Текст книги "Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Николай, Зоя. Пропущенная сцена ==========

Комментарий к Николай, Зоя. Пропущенная сцена

Пропущенная сцена к 48 главе ПВ – скажем, через недельку после собрания в Ос-Керво. Потому что мысль о том, что «Зоя была рядом с Николаем каждую ночь», проела-таки мне моск.)))

Зоя вышагивала по толстому пыльному ковру в гостиной Малого дворца, как сердитый солдат в палатке королевского командования, готовый, чуть что, тут же взяться за ружье и броситься в бой наперекор всякому приказу. Она была хмурой и озлобленной – ничего от той женщины, которая нерешительно смотрела на него под витражным куполом ратуши, страшась пересказать ему балладу своего мятежного сердца.

Николай перехватил ее руку и притянул к себе.

– Дыру протрешь, Назяленская. Лучше присядь, выпей чаю.

– Алина сказала, мы не найдем его, пока он сам этого не захочет, – мрачно отозвалась она, но опустилась в кресло и взяла в руки чашку. Николай предложил ей фарфоровую вазочку с айвовым вареньем из его лучших запасов, но Зоя покачала головой.

– На ужине с Шенком ты едва притронулась к заливному, а за завтраком оставила всех друзей сельдевых скучать на перине из свеклы. Это на тебя не похоже.

– Общество Шенка располагает только к выпивке, да той, которой не найдется и в погребах Крыгина, – фыркнула Зоя.

– Ну-ну, не недооценивай вкус Крыгина к первосортному горючему и его недурное умение торговаться, – Николай устроил чашку на колене, размешивая в ней сахар. Три ложки, как он любил.

Он вдруг подумал, не от отца ли унаследовал тягу к сладкому, к засахаренным ягодам и тортам-безе, за какую всегда высмеивал его брат? Николай отмахнулся от этой мысли.

– Следопыты и солнечные солдаты обыскивают каждую деревню и каждый скитальческий оплот от Ос-Керво до Вечного Мороза. В его экстравагантном наряде Дарклингу будет трудно затеряться в толпе, разве что только в карнавальной.

Пил ли Магнус Опьер чай? Или, может, он предпочитал горький кофе или кумыс, каким дворяне угощали послов в Западной Равке, или фьерданское сусло? Николай никогда не пробовал сладковатую брагу, какую гнали в Кетжеруте, или поставленные в молочной фляге зерновые гжельские отвары. Согласится ли Опьер, если Николай предложит тому с ним позавтракать? Теперь, когда правда о его происхождении дошла до самых дальних деревень Равки, причин скрывать их родство больше не было.

Он оглянулся на Зою. Погруженная в свои мысли, она смотрела на булавочный месяц, приколотый к небесному наряду, как очаровательная дольчатая брошь из шкатулки какой-нибудь благородной княгини. Николай задержал взгляд на линии Зоиных нахмуренных бровей, на ее губах, подцвеченных шафраном по наказу Жени перед дипломатическим обедом.

Несколько часов они обсуждали торговую политику и расширение промышленных путей между Равкой и Керчией – это был гадкий, но необходимый круг лизоблюдства, – но Николай мог думать только о том, как эти захмелевшие индюки в модных жилетах смотрят на Зою.

– Уже поздно, – вдруг сказала она, и Николай заметил, что теперь она ворочала в руках карманные часы, что он ей подарил. Он смастерил их сам – дракон, айва и морское ушко. Лис казался неинтересным, слишком простым для такой вещицы.

Николай не мог прочитать выражение Зоиного лица, но ему не хотелось разрушать то, что сложилось между ними, эту новую близость, хрупкую, как часовые механизмы, крошечные винтики и шестеренки, которые заставляли серебряные стрелки идти только вперед, поэтому Николай отставил чашку обратно на поднос и поднялся.

– Знаю, знаю, это кажется невыполнимым, но постарайся часок-другой вздремнуть. Завтра с утра нам предстоит заняться скучнейшей и до сумасшествия удручающей сельскохозяйственной реформой и по меньшей мере трижды выслушать кабинет министров. Кстати, Крыгин собирался устроить протокольный обед на своей даче. Но не вешай нос, Зоя: когда тебя коронуют, сможешь перепоручить все это Ульяшину, – Николай на мгновение задержался рукой на ее щеке и, пока не передумал, поцеловал ее, не уверенный в том, что она не оттолкнет его и не выставит за порог, как провинившегося мужа.

