Текст книги "Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Подобру-поздорову Зое бы быть Николаю благодарной, но она и без благословения народного любимца и его живой Святой жила припеваючи и потчевала себя хорошим красным вином, не купленным, а домашним, и прекрасной уткой с изюмом. Зоя жила при дворе, солдаты ее уважали. Она не собиралась вспоминать, что за этим уважением стояло. Любимица Дарклинга. От этой мысли Зоя отмахнулась, как от мухи, кружащей вокруг кружки пшеничного кваса, что король давеча оставил томиться на столе.

Зоя видела, как после полуночи, когда даже совиное уханье стихло, а солдаты унеслись во снах к тятенькам и душной печной теплоте, Николай один-одинешенек слонялся без сна по палатке командования и все тер и тер бесновато руки, пока промеж венозных черенков не проступили пятна, точно от шлепка. Рубаха на груди была не распахнута – разорвана, так что слетели крепко пришитые пуговицы.

Сквозь войлок пробивался страх, так знакомый Зое по ее собственным кошмарам, что в поздний час и ее выгнали из палатки в ночь до того темную, что казалось, будто, пройди она еще с полшага, уже никогда не найдет дорогу обратно. Вспомнилась пучина Неморя – безмолвная, густая, затягивающая заблудших отшельников и величественные галеоны. Вспомнился Новокрибирск, чай с бергамотом в покрытой голубой глазурью чашке.

Зоя устыдилась, что ненароком подглядела за королем в момент его слабости, но сильнее – того, что могла тогда заглянуть в палатку, не как генерал, но как его военный товарищ, обсудить с Николаем хоть вытканный ковер под их ногами, снова почувствовать в воздухе запах свежезаваренного кофе и неуклюжее дружеское тепло. Вот только друзьями они не были. Союзниками, пусть даже единомышленниками, но не друзьями.

– Его величество, верно, еще не появлялся? – нетерпеливо спросил Пенский, возвращая Зою обратно в палатку командования. Сюда она, памятуя о генеральской выправке и позабыв про все остальное, явилась, едва рассвет каплей малинового варенья разбавил чернильную ночь, но Николая уже и след простыл.

В сонных разговорах пробуждающего лагеря Зоя услышала, что солдат, несший вахту, заприметил кого-то у пруда да взял на мушку, пока не углядел, что был это никто иной, как король Николай. Железные, должны быть, у их царя яйца, журили они, позабыв про субординацию, раз сиганул в воду, куда не сунулась бы даже цапля. И это в середине-то марта, только-только лед сошел!

И коли разыскать короля Тамара не пожелала, отвечать и вести с Пенским дальнейшие беседы Зоя с легкой руки предоставила ей, а сама, не говоря ни слова, вышла вон из палатки, позволяя ветру приласкать ее и унести одиночество, душившее ее среди карт, с которых сверкало синевой Истиноморе и на которые Николай всякий раз глядел, как иные смотрят на свое потомство.

Вот почему она не удивилась, когда узнала, что этим утром он нашел утешение в водах пруда, укрываясь в его малоподвижных благодушных потоках. Вода исцеляла его и даровала покой и силы, ведомые одним только стихиям. На миг она призвала своего верного спутника и неразлучного друга, и он тотчас обнял ее за плечи и играючи взметнул кудри, затем покрутился, красуясь перед ней, точно девица в бальном платье, и исчез, напоследок не преминув пошалить.

На этот раз выкрал он не почтовые открытки и ленты в непослушных волосах, а пару-тройку угольных чертежей из дневника людского царя. Те закружились в воздухе, как воздушный змей в одному ему ведомом танце, но Зоя успела отловить их и в самом деле погрозила бы убегающему ветру пальцем, да только Николай уже показался из воды и теперь взирал на нее в безветрии, пойманную с поличным.

Она предусмотрительно отвернулась, когда покатые плечи солдата и грудь с порослью золотистых волос появились над водой, точно горный хребет, отбрасывающий свою могучую тень до самого берега. Даже не глядя на него, Зоя видела, что кикиморов любимец сиял задорной ухмылкой.

