Текст книги "Техасский сын (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Дожить до рассвета ==========

В Премонте в Техасе в одной из пыльных фастфуд-кафешек с запатентованными резиновыми бифштексами они попадают на ковбойский день рождения. Беззубому парнишке-имениннику стукнуло шесть. Он ест торт с шапкой из взбитых сливок на скорость с друзьями, пока его отец ловит момент в объектив своей старенькой камеры-мыльницы, а мама поддерживает круглый живот и фасует бургеры по пакетам. Образцовая американская семья – такие улыбаются с рекламных плакатов моющих средств и подгузников в отделах бытовой химии и детских товаров.

– Скотт, – Малия оборачивается через плечо, чтобы проследить его взгляд. – Пойдем отсюда.

Его мать без занудной рефлексии отмечает, что они и есть семья: за пять лет дойдешь до этого и без клятв в церкви. Но обычные семьи не разыскивают подмятых под себя охотников по меткам на карте западного полушария, не хрустят костями под прикладами винтовок и не занимаются сексом в мотелях в перерывах между порцией китайской еды в коробке и очередным размолоченным трупом волка-одиночки. Они как минимум покупают еще один бесполезный комбайн в дом и как максимум заводят ребенка.

Но Малия кутается в дутую куртку и диктует ему координаты следующего сколоченного оборотнями лагеря, которые скинул ей Питер.

– Там целая стая, – говорит она, а затем Скотт глушит мотор в трейлерном парке с перевернутыми пластмассовыми стульями, залитыми кровью подножками, поваленной коляской и вонью тлеющей кожи горелых тел, которые без разбора и особой брезгливости скинуты в одну кучу.

У ног Малии обугленный ребенок: сморщенная младенческая голова и опаленные черные губы. Ее тошнит. Она успевает отбежать в сторону и выблевать остатки завтрака прежде, чем Скотт стискивает ее тощие плечи и гладит по слипшимся коротким волосам.

– Не говори ничего, – Малия оттирает рот рукавом грязной куртки от еле угадываемой пены блевоты и вжимается в его грудь, хорошо, Скотт держит себя в руках.

Они оба плохо спят этой ночью, сняв комнату в ленте картонных квартир в пяти милях отсюда, но Скотт за главного и будит ее, когда она беспокойно мечется по железной кровати, сбивая матрац с просунутыми в него пружинами, которые до ощутимого дискомфорта трутся о кости.

– Я рядом, родная, – он обхватывает ее так крепко, что ей удается заснуть еще на пару часов, а в подернутое дымкой техасское утро сбегает от него в душ и ревет в слипшиеся голые коленки. Скотт не лезет с расспросами за завтраком (апельсиновый сок и вчерашние тосты в салфетке), он сам выглядит не лучше с каймой шелушащихся губ и вспухшими зрачками, но стаскивает с Малии джинсовые шорты с подсунутыми под них тонким капроном колготками и входит сзади, попутно проталкивая в нее два пальца.

– Останемся здесь на пару дней.

У них, по большому счету, и этого нет, но им нужен отдых и еще неплохо было бы съесть хоть что-нибудь белковое, чтобы дотянуть до завтра. Скотт целует Малию, которая в его рубашке сидит на кровати, и заправляет прядь волос за ухо.

– Я люблю тебя, ты знаешь.

– Знаю.

В маркете он складывает на ленту все, что сгодится для сносной яичницы на ржавых конфорках, пачку мармелада для Малии и «Марвел» – для себя. Скотт начал курить три года назад на пару с Рэйкеном и своим бетой. Не бросил.

Он паркуется на вымазанной известкой площадке возле квартир на обратном пути и долго идет вдоль одинаково-картонных дверей, пока в спину по закону жанра девчачьего кино не прилетает мяч – сдутый, баскетбольный и добитый, подстать их с Малией байку. Владелец – смуглый парнишка в бейсболке «Атланта Хоукс» – боязливо застывает, и худые, впихнутые под цветные джинсы коленки забавно дрожат.

