Текст книги "Техасский сын (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Питер расправляет свежий выпуск «Нью-Йорк Таймс» по сгибу и бросает на кровать перед Скоттом.

– Какое бы дерьмо ты не совершил, думая, что оно не завоняет, Малия уже в нем. А залечь на дно с орущим из-за голода и мокрых пеленок младенцем не так просто, как неделю не бриться и все наивно полагать, что ты оставил их, чтобы не подвергать опасности.

В Саутпорте, в Северной Каролине, десятки вспученных от обойного клея объявлений отсвечивают фотороботной печатью на мотив снимка под арестом с табличкой и ростомерной стеной. Трехмесячный ребенок в списке примет и обвинение в пособничестве серийному убийце на территории штатов Нью-Йорк, Род-Айленд и Коннектикут.

– Дерьмо.

Шестьдесят дней назад Малия оставила честную голубую компанию Данбара и Рэйкена, чтобы найти Скотта. Позавчера ей все-таки пришлось выбросить автолюльку, бросить перекрашенный порш без номеров на паркинге возле зеленой заброшки бывшего поставщика дисконтных инструментов и идти сорок миль пешком до Саутпорта. Она обрезала волосы и купила черную толстовку на два размера больше, чтобы прятать под ней Кэла, привязанного к ее телу в слинге, но не взяла бесплатный одноразовый дождевик из коробки на входе. Малии иной раз думается, что она всегда была непутевой.

На Саутпорт обрушивается выдохшийся тропический ураган, Кэла пару раз выташнивает ей на грудь, его плач переходит в икоту со всхлипываниями, но когда она снимает комнату в фермерском доме на полоске мокрого асфальта, стиснутого монотонными цепочками сосен, Кэл уже весь синий и влажный под сырым комбинезоном. Он шевелит ртом, складочки на его лбу застыли в напряжении.

В комнате сквозняк из-за размокшей монтажной пены в щелях обшивочных половых досок, вода из-под крана холодная из-за аварии на водоколонке, электрический чайник в общей кухне за дополнительную плату. Она вынимает из рюкзака самую сухую одежду и раздевает Кэла догола, когда в дверь стучат. С секунду Малия думает, что конопатый мужик в зеленой кепке за стойкой уже вызвал копов, но он так и не оторвался от бейсбола по телеку, пока называл комнату и говорил, что платить надо после.

– У нас своя ферма, молоко стоит доллар и семнадцать центов, – добавил он, уже когда Малия вышла к лестнице. Потом он громко чертыхнулся в сторону неудачного броска «Чикаго Уайт Сокс».

Очередной стук, и следом наглое открытие двери. Малия хватает Кэла, и он ерзает в ее руках из-за тесности с мокрой толстовкой. Он совсем холодный, вдобавок страх передается и ему, потому что Кэл тут уже заливается плачем.

– Это всего лишь теплая вода, чтобы ты могла искупать его. У него обмен веществ не такой, как у тебя, он не согреется, даже если он не совсем обычный малыш.

Это женщина с семейной фотографии над стойкой, у нее засаленные от долгой работы за плитой черные волосы, она приносит с собой запах рыбной запеканки и таз с водой.

– Вы знаете, что я в розыске?

– Я знаю, кто такой Скотт МакКолл. Искупай сына, пока я согрею воду и для тебя, – она ставит таз в ванну и плотнее закрывает окно, подставив табуретку. Малия не сводит с нее глаз, тогда она оборачивается и натягивает рукав. – Не все из стаи Сатоми были убиты. Ты можешь доверять мне и звать меня Джой.

Не следующее утро она заворачивает ей долгохранящиеся продукты в дорогу, складывает выстиранное одеяло и вязаные детские вещи ее давно выросшего сына и не берет с Малии ни одного цента. Ее брат Джил – тот в зеленой кепке – везет фермерское молоко и козий сыр на молочную ярмарку в Миссури. За поднятым стеклом мелькают рекламные щиты и разбухшие глинистые съезды с шоссе. Его грузовичок с эмблемой фермы петляет, прицеп заносит на соседние полосы, но он только просит Малию достать из бардачка кассету с песнями Хэнка Уильямса-младшего и прибавляет звук на приемнике. Он чешет свою рыжую бороду, его огромный живот едва умещается между рулем и водительским креслом.