– Не переживай, Назяленская. Если тебе вдруг стало дурно от мысли, что ниже пояса я не одет, спешу заверить, что эту часть своей славной анатомии я являю только по взаимному согласию, – отозвался он и прошагал к тряпицам, сброшенным наземь в рощице камышей. Зазря Зоя тоже двинулась туда.

Николай, может, и был одет, но штаны вымокли и облепили бедра до того тесно, что благовоспитанная девица, какой Зоя, к сожалению или к счастью, уж точно не была, могла принять это за личное оскорбление. Мышцы под веснушчатой кожей змеились, напрягались в такт дыханию.

Святые угодники, ведь для Зои это было не в диковинку – нагой мужчина, естественная, ничуть не постыдная реакция плоти. Любовники, солдаты Второй армии, с которыми они, чтобы не скопытиться от холода, делили спальные мешки в северных лагерях, которые подглядывали за ними в банях и проигрывали в карты последние штаны.

И отчего, спрашивается, при виде Николая Зоя испытала первобытный ужас и томление такой силы, какую не ощущала с тех пор, как первой пожелала мужчину? Раздражение от осознания, что в животе томился клубок нежности и щекочущего жара, сменилось стыдом: Зоя не станет фантазировать о своем короле, ни сегодня, ни когда-либо еще. Даром что всякий раз, как она смотрела на Николая, слышала голос тети, рассказывающей малютке о героях и теплоте домашнего очага. Так безыскусно, так просто.

А Николай уже натянул на плечи рубаху, пальцы одел в перчатки, как в куклу-петрушку, размял, приловчился и присел туда, где теплый мох укутывал берег мягким покрывалом. Выражение его лица, видно, давно переменилось, сделалось задумчивым, и вдруг показалось, он и вовсе забыл, что Зоя стояла рядом.

Но тут он раз-другой похлопал по месту рядом с собой и сказал:

– Садись, Назяленская, не стесняйся. Если припомнишь, твоему королю пришлось на славу похлопать крыльями и полакомиться прелестным барашками, чтобы заиметь повод с утра до ночи щеголять в модных перчатках на зависть нашей славной заклинательнице. Клянусь, судить за то, что сжульничала, чтобы подглядеть в дорогой моему сердцу дневник, не стану.

Зоя вспомнила о чертежах, о дневнике, который на ветру шелестел червонными страницами. Негодяй налетел с новой силой, всколыхнул полы кафтана, лизнул трепыхающуюся меж смоляных волн синюю ленту, подтолкнул Зою вперед, ближе к королю. Николай все ухмылялся, словно в самом деле думал, что ей было невтерпеж узнать его тайны, подобраться поближе, прикоснуться к тому, о чем грезили глупые юнцы. Вот же самодовольный индюк!

Зоя собиралась было возразить, но Николай уже взял слово – командир на поле боя, король, взирающих на подданных с высоты дворцового балкона.

– Ничего страшного, Зоя. Можешь взглянуть.

– И вовсе я не собиралась ни на что смотреть, – фыркнула она и протянула ему чертежи, нетерпеливо дергая рукой, желая поскорее избавиться от напоминания о том, почему все вокруг его любили. Николай был гениальным. Самовлюбленным, раздражающим, но гениальным.

– Жаль. Один на редкость способный друг говорил, что из меня вышел бы недурной архитектор, не будь я обязан со всем усердием отвечать безделью младшего принца, – Николай любовно разгладил закрутившиеся углы, пальцами прошелся по изображениям диковинных конструкций так ласково, словно касался женщины. В глазах, как верткий зверек, промелькнула тоска по чему-то родному, но давно ушедшему.

Зоя знала этот взгляд. А еще вдруг показалось, Николай надеялся, что она посмотрит. Мимолетное разочарование изогнуло губы, Зоя его хорошо отличала. Она вспомнила нарисованных цыплят – незатейливых, угловатых. Девочку, мечтающую заслужить похвалу матери. Мальчика с великой душой, полного света и надежды.