После собрания в Ос-Керво они лишь раз оставались наедине, но Зоя не спешила говорить, а Николай не смел принуждать ее. Они сидели, касаясь друг друга локтями, над корреспонденцией и то и дело передавали друг другу вазочку с клюквой в шоколаде. Они были живы и вместе строили новое будущее – разве не этого он хотел?

Но когда в эту минуту Зоя подалась ему навстречу, Николай осознал, как сильно все эти недели желал, чтобы она была рядом, чтобы он мог держать ее в своих объятиях и целовать волны ее волос.

– Доброй ночи, ваше величество, – поддразнил он, когда они отстранились друг от друга. Губы у Зои Назяленской были мягкие, нежные.

– Не называй меня так, – нахмурилась она.

– Что насчет «моей королевы»? Или тебе больше по нраву «моя царица»? Если хочешь знать, мне по душе оба варианта, но этот новый правящий класс – право, одни надутые глупцы – не преминул бы сказать, что второй донельзя старомодный. А что скажешь ты?

– Останься, – попросила она и подняла на него глаза. Бушующее море, блеск белых гребешков за секунду до того, как они накроют с головой и утянут в соленую пучину, как рыбацкую лодчонку.

Николай не мог позволить себе неверно истолковать ее просьбу. Он желал Зою так долго и не хотел потерять ее из-за собственной самонадеянности.

– Скажи мне, чего ты хочешь, Зоя, – мягко произнес он, поглаживая ее щеку. Чтобы он развлек ее любовными стихотворениями или историями о своей корсарской юности? Чтобы жонглировал незатейливыми глупостями, как дивными яблочками? Чтобы обнимал ее и нашептывал ей только то, что она хотела услышать? Николай не знал и не собирался потакать куролесящему сердцу, которое дурило его, как желторотого дурака.

– Я хочу тебя, – ответила она раздраженно, но Николай подметил, как от этих слов стыдливый девичий румянец раскрасил ее щеки.

Зоя Назяленская, женщина, имевшая полчище любовников и тайных воздыхателей, которую задабривали диковинными драгоценностями и предложениями, не предназначенными для скорых отказов, в эту минуту краснела перед ним. К своему ужасу, Николай не смог удержаться от улыбки.

– Разве я сказала что-то смешное? – Зоя казалась оскорбленной, но не отступила. Теперь она с вызовом смотрела прямо ему в глаза – взгляд настоящей воительницы. Возможно, разгневанной женщины. Но, безо всяких сомнений, взгляд тот самый, что заставлял робеть даже самого прославленного авантюриста.

– Вовсе нет. Ты похожа на взволнованную невесту перед свадьбой.

– Я похожа на женщину, которая сейчас выставит тебя за дверь.

– Конечно же, в этом нет необходимости, – лукаво улыбнулся Николай и, поменявшись с ней местами, уселся в кресло, так что Зоя теперь стояла точно между его разведенных ног. – Скажи-ка мне вот что. Ведь ты не ждешь сегодня гостей?

– А ты что же, хочешь, чтобы кто-то составил нам компанию?

Николай хохотнул и притянул ее к себе за поясницу:

– Признаю, я испытываю на редкость удивительную тягу ко всему экзотическому, но в этом вопросе, боюсь, я не очень изобретателен, – он не думая потянулся к крохотным пуговицам на ее кафтане, украшенным двуглавым орлом.

На мгновение отлитая из серебра вольная птица вернула ему тоску по его царскому мундиру, золотому, как церковные купола, и голубому, как подковообразные лагуны на коралловых островах. Он не оплакивал корону, но скучал по тому, чего и сам не мог себе объяснить – возможности вести за собой народ, удобного случая, чтобы последнее слово оставить за собой.

Зоя остановила его руки. Это был необдуманный порыв, секундное замешательство, но теперь Николай не был уверен, что имеет право продолжать.