Кэл спит всю дорогу и вечер после, когда Малия крутит в руках кассету, сплавленную ей Джилом в накидку к бизоньим котлеткам, и ей становится непривычно тоскливо. На потолке желтые пятна и прилипшие к штукатурке раздавленные жуки.

Когда они со Скоттом были в Техасе, они сняли сильно проржавевший для дорожных вылазок трейлер со стертыми колодками и изношенными амортизаторами рядом с Масперо-лейк за полцены. Скотт готовил спагетти с фирменным сырным соусом, застегивал на ее округлившемся теле свои гавайские рубашки и просил Кэла не делать маме больно.

– Выходи за меня, Малия, – сказал он как-то, когда их сын не активничал в ее животе, и они лежали на нагретом в полуденный зной расстеленном покрывале, пока луна над озером тащила за собой звездный полог.

– Нет, – она нагибалась к его губам, но не целовала. Возможно, это было бы слишком просто. Возможно, все, что ей тогда стоило сделать, – это сказать, что она тоже любит его. Возможно, теперь уже поздно. Возможно, Скотт МакКолл давно мертв.

Комментарий к Сто тысяч баксов за карателя

Не претендую на обоснуйный экшн и нетфликсовские боевики и не думала, что растяну это больше, чем на одну главу, но я верю, что вы еще здесь)

За спагетти и фирменный сырный соус спасибо DanaSolt, гыг.

========== Дорогой, я потеряла тебя ==========

Комментарий к Дорогой, я потеряла тебя

Выставить главу в свой др – выполнено, гыг. Помните, что я обещала хэппи энд, так вот он будет )))) Кто читает “Хейл-Стилински-Арджент”, там Малия уже осознала, что Скотт ей нужен, но в бытовуху это еще не скатилось. Не все же ей бегать, а МакКоллу ее любить, ну) Чуть-чуть дарковый (читайте: сухой) Скотт. Название главы – малюсенькая отсылка к “Свинцу со вкусом меда”.

И съешьте тортик за меня!))

– Просыпайся, соня, – у него сухие губы с пленкой дымного бразильского кофе, прилипшие к ее губам, от смуглой шеи тянется сладкий мускусный запах его лосьона после бритья, волосы на затылке влажные.

– Сколько сейчас времени?

– Почти одиннадцать.

За стенкой кто-то выключает пикающий таймерной бомбой будильник. Малия трет глаза. Короткое чувство тревоги уходит, когда она понимает, что Кэл все еще с ней. На День труда они были в Миссури, сегодня октябрь и они в Туэнтинайн-Палмс в сто сорока трех милях от калифорнийской границы.

За решетчатым окном рассвет стащил ночь, как одеяло с неубранной постели. На столе все еще вчерашние пакеты с лапшой быстрого приготовления и рассыпавшиеся остатки их содержимого, похожие на мороженые личинки.

– Еще пару лет на сухих пайках, и желудочный сок польется из твоих ушей, – говорил Тео.

– Хорошо, хоть не придется запихивать выпавшую прямую кишку себе обратно в задницу, – отвечала она.

Возле кровати ровно двенадцать банок «Ред Булла», которые Малия выпила, чтобы не спать и не видеть Скотта. Не сработало. Она сыплет побольше кофе в чашку и заливает кипятком. Красная жестянка напоминает банку с прахом из бабушкиного дома в Райли, куда они ездили с мамой каждое Рождество.

– Хот-доги с горчицей всего за доллар и тридцать центов.

К полудню в Туэнтинайн-Палмс перекрыты все дороги из-за сельского праздника. Густо пахнет бургерами, попкорном и сахарной ватой. Зазывают на забеги в мешках, растянули баннер с объявлением о конкурсе поедания арбузов. Малия огибает очередь за билетами на турбокарусель, стараясь не сворачивать на забитые паркинги, где с коробками пончиков дежурят полицейские. Кэл под ее толстовкой кряхтит, капюшон плотно натянут на лоб, волосы сопрели и лезут в рот. Все закусочные заполнены, от них у пластиковых столиков тянутся цепочки туристов. На сбитой сцене играет местная бичбойзовская группа. Головная боль стягивает кожу на лбу. Кэл вспотел и хочет есть, но первая на очереди малолюдная закусочная по прикидке не меньше, чем в десяти милях. Она снимет номер в Джошуа-три, если доберется туда до заката.

