Текст книги "Сказки Лэя Лилэя (СИ)"

Автор книги: Тай Вэрден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Да уж побольше запрошу, чем улыбка твоя стоит.

Хохочет вор:

– Пяти монет хватит?

А сапожнику что, горя мало, кивнул да за работу принялся. Ладит подошвы к сапогам, бесшумные да прочные. Примолк вор, косится на сапожника, то ли свои думы думает, то ли самого глазами обокрали, сердце вынули. Тянет мастер работу, как может, на вышивальщика косится.

– Сам цветы делаешь? – вор розан бумажный цапнул, в пальцах вертит.

– Сам. Ребятишек развлекаю.

Закончил сапожник работу, сапоги вернул. Выложил вор кошелек с пятью монетами, вздохнул и говорит:

– Надо мне из города прочь убраться, коль захочешь, жди, вернусь, – усмехнулся невесело да добавил, – как роза бумажная распустится.

Поцеловал розан, на колени сапожнику кинул, сапоги подхватил да и сгинул, как не бывало. Глянул сапожник в кошелек, чуть ума не лишился, он-то про монеты медные речь вел, а в кошельке золото горит-переливается.

Загрустил с той поры сапожник молодой, на людей не смотрит, знай, работу делает. На золото вырученное кожи новой купил, стачал сапоги для стражника знакомого, тот в казармах похвалился, начальнику караула на глаза попался. Заказал начальник караула сапожнику туфли для своей дочери. Пошла девица на гулянку, подругам похвасталась обувкой новой, красивой да прочной. Побежали девушки к сапожнику, такие ж туфли просить. Знаменит сапожник стал, принцессе сапожки шьет, во дворце живет. Только улыбку и вовсе позабыл.

– Что ж ты, мастер, на свет не глядишь, одним цветком бумажным любуешься? – как-то раз принцесса его спрашивает.

– Жду, покуда распустится, – отшутился сапожник вроде.

Ушел к себе в каморку, на постель упал да сном забылся. А поутру просыпается, видит, нет на столе розана старого пожелтевшего, только на подоконнике роза белоснежная лежит из бумаги шелковой, все лепестки раскрытые. Распустился цветок неживой. А под окном парень какой-то хохочет-заливается:

– Ну что, мастер, износил я подошвы, истоптал по свету, новые сладишь?

– Клеем залью, – сапожник обещает. – Чтоб больше шагу от меня не сделал.

Хохочет вышивальщик, монету в пальцах вертит.

========== Нечисть ночная ==========

Хороши мои сестры, ночные тени, высокие, гибкие, с окутанными белым туманным шелком станами, пляшут мои сестры на лугах, плещут белыми рукавами, траву не приминают. Хороши мои братья, скрипачи полуночные, озорные да смешливые, каждый собой прекрасен, в глаза смертному глянет – обморочит, зачарует, увлечет на лугу плясать, на травах любиться. Налетят следом сестры, засмеются, закружатся, склонятся телами бледными, обольстят, зацелуют смертного.

Только унеслись мои сестры, улетели братья – что им, танцующим да беспечным, судьба младшего братца, беспутного. Людей губить не желал, на пляски смертных не влек, вот и попался колдуну черному, страшному. Спутал он мне руки тонкие, на коня своего вскинул да умчал в края далекие, где на утесе высоком стоит его замок.

– Боишься меня? – спрашивает негромко колдун.

Молчу я, что сказать, не ведаю. Луна сменилась с тех пор, как унес меня черный конь за леса, за моря. Живу я у колдуна в плену, не томлюсь – отпускает меня чародей ночами на луг у замка плясать, танцуй, нечисть ночная. Только не тянет меня на пляску, горько мне – отчего сестры покинули, отчего братья не заступились?

