Текст книги "Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Николай Ланцов был мужчиной во всех отношениях, но, зная Зою Назяленскую, именуемую королевой Равки, нисколько не удивился размаху сего так называемого конвента или, если угодно, мыльно-рыльного дельца и скорее бы сам вскочил на шибеницу, чем поставил под сомнение амбиции вышеупомянутой королевы. Но, по правде говоря, эта инициатива Николая чудовищно обрадовала и, более того, пришлась как-то очень уж кстати, потому что здесь, в Равке, он успел малость заскучать.

Николай дождался, пока Крыгин вдоволь налюбуется госпожой Назяленской из своей головы, пока восхитится ее безупречностью, ее благородством и непогрешимостью, пока пройдется по головам всех неугодных, пока за неугодные слова неугодных страшно оскорбится.

– Крыгин? Крыгин! В корень зришь, дружище, в самый корешок! Видно, действуешь из соображений гуманитарных. Я передам твои комплименты своей супруге, ну, то бишь нашей милостивой королеве. Пустячок, а приятно! А теперь, если позволишь, вернемся к вопросу жизни и смерти.

– Жизни и смерти?

– А как! Не иначе как жизни и смерти, дружище. Ну, слушай, – Николай наклонился вперед, едва ли не к самому крыгинскому уху, зашептал так, что веснушчатая шея хозяина-барина покрылась гусиной кожей. – Последнее время сильно подскочил спрос на банные услуги, да ты и сам знаешь. Вот я и подумал, не вложиться ли нам с тобой, ну, знаешь, в строительство мужских купален. Само собой, если у тебя есть свободный капитал. Обещаю: не выгорит. Не выгорит дело.

– А Зоя? – взвизгнул Крыгин и, покраснев от ушей, стало быть, до самых пят, поспешил исправиться. – То есть ее величество. Поддерживает?

Николай лениво, по-барски перекинул ногу через подлокотник кресла, улыбнулся, трепеща ресницами и представляя изумительнейшее лицо его дорогой возлюбленной, не пожелавшей поделиться с ним не то что секретами, а даже такой малостью, как местонахождением этой легендарной ложи девиц-доминанток. А от незнания у Николая начиналось несварение желудка, а то и того хуже – лихорадка, всамделишная лихорадка от незнания.

– Поддерживает? О, еще как, Крыгин, дружище! Еще как поддерживает…

========== Зоя, Николай, пасторальная симфония и царская дача в Удове ==========

В августе, наполненном теплотой и сладкой праздностью, по сложившейся семейной традиции они были поглощены духом аристократического дворянского лета в неспешном и сладостном уединении и после обеда во время полуденной прогулки терялись в бесконечности удовских полей.

Зоя не сводила с Николая глаз, но тот был так поглощен насущными вопросами инженерии, что не заметил ее наблюдающего взгляда. Ей же лучше: пусть он не думает, что за годы, проведенные вместе, она до того обросла сантиментами, что разглядывала его, как влюбленная без памяти девица. Хотя, справедливости ради, так оно и было.

Зоя смотрела на широкие линии покатых плеч, за которыми так любила прятаться керамзинская ребятня; на усыпавшие переносицу веснушки, похожие на капельки меда – после возвращения из моря их всегда становилось больше; на густые брови лицедея, который мог оживить их самой незатейливой гримасой.

И пусть ребячливость в красивых чертах давно уже обратилась в надменное лукавство, вот-вот да и показался на миг кончик языка, тянущийся к носу, пока узловатые пальцы марали бумагу цифрами и линиями, точно двигались по неслышной команде.

– Любуешься мной, а, Назяленская? – вдруг заговорил он, не отрываясь от чертежей. Вместо этого повернул их под другим углом, с минуту поразглядывал, довольно хмыкнул и снова занялся делом. – Не осуждаю, я красивый. А новые моросеи, вот увидишь, станут моим величайшим изобретением, за которое тебе, женушка, впору выдать мне медаль. Устроим праздник великих выдумок, всех пригласим – пусть покажут прелестные заводные игрушки и станки с ручным управлением.

– А гвоздем программы станет дивное озерное представление? – полюбопытствовала Зоя.