– Ты сомневаешься, – вдруг заметил он, стараясь скрыть в голосе досаду. Будто он был обиженным ребенком, не получившим пони в день своих именин, ну какова нелепица! И все равно Николай понимал, что ее раздумия задели его, словно укол шипа от своенравной дикарки-розы.

– Я никогда не позволила бы начаться тому, в чем сомневаюсь, – отрезала Зоя. – Я доверила тебе свое сердце.

– А я доверил тебе свое.

Николай держал Зою за руку, ее ладонь пряталась в его, как жемчужина в гигантской раковине, но на него она не смотрела. Какое-то время ему казалось, что она не ответит, что все это закончится, точно в плохом романе, и каждый пойдет своей дорогой, а годы спустя он обнаружит, что тоскует по ее язвительности и их красивым детям, которых у них никогда не было.

Но затем Зоя обернулась и выдохнула, ее вздох был полон раздражения.

– Святые! Я так долго думала об этом, что не могу поверить, что мы в самом деле собираемся… – она замолчала.

– Заняться любовью? Перспектива, бесспорно, головокружительная, но мне известно, что женщины и мужчины порой учиняют всякие безобразия, когда они влюблены и находятся в опасной близости от того, что люди величают спальней. Отчего бы тогда и нам с тобой, Зоя, не покуролесить?

Она смотрела на него так, словно собиралась насадить на молнию и наблюдать, как за мартышкой на канате. Святые угодники, да он же нервничал, а потому чесал языком и молол несусветную чушь! Спрашивается, и чего он боялся? Что не доставит ей удовольствия? Что не окажется достаточно хорош для нее?

Прелестные девицы на всех берегах вспоминали его в сладостном томлении, писали любовные письма тому, кого не существовало, и отправляли их в места, которых никогда не было. Николай – Штурмхонд – был легендой не на одном только моряцком поприще. Так почему сейчас он вел себя, как незрелый мальчишка? Раздумывать не пришлось: потому что с Зоей Назяленской все было по-другому.

– Скажи, Зоя, ты доверяешь мне?

– Ведь ты прекрасно знаешь ответ, так зачем спрашивать?

– Вот и славно, – кивнул Николай, затем снял сапоги, взял Зоины руки в свои и поцеловал их, прежде чем снова опустить. Древнее золото куполообразных потолков серповидными отсветами встречало розовеющие щеки, кисточки густых ресниц, точно опущенных однажды в баночку чернил каракатицы. Если это хмельная дрема, подумал Николай, пусть прекрасная королева погрезится ему еще немного.

Он разобрался с хитровымудренными пуговицами на Зоином кафтане быстрее, чем Толя слопал бы запеченного лебедя или продекламировал тот прелестный шуханский стих про праздник в хижине среди цветущих персиковых деревьев – справедливости ради, Николай как-то раз даже отсчитывал время.

Он взглянул на Зою, она тоже смотрела на него – свободолюбивое море бесновалось, но укутывало любимца волн морской пеной почти что с нежностью. Николай не освободил Зою от ее обуженных одежд, пахнущих чем-то полевым, как от мятных зарослей на гористых лугах – он прибережет этот момент на потом, для ленивых ласк на делимом ими ложе.

Вместо этого он отыскал пятнышко нежной кожи на ее животе и поцеловал его, покусывая с преувеличенной, мучительной неспешностью, пока его рука скользила вверх от ее колена к бедру. Зоя ахнула, пропуская пальцы сквозь его взлохмаченные кудри.

Вскоре Николай уже целовал ее губы, и поцелуй был так же совершенен, как Зоино изумительное лицо, черносмородиновые оборки из крохотных барашков-завитков на ее лбу и у висков.

Окна, ведущие на север, вдыхали зимнюю тень, делали выложенную сапфировым бархатом гостиную похожей на комнаты неприступной снежной царицы из сказки.

– Я говорил, что ты самая роскошная женщина, с которой мне когда-либо случалось водить дружбу?