Запах грубых листов остался на Зоиных ладонях – мускусный аромат горячего песка, корица, черный кофе. Море. Даже вдали от соленых морских глубин складки одежд Николая, кожа, помнящая поцелуи солнца, хранили запахи дальних плаваний и безрассудных путешествий. Казалось, Зоя могла разглядеть приставшие к шее крупицы соли. Какие глупости! Прославленный мальчишка-капитан не был в море очень, очень давно.

– Почему я? – вырвалось у нее прежде, чем Зоя осознала, как наивно, как нелепо это прозвучало. Она выпрямилась, подобралась. Гордый изгиб плеч бросал вызов. – С чего бы Пенскому, любимому генералу твоего отца, избраннику народа, становиться под командование бесчестной женщины-ведьмы, или кем там эти простофили считают гришей?

Николая вопрос, казалось, позабавил, хотя в нем не было ничего смешного. Зоя ждала.

– Быть может, тебя, Зоя, это удивит, но некоторые все же считают меня вполне сносным королем. Вот же дуралеи, согласись?

На его поддразнивание Зоя не ответила. Вместо этого повторилась, как вопросил бы тот, кем Николай пожелал ее видеть.

– Почему ты назначил меня генералом?

Самодовольная улыбка Николая так и не коснулась глаз, когда он ответил:

– Если позабыть про твои недурные способности и безупречную военную подготовку, преданность общему делу, голову рационалиста, суровый нрав и, что самое главное, то решающее обстоятельство, что ты не носишь тараканьи усишки, – Николай взглянул на нее так, что волосы на затылке поднялись дыбом. – Кто знает, может, вы кажетесь мне увлекательной задачкой, командор, а я не славлюсь тем, что оставляю задачи нерешенными…

Приглушенный плеск втянул обратно, скользнул вдоль ушной раковины знакомым звуком живого настоящего. Зоя моргнула раз-другой, пока обретали форму зеркала в резных деревянных окладах, незастеленная постель, бесценные молчаливые изыски старинной комнаты в керчийской гостинице, еще помнящей прежние уклады. Вид на цветочный рынок, колокольный перезвон гордых тюльпанов.

– Уже полдень, – сказала она, не потрудившись обратить на собеседника взгляда. Стряхнула с себя воспоминания, лениво потянулась на софе, зная, что он ловит изгибы обнаженного тела, малоприметные отметины судьбы и одного ее мужчины.

Всколыхнулись парные воды в позолоченной ванне, и скоро Зоя поймала Николая в отражении зеркала. Прекрасный и полностью ее, он двигался так, будто был сотворен из морской воды. С кошачьей грацией, властью, данной ему словами любви. Порой Зое думалось, это она любила его без памяти, так что душа наливалась нежностью и долгожданным светом даже от солнца в его кудрях, даже от незатейливого слова, брошенного в порыве спора. Конечно, Зоя никогда не позволила бы ему это узнать.

Вот и сейчас она только повела плечом и продолжила листать собрание тоскливых сочинений, когда улыбка Николая стала шепотом на ее шее. Сонный ветер дразнил язык корицей и солью, мягкий изгиб губ опьянял, как зацветшая в садах сирень.

– В таком случае по законам гостеприимства мистер Бреккер теперь обязан угостить меня гюцпотом на обед, – говорил, целуя, Николай. Его пальцы потянулись к собранию и, прежде чем Зоя успела ему помешать, скользнули под страницы, выудили знакомые чертежи, годы спустя обросшие глупыми мелочами новых, совместных планов. Полукруглая веранда со стеклянным куполом. Камины с изразцами в виде морских коньков. Дача в Удове, обещание будущего для них двоих.

– Можешь взглянуть, – повторила она его фразу, сказанную, казалось, давным-давно. Тоном снисходительной властности, так, словно эти чертежи принадлежали ей, а не ему.

Зоя стянула их сразу, как только представилась возможность. Мускус, корица, черный кофе, какой можно было отыскать только за границей. Семейное гнездо, которое Николай планировал уже тогда, когда не знал, с кем его совьет. Зоя знала, что была счастливицей, но оберегала это счастье так, как умела, а Николаю и того было достаточно.