Ему лет восемь, и он, как и его ровесники, не рвется почесать языком с первым встречным. Даже если у встречного до нелепого простодушная улыбка и ямочка на правой щеке излишком к набухшим венам.

– Лови, Майкл Джордан, – Скотт бросает с легкой руки, и коробки с готовой едой трясутся на растянутых рюкзачных лямках. Он стискивает между пальцами и поворачивает уже к двери, когда топот ног в скрипучих кроссовках порывает обернуться из-за предсказуемого волнения за мальчишку.

– Знаешь, засранец, я менял тебе подгузник, когда ты делал большие дела. Все твое сосуночное детство, Иззи. И вот она благодарность дяде Бену спустя столько лет!

Незнакомый парень с пакетами из бургерной, пивными банками и свежим фингалом тычет в очевидно заплывший глаз.

– Я вижу охотников в обычных людях, – Скотт размыкает кулак уже в комнате. Звук разлепляемой, размесенной кожи отвратителен в своей натуральности, но ладонь приходится взять, чтобы затянуть бинт. У Скотта ни один мускул не передергивает, он только вжимается в худое плечо. Устал и регенерирует плохо. И снова паршиво спят ночью, и губами сухими ведет по вспотевшему лбу, и рука проходится вверх и вниз вдоль обнаженной спины. Пособничают односпальная койка и открытое окно.

– Малия.

– Я не хочу оставаться здесь больше, – она нервно выдыхает и освобождается от его объятий. На вскидку чувствует себя отвратительно вот уже третью неделю. – Ты не спасешь их всех. Пора остановиться.

– Не после того, как началась война.

Она игнорирует его, нашаривает в дорассветном сумраке свою рубашку и натягивает поверх отяжелевшей, налившейся груди.

– Мы справимся с этим вместе, – Скотт утыкается лбом куда-то между ее лопаток, оглаживает слабо плечи замарлеванной ладонью. Кожа лопнувшая пропитала бинт до заметной сырости.

– Ты знаешь, что нужен мне.

А потом стреляют в тишине пыльных голубых квартир. Через семь картонных стен направо выстреленный из рыжей головы дяди Бена мозг стекает по хрустящей корке бумажных обоев. А что до Скотта МакКолла: он бы лег и загнулся тут, прямо на дороге, которая ведет в Даллас, и уже никогда бы не встал.

========== Стрелок и пес ==========

У них никогда не оставалось выбора.

Скотт выталкивает дверь в соседнем крыле (здесь на весь гипсокартонный блок от силы квартир пять не пустуют), моргает. Запах сырных чипсов и карри в носу дулом не пластикового ствола мешается с кровью. Глаза человека к темноте только привыкают, когда Малия уже вдавливает пальцы в шею парнишки – тот в хватке бьется, вены взбухают, надуваются на не внезапно синюшном лице. И тогда уже размыкается у него потная ладошка, пистолет выскальзывает, а потом Скотт – кажется, больно – стискивает живот и тянет ее извивающееся тело на себя.

За секунду до заминки Малия вспарывает предплечье точно по контору забитой кожи. Затем уже тухнут зрачки, губы стягиваются, но удар неуклюже спавшего на кусок шифера детского тела с предсказуемым хрустом молочных костей тут же и напрочь выбивает вину: болоньевые спины малолетних охотников теряются из вида уже на третьей заводской крыше. Всех пятерых, и даже этого, почти трупа, которого дотащили на спине с вывернутой на девяносто ногой.

– Зачем ты сделал это? Почему позволил им уйти? – Малия разочарована, и это хуже, чем если бы она обвиняла его.

– Они всего лишь дети.