– Нет, но если ты повторишь это, я подумаю насчет того, чтобы позволить тебе вздремнуть на моих бесподобных простынях – между прочим, из нежнейшего паучьего шелка, очень дорогих, – Зоин взгляд был подобен щекотке. Николай рассмеялся, и она прижалась к нему, а он поцеловал ее.

И еще раз, и еще.

========== Зоя, принц-консорт, Триумвират и Ко и немного дурной поэзии ==========

К завтраку они с Николаем явились последними, и хотя не в Зоином положении было просить за это прощения, она все равно укорила себя за подобную несобранность.

Она была генералом и не могла позволить себе лодырничество и распущенность. «Нет, – напомнила она себе. – Она была королевой и заслужила лишний час провести в постели, прежде чем чаевничать с гришийским Триумвиратом и уповать на то, что за ночь эту несносную страну не постигла диковинная болезнь, окончательное и бесповоротное разорение или, того хуже, нашествие новых Святых». Впрочем, чему тут удивляться? Равка есть Равка.

– Вы опоздали, – цокнула языком Женя и продолжила угощаться сливочной помадкой. Из всех присутствующих только она чувствовала себя в Большом дворце как дома и добродушно командовала прислугой, приказывая доставить к трапезе то корреспонденцию, то выращенные в теплицах гришей ягоды, то целиком труппу духового оркестра.

– Пришли к шапочному разбору, – поправил ее Николай и отодвинул для Зои стул. Она поблагодарила его и села, он по обыкновению умостился рядом. – А вы что же это, уже гоняете чаи без нас? Предатели! Ну икру-то хоть оставили?

– Икрой пришлось увлечь Толю, – отозвалась Женя. – К нашей удаче, его страсть к превосходной пище может компенсировать вкус к дурной поэзии.

Тамара на другом конце стола одобрительно хмыкнула, и даже Леони, сама святая простота, беззлобно хихикнула – так, должно быть, смеялись добрые лесные духи, живущие на сказочных полянах и между припрятанными подальше от медведя баночками с медом.

Толя пожал плечами, ничуть не обидевшись.

– Это песнь о девушке, выращивающей гусениц шелкопряда. Хотите, я и вам прочту?

– Отчего же не споешь? – полюбопытствовал Николай.

– В отличие от принцессы Эри и ее стражницы, Толя не слишком преуспел в игре на хатууре.

– Полно тебе, – упрекнула жену Надя. – Он ведь твой брат.

– Вот потому я и желаю, чтобы он поскорее нашел себе девицу, у которой песня о шелковичных червях будет вызывать сердечный трепет, а не несварение желудка.

О переписке Толи и с принцессой, и с Майю Зоя знала. И если с первой близнецы Батар обменивались дипломатическими письмами, с зашифрованными в стихотворных четверостишиях сведениями о деле кергудов и не предназначенными для чужих глаз сторонами Равкиано-Шуханского договора, то в том, что с угрюмой стражницей переписку Толя вел частную, сомневаться не приходилось. Поговаривали, что сама принцесса Эри выказывает свое благословение, и хотя слухи, распространявшиеся, как чума, Зоя терпеть не могла, в этот раз не удержалась и спросила:

– Почему не пригласишь ее на свидание?

– Принцессу или стражницу? – подала голос Женя.

– Разумеется, стражницу.

– Женщины! Всегда стремятся загнать тебя под венец, – подивился Николай.

– Уж кто бы говорил, – буркнула Зоя.

– Разве не ты, Назяленская, на аркане тащила меня в объятия другой?

– Ну, во-первых, не на аркане. А, во-вторых, ты был хуже вредного крестьянского мальчишки, которого обрядили в парадную рубашку.

Николай взял Зою за руку и поцеловал:

– Хорошо, что я упрямый.

Ладонь Назяленская не одернула, но от того, как легко Николай демонстрировал перед всеми их близость, Зое разом сделалось неудобно. Правда, казалось, их милования никого не оконфузили: Тамара уже наседала на Толю, требуя, чтобы тот первым гонцом послал Майю сочиненный им сонет, Адрик препарировал сваренное вкрутую яйцо, скуксившись и нервно оглядываясь, точно призраки прошлых правителей могли устроить ему выволочку за то, что посмел наслаждаться горячим вином и гоголь-моголем за королевским столом.