Возле фургончика с корейской едой в районе-пародии Маленького Сеула толпа расслаивается, как слоеный сырный пирог, каждый с потными подмышками и сдутым кошельком. Китайские фонарики шуршат, когда Малия впечатывает в них свой пухлый рюкзак, останавливаясь рядом с повозкой с шариками, чтобы достать карту.

– Мама здесь, – говорит она Кэлу, облепляя свободной рукой его раздутый подгузник в боди под своей толстовкой, когда он начинает жалобно хныкать.

Уже дальше она замечает копа в форме полиции Туэнтинайн-Палмс, покупающего тако в соседнем фургоне. Он забирает сдачу, надкусывает поджаренный лаваш в белом бумажном пакете и смотрит на Малию. А она на него. Она вынуждена стараться, чтобы сиюминутно не сорваться на бег.

Возможно, он узнал ее. Возможно, он уже звонит всем свободным патрулям. На ходу Малия рефлекторно заслоняет Кэла, хотя под толстовкой его все равно не видно. Рюкзак оттягивает плечи, наспех сунутая в карман карта тычется в ребра. В Северной Каролине она прошла сорок миль до Саутпорта, До Джошуа-три же от силы двенадцать – рукой подать.

А потом она налетает на неместного в знакомо мешковатой одежде туриста, пахнущей к тому же мексиканскими специями и бензином. Малия не утруждает себя извинениями и быстро срывается вперед, пока байкер не влепляется в ее предплечье, чтобы остановить. С заросшим лицом, крупными темными очками из ряда тех, что лениво крутят на стойке у кассы, но никогда не берут, и плотно надвинутым на лоб капюшоном, вытянутым из-под кожаной куртки. Это толстовка «DVS», которую Стайлз прислал ему на прошлое Рождество. Скейтерская фирма.

– За мной.

Скотт спешно оборачивается от них, но она знает, что он заметил Кэла. В горле встает сухой колтун пустынного перекати-поле, когда его рука быстро тонет в кармане его же куртки. Это не та жизнь, которую в восемь показывало ей американское телевидение. Нет ни романтических свадебных комедий девяностых, ни университетских клубов, пластиковых стаканчиков для шампанского и шапок выпускников. Есть просто пара тысяч под процент на кредитке и роль мамы с круглосуточной ответственностью за их ребенка. «Он родился двадцать первого мая, если ты хочешь знать».

– Ты в порядке? – только и спрашивает Скотт, когда они проползают по пожарной лестнице в комнату. Под капюшоном у него лысый косоватый череп, его неровности лезут из-под натянутой с затылка, будто вторично, желтой кожи. Все колото-резаные на свежак стянуты швейными нитками из одноразового набора в подарок с кокосовым мылом от гостиницы.

– Дерек зашил меня. Потом уехал.

– Кэлу недавно исполнилось четыре месяца.

– Ты знаешь, я должен был.

Она плотно стягивает губы. Вообще, все это не важно, потому что если бы она и могла тут разреветься, она все равно бы не сделала этого.

– Дай мне его, – просит Скотт. Наверное, это первый раз за шесть лет и без того не конфетно-букетного периода, когда он не пытается быть мягче. Голос сухой, как несмоченная желтая губка. Близость прошедших лет вымылась вместе с краской для волос.

– Папа здесь, маленький, – он упирается в него лбом, желваки тяжело дергаются. Добавьте к этому военную форму и сто двадцать четыре дня в Афгане с оговоркой на труповозку и ребенка дома. Он сосал грудь, вернулся – ребенок уже ходит. – Мама и я так долго тебя ждали, родной.

Слизистая болезненно раздражается. Вообще, и это тоже не важно, потому что дальше Скотт обхватывает ее худое тело в его застиранной футболке для лакросса, фаланги следуют вверх по хребту до третьего шейного позвонка, носы соприкасаются, покряхтывающий между ними Кэл хватается за цепочку на шее мамы ручкой с растопыренными пальчиками.