– Оно самое. Но, признаться, выбор между ним и десертной композиций размером с купол Малого дворца дался мне нелегко.

– Ты повторяешься, – сказала она, припомнив, как однажды Николай самолично заронил зерно сомнения в действие моросеев. Казалось, это было в другой жизни, когда все, что заботило Зою, было будущее Равки и ее гришей. Когда она была генералом, а не королевой. Когда казалось, что сам Санкт-Илья в цепях быстрее сойдет в своем святом обличье с икон и спляшет в песках Неморя, чем златовласый любимец народа пожелает драконью плебейку и ей принесет клятву любви и верности.

Николай оторвался от чертежей и наклонился к ней, фатовато улыбаясь. Зоя знала это его выражение: он замышлял что-то грандиозное или грандиозно опрометчивое – поди разбери – и сам собой был донельзя доволен.

– Нет, в этот раз все удастся. Керчийцы, каэльцы, шуханцы – все захотят к нам в союзники, а нам только и останется, что упрямо топнуть ножкой, малость попривередничать и денек-другой подождать, когда вместо одной козы нам предложат две, а потом и все стадо.

Зоя прищурилась:

– Подозрительно похоже на тактику мошенника и вора.

– Бизнесмена, – поправил Николай. – Когда тебе предложат стеклянную подделку, скажи, что другие дают фианит, но не соглашайся, даже если цену удвоят, потому что к чему тебе парочка славных имитаций, когда ты можешь получить безупречный бриллиант?

– Или не торгуйся за то, что по праву твое, – фыркнула Зоя.

– Ну, любовь моя, за последние годы мы, безусловно, преуспели, но сомневаюсь, что Равке уже впору играть роль требовательной дамы. Но кавалеров на крючок мы обязательно подцепим – изобретательностью, чувством юмора и превосходными манерами, – отозвался он и упрятал начальные эскизы между страниц своего дневника, который всюду носил с собой, как иные носят чудотворные иконы и костяные обереги, и в который то и дело что-то записывал с видом не то ученого мужа, не то прославленного летописца.

Рукава его рубахи были наспех закатаны до локтей, в левой мочке золотилась сережка, на пальцах красовалось не меньше дюжины чудных колец, а кожа давным-давно обратилась в доспехи южного солнца, утратив навечно бледность северян. И пусть двигался Николай с грацией царского сына, в эту минуту он походил скорее на плутоватого мореплавателя, пленявшего своей диковинной иностранностью. На суше он был уже с неделю, а от него все еще пахло морем и заграничными специями.

Будто прочитав ее мысли, Николай вдруг сказал:

– Как только вернемся в столицу, снова приму вид благородного вельможи самой высокой и чистой пробы, а пока, если не возражаешь, желаю еще немного побесчинствовать, – он проказливо подмигнул и стянул через голову рубаху, обнажая крепкое тело. На шее болтался вышитый лазурной нитью оберег с моряцким святым – сердечный подарок капитана Гафы, который Николай снял и отложил в сторону, любовно пригладив тесемку.

В ответ на его слова Зоя изогнула бровь:

– И что бы это значило?

– Когда я сказал, что с удовской дачи ничего не разглядеть, я, само собой, имел в виду возможность щеголять по угодьям в чем матушка родила и быть уверенным, что ни одна живая душа тебя за это не осудит. Мы здесь одни на три версты, а то и на все четыре, а кикиморы так и манят в свой дивный пруд.

Отсюда, надо полагать, их безмятежная дача с бесконечным обеденным столом, просторной верандой и застекленным сливовым садом в самом деле казалась пятном размером с игольное ушко, а заново отстроенная костлявая мельница по другую сторону пруда и вовсе виделась кукольной.

Казалось, только в свитом полевой песней гнезде посреди шепчущихся братьев-колосьев, где любили Зоя и Николай полакомиться спелыми сливами и помолчать, они оставались наедине с миром и друг с другом.

– Не составишь мне компанию, Зоя? – он уже разобрался с брюками, и против воли Зоя залюбовалась им, представшим перед ней во всей несокрытой наготе, томящимся под блаженным солнцем. Теперь его движения были ленивые, разомлевшие, как после горячего медового вина, и он ничуть не возражал, когда Зоя мягко толкнула его на спину и умостилась сверху.