И только Женя, встретившись с Зоей взглядом, заговорщицки подмигнула. Намедни в Жене углядел дракон перемену, и Зоя с ним согласилась. Казалось, в скорбной сиротливой земле вдруг проклюнулся молодой побег, еще одна жизнь, которую даровала им весна.

Воспоминания все так же кричали о прошлом: Зоя находила их в ирисовом соцветии, пурпурном, как кафтаны фабрикаторов, в Жене, проливающей свои слезы над пробуждающейся ото сна садовой землей, в которой ждали своего часа, чтобы расцвести, семена северного ириса, война благородного и мудрого, война без меча.

Женя нагнулась к Адрику, протянула тому сливочную помадку и потрепала его по щеке, точно ребенка. Леони рассмеялась, Надя, пользуясь случаем, стянула конфеты у младшего брата прямиком из-под его повешенного носа и чмокнула того в другую щеку.

– Не хочется говорить им о том, что мы задумали, правда? – негромко спросил Зою Николай.

Про сердце Санкт-Феликса. Про Дарклинга. Они только вернулись с войны и хотели дурачиться за завтраком, водить хороводы на пасхальных гуляньях в Балакиреве и спать без кошмаров в объятиях любимых.

– Не хочется, – согласилась Зоя и взяла протянутую Николаем булочку – маленькую птичку с калиновыми глазками-бусинками. – Ты что это, уже отхватил ее румяный бок?

– Не суди меня, Назяленская, булочка-то была последняя, а слуг ты спровадила.

– И нечего им подпирать двери, а потом болтать, как принц-консорт явился к завтраку без жилета, – фыркнула Зоя.

– Так все-таки принц-консорт?

– Это ты мне скажи.

Николай потянулся к ней, затейливо шевеля бровями, но вопиющее нарушение этикета Зоя предотвратила – запихнула ему в рот булочку, а руку уперла в грудь.

Плутовской огонек в его глазах никуда не исчез, но Николай лениво откинулся назад и сдобную птичку слопал за один присест, а потом вытворил то, чего никогда не сделал бы в обществе министров, приглашенных к утреннему докладу, – по-хулигански облизал пальцы. Такой был Николай Ланцов: на ходу мог перекусить калачами да ватрушками и помчаться дальше.

Зоя еще раз оглянулась на собравшихся, на гениальных гришей, которые кровью и потом принесли победу их капризной стране и которые в эту минуту спорили из-за сливочных помадок, затем переглянулась с Николаем, вздохнула и, отложив разговор о чудовищной авантюре на минуту-другую, порывом ветра поднесла себе хрустальную рыбницу с заливной сельдью..

========== Николай, Зоя. Постканон, херт-комфорт, кошмары и слова любви ==========

ludovico einaudi – the earth prelude

Солдат улегся на мироточащую землю, и кровь его также разлилась, будто молодое вино из опрокинутого на белоснежную скатерть графина. Вата из снега послужила солдату периной. Пуля попала, видно, в рот или горло – он хрипел, выкатив глаза, исходил кровью и тяжко мучился, но мученья эти он не отдал бы: так пылко и горячо презирал он врага.

Солдат был совсем мальчишка, успел осознать Николай, юный воин, полный горячности и безграничной веры в свою религию. Нынешний король сам когда-то был таким.

Как ясно запомнилось ему лицо этого фьерданского мальчика, его первого мальчика на этой войне. Со свалившимся кивером и угловатыми конечностями юнца, еще не успевшими окрепнуть, обрасти мышцами, как у его товарищей, с которыми сражался он плечом к плечу. Полуребенок, полувоин, что никогда не возмужает, не познает зрелых лет, не приласкает женщину и не выпьет на свадьбе брагу.

Он станет одним из сотен других, этот мальчик, другие переймут его ревнивую тоску о победе, умирая, и соленая кровь будет литься из них, как из минерального ключа, и растравлять рубцы в первородном чреве их царицы-земли.