За стенкой кто-то выключает пикающий таймерной бомбой будильник. Малия трет глаза. На День труда они были в Миссури, сегодня октябрь и они в Туэнтинайн-Палмс в сто сорока трех милях от калифорнийской границы.

Скотта нет. Кэла тоже.

========== Мир обещал быть ==========

Комментарий к Мир обещал быть

“Она давно усвоила жизнь в одиночку, но Скотт не учился жить без нее”, – от перемены мест слагаемых сумма не меняется? Скотт, которого нагнули обстоятельства, – еще один хэдканон, не обессудьте :))) Жду, что вы скажете об этом.

+ https://www.stihi.ru/2017/05/06/8775

но опоздал.

eminem ft. x ambassadors – bad husband

Тело ломит от ночи в одной позе, но острее запомнило Скотта, когда он грубо брал ее в затхлой от влажности и забитого окна мотельной ванной с не вкрученной сантехником лампочкой и горелой проводкой в щитке, пока их сынишка сопел на чистой односпалке. Она скоблилась о сколотую белую эмаль под толчками, потом до того, как густое розовое солнце разлилось на парковки, кровь с ее белья проступила на замызганные простыни.

Скотт вернулся, но вернулся другим. С пленкой садизма в полиэтиленовых мясистых белках и нестянувшимся клеймом на подгрудной коже. Он тогда оставил ее в ванне, стянул использованную резинку в пластмассовое ведро без пакета и скурил половину пачки синего «кэмел» у отеля. Потом лег к Кэлу.

– Не стал будить тебя.

Когда она видит, как Скотт купает сына в заткнутой пробкой керамической раковине, перечная боль за ширинкой становится тупой, хотя и это тоже не важно, потому что она его не боится. Скотт ополаскивает головку Кэла с загустевшими темными волосками, обтирает пальцами его мокрое, разрумянившееся от парной воды тельце. Мышцы перекатываются под смуглой, крепко сбитой спиной, пока он снова и снова двигает рукой.

– Как мы будем растить сына, если наш мир разваливается на части? – через пару тягучих недель, проведенных в дороге – не модном роад-трипе, который у них сходил за образ жизни, – они уже в Канзасе, и Малия привыкла к тому, что ласки Скотта хватает только на Кэла, но не привыкла к нему.

– Сделаем это вместе.

– И мне надо тебе верить? – она нервно обкусывает нижнюю губу до мокрой пленочной кожи, попутно шарит в рюкзаке, гоняя крестик по золотой цепочке.

– Чего ты хочешь от меня, Малия? Разве я даю тебе повод думать иначе?

Кэл агукает на его груди, обсасывая силиконовый прорезыватель для зубов – у него набухшие десны и температура. Скотт любит его, и этого достаточно, чтобы Малия глотала обезболивающие в общественных туалетах и не говорила ему об этом.

– Можно приспособиться к боли. Можно приспособиться ко всему вообще, – (если бы он знал, что Кэл забрал все ее силы, когда с мылом выбирался из ее тела, он бы молчал).

За триста сорок миль на покосившемся ржавом указателе до Мус-Лейка у нее идет кровь. Скотт кончил в нее, быстро подтянул штаны по голым небритым коленкам и уже на выходе чиркнул дешевой зажигалкой. Газа не осталось.

– Бензин почти на нуле. Доеду до заправки, чтобы утром не маячить там втроем.

Мотор перекрашенного накануне байка с номерами Миннесоты и треснувшим спидометром завелся через пару плевков выхлопной трубы в прелый ночной воздух южной окраины, до этого в номере Скотт нагнулся, чтобы поцеловать Кэла в лоб.

Малия сдвигает костлявые ноги. Стаскивает рулон туалетной бумаги с держателя под металлик и оттирает кровь и липкую жирную воду с кожи. Обезболивающие кончились вчера, и она скучает по Тео. И по Лиаму с сигаретой за ухом, его сухой лапшой под видом пасты на ужин и пустым трепом за просмотром бокса по телику.

Она смывает с плитки кровь, опускает на плечи затасканную потную футболку, натягивает трусы и ложится к Кэлу. От его вспотевшей родной головки тянется естественный запах молочной смеси, Малия утыкается в него хлюпающим носом, обхватывая его и двигая ближе к себе.