Она разгладила губами мягкие морщины улыбки на его коже. Вспомнила тоску во взгляде, страх одиночества, страх потеряться во тьме. Она знала: Николай тоже это помнил, такое не забывается. Как ладони матери. Как вынутый из снега нож, по черенок весь красный в крови.

– О чем ты беспокоишься, мое ненасытное до дум создание? – спросил Николай с искренней теплотой. Голос окутал верой, упоением от дня, который они встретили, занимаясь любовью, прокладывая начало жизни, незнакомой им прежде. Вот о чем говорила Алина, устраиваясь в объятиях мужа. Вот что видели они в одаренном мальчике с медными локонами матери, непослушными, как у его отца.

– О том, что твой безрассудный оптимизм на редкость заразен, – проворчала Зоя. – О марципановом печенье. О настойке крысеныша Бреккера. О том, как я люблю тебя, балбеса.

– Так уж и быть, о последнем можешь поразмыслить еще минутку, – отозвался Николай и поднялся на ноги, ведомый мальчишеским задором, оставив Зою любоваться ямочками на его пояснице и тем, о чем не принято говорить вслух.

========== Зоя, Николай. Записи на волнах: те, кто сбежали ==========

Стояла последняя мартовская неделя, но здесь, в островных кущах лазурных берегов, где волны оставляли записки на песке, а густая морская синева рассеивалась в брызгах бирюзы и лунного нефрита, зной кудрявил волосы и собирался на шее и между грудей солью, что осталась от пота.

Сидя на бамбуковом насесте крошечной хижины, Зоя наблюдала за прячущимся в дюнах черепашьим гнездом, из которого, по оценке Николая, со дня на день должны были появиться детеныши.

Она не призналась ему, но с тех пор, как они обнаружили островное сокровище, что было дороже всех диковинных драгоценностей и сгинувшего в пучине купеческого золота, Зоя поглядывала на гнездо, ожидая того, что в мыслях упорно желало назваться чудом. Даром что Зоя не была сентиментальной, пусть даже на самом деле доказывала это лишь сама себе.

Она отвернулась, взглянула на ладную шхуну на горизонте, сверкающую мачтами и расшитыми флагами – красный пес и дракон, подкрашивающие шафрановое зарево рыжим и полуночно-синим. К закату волны вспенились, поднялись вверх будто бы шапками закипающего молока, так что в них Зоя не сразу разглядела Николая – он показался точно там, где глубина виделась немыслимой для человека, и снова погрузился в синие воды, взрезая их гибким акульим телом.

Зоя могла бы испугаться, что волны поглотят его, как лодчонку или выскользнувшую из рук серебряную монету, но мужчина, что на суше командовал армиями и восседал на троне, как истинный владыка, среди морских вод был своим, был рекой соли и золота и пробудившимся водяным левиафаном.

Свадебное путешествие, две недели из которого они держались за канаты в море, сотрясаемом эхом глубин и ветров в сорок узлов, привело их туда, куда держал путь сам капитан, на протяжении всего пути не выпускавший из рук компаса и рассохшейся от соли карты с отметками неведомых Зое земель.

Два Брата, Лунная Гавань, Пиратские острова – что-то отыскалось в университетских книгах в тот год, когда ничто еще так не усиливало жажды знаний, как лекции профессора прикладной археологии; что-то обнаружилось командой «Волка волн» во время побегов от служителей закона.

Об этом рассказывал ей Николай, когда они, новоиспеченные муж и жена, Николай и Зоя, а не королева и принц-консорт, лениво покачивались в гамаке в капитанской каюте, и, пусть от лежания в тесноте затекали и шея, и ноги, Зоя не смела его прерывать: так ей нравилось слушать о том, чего она не знала, о спирально завитых раковинах и детенышах осьминогов, почти прозрачных, если не считать нескольких красочных пятен. Хотя и в этом Зоя бы ему не призналась.

Вообще-то, после спора, который разразился еще во дворце, Николай ожидал от нее брюзжания, оскорблений и проклятий – Зоя это знала, а потому не давала ему расслабляться и хотя бы разок в день высказывала недовольство по поводу жареных крабов, вони рыболовных сетей и забившегося в батистовое нижнее белье песка (от последнего Николай рассудил избавиться – и речь тут, стало быть, вовсе не о песке).