– Может быть, и составлю, – отозвалась она, позволяя ему освободить от сорочечных одежд и ее. Теплый ветер усладил нежной лаской ключицы и груди, но куда слаще было, когда Николай взглянул на нее, как в день их свадьбы, впервые увидев ее в подвенечном платье, богато вышитом серебром, с собранными в косы густыми кудрями, увенчанными короной с кружевной фатой.

– До чего ты у меня красавица, – сказал он сейчас.

– Будто бы я и без тебя этого не знаю, – отмахнулась Зоя, но Николай, конечно, понимал, что его комплименты она не променяла бы ни на что другое, как ведал и то, почему ее гибкое подтянутое тело в последние месяцы вдруг округлилось.

Может, с недавних пор Зоя и стала пуще прежнего налегать на вишню в шоколаде, особенно по ночам, но тайна, которую они с Николаем делили вдвоем, была отнюдь не в этом.

Он поцеловал Зоин живот, когда наполнил ее с заботливой неторопливостью, поддерживая за поясницу. И пусть командование было в ее руках, Зоя позволила себе минуту покоя, насыщаясь родной тяжестью, пока губы Николая продолжали свою медленную ласку.

С ним одним всегда было хорошо до безобразия.

========== Купальни графа Крыгина, непристойное свинство и великодушие ее величества ==========

Шутили сестрицы, что с королевой Равки ему рядом и стоять негоже, потому как он до того тшедушненький, что от одного взмаха элегантной руки с перстнями не то покачнется, как осиновый ствол, не то и того пуще – взлетит, рыжий, как огонек от костра, в вышину, вот смеху будет!

Крыгин на сестриц обижался, ведь вовсе он был недурен, а как приоденется – так воистину граф. Мнение, однако ж, пришлось пересмотреть, когда узрел недурный граф его королевское высочество в мужских купальнях, само собой, раздетым донага и являющим зрелище поистине эстетическое, прямо-таки художественно благолепное.

Ничего не оставалось, кроме как спрятать худощавое тельце, розовое, гладкое и чистое, как ребятенкова попка, за полами жаккардового халата. По крайней мере он, Крыгин, был баснословно богат, и халат его и переливался, и искрился сапфировой вышивкой и кусочками бирюзы на месте благородных драконьих глаз изощренной аппликации, ни больше ни меньше величайшего портняжьего творения. За один только драконий глазок можно было купить усадьбу под Ос-Альтой, а за два – всамделишный дворец, чего уж говорить про весь халатец целиком!

Эта мысль Крыгина ободрила, и он принялся разглядывать нагих танцовщиц в блестящих украшениях, кружащихся меж пышущими сладостью фруктовыми деревьями, меж фигурными арками, танцующих над возлежащими под ними мужчинами. Золотое Болото, его сердечный дом, его любимая усадебка, видят святые, было в разы, в разы скромнее новеньких мужских купален, новаторских, передовых по части технологий, да и на архитектурном поприще, стало быть, тоже первых.

Современные, но не утратившие старинной, прециозной изысканности, канонов заграничных купален с фонтанами и фонтанчиками, с изображающими великие сказы мозаиками, с полотнищами, изукрашенными длинноногими сильдройрами и лесными девами, играющими на флейтах и арфах.

Мелодия, музыка, казалось, текла из бьющихся под беломраморными ступенями водных токов, вырывалась из полотен, извлекаемая из китовых струн пальчиками мифических арфисток. Просачивалась сквозь куполообразные потолки, изрисованные созвездиями. Золота и драгоценных камней здесь было больше, чем в золотоносных рудах, чем в горных рудниках.

Славное, поистине славное место! Выгорело дело, думал Крыгин, выгорело дело, как и говаривал Николай.