Может быть, их проблема в том, что они любили друг друга слишком сильно.

– Просыпайся, – от него пахнет газом, кофе и ненатуральной кожей пыльной куртки, и ей приходится сдвинуть Кэла, чтобы встать.

– Сколько сейчас времени?

– Пять.

У Скотта натертые красные глаза от бессонных ночей, отросшие жесткие волосы под ноль-пять, прямые мышцы и вид контуженного морпеха, который способен задушить человека телефонным проводом или забить насмерть пылесосом из магазина списанной техники двухтысячных.

– Если мы позвоним Стайлзу, его спихнут с поста агента CID-отдела под следствие за пособничество, и у ФБР есть прослушка. Лидия беременна, сейчас они в Вашингтоне, и нам не стоит соваться туда. Чем меньше человек знают, что мы живы, тем лучше.

– Это для кого, Скотт? Для Стайлза и Лидии, которые предусмотрительно съебались из мясорубки, пока их до онемения счастливая жизнь еще не стала собачьим дерьмом, как наша? У нас тоже есть ребенок, но мы перебиваемся по съемному жилью уже шесть лет. Я поддержала тебя, когда ты решил таскаться по Америке, чтобы спасти всех. Я была с тобой все это время.

– Иззи умер из-за нас, мы чуть не потеряли Стайлза во время Призрачной охоты, кто бы ни был рядом с нами, почти все мертвы. Я не разрушу то, что они построили. Пусть считают меня мертвым, но будут в безопасности.

– Да. Тебе лучше не губить их картинную жизнь на банковские счета Лидии, а сломать то малое, что есть у нас, – боль подступает к горлу слезоточивой волной из перцового баллончика, потому что он любил ее. Скотт давно усвоил жизнь в одиночку, но Малия не училась жить без него.

– У тебя всегда был выбор.

– Но ты не до конца понял, что из всего я выбрала не тебя. Я выбрала быть твоей. Твоей женщиной, твоей девушкой и твоей женой. Потому что я, мать твою, люблю тебя, МакКолл.

И тут соленую плотину прорывает, хотя ей позорно мазать слезы по его груди в без малого двадцать четыре.

– Знаю, – забытая мягкость выходит слабой, но она выходит. Скотт целует ее, но не так, как под толчками в узкой ванне. Этими губами он водил по ее губам, когда она говорила ему, что счастлива. Когда все, что он хотел, – это электронную качалку с вкладышем со львятами и кучу детских вещей с ибэй. Когда он занимался с ней любовью, а не трахал.

– Ты наденешь кольцо, и это не вопрос.

========== Законопослушный гражданин ==========

machine gun kelly – home

Торцевая стена сельского дома горит, желтые панели обшивки плавятся с вонью дешевого горелого пластика, как в сковородке вспенившееся подслащенное масло. Чистенькая американская мечта с обшарпанных билбордов риэлторских контор выгорает дотла на окраине Парсонса в пять утра.

Позже новость о возгорании из-за короткого замыкания электропроводки помещают на последнюю полосу рядом с рекламой средства от облысения, тогда он умывается проточной водой, вытирается футболкой и прочно прячет взгляд тонкой полосой под бейсболкой. В закусочной «Парсонский цыпленок» с переделанной эмблемой KFC на коробках низкокалорийных салатов и двойных чизбургеров продолжают усиленно обсасывать безработицу при Трампе, российских чиновников и разорение американского автопрома, но не отмечают, как истошно вопил утром заживо горящий четырехмесячный ребенок той молодой семьи, о которой никто ничего не знал.

Когда-то Скотт был бывшим капитаном команды по лакроссу и просто хорошим парнем с полной суммой на колледж в обувной коробке и Малией, которая имела смелость довериться любви еще раз. Когда-то они заполнили бензобак до предела и проехали по пустынной дороге мимо указателя на съезд в Дейвис, думая, что поступают правильно. И что бы там ни говорили, они занимались любовью, объехали страну вдоль пустых автострад Южной Калифорнии и платных дорог с автоматическими шлагбаумами в Кони-Айленд и не раз делили холодильник в хостелах с семьями из зарубежья, которые играли в твистер, тянули неместное пиво на пластиковых раскладных стульях и много говорили. В Монголии люди живут в шатрах, каждые три месяца собирают свои пожитки, грузят на верблюдов и отправляются куда-то еще. Девятнадцатилетнему Скотту тогда пришлась по неприхотливому вкусу мысль о том, что можно всегда двигаться дальше.