Хотя, сказать по правде, еще там, в море, на рассвете вглядываясь в туманные дали и слизывая с губ соль, Зоя осознала, что к синим глубинам она тяготела так же, как к земле, к пробивающимся молодым побегам ирисов и луговых трав.

Море дарило ей покой, напоминало о величественной власти стихий и вместе с тем об их невероятной миролюбивости. Там, на носу корабля, соленые брызги щекотали ее позолоченную кожу, пока приятное ощущение морской прохлады не сменилось лаской губ, горячих, мягких и жадных. Таких знакомых.

Она потянулась, даже не пытаясь прикрыть рубахой бедра. Это было ни к чему в месте, которое они делили с черепахами, в этой бездне созидания. Опасность нередко принимала формы сокрушительной красоты, но отчего-то Зоя знала, что в бамбуковой хижине, сошедшей с незатейливых рисунков маленького принца, возведенной корсаром-юнцом, страстным до приключений и загадок, страшиться было нечего.

Черепашью лагуну Николай называл вторым домом, а еще легкими моряка, тогда как его сердце билось за толщей кормы, в унисон кряхтящим снастям и вольным перешептываниям парусов.

«Теперь, – шептал он, водя губами по ее плечу. – Сердце корсара и мореплавателя, благородного вельможи, верного рыцаря и превосходного певца бьется точно за ниткой жемчуга, обернутой вокруг твоей красивой шеи и прячущейся в углублении между двумя изящными…».

Зоя все еще удивлялась, что они могли вот так сбежать. Оказаться на краю света, где воды преодолевают великие расстояния, где ласковые потоки лижут пятки, а мимо проплывают черепахи с мерцающими серебристыми брюшками.

Морской бриз вгонял в ленивую дрему. Зоя прикрыла глаза, отдаваясь соленому ветру и шелесту покачивающихся пальм, вздымающих и опускающих свои листья, как дремлющие великаны.

Позднее ей виделось, как Николай покинул воды моря, воинственный король и морской полубог с каменного барельефа. Капли воды липли к его стройному жилистому телу, как сок спелых фруктов. Двигаясь по песку, он не отводил от нее своего мягкого взгляда.

– Гляжу, моей дражайшей супруге жуть как не терпится возвратиться на большую землю, – поддразнил Николай.

– Не выдумывай. Я все еще страшно зла, что приходится весь день глядеть, как ты воображаешь себя полуводным млекопитающим. Так и заскучать недолго, – отозвалась Зоя, двигаясь лениво, как кошка.

– Раз уж об этом зашла речь, и ты не растаешь, если присоединишься.

– Вот уж спасибо! Не желаю, чтобы руку мне оттяпала акула.

– А ты ее прогони. Или, может, не желаешь? – подловил Николай и обнял ее, не скрывая намерений. Как повелось, Зоя сперва недовольно заворчала, попыталась отстраниться – так, для пущей убедительности. Николай, однако, не поверил ни единому слову.

Зоя взмахнула ресницами, вздохнула нехотя, будто бы только сейчас решила уступить. Прильнула к нему, выгнулась, позволив Николаю снять с нее рубаху.

– Заглянем в воду? На минуточку, а? Честное слово, ни больше ни меньше. Минута – да разве это время? Так что, да, говоришь?

– Ни за что. Николай… Я же сказала: нет, никакой воды, не думай даже. Хватит. Перестань, дурак! Не делай так… Это не сработает, нетушки. Николай! Ладно. Хорошо. Черт бы тебя побрал!

Когда он подхватил ее на руки, ступая к морю, улыбаясь одной из своих отвратительно безотказных улыбочек, коснулся губами груди, Зоя сыпала обещанными проклятиями. Но не возражала.