Все уважающие себя мужи хотели хоть разок поприсутствовать в прославленных купальнях графа Крыгина, с бассейнами, бурлящими, как водопады, бассейнами температуры исключительно угодной: когда хочешь – горячей, как запретные ласки двух любовников, иль прохладной, навевающий на мысль об утренней постели, об охлажденном белом вине, которое подают в вырезанном из млечного опала графине. По краю идет яшма, основание из золота, а ручка так выделана, что ухватишься, как за рукоять меча, легкого, точно перышко, острого, во взмахе рассекающего батистовый платочек…

Нет, в действительности редкостное было место, великое, увенчанное славой, а что аполитичное, скорее увеселительное, чем высокоидейное – да и боги с ним, и, тьфу ты, боги с этими идеями, главное, что славное местечко, что мужам нравится.

Иной раз глянешь, а горячее вино льется прямиком из сосочков каменной барышни, а мужи припадают к грудям и лакают, как из озерца, с наслаждением, будто барышня-то живая и теплом пышущая. Чем не высокие идеи, чем не занюханная идеология?

Королева Равки, однако, мыслей графа не разделяла. Более того, как истинная женщина, она тотчас с прискорбием оценила и мироточащие каменные грудки, и много чего еще, почитаемое мужами, гостями благородными, капризными, вовсе не деревенскими мужиками, для которых, глянешь, и дупло – барышня.

Сам Крыгин королеву в своих купальнях не застал, никто королеву там не видывал, кроме его высочества Николая, крыгинского сердечного друга. В связи с чем – ну, стало быть, с дружбой – поднимать этот вопрос Крыгину было по меньшей мере неудобно, но купальни, которыми от крылечка до печки владел граф, в которые он вложил, солидного порядка, полказны своего сиятельства, отошли в распоряжение Николая, если хотите, зачинщика, инициатора, идейного вдохновителя.

Да что любопытно, Крыгин шибко и не возражал, а потому тем погожим вечерком сгинул с глаз долой, позабыв, правда, про свой жаккардовый халатик по цене усадьбы и замка под Ос-Альтой, халатик, под который ночью он подумывал позволить запустить ручку черноволосой танцовщице, представляя на ее месте другую, госпожу, богиню.

А в купальнях, пустехоньких, но со звучащими неведомо откуда напевами не то лесных дев, не то сильдройр, благодушествовал в горячих водах бассейна Николай Ланцов, крыгинский, как уже говорилось, друг и приятель, который глядел на приближающуюся к нему королеву, любовался колышущимися под одеждами прелестями.

– Так вот они, эти ваши с Крыгиным именитые купальни, – оценила она без воодушевления, но с улыбкой, которую любой, кроме Николая, мог счесть любезной. – Я до чертиков не выношу непристойное свинство, но, признаюсь, в этот раз вы превзошли сами себя. Восхитительно! Пристанище сомнительных наслаждений и несомненного паскудства. Но я-то знаю, что ты можешь лучше, Николай. Хотел превратить купальни в корпус равкианской разведки? Жаль огорчать, но я сделала это первой.

– Нисколько не огорчаешь, – ответил Николай доброжелательно. – Ты королева любезная и мудрая.

– Еще бы. И прекрасная.

– И прекрасная.

Зоины волосы хранили красочно-взвихренный и вьющийся беспорядок. Николай потянулся было к ним в желании коснуться, вплести пальцы в крутые локоны, дотронуться уха, бриллиантовой сережки, шеи. Поцеловать. Но Зоя остановила его, удержала руки потоками воздуха, оплела невидимыми путами.

– Значит, дашь мне заслуженный реприманд? Но сперва скажи, от кого узнала. Не о купальнях, естественно, о них трубят от Ос-Керво до Вечного Мороза. Я говорю о месте назначения, об адреске, если угодно. Чей язык работает супротив своего господина? Не там он должен быть, язык, не в том месте.

– Это твои слова, не мои. Но верные, ведь язык работает на благо своей госпожи. Чудно, что твой дорогой друг, партнеришка, если угодно, знает, как язычком пользоваться. Пустячок, а приятно.

Зоя опустилась рядом, шелестя платьями, коснулась его лица, оглядела всего, не выказав желания. Но его высочество был мужчина наблюдательный и, пусть струилась вокруг липко-мокрая влажность источников, заметил, как затвердели и обозначились под одеждами девичьи соски. Токи воздуха держали руки, да только его высочество, стало быть, был еще и дивный моряк, фигляр, если хотите, и затруднительное положение ему порой было только на руку. Для остроты, как говорится, ощущений.