А колдун собой хорош, красив, статен, глаза небес синее, кудри ночи чернее, на руки меня вскинет, носит, не морщится, силой не обделен, чародейству обучен – заколдовал мне кубок серебряный, чтобы вода родниковая в нем была всегда. Всем колдун хорош, одно неладно – не поцеловал ни разу. Я сперва думал, любиться украл – какое там любиться, раза лишнего в мою сторону не посмотрел, уйдет с утра в свою башню, на вечерней заре вернется, рукой мне махнет да сгинет в свои покои.

А у меня душа криком заходится, чем я ему не хорош, чем я ему не по нраву? Красив я, звездная нечисть, чем колдуну мои косы серебряные не глянутся, чем ему тело мое не прельстится?

Плохо мне в замке – куда ни глянь, как кости гадальные не кинь, все одно… Сестры не помнят, братья не вспоминают, колдуну не нужен.

– Что грустишь, нечисть ночная, звездная?

А я молчу, чем ответить, не ведаю.

Молчит и колдун, только косы мои гладит. Не выдержал я, потянулся, целовать начал. Чародей так и обмер, я осмелел, руками обвил, на постель повлек.

– Что творишь, нечисть звездная?

– Обидно мне, что не смотришь ты на меня. Зачем крал, если тела моего коснуться не хочешь? Зачем с лугов травяных унес, если я тебе не нужен? Отчего взглядом не одаришь, словом не приветишь?

– По лугам ты своим тоскуешь. Мыслимо ли – к себе привязывать нечисть звездную, плясуна ночного? И отпустить невмочь.

Прижимаюсь я к колдуну, целую. Мой ты теперь, глупый, мой навеки. Унес ты с ночной травы серебряную звезду, поселил в замке – так и в сердце сели теперь.

Танцуют мои сестры, тени ночные, пляшут мои братья, озорные смешливые звезды, пусть себе пляшут, а я себе уже и дом сыскал.

========== Степное солнце ==========

В небольшой таверне на ночлег остановились странствующие монахи, как всегда, закутанные в свои темные одежды с ног до головы. Дело это было обычное, никто и не удивился их появлению, наоборот, приветили самым радушным образом – монахов все любили, они помогали людям, чем могли, странствуя по всему континенту. И монахи отвечали такой же добротой.

– Скажите, уважаемый, – обратился один из них к трактирщику. – А не найдется ли в здешних краях проводника через Интарские степи?

– Ну, отчего ж не найтись, найдется… Только слишком уж это место гиблое, люди пропадают, звери бегут оттуда, разбойники совсем распоясались, чем только и живут они в этих степях. Поговаривают, что они уже и не люди вовсе, мыслимо ли человеку выжить там, где солнце заливает все вокруг, выжигая свои жаром…

– Так есть проводник?

Трактирщик кивнул, повернулся и гаркнул:

– Вед, ступай сюда, нанять тебя хотят.

В помещение вдвинулась фигура, при виде которой кто-то из монахов даже вскрикнул. Попятились все без исключения.

– Степной варвар?

– Из самого Интара, – кивнул трактирщик. – Да не бойтесь вы, наш Вед тут всем знаком, живет уже десять лет в этих местах, помогает всем, кто попросит.

– Десять лет?!

Вед кивнул, поняв, что вопрос адресовался ему.

– Он редко разговаривает, – пояснил трактирщик.

– Что с ним случилось? – поинтересовался кто-то из монахов.

– Того никто не знает. Пришел к нам из степей, без коня, без оружия.

Вед прошел помещение, осторожно опустился на лавку, скрипнувшую под его весом. Монахи вежливо рассматривали проводника. Высоченный, мускулистый, длинные светлые волосы стянуты в хвост на затылке какой-то разноцветной тряпицей, лицо открытое, а в глазах стынет та странная звериная тоска, какая бывает у выброшенных из теплого дома на мороз псов.

– Что с тобой случилось? – один из монахов коснулся его руки. – Расскажи мне, может, я сумею помочь тебе.

– Нет, – кратко отозвался варвар. – Не сумеешь.

– А ты расскажи.

– Не расскажу.