========== Николай, Зоя. Записи на волнах: Черепашья лагуна ==========

Зоины волосы пахли луговыми травами. Лишь тень того, что Николай ощущал, зарываясь носом в черное торнадо блестящих локонов там, во дворце, в опустевшем зале военного совета, но все равно запах был сладкий, будоражащий и умиротворяющий, навевающий на мысль о замысловатом, в меру просторном доме с гостиной для встреч дружеского литературного общества и потускневшими зеркалами из ракушек.

Не выпуская Зою из объятий, Николай расколол раковину жемчужницы. Выудил оттуда симпатичную голубоватую бусину, с минуту поиграл ей в лунном свете и легко, будто сам был ювелир или ловец жемчуга, нанизал на бамбуковую нить, богатую крошечными ракушками с самого морского дна и другими нарядными жемчужинами, одна прелестей другой.

Зоя подглядывала за ним одним глазком, будто бы нехотя, но Николай знал, что зрелище ее завораживало. А здесь и правда было, чему подивиться: драгоценным красотам обточенных приливами раковин и изогнутых, как позвонки дракона, розовых кораллов. Жемчужинам такой глубокой, чистой голубизны, каких по обе стороны экватора не сыщешь больше нигде.

И коли об этом заговорили, он, капитан, и сам был не дурнее морской раковины. А проиграть в этом благолепном деле не стыдился разве что своей прелестнице-супруге, какую воспевал, как всякий муж, по его исключительно скромному мнению, должен воспевать свою жену.

– Скажи-ка мне вот что: и не утомительно тебе свое превосходительство целыми днями нахваливать? – поглумилась Зоя, а прелестный пальчик тем временем все продолжал кружить по его колену, как по бальной зале.

Николай, не бросая своего занятия, чуть наклонился и зашептал, вторя сочиненной на языке ароматов цветочной песни, не смолкающей в смоляном чертоге-наутилусе:

– Беспритязательность нам не к лицу, Зоя. Неяркость, ограниченность. Отец отыскал меня в жемчужнице, мать звала своим сокровищем. А ты, Зоя, пришла в этот мир с великой бурей, королева штормов, погибель королей и отрада всех морей, – нашептывал Николай, вплетая жемчужную нить Зое в волосы, укладывая ее по подобию алмазного венца, диковинной диадемы властительницы затерянных Черепашьих островов.

Зоя извернулась в его объятиях, глянула из-под бури спутанных черных кудрей.

– Святые угодники, чтоб меня! Я знала, что ты безнадежный романтик. Да, боги, это каждый дурак знает. Но не до такой же степени! Так нельзя, Николай. Это тебя погубит.

Николай и бровью не повел. Странствующие мореплаватели и революционеры все были романтики.

– А ты, Назяленская, не сводишь глаз с черепашьего гнезда. Кстати, таинство рождения так таинством и осталось. Наши подопечные уже как с четверть часа борются за место под луной.

Зоя отпрянула. Ответ, видимо, нашелся в его глазах.

– Ты знал и не сказал мне? – рассердилась она.

– Вовсе нет. Я не знал, всего лишь предположил. И оказался прав. Вот же они, шевелят ластами навстречу большому плаванию.

Зоя вскочила на ноги, быстрая, как мысль. Полупрозрачная рубашка, которую она обычно носила под кафтаном, в свете налитой соком плодородия луны казалась второй кожей, повторяла все движения тела. Кудри обняли плечи, как воды гавани обнимают вернувшиеся домой корабли.

– Их было пятьдесят, – отчеканила Зоя холодным тоном, но голос все равно дрогнул. Николай шагнул ближе, так что их плечи соприкоснулись.

– А теперь меньше на пять? На шесть?

– На шесть.

– Вижу. Ну, чего стоим, давай искать наших проказников.

– Под ноги гляди! – наказала вслед Зоя.

Николай обходил берег справа от гнезда, Зоя – слева. Светало, горизонт чуть тронуло теплое васильковое свечение приближающегося рассвета, и теперь уже ясно было видно, как неуклюже ковыляли к вспененной границе прилива черепашата, как пробуждались, пересыпались, точно монеты, пески под клешнями гигантских крабов. Повсюду притаились хищники, выжидали, кружили в голубеющей высоте, да только ластолапым сорванцам потревожиться не успелось даже ради разнообразия.