Но королева, предугадав мужнины действия, отодвинулась с естественной, непринужденной грацией.

– На чем я остановилась? Ах, точно. На том, что не помешали бы парочка комплиментов, заверения в уважении и гениальности. Я послушаю. А потом приступим ко второй части.

– Предлагаю оставить очередность на мое усмотрение и ко второй части приступить сразу. Уверяю тебя, куда приятнее вернуться к комплиментам тогда, когда их не ожидаешь. Так сказать, при оказии воспользоваться правом данного когда-то обещания.

– Думаешь?

– А как же!

Путы вдруг спали, одежды тоже. Не успев и глазом моргнуть, Николай ощутил плавное прикосновение бедер, охватывающих его.

– Вообще-то, я на тебя страшно зла. Но, так уж и быть, заверения в верности подождут. Решу, что делать с тобой и твоими банями, потом. Вот увидишь… Ах-х… Обязательно… Ох-хох… решу…

========== Двенадцать маленьких советников, верные союзники и марьяжи – сомнительные и нет ==========

В окрестностях Удовы снег стоял уже по колено, но большаки и дороги поменьше все изрезали полозья купеческих саней и утоптали крестьянские кони. Зато там, куда держал путь Николай, ведя под руку свою супругу, пушистое снежное манто укрывало земли лесного владыки, как укрывает плечи помазанника святого испещренная драгоценной крошкой царская мантия.

Когда Николай был мальчишкой, то верил, что эта дорога ведет в самое сердце Кощеева царства, к заколдованной принцессе, превращенной в Жар-птицу чародеем-изгнанником. И томилась принцесса в ласточкиной башне, но не ждала спасения, а сбрасывала каждый день по перышку, надеясь, что одно из них окажется прочным, как закаленная сталь горного клинка, и острым, способным во взмахе рассечь златотканую ленту, коей подвязывала принцесса роскошные волосы. Таким-то пером и поразила бы она чародея в его черное сердце.

Однако ж, на ее счастье, Николай всегда появлялся во владениях самозваного царя раньше и принцессе оказывал, так сказать, медвежью услугу.

Но вовсе не собирался он на ней жениться, говорил смышленый не по годам принц своенравному шиповнику, который принимал за бесчувственную принцессу, не подумавшую и «спасибо» сказать за свое освобождение. Кому нужны упрямые девчонки и женитьбы, и наследники престола, и одно королевство, когда можно отправиться, куда душа пожелает, разузнать про песенную магию у морского народца из чертогов и обучиться искусству ковки у прославленных гномских кузнецов.

Николай жаждал открытий, знаний, утерянных в затопленных храмах и сокрытых в толще многовекового льда. Он верил, что станет великим – изобретателем, мореплавателем, историком. Он вообще много во что верил – в русалок, в драконов, в настоящую любовь, в говорящий дверной молоток. Приятно было знать, что не все оказалось выдумкой.

– Что это тебя так развеселило? – между тем поинтересовалась Зоя, когда Николай улыбнулся, а потом снова, вспоминая любознательного мальчишку, спорящего с деревьями по поводу женитьбы.

Зоин нос уже раскраснелся от холода, и в толстой шубе, не скрывавшей выдающийся живот, она, его грациозная, его элегантная супруга, шла медленно, местами даже вразвалочку, и была оттого до невозможности очаровательной.

Николай стиснул ее ладонь в рукавичке, покоящуюся на сгибе его локтя, и повел дальше по тропинке, которую знал как свои пять пальцев.

– Вспомнил, как настырно отрицал институт брака, когда был столетия на три младше, чем этот лес, – хохотнул он. – Вот до чего доводит жизнь при дворе – уже в восемь ты готов дать обет безбрачия, лишь бы не становиться призовой лошадкой драгоценной матушки. К моему счастью, породистым жеребцом был мой покойный братец, храни Святые его нежную душонку, а не я. Я-то всего-навсего родился красавцем. Во дворце поговаривали, что тетушка Людмила, завидев меня после рождения, объявила, что корону надобно передать мне, ведь люди любят красивых монархов, а наследный принц, то бишь мой дорогой братец, страшен, как бубонная чума. Воистину, удивительная она была женщина, моя тетушка Людмила.