– Расскажи мне свою историю, варвар, – монах не отступал.

Вед хмыкнул горько:

– Умен. Ну ладно, видно, впрямь время пришло. Только ничего в этой истории и нет радостного.

– Ну, о том мы сами рассудим. Говори, Вед.

– Было это десять лет назад, когда я был еще предводителем в своем войске. Совсем молодым был, когда завоевал себе славу на весь Интар, в страхе держал всех разбойников, а сам хуже них оказался.

– Десять лет назад. Да кто ж ты такой?

Варвар усмехнулся:

– Никто я теперь, тварь последняя. А тогда не было на весь Интар грознее воина, чем юный Ярис Сокол.

Вся таверна так и ахнула. Кто ж не знал Яриса Сокола, предводителя самого знаменитого войска степей Интара. Как пропал он – так и полезли разбойники по селениям душегубить.

– Что ж случилось? – подивился трактирщик.

– Взяли мы лагерь один, разбойников порубили, добычу их забрали, в деревню, от засухи пострадавшую, увезти. И нашли пленников. Был там юноша… Солнца краше был парень, глаза – что вода синяя. Пропал Ярис Сокол, – Вед развел руками. – Он моим талисманом был, возил я его с собой повсюду, разбойников рубить не уставал, мне от его взгляда сил прибавлялось немеряно, думал – весь Интар к его ногам брошу. А потом занемог мой солнечный, без него я в поход пошел, думал, обернусь к следующему вечеру. Прокралась змея черная в шатер, девка пленная, улестила одного из моих воинов… Связали солнцу моему руки, выволокли, в степь увезли. Да на солнцепеке и бросили, – голос Веда прервался. – Сожгло его солнцем, высушило тонкие косточки. Опоздал я его спасти, с богатством вернулся, только некому было подарков дарить, сгорело мое счастье, не уследил глупый Сокол, полетел за добычей, проворонил любовь свою. Ушел я из степей, видеть их не мог, поселился вот тут. А девку с ее пособником мои ж воины к коням привязали. Пустили по Интару гулять.

В таверне воцарилась тишина.

– Любишь его все еще?

– Люблю больше жизни, только что в том толку теперь?

– Ну, раз твоим талисманом был, – встал один из монахов, бросил покрывало на пол, заструились волосы золотые, засверкали глаза синие. – Так седлай коня, Ярис, поскачем Интар отбивать, довольно разбойникам по селам ходить. Незачем мне тебя больше по степям разыскивать.

Так Вед с лавки к его ногам и грянулся, колени руками обхватил, слова сказать не смог. Вцепился и парень в него. А снаружи гроза разыгралась: земля дрожит, грохот на всю округу стоит – только не гроза то, мчится к селению войско степное в плащах с перьями соколов степных, слетается стая Ярисова.

Подхватил Ярис солнце свое на плечо, из таверны вынес, в седло прыгнул, оружие свое, друзьями сбереженное, подхватил, да пошел по Интару маршем, степь как иглой прошил, напомнил, как крепки когти соколиные. Вздохнули города да селения, подуспокоились – крепки теперь границы, не пройдет через Интар чужая сила, стерегут людей степной сокол да его синеглазое солнце.

========== Дух Черного Леса ==========

Хорош собой волхв княжеский Льдан Север – высок да строен, что ясень в лесу; гибок, что ива молодая: в поясе тонок, в плечах неширок, коса длинная белая по полам в тереме стелется, тянется; глаза как небо летнее. И нравом незлоблив Север. Княгиня молодая посреди ночи кличет – прибегает, дитя в ее чреве сказкой успокоить, колыбельные спеть. У князя настроение хорошее, по спине хлопнет кулаком пудовым, чуть дух не вылетает – смеется Север, обиды не держит, хоть потом спина и побаливает. Хороши у него князь с княгинюшкой, она – мудрая, он – сильный.

Да есть одно горе у волхва – сушит его сердце любовь лютая, а к кому присушило, того Север не ведает.