Воистину, не было зрелища более удивительного, чем Зоя Назяленская, защищающая черепашат, которым от роду не было и часа, от максим пищевой цепи. Порывом ветра она смела с черепашьего пути прыткого краба, который был точно Крыгин с его рыжей головой. Признаться, Николай даже пожалел беднягу и мысленно пожал тому клешню – против природы не попрешь, но спорить с госпожой Назяленской было бесполезно. Николай не спорил.

Немногим позже он, как велела его дражайшая супруга, нетерпеливо, но ласково подтолкнул к искрящейся волне последнего малыша. Морские воды спрятали его в объятиях из нежной пены, приласкали, точно родная мать.

Николай огляделся: тут и там еще поблескивал в воде светящийся планктон, прилив был неторопливый, похожий на дыхание земли. Бледнела полуночная синева в морских затонах, показались актинии, шевелящиеся в воде, как цветы на ветру, и мерцающие желеподобные медузы. На рассвете море было другим, по-другому дышалось, по-иному виделось.

Ласковые токи толкались под пальцы и пятки, увлекали в подводное царство. Николай протянул руку, их с Зоей пальцы встретились. Теперь она шагнула к нему, полная грации, мягкая и плавная, как набегающая волна. Николай прижал ее к себе и поцеловал. Жемчужная нить чуть накренилась, коснулась лба, сильнее прежнего сделав Зою похожей на богиню.

– Ну какова врушка! Все это время тайком удирала к черепашьему гнезду, а матросам говорила, что морское живье хорошо только в заливном на серебряном блюде.

– И мало ли, что я говорила, – отмахнулась Зоя, но, вытягивая голову, вглядывалась в море, где раз да и мелькал узорчатый панцирь черепашьего дитя. Штормовую синеву глаз красил искренний блеск, как свет маяка в безлунную ночь, зовущий моряка домой.

Николай смотрел на нее, а она, как водилось, сразу почувствовала его взгляд.

– Ну. Говори. Что бы ни собирался сказать, говори.

– Разве что то, что ты, Зоя, станешь отличной матерью.

На миг пролегла меж темных бровей дивная, по-человечески живая морщинка, но тут же исчезла. Если Зоя и удивилась его словам, то виду не подала. Вместо этого присела и зачерпнула ладонями морскую воду, поймала непоседу, который все никак не хотел уплывать, нежно коснулась ласточек и снова отпустила.

Зоя думала о чем-то своем. Николай и не ждал, что она ответит, но тем утром кое-что попросил у прибывающего моря, не ведая о том, что они уже обладали этим. Даже не догадываясь.

========== Бани и женщины ==========

Бани ее королевского величества были скрыты от глаз всех, кто именовал себя мужчинами и тех, кто мужчиной родился, но являлся им не больше, чем пират является благородным вельможей.

Это было царство женщин, раскинувшееся в садах Верхнего города, в руинах прежней монархии, среди петляющих каналов и буйно разросшихся дикарок-роз, что заплетались вокруг давным-давно треснувших фонтанов. Корни разрывали мрамор, терракота и мозаики искрились свежими красками, а нагие девицы плескались в бассейнах, и нежные девичьи грудки подпрыгивали в такт.

Знатные дамы возлежали на искрящихся драгоценными каменьями плитах в сокрытых зарослями нишах, где на стенах в ажурных мазках творцов оживали сюжеты полузабытых гришийских легенд. Босые ступни опускались в журчащие воды каналов, то тут, то там соскальзывали с изящных ножек браслеты и нитки заморских жемчугов – подарки мужей и любовников, про которых не вспоминали, стоило только ступить под своды тайной арки, утонувшей во влажном тумане источников, напиться вина из мандрагоры и пошептаться о том, от чего в ином месте краснеют даже кончики ушей.

Порой сама королева выходила к дамам из невидимого глазу павильона, окуренного благовониями, из недр своей сладостной обители, притаившейся меж поросших мхом колонн и каскадом спадающих со стен вод каналов.