А потом она – Малия – забеременела в первый раз. Они сидели в джипе между двумя мексиканскими пограничниками, она держала руку на животе, дорога мотала их взад и вперед, а вокруг была пустота. Мили и мили пустоты. И страх от этого и того, что он не слышал ребенка.

Кэл из тех детей, которых не нужно мучить тестами на ДНК, – настолько он похож на отца. Скотт знал, что несмотря на боль, предвещавшую рождение ребенка, ей не нужны были слова ободрения патронажных сестер или акушеров. Он знал, что она сможет родить их сына. Даже если никого не было бы рядом. И сейчас, когда она смотрит на него сухими глазами над расплывшимися синяками, мутнеющими до цвета сырого мяса, пока загрубевшая подушечка его пальца скоблится о колесико зажигалки, он знает, что она будет сильной, с ним или без него.

– Будешь?

– Кэл. Патронажная сестра сказала, что мне нужно пытаться кормить его грудью. У него недобор в весе, даже несмотря на то, что я даю ему смесь. Но, по-моему, она просто связала это с отсутствием отца, хотя я сказала, что он у него есть.

Скотт подносит зажигалку к сигарете, которую держит во рту. Они в захолустье между Южной Дакотой и Небраской, соленый бриз западного побережья сменился сухими штормовыми ветрами, принесшими раздражение кожи и холод, в котором они никогда не жили. Малия продрогла в сырой толстовке, но Скотт этого не замечает. От его голого тела течет жар, он сидит, навалившись локтями на широко расставленные татуированные ноги и уперев безынтересный взгляд туда, где в сухой траве все еще звенят цикады.

– Пора прекращать столько спать, или будем в Миннесоте только к заморозкам, – в его голосе нет упрека, но он от этого не становится мягче. Скотт тушит окурок голой ступней и заправляет зажигалку, гоняя во рту очередную сигарету без фильтра.

– Они что-то значат?

– Что?

– Татуировки, которые ты набил. Те новые.

Он продолжает мусолить газовый баллон и будто не слышит. Потом она встает, и ее резиновые шлепанцы натужно скрипят. На толстовке выступило молоко, образовав мокрые полукружия, соски снова нещадно разболелись.

– Брак не для таких, как мы.

И пока она без сна мозолит пустой безымянный палец, назойливо гудящая лампочка накаливания в потолочной скважине над пластиковым стулом все-таки лопается, температурящий Кэл обсасывает ее мизинец, который она сунула ему в рот, а Скотт возится с байком на сухой площадке перед мотелем и не хуже нее знает, что не будет у них того, чего он хотел: «красного бархата» с глазурью на свадьбе, нормального супружества и дома с плиточным бассейном, «Нутеллой» и тремя детьми.

– По-моему, 102.7. Температура с ночи поднялась, у него режутся верхние зубы, – Малия вынимает палец изо рта сына, перекладывая его на другую руку. – Хоть сделай вид, что тебя это волнует, – рявкает она на Скотта. Он натягивает толстовку, его пересохшие локти, вымазанные мазутом и жидкостью для стеклоомывания, все растрескались. Он – это сухое печенье и пачка вонючего синего «кэмел».

– Едем дальше. Сделаем остановку через пару миль, если сильно надо.

– Вали. Проваливай отсюда, – орет она. Кэл расхныкался, его лоб потный, комбинезончик отсырел от нагретого тела, и ее не предупредили, что выносить боль своего ребенка – от ночных колик до выползающих со стабильно высокой температурой молочных зубов – будет сложно. Ее не предупредили, что она полюбит его сильнее, чем того, с кем он был зачат в поту и постельной пыли.

– С ним все будет в порядке.

И правда, его температура падает до 98.6, когда голубой рассвет сползает по немытым стеклам супермаркета на окраине Южной Дакоты. Кэл спит на ней под старой мешковатой толстовкой Скотта для лакросса, она осторожно поправляет на нем шапку, пока Скотт осматривает стариков, играющих в «уно» на пластиковом столе у холодильников и посасывающих ломтики салями беззубыми ртами.