Пошел он как-то в лес заповедный, белых цветов для младшей сестрицы князя набрать. Призадумался о чем-то, заблудился. Бояться не боится – свой лес, родной, ветвями обнимет, мха на ночь постелет, ни один зверь не тронет, а к утру во дворец тропинкой выведет. Идет Льдан, по сторонам поглядывает, с белками перецокивается, с волками перевывается. Глядит, впереди ручей бежит. Склонился к нему волхв, воды в ладони набрал, так и замер – смотрит из воды отражение чье-то, глаза золотые, кудри черные. Поднял голову Льдан – на том берегу только трава шелестит. Пустился волхв вдогонку, воду из ладоней разронял, на поляну выбежал – не видать чуда златоглазого.

– Покажись, – волхв молит.

Нет ему ответа. Мечется Льдан по поляне, коса развилась, травы в волосы цепляются – не ходи волхв, дальше, не тревожь лиха черного – пустынные земли дальше лежат, темные, не придет оттуда счастья. Не слушает леса родного Льдан, бежит через мост старый, к лесу черному, любовь искать.

Плачет над волхвом небо, полил стеной дождь, дорогу запутал, пришлось вернуться Льдану, слезы в ливне укрыв – куда пойдешь, коль в шаге от себя ничего не видать, как в лес черный войти, коль его и различить нельзя?

– Что ты, Льданушка, невесел, светлу голову повесил? – его князь на пиру спрашивает. – Мед горек, яства несладки, беседа скучна?

– Хмельной у тебя мед, княже, – тихо волхв отвечает. – Век бы пил, не напился. Только другим медом я обнесен, да так, что на мир глянуть тошно. Забрали сердце мое глаза золотые, унесли сердце мое в черный лес.

Приутихла на пиру беседа, нахмурился князь, отодвинул кубок.

– Не дело это, Льдан, в черном лесу счастья искать.

Молчит волхв, только слезы хрустальные на скатерть падают. Не вытерпел старый воевода:

– Дозволь мне, княже, дружину мою собрать, в черный лес пойти, весточку отнести духу лесному, чтоб к волхву явился.

– Дружину сгубишь, – волхв шелестит. – Спасибо тебе, Буйволк Солнцевич, да только не губи ты воев своих понапрасну, переживу я, перемелется, позабудется.

А слезы все точатся, звенят да падают, как камни драгоценные. Не выдержал тут и сам князь:

– Не реви, Льдан, не рви мне душу. Коль мил тебе дух тот, ступай, не держать же тебя.

Обрадовался волхв, вскочил на ноги резвые, да прочь из дворца и кинулся.

Сменился месяц на небе, рожать пришла пора княгинюшке. Мечется она по постели, кричит. Ходит князь по двору, бледный, губы кусает, Льдана зовет.

– Отпустил я тебя счастья искать, сгинул ты в лесу черном, друг мой Север, кто теперь княгиню с дитем от смерти сбережет?

Видит вдруг князь – летят по небу два лебедя, белый да черный, крыльями махнули, в окно раскрытое влетели. Вскоре и детские крики послышались – разродилась княгиня первенцем. А из терема два волхва спускаются, у одного коса белая по полу тянется, у второго – ночи чернее, у одного взгляд васильков синее, у второго – золото старое во взгляде плещется.

– Не стал ты меня держать, князь, отпустил к счастью моему, – Льдан смеется. – Неужто ж думал, что в беде брошу, душу любовью завью, не приду друга спасти?

Молчит дух златоглазый, только улыбается, да за спину Льдану хоронится.

– Коль придет беда – кликни нас, – Север говорит. – Прилетят из леса черного тучи грозные, врагов твоих молниями пожгут, прилетят с леса светлого облака белые, врагов твоих холодом завьюжат. А по мне не грусти – не пропал я, князь.

Обернулись волхвы обратно лебедями, да пропали в небе синем.