Не облаченная в синие паучьи шелка, не увенчанная драконьей короной, а обнаженная, как лесная нимфа, разве что только жемчужная нить обхватывает талию. Та самая, говорят, из голубых жемчужин, говорят, привезенная с затерянных Черепашьих островов, какие сумел отыскать только один моряк.

С рассыпавшимися черными локонами, крутыми, точно змеи, с совершенными грудками, босая, гордая и величественная. С одной стороны посмотришь – воистину королева, профиль такой, что только на монетах чекань. С другой – воительница, ловкая, гибкая, смертоносная, как стрела. Но всяко женщина, грациозная, хитрая, честолюбивая.

Говаривали, на ее туалетном столике было столько баночек и скляночек, сколько не нашлось бы у травника и друида. Что волосы расчесывала она только коралловым гребнем, небось зачарованным, заговоренным, укладывающим локоны в чарующий беспорядок, в черную бурю. И что втирала в кожу масла редких кореньев, всамделишных реликтов, кощунственно изничтоженных, но не обрекших этим королеву на гнев святых, потому что, говаривали, сама природа насылала ей свои дары.

Порой приглашала королева дам к себе, в горячие бассейны и баню в ее исключительном пользовании, пышущие жаром и сладкими ароматами редчайших масел и соляных камней с дальних островов. Но только тех дам, кто был удостоен ее доверия, кто за спиной не поминал чародейкой и ведьмой, узурпаторшей, простолюдинкой и чернью. Кто был честен и предан, кто не лизоблюдничал и не лобызался, ведь не было для королевы ничего пакостней, чем лицемерие и криводушие.

Что до удостоенных внимания, не раз видывали в королевских банных ложах шуханскую делегацию, и тогда несколько часов кряду слышалось оттуда волшебное звучание двенадцатиструнной хатууры, от которого даже самая завистливая дама украдкой смахнула бы честную слезу.

Появлялась будущая королева Фьерды, невеста принца Расмуса, с которой, говаривали, королева Равки, еще будучи генералом, водила дружбу, не ведомая предрассудками, укоренившимися в писаниях и нравах двух народов.

Приглашались все пять сестриц господина Крыгина, которые только с виду были этакие мещанки во дворянстве, сороки-балаболки, а на деле все до одной разбирались в политике и, как наказывали, за беседами о бриллиантовых сережках и натиранием спинок делились с королевой информацией исключительно конфиденциальной, какую иной раз не давалось схватить за хвост даже равкианской разведке.

Бывала в окутанных тайной царских купальнях и владелица керамзинского приюта, ни больше ни меньше деревенская девица, говорили, ходит в платке аки затворница какая иль послушница, а не благородная госпожа, не милостивая государыня, благодетельница, держащая приют для сироток. Говорили, но не видели, как осияло нагие плечи и чело невидимое солнце, как золотились воды бассейнов, едва касалась их женская кисть, испачканная масляными красками.

Не видели и другую гостью, плавную и гибкую, как рысь, с рысьими глазами и тугой косой, касающейся ягодиц. Явилась из тени и в тень ушла, в альковы из лиан, в кущи дикого винограда, унося с собой гордый взор морской дикарки и сообщение королю не по названию, но по непреложной сути, хромому вельможе на остров Керчию.

Не забыли и про Женю Костюк, великую портниху, что являлась в бани под руку с королевой, как ее сердечная подружка. Не стесняющаяся шрамов на нагом теле, что цвет фарфора изукрасили изысканностью белесых трещин. С излишком не высокомерничающая, хотя повысокомерничать чем было.

Иной раз она несла на бедре мальчика, бледнолицего, как статуя ангелка, такого же красивого, как мать. С королевой они были точно две святые девы из церковного писания, две богини из мифа, приголубившие херувимчика. Стражницы, мученицы.

Захаживали и другие дамы, приносили великие тайны и формулы духов, пили, ели, раскрывали заговоры, наблюдали удивительные сдвиги в налоговой политике и решали судьбы мира. Одним слово, бани ее величества были легендой, притчей во языцех, хотя находились и те, кто обвинял посещавших бани дам в мужененавистничестве, в бабьем вранье, в не знающем границ тщеславии и даже в любодействии.