупо удивляться галлюцинациям… Комната безмятежно дремала в бледно-сером освещении, и переполнявшая её тишина давила на уши. Но в следующую минуту слабое шевеление в дальнем углу привлекло внимание Снейпа. Он несколько раз попытался сглотнуть вставший в горле комок, пока неожиданно не понял, что это никакой не комок, а его собственное сердце.

Осторожно, вдоль стены, спотыкаясь о сваленные на полу вещи, он на неожиданно слабых ногах добрался до чего-то прямоугольного, выше человеческого роста, накрытого тонкой непрозрачной тканью. Её нижний край почти незаметно колыхался, словно от лёгкого сквозняка, но Снейп точно знал, что никакого сквозняка здесь быть не могло, а значит…

Он несколько минут заворожено смотрел на это лёгкое дыхание, пытаясь унять дрожь в руках. В конце концов, это же просто смешно – он, Пожиратель Смерти, видевший действия таких заклинаний и зелий, что далеко не каждый волшебник смог бы остаться в сознании, глядя на них, теперь стоял здесь, практически в полной безопасности, перед какой-то занавеской, и при этом его трясло, как первокурсника перед экзаменом…

С другой стороны, такой ли уж полной была его безопасность?.. Любой волшебный предмет заведомо представляет угрозу, если не уметь с ним обращаться, а то, что было там, под покрывалом – он это чувствовал, – обладало огромной магической силой. Было даже непонятно, как здесь оказалась столь мощная вещь… Он коснулся тёмно-серой ткани, полотно резко вздохнуло в ответ, и голос вдруг явственно прошептал его имя, мгновенно вызвав мурашки по всему телу. У него не оставалось сомнений – она там.

Снейп сорвал покрывало, и почти невесомый материал тёмными волнами осел на пол. Взору его открылось высокое зеркало в кованой бронзовой раме. Но то, что он увидел в следующий момент, заставило его позабыть обо всём на свете.

Из зеркала на него смотрела Лили.

Снейп дышал так, словно только что пробыл под водой минуты две. У неё на губах играла та самая, прежняя улыбка – с двумя маленькими лисьими клыками по бокам.

– Лили… – он протянул ладонь к зеркалу, но пальцы ощутили лишь холодную поверхность стекла. – Лили, это ты…

Он судорожно соображал, что же должен сейчас сказать, но разум будто парализовало. Один взгляд её зелёных глаз, словно острое жало, проникал в самую сердцевину его груди, туда, где частые-частые толчки уже слились в сплошной неровный гул… К тому же она вовсе не собиралась никуда уходить. Она протянула к нему ладони, печально улыбаясь из-за тонкой прозрачной преграды, словно из-под глади воды. Снейп чуть с ума не сошёл от того, какими живыми и настоящими выглядели вблизи эти маленькие белые ладошки… Он прижал руки к тому месту, где они были, но вновь не ощутил ничего, кроме гладкого стекла. Снейп готов был поклясться, что там, за этой гранью, которую ему не дано было преодолеть, бьётся сердце Лили, а её волосы по-прежнему тепло и сладко пахнут, но он не мог ощутить ни этого биения, ни этого тепла. Всё, что он мог – пожирать её глазами. Пальцам оставалось лишь тёмное зеркало, холодное, как снег.

– Скажи что-нибудь, – его взгляд судорожно бегал по невозмутимой ровной поверхности, словно ища какой-то потайной замок, какую-то защёлку, которая позволит открыть эту прозрачную дверь и выпустить Лили из её стеклянного плена прямо в его объятия. – Скажи, что мне сделать? Как прикоснуться к тебе? Лили…

Но она лишь чуть печально улыбалась, не отнимая ладоней. Снейпу так хотелось сжать эти белые пальчики, что сводило скулы, как у вампира при виде свежей крови. Он уже, наверное, в сотый раз заглядывал за зеркало, словно ожидал увидеть там настоящую Лили, но не находил ничего, кроме плоской, убийственно двухмерной задней поверхности рамы. Разум уже попросту кричал, призывая бросить эти бессмысленные попытки, ведь ясно же, что её здесь нет, что всё, что он принимает за неё – лишь игра заколдованной амальгамы. Но кого сейчас интересовало мнение разума? Ровным счётом никого, по крайней мере, точно не Снейпа.

– Лили… моя девочка… – шёпотом он отчаянно пытался растопить её, прежде горячую, словно костёр из осенних листьев, а теперь неживую, как Снегурочка. Шёпот оседал на стекле лёгким туманом и тут же таял, но зеркало даже не нагревалось. Напротив, Снейпу казалось, чем дольше он находится перед ним, тем холоднее становится сам.