– Русские разместили ракеты на Кубе, – орет один из них.

– Что? Громче, Фил.

– В шестьдесят втором.

– Будь рядом со мной, – говорит Скотт Малии прежде, чем зайти, не желая оставлять ее снаружи, как в свое время сделал с Иззи. Ее рука совсем холодная, думает он.

Супермаркет обшарпанный, на грязных полках все: от комиссионных товаров и подгузников в больших упаковках до импортных оливок. Картонка ароматизатора болтается над кассой, кондиционер подтекает прямо на прилавок.

– Завернуть вам чеддер? Свежий, только из Висконсина. Два и семьдесят за подложку, – продавец невысокий, пухлый, выпирающий из комбинезона, словно колбаса в вязанке. И все идет даже гладко, пока он не оборачивается. Сырая вискозная тряпка для уборки застывает в его руках, когда Скотт упирает пистолет ему в лоб и с ходу спускает курок. Малия непроизвольно зажимает рот рукой, когда из ее груди вырывается утробный стон и гулко разносится по пустому супермаркету.

– Слышал это?

– Что-что?

– Мой пердеж, когда я отдрючил тебя в задницу. Уно, старый хрен.

Продолговатый мозг стекает с пластиковой панели за прилавком и падает в коробку с жвачкой.

– Проблема окраин – никто и никогда не держит язык за зубами.

Скотт сдирает со стекла липкую листовку о розыске с отксеренной фоткой из его выпускного альбома. И Малия тогда отчетливо понимает, что будет дальше.

– Пошли отсюда. Не делай то, о чем пожалеешь. Они ничего нам не сделали.

– Но сделают. Они обязательно сделают.

И слышно еще, как следом седые головы одна за другой валятся на пластиковый стол.

У них не будет того, чего он хотел: «красного бархата» с глазурью на свадьбе, попыток зачать второго ребенка и детской с люминесцентными наклейками, ибеевской качалкой и Доком Хадсоном.

– Мне все равно, – говорит ему Малия. Как минимум для того, чтобы самой в это поверить, думает Скотт. Они на западной окраине Миннесоты, в мотеле, где выбило пробки из-за дождей и его байк сдох.

– Малия.

У него новые татуировки, и она теперь не спрашивает, что значат желтая тройка, девятка и Висконсин.

– Займись со мной сексом.

Она закидывает его руку на себя, словно утверждая его право собственности и предлагая ему себя в качестве платы за полную семью для Кэла, хотя раньше она не воспринимала всерьез вероятность остаться одной с ребенком на руках. Они занимаются любовью, и акт этот полон смирения и печали. И когда Скотт выскальзывает из ее потного тела и следом за этим изголовье тяжело ударяется о стену, он падает на нее, и она встречает его вес с лаской, на которую способна только с ним и их маленьким сынишкой.

– Кэлу нужен отец.

– Я подвел тебя.

– Нет. Если бы я не была в тебе уверена, я бы не подпустила тебя к нему.

– Ты могла бы быть матерью детей Стайлза. Все тогда было бы по-другому.

– Да. Но я мать твоего сына, и если бы меня заставили выбирать, я снова выбрала бы мятные лепешки в бардачке порше Тео, спать с тобой и рожать детей-мексиканцев. Потому что ты любишь меня. А Стайлз не любил. Потому что рано или поздно мы развелись бы из-за глупости вроде ароматических свечек, которые я терпеть не могу. Или резиновой орущей курицы. Он забрал бы приставку и свою служебную собаку и ушел к Лидии, а я к тебе, потому что мы были друзьями, но страдал бы от всего этого ребенок.

– Я никогда бы не отдал тебя ему, даже если он мой лучший друг.

– У тебя была Кира.

– Но если бы меня заставили выбирать, я снова выбрал бы тебя. Потому что ты мать моего ребенка. Потому что о большем я и просить не мог.

– Любая бы родила тебе ребенка.

– Но не любая была бы со мной в горе. И в бедности.

– Пока смерть не разлучила бы вас.

– Нас. Пока смерть не разлучит нас.