Зоя оглянулась на него:

– Раз уж ты заговорил про женитьбу, самое время обсудить то, что обсуждать ты упорно отказываешься.

– Нежелание обсуждать что бы то ни было в определенных обстоятельствах вовсе не означает отказ от обсуждения, – увиливал Николай. – Никак тебе это знакомо, Зоя?

– А ты на меня стрелки не переводи. И сбавь шаг, я за тобой не поспеваю. Уж будь так добр, окажи эту скромную услугу своей глубоко беременной жене, – сказала она с нарастающим раздражением.

Николай, опомнившись, притормозил, поднес к губам ее руку и в знак извинения поцеловал. И еще разок, уже для себя.

– Знаю, знаю, наш многоуважаемый Совет пожелал выдать мою сестрицу за Вадика Демидова, дать ему парочку титулов к уже имеющимся, чтобы его, так сказать, приголубить, пресечь на корню мятежные мысли, если таковые вдруг, упаси Святые, родятся в этой светлой головушке. Да только Демидову и без того страшно хорошо живется на крыгинское золото в своем сказочном поместьице, с чего бы, скажи на милость, ему мутить воду? Смутьянить, бунтовать против кормящей его матери? Нет, любовь моя, не осмелится наш маленький Ланцов на подобную дурость, и не потому, что слишком труслив, вовсе нет, а потому что знает цену милости царицы нашей Равки. Ланцовы всегда были жадными. Какая жалость – для них, разумеется, для моих любезных родственничков, – что я вырос среди них и тоже не люблю делиться. А сестра моя выйдет замуж за того, за кого пожелает, или и вовсе никого не возьмет в мужья.

– Ты высказался?

– Именно так – высказался, так что, полагаю, нет больше надобности возвращаться к этому досадному разговору.

Он, Николай, пообещал Магнусу приглядывать за сестрой вовсе не для того, чтобы пригласить ее ко двору – заиметь, как считали министры, сильный, увесистый козырь, а потом разыграть с его помощью сомнительный марьяж.

Не то чтобы Николай не осознавал необходимость, правительственную нужду в устроенном браке – как-никак, сам он, пусть в свое время и строил из себя этакого несговорчивого вредину, готов был сложить оружие и пойти под венец хоть с пуделем, одетым его дражайшей невестой, если бы этот союз помог укрепить позиции Равки, избежать войны.

Только вот Николай был мужчиной эгоистичным. Отъявленным, закоренелым эгоистом, мечтавшем о кудрях цвета зрелой шелковицы, об осиной талии, стянутой пояском, который снова и снова виделся ему меж собственных пальцев, когда он тянул за него – раз, и змеится поясок по ковру, а налитые груди, проступающие под исподним, открываются жадному, бунтарскому взору.

Сколько раз, глядя на гравюрки претенденток, не знавших ни его, ни его вожделеющей и грезящей души, Николай видел одного только своего генерала, свою безжалостную гарпию, свою грозовую ведьмочку, ужасную упрямицу, которую любил, которую желал всем своим сердцем дурака и ничего с собой не мог поделать.

Как знать, может, женись он еще тогда – на молоденькой керчийке с приданым поистине королевским, на покорной с виду, но своевольной по натуре фьерданке, – боготвори он ее и приглашай ко двору важных гостей, чтобы посмотрели, как сильна Равка, как растет наследник; случись все так, может, прямо сейчас Давид разрабатывал бы очередное хитроумное изобретение, чтобы его сын покрепче спал по ночам.

Зоя, казалось, углядела в мыслях Николая горестную перемену. Она замерла, вынуждая остановиться и его, и заглянула ему в глаза – море, по которому так тосковал он зимой, всегда было рядом, только руку протяни. Николай коснулся Зоиной щеки, и она поцеловала его ладонь – мягко, нежно.

Он мог быть эгоистом, мог быть сумасбродным мечтателем, обреченным на погибель, но разве не заслужил он того, за что сражался, о чем сочинял баллады, будучи юнцом, и что находил в радостном гомоне переполненного дома? Николай был повинен во многих грехах, но не в том, что любил и желал быть любимым, что не изменил себе и всей своей сути – рискованной, сентиментальной, проказливой, отдающей все в надежде получить хоть что-то. Осторожную улыбку, приглашение, секрет, который он пообещает сохранить и сдержит слово.