Наверно, мальчику явилась родина. Горы, что стояли горделиво, вскинув пики. Кружево хрусткого льда на голубых озерах. Бисер из ляпис-лазури на платье матери. Во всем его мятежном существе еще теплился отпечаток страстного порыва любви к жизни, да только кто нынче хотел умирать?

На миг раздалось хрипение крови, но Николай не расслышал. Мальчика он уже убил.

๑۩۩๑

Глаза разомкнулись, Николай часто заморгал, щурясь от дремотной солнечной полосы, что расчерчивала царицынское ложе. Уже подкралось ко дворцовым воротам утро, солнце истекало на беломраморные фасады пчелиной пыльцой, но еще дремал бархат потолков, и из двоих один пошевелился на постели.

Зоя спала, и солнечные зайчики скользили по ее изумительному лицу, отскакивали от украшений, высвечивали чернобархатные тени под глазами.

Она видела сон, и во сне день ото дня она, как и он, платила кровавую цену за их победу. Высохшие дорожки из пролитых слез, которых стыдилась Зоя при свете дня, пролегли на щеках, как на месте давным-давно пересохших русел.

Николай долго не думал. Наклонился к ней и поцеловал, вынуждая проснуться, стряхнуть с себя затяжной пестрый кошмар, как мягкую пыль с давно пустующего ложа. Он целовал ее лицо и сомкнутые веки, и губы в маленьких розовых трещинках, пока густые ресницы ее не дрогнули раз-другой, осыпали на щеки кристаллы соли.

Зоя открыла глаза, заморгала, сперва не узнавая его, ее ладонь скользнула вверх от его локтя, останавливаясь на плече, не стянутом ничем, кроме нагой кожи, с вытканными на ней обещаниями будущего для их страны. Для них двоих.

Зоя будто бы вспоминала, что эта тяжесть сверху – это он.

– Птифуры уже как с час подают к завтраку, а драгоценнейшая королева еще в постели. Ты гляди, как бы наши дражайшие гости из Керамзина все не слопали без тебя, – сказал он с шаловливой интонацией, но остальное все доселе оставалось в нем серьезным.

Николай притянул ее к себе, свою царицу и правительницу, что в этот час была не иначе как напуганной, растерянной девочкой, которую хотелось приласкать и укачать в объятиях.

Скоро вернутся к ней холодная сдержанность и язвительность, и мрачное недовольство, и ощущение стыда от слабости, коей не должна была она при нем стесняться, какую не следовало ей от него скрывать.

Но Зоя менялась с ним и открывалась ему, неспешно, как под целебной силой нового дня затягивались на лихих тропах судеб рваные раны, и Николай ждал и будет ждать, сколько потребуется, ведь возлюбил он ее более страны и одного его великого моря.

– Скажи на милость, с какой стати ты до сих пор в столице? – нахмурилась она, сбросив с себя остатки сна, отстраняясь, вновь становясь той суровой женщиной, которой доверил он свой трон. – Первые штормы не станут ждать, когда ты соизволишь выйти в море.

– Я – Штурмхонд, в моей команде – лучшие из твоих шквальных, к тому же незачем скрывать, что не раз из-за подруги-бури моя изящная шхуна давала течь. Но ведь ты, Зоя, и так это знаешь, – сказал Николай с лукавым огоньком в глазах, пока его губы продолжали свою ласку.

– Совести у тебя нет, – отмахнулась она, но позволила ему его маленькую игру.

Они сели на постели, на бугристых подушках до сих пор были видны отпечатки их сонных тел.

Руки Николая скользнули вверх по ее изящной спине, расшитой кружевом застарелой боли, белесыми зазубринами, оставленными в обмен на силу ее солдатского духа. Все в ней, Зое, было прекрасно, и в одночасье стал Николай самым счастливым мужчиной, которому дозволено было засыпать и просыпаться с любимой женщиной, и делить с ней слова любви, и называть своей.

========== Николай, Каз. Диалог между авантюристом и аферистом ==========

Комментарий к Николай, Каз. Диалог между авантюристом и аферистом

Один из возможных разговоров любимца волн и протеже теневого бизнеса после того, как королева Равки отправила будущего муженька в Кеттердам с сообщеньицем.