========== В Гаване ждут снега ==========

Бобби и его девочка ничего не имели, они были беглецами,

Которые так любили друг друга, что все, чего они хотели, была боль, и они нашли ее.

В свой двадцать четвертый день рождения Малия поняла, что у нее задержка. Они были в Миннесоте уже месяц, она вертела в липких после детской фруктовой каши руках упаковку «тампакс», сидя на бортике обклеенной резиновыми осьминогами ванны, и думала о том, что знает о детях-погодках, материнстве и Скотте. Тогда вышло, что о Скотте она не знала больше ничего.

В двадцать они были на побережье Атлантики, Скотт держал ее за руку, пока они лениво плелись по желтому пляжу с оставленными на песке детскими лопатками и забитыми пустыми упаковками крабовых чипсов мусорными баками.

– Хочу уехать, – сказала она ему, когда Скотт остановился у повозки с сушеными кальмарами, чтобы взять пиво.

– Мы не можем. Мы нужны им, – он ободряюще гладил указательным пальцем ее ладонь. – Ни одна война не длится вечно. Кто-нибудь должен победить, и это будем мы. Главное, что мы вместе. Все остальное не важно.

«Нет, важно», – хотелось добавить ей, но она промолчала. Они были в типичном южном хостеле с мокрыми пластиковыми стульями и пересушенными пальмами на заднем дворе в паре миль от мексиканской границы, когда она сказала ему, что беременна. Они ничего не знали о том, как быть родителями. Они работали на полставки в сетевом общепите, выжимали сцепление на полосе «без декларируемых предметов» на американской стороне пропускного пункта таможни США между Сан-Диего и Тихуаной и снимали жилье в латинских кондоминиумах с каучсерферами и миссионерами-баптистами из Панамы. Это не были условия для ребенка. Они взяли перерыв и собирались перебраться в Ривербэнк, в Калифорнию. Сейчас Малия думает, что уже тогда все началось.

Сегодня Рождество: заваленный снегом Мус-Лейк пахнет мандаринами, вишневым глинтвейном и распродажными рождественскими елками.

– Здесь мы в безопасности, – сказал Скотт, когда они заехали на территорию округа и свернули за указателем «добро пожаловать в Миннесоту», обогнав «фольксваген» с вымазанными молочным шоколадом детьми на заднем сидении. В округе их прикрывает армейский друг Брэйден – коп-янки, которого все зовут по фамилии и который ненавидит младенцев и женщин, не воевавших в Афгане. Он торчит у них пятничными вечерами за жаренными крыльями с горчицей и бейсболом и дает ей советы относительно прожарки и положения жены в семье.

– Он помогает нам, мы должны быть благодарны. Ты привыкнешь.

Кэл в толстом зимнем комбинезоне засыпает в рюкзаке-кенгуру, пока Малия вталкивает обмороженные руки в карманы и вспоминает семью, забивающую минивэн лыжами и рождественской едой в контейнерах у дома с надувными пингвинами, мигающей гирляндой и омелой над крыльцом. На них были санта-клауссные шапки и одинаковые свитера с оленями. Они обсуждали каникулы во Франции, поющего о приключениях Мэкки-Ножа Фрэнка Синатру и игры в дороге.

Малия заходит под горящий неоном козырек автомастерской и ныряет в желтую полоску света между дверью и косяком с метриками. Внутри пахнет сыростью, пенорезиной и эспрессо, по висящему в углу телеку транслируют бокс. Кроме Скотта, никого нет. Он стоит спиной у грузовика под откинутым вверх капотом, копаясь в движке, на футболке под влажной смуглой шеей расплылось мокрое пятно. Он оборачивается, когда Малия останавливается возле него.

– Я ждала тебя, – говорит она, попутно обнимая Кэла и стараясь найти в себе силы, чтобы выдержать взгляд Скотта. В лучшие дни они втроем собираются за завтраком: Скотт, пододвинув ногой складной табурет к стульчику для кормления и опустившись на него, самолетиком ведет ложку с морковным пюре в рот хохочущему Кэлу. Тогда на его покрытой щетиной и несмываемым южным загаром щеке ненадолго выступает ямочка того мужчины, которому она отдала все, что у нее было.