– Наше правление будет долгим, Николай, – в конце концов сказала Зоя, и в ее голосе Николай уловил тихую печаль, на миг заглянул за завесу времени и увидел тяжесть возложенного на них – на нее – бремени, о котором они не говорили. – А кто наши союзники? Кто будет ими через двадцать лет? Через пятьдесят? Нина, надеющаяся на благосклонность принца-отказника, милая Эри, любимая шуханцами до тех пор, пока живы те, кто знает ее, кто был на рынке или у храма тогда, в праздник драконьих лодок, когда она играла на хатууре. Или это был день зимнего солнцестояния? Может, в летописях найдется место для этого – для доброты, для музыки, а, может, никто и не узнает, за что так любил Шухан самую драгоценную из своих дочерей. Кому из министров, из советников и солдат мы может доверить прикрывать спину? А кому из гришей? Сегодня они верны нам, но будут ли хранить верность короне их дети?

– Мы не узнаем этого, пока не придет время, – отозвался Николай и улыбнулся – улыбка, он знал, вышла горькой, как бы он ни старался Зою подбодрить. Всегда веселый, неунывающий. – Но что бы ни ждало нас в будущем, мы с тобой встретим это вместе. Обязательно со всем справимся – и с дюжиной детей, и с дворцовым переворотом, и с маловероятным, но все еще возможным всемирным заговором, к которому наша родная держава, к сожалению или к счастью, не преминет присоединиться.

Вопрос о том, как долго Николай будет рядом, разумеется, не прозвучал – пусть он и был тем еще фигляром, даже на его дивные фокусы госпожа Смерть не купится. Может, разочек, только чтобы дать ему фору за старания и обаяние.

– Дюжина детей? – только и сказала Зоя.

– Шесть мальчиков, шесть девочек, а как подрастут, одних посадим за круглый стол на заседаниях Совета, других отправим руководить армиями, и никакого внутреннего раздрая, никаких придворных интриг, разве что, родись у нас близнецы, надобно не перепутать, кто генерал, а кто – министр торговли, а то так и до войны с Керчией недалеко…

Зоя улыбнулась, и на душе у Николая сразу потеплело. Он приобнял ее – большего не позволял их маленький карапуз в своем огромном домишке, и они двинулись дальше, за пролесок, туда, где мальчишка, желающий стать пиратом, построил свой первый корабль.

Николай хотел показать Зое остовы смехотворной конструкции, теперь, без самодельных парусов и с голыми заснеженными мачтами, напоминавшей перекинувшегося на спину жука, посетившего ведро белой краски. Николай думал, как однажды они вернутся сюда с детьми и отстроят корабль заново.

– Есть кое-что получше двенадцати детей в нашем Совете, – ухмыльнулась Зоя, продолжая его игру.

– Согласен. Даже стыдно, имея такое, без преувеличения, животворящее приспособление, прожить парочку столетий и осчастливить этот бренный мир всего дюжиной прекрасных людей.

– Если найдешь способ самостоятельно привести их в этот мир – вперед, хоть сейчас начинай. А я пока разберусь с нашим принцем.

– Почему уверена, что будет мальчик?

– Суешь свой нос в женские тайны? Не боишься, что оторвут?

Николай рассмеялся.

– Боюсь. У меня на редкость выдающийся нос. А теперь скажи, что может быть лучше целого дворца наших маленьких двойничков?

– Мы с тобой устроим обед – небольшой, в поместье тут, в Удове. Твоя сестра горы свернет, лишь бы увидеть королевича одной из первых.

– И кого еще пригласим? – поинтересовался Николай, уже предвкушая эту чудовищную авантюру.

– Стало быть, нелишним будет оказать честь самому преданному служителю короны и нашему теперешнему министру торговли.

– Никак Крыгину? – поразился Николай. – Так вот что ты удумала! Помилуй, Зоя, вместо обеда Линнея слопает его.

Зоя улыбнулась – точно так же она улыбалась, когда подыскивала ему невест, и сказала:

– Значит, знатно попируем..