…сколько времени прошло? Он не знал. Освещение в Комнате-до-Востребования менялось независимо от времени суток по прихоти самого замка. А впрочем, разве теперь это было важно?.. Весь мир в одночасье сосредоточился для него в блестящих зелёных глазах – совсем, как прежде. Сегодня он был как никогда раньше близок к Лили… но в то же время невозможно было представить себе, чтобы он когда-либо был от неё более далёк.

Наконец, как мотылёк, бьющийся об оконное стекло в напрасных поисках выхода, он обессилено опустился перед зеркалом на колени. Лили со своей стороны повторила его движение, чуть склонив голову и пытаясь заглянуть ему в глаза – казалось, можно в любую секунду взять её лицо в ладони и поцеловать, чувствуя на губах вкус её губ, красных, точно горячая кровь… но стекло было по-прежнему бесстрастным и холодным, как лёд. Чувство невыносимо горького разочарования было ещё сильнее, чем до того, как он увидел зеркало. Наверное, не было смысла оставаться здесь. Кого-нибудь может обеспокоить его долгое отсутствие, особенно Дамблдора, а в нынешнем положении Снейпа это было бы совсем некстати…

– Я вернусь, – поднимаясь и нежно касаясь пальцами её щеки, тихо произнёс Снейп. – Я обязательно вернусь. Больше я никогда тебя не потеряю…

Он спускался по лестнице на негнущихся ногах, словно во сне, всё ещё видя перед собой Лили. И, не замечая никого перед собой, на площадке четвёртого этажа налетел на Самару, которая поднималась ему навстречу, уткнувшись носом в учебник. Споткнувшись на выщербленной каменной ступеньке, она неловко ударилась коленом и заскользила бы дальше вниз, если бы инстинктивно не схватилась за Снейпа. Очнувшись, словно от пощёчины, он сперва недоумённо, затем со стремительно растущим раздражением окинул девушку взглядом и, каменея лицом, негромко посоветовал ей отцепиться от полы его мантии.

Самара порозовела, разжала пальцы и медленно поднялась на ноги, отряхивая юбку. Из выреза блузки выбился галстук Хаффлпаффа, каштановые волосы были собраны на затылке в аккуратную низкую косу, и она совсем не была похожа на Лили. Снейп даже изумился тому, как мог раньше находить между ними что-то общее.

– Профессор Снейп, – чуть запыхавшись, вдруг окликнула она, когда он, обогнув её, уже спускался по лестнице. – Можно вас на минутку?..

Нельзя было. Нельзя. Не до неё ему было. Всё, чего он сейчас хотел – это добраться до своей спальни, упасть спиной на осточертевшую уже кровать, закрыть глаза, вновь воскрешая в памяти до боли знакомый силуэт, всё ещё выжженный на сетчатке, и попытаться вернуть ему тёплый запах, плоть и кровь… Но девчонка этого не знала. А он, в конце концов – Снейп даже усмехнулся при этой мысли, – он преподаватель, и должен реагировать на вопросы студентов.

Студенток, мысленно поправил его кто-то.

Поднявшись на один пролёт, он демонстративно прошёл мимо девушки к окну, где круто развернулся и выжидательно сложил руки на груди. Самара как-то виновато приблизилась. Она заметно нервничала.

– Профессор Снейп, я… всё давно хотела у вас спросить…

Он напрягся. Не нравились ему фразы, которые так начинались.

– У вас… что-то случилось? – она вскинула наивные, светло-карие глаза.

Брови Снейпа медленно поползли вверх, но он вовремя сдержал их. Что она хочет услышать? Правду?

От него?!..

– Случилось, – ответил он, на одну только секунду изобразив отвратительное пародийное доверие, но глаза Самары вмиг раскрылись ему навстречу, лучась тихим, всепонимающим сочувствием. – Одна хаффлпаффская выскочка отвлекает меня с совершенно неподобающими студентке вопросами, – завершил он, уничтожив её взглядом, словно пригвоздив бабочку остро отточенной булавкой.

Ещё несколько секунд девушка смотрела ему в лицо, как будто перед ней грубо захлопнули дверь, затем взгляд её прерывисто, как слеза, покатился вниз по его груди, ногам и наконец уткнулся в пол возле его ботинок.

– Простите, – едва слышно прошептала она, обеими руками прижала к себе сумку, развернулась и быстро-быстро зашагала от него вверх по лестнице.