Кабинет одного на редкость талантливого афериста теснился в большеротой постройке с выщелканными сквозняком зубами меж пары-тройки гнусных питейных и был гениально гадким или до гадкого гениальным – Николай никак не мог решить.

Прозвали его Клепкой, и гость из заморской золотой столицы, бывший охочим до всего идейного, не мог не проникнуться страстью душевной, не сойти с ума от такой символики – клепки на бочке, Клепка в Бочке. А за полотно виртуоза Де Каппеля во всю натуральную величину он и вовсе продал бы тетушку Людмилу – до чего же гнусно, что той с десяток лет назад вздумалось помереть!

– А вы, мистер Бреккер, как я погляжу, эстет. Удивлен, – Николай смахнул невидимые пылинки с антикварной рамы, повторяющей пейзажи за окном. Казалось, в этом месте укротили всю материю: переместили из эпохи в эпоху, заставили витражи из зеленого стекла и перетянутые мшистой парчой стулья преодолеть собственную суть.

Бреккер смотрел на него не моргая, постукивая пальцами по набалдашнику трости – раз-два-три, раз-два-три, точно обучал двух недотеп танцу. А если он и видел ползущую следом за привлекательным господином крылатую тень, то ничем себя не выдал.

Николай глянул в глазницу рябого зеркала, будто бы прихорашиваясь: сюртук цвета морской волны, синяя лента, выглядывающая из кармана, обвивающаяся вокруг пальца, как черные кудри любимой. Красивое лицо славного капитана. Сегодня никаких крыльев.

– Крысы – удивительные существа, но, стало быть, влюбленный страдалец явился сюда не для того, чтобы узнать, что порой их можно отыскать и в собственной постели, – между тем отозвался Бреккер с пугающей сдержанностью. Николай даже замерз – такой холодный, такой невежливый прием оказывал ему этот негодяй с подлинником Де Каппеля.

Он наклонился вперед, словно делился с ним секретом, и заговорщицки зашептал:

– Если бы крысы нашлись в моей постели, то знали бы, что я делю ее с королевой Равки, мистер Бреккер. Очень некрасиво с твоей стороны не поздравить меня с моим последним личным достижением, – Николай подцепил носком чудного ботинка стул, развернул к себе, сел, подперев щеки руками. – Да я и сам не лучше! Верно, и ты, друг мой, не разочаровываешь – капитан Гафа до безобразия хороша. Только вот твоя морская раковина, чудится мне, не торопится возвращаться домой.

Ай, подумал Николай. Нехорошо вышло, но таковы законы всякого дельца – либо ты, либо тебя. Если у смышленого поганца из Бочки и была слабость, то не короткая нога, не потные ручонки чужака, не гурьба детей за покерными столами в игорном доме и даже не прелестный купчик и сумасбродный стрелок, которого Николай все еще грезил перетянуть в команду «Волка волн» рассказами о летучих кораблях и жилетах из лимонного вельвета.

Нет, слабостью Каза Бреккера была девчонка-капитан с обостренным чувством справедливости, запятнанными сурьмой ладонями и мягким изгибом темных губ.

На мгновение дернулись желваки на бледном лице, точно выточенном из камня по подобию гальюнной фигуры, да только вот мальчишку Бреккера учила не та мать, что напитывает знаниями с заботой и лаской, а та, что пыльным ветром вьется между ног куртизанок и бросает игральные кости.

Уголок его губ приподнялся почти элегантно, когда бессменный спутник капитана в воловьей коже шлепнулся на стол – бах! Вот он каков, блудный сын с сомнительной моралью и быстрым умом.

Николай удивился разве что самую малость. Ему даже понравилось, что Бреккер его обокрал. Как лопоухого простофилю, как безыскусного дурочка, а не того, кто с малых лет разгадывает загадки, развязывает узлы и создает возможности. Никудышных противников Николаю всякий раз хотелось пожалеть и простить, уж такой он был человек. А вот с прохиндеями, с мастерами своего дела было интересно.

Николай откинулся на стуле, вытянул вперед длинные ноги, которые в положении сидя всегда ему мешались – до того он был великан.

– Скажи мне – только, чур, честно, обижаться не стану. Ведь хороши мои сочиненьица? – искренне полюбопытствовал он. – Говорили, пишу я с душой. Жаль только, королевские указы творческую жилку губят, но куда нам, трубадурам, до великих поэтов?

Каз и бровью не повел, и прославленному авантюристу жуть как захотелось разгадать, что же мистера Бреккера доводило до ручки. Но принц-консорт явился сюда не за этим, и пусть носил он бирюзовый сюртук циркача и то и дело сдувал со лба кудри цвета переспелой хурмы, все равно оставался правой рукой равкианской королевы и обязался вести себя соответствующе.

Николай выпрямился, когда разглядел в руках Бреккера конверт с драконьей печатью, и с печалью осознал, что сочинения его снова переплюнула мерзавка-политика. Или черноволосая чародейка, пахнущая черникой и луговыми травами – поди разбери. Николай втянул носом воздух, затосковал по утренним спорам и сладким губам.

– Зачем драконьей святой понадобился хромой держатель малопримечательного игорного дома? – спросил Бреккер с преувеличенной скромностью, этакий деревенский простачок.

– А ты что это, уверовал в святых?

– Только в тех, которых могу оставить у себя в долгу.

Николай ухмыльнулся. Было еще кое-что – он доверял Бреккеру. И Зоя ему доверяла. Поэтому демон, которого королева кормила с руки кровавыми зернышками граната и налитой соком черешней, был сейчас здесь – аки послушный мальчик. И Николай тоже, куда без него, дурака?

– Сделать саму Зою Назяленскую своей должницей – недурно, а? – подмигнул он. – Дрюскели от зависти все локти бы искусали. Но я-то знаю, что вам, мистер Бреккер, она нравится.

– Мне нравится все, что приносит выгоду.

Николай снова подался вперед, запел соловьем:

– Славно встретить бизнесмена!

Каз сложил перед собой руки, словно что-то замышлял. Аферист авантюриста понял.

========== Зоя, Николай. Один постканон, две пропущенные сцены, немного о прошлом, но больше – о настоящем ==========

– Задерживается, – заметила Тамара, казалось, ничуть этим не обеспокоенная, и покрыла Толиного короля червовым тузом, отхватив уже третью за это утро победу.

В отличие от Зои, сестра с братом в лагере Первой армии скорее скучали, лениво поглядывая на штабеля желторотых рекрутов, которых набрали уже после войны, и сводя их с ума грозным видом воинов, что проливали свою кровь за страну и победу вместе с Алиной Старковой. «Она пала от руки Дарклинга?». «А что сталось со Следопытом?». «Правда, что Святая не ела селедки, потому что могла от той окочуриться?». Дурачье! На базаре, полном толкающихся крестьян и сплетничающих торгашей, и том столько не пустословили.

– Отчего бы кому-нибудь из вас его не пригласить? – спросила Зоя, оторвавшись от рапортов. Тамара уже сдавала карты для новой игры и, видят святые, по Зоиной указке никуда не собиралась. Пусть они и прикрывали друг другу спины на войне во имя благой цели и царствования нового, лучшего монарха, возвратившись, снова подбоченились и больше спорили, чем были заняты делом. Ее солнечное святейшество наверняка вся извертелась в своей воображаемой усыпальнице, даром что намеревалась сколотить союз гришийских добродетелей.

– Видит сам Яромир Непреклонный, королевскому генералу лучше знать, почем наш царь не явился на созванное тобой собрание, – поддразнила Тамара.

Ответить Зоя не успела – вошел Пенский, генерал Первой армии, вечно угрюмый и даже не пытающийся скрыть свою к ней неприязнь.

– Генерал Назяленская, – обратился он и, хотя и со скрипом, но отдал ей честь. Он был ветераном не одной войны, мужчиной, несущим долг, как благословение, и наперекор многим сослуживцам видел в Николае короля с умом и достоинством, пусть и был свидетелем тому, как розовощекий златовласый царевич намедни писался в штанишки. Обществом громовой ведьмы, порождению всего, что отрицала его вера, Пенский явно брезговал, но ради короля терпел. Тоже ей – послушный мальчик.