– Всего лишь дети? – усмешка слетает с пересохших губ едко. У нее ноет живот от его хватки, и она морально устала. Устала опаздывать и оправдывать ради Скотта тех, кого четвертовала бы и распихала по мешкам. – В следующий раз возьми с собой пачку «Ризес». Глядишь, они споют тебе «Крошку Вилли Винки» до того, как прострелят голову.

– Малия, – у Скотта нет аргументов в свою пользу. У него, кроме нее, ничего нет. А потом щелчок выключателя, и желтый свет прорезает глаза четкостью и натуральностью подтекающего мозга вместе со сгустившейся кровью под рыжей головой человека, хорошо, до Скотта доходит раньше, чем вчерашний мальчик-сосед ускользает через окно. Он был целью. Верткой для охотников с необсохшими молочными ртами.

– Иззи. Иззи, ты в безопасности, – Скотт хватает его за тощие плечи. У того заеденная, с заусеницами темная кайма губ и взмокшие, вспухшие от слез черные зрачки.

Скотт альфа, волчонку – больше щенку – впору бы поджать хвост, но он по-детски, присуще человеческому ребенку, выворачивается из-под руки и бежит к брату – у того прошитая грудина и лопнувшие белки. Песий заупокойный скулеж дает ответ: у мальчика не осталось никого, к кому они могли бы его отвезти.

– Мы должны похоронить их. Потом уедем.

Скоро у Иззи не остается сил, чтобы брыкаться. Он выскребает сгрызенным до мяса ногтем имя брата и плачет на песочной могиле в розовое пустынное утро. Мальчику восемь, и Скотт говорит ему об охоте и о том, что он родился в рубашке, раз все еще жив. Малия замечает, что это не счастливое стечение обстоятельств. И не смотрит в сторону Скотта.

А дальше они едут. До ближайшего мотеля на окраине города с не своим ребенком, на которого у них волчьих прав, и тех нет. Скотт просит Иззи надеть его куртку и снимает номер на втором этаже в конце коридора. Там мальчик тут же отшатывается, забиваясь в угол дивана с пробитой обшивкой.

– Оставь его в покое, – Малия тянется к бутылке с водой, пока Иззи следит за ней. Она бросает ее рядом с ним. – Не пей слишком быстро, иначе тебя стошнит.

Он делает, как она говорит, но после его выворачивает на пол чем-то, похожим на пиццу. Скотт отводит его в ванную и моет, стирает одежду и развешивает ее на балке для занавески.

– Ты в безопасности, – повторяет он, но Иззи, очевидно, не верит, хотя ложится под шерстяное одеяло и не противится, когда Скотт стирает слезы с его щек. Он сидит возле, пока тот не засыпает, а после находит Малию, когда она рассматривает синяки от его пальцев на своем животе, но опускает рубашку, как только он закрывает за собой дверь.

– Лия.

– Я исцелюсь, не раздувай из мухи слона, – она оборачивается к нему лицом. – Он не говорит.

– А еще напуган и выбился из сил.

– Что будем делать? Возьмем его с собой, купим для него детский мотошлем и люминесцентные наклейки инопланетян?

– Я не знаю, – Скотт запускает пятерню в волосы, и Малия замечает, что его предплечье все еще кровоточит. Все это не нормально. Ничего из этого. – Иди ко мне.

Она разрешает ему поднять свою рубашку, и он долго целует ее живот, а после стягивает шорты с узких бедер и ведет губами к поросли жестких волосков, пока она старательно давит в себе это навязчивое желание разреветься.

– Я хочу ребенка. Давай попробуем снова.

– У тебя запястий свободных нет для еще одной даты смерти, – Малия говорит об этом сухо. И слышит, как прохрустывают кости, когда он стискивает руку в кулак. Скотту, наверное, всегда было больнее, чем ей.

– Сегодня первый и последний день рождения нашего сына, кстати. Поздравил?

========== Одноэтажная Америка ==========

Их первый ребенок умер на седьмой неделе. Второй родился на двадцать восьмой два года спустя. Они похоронили его на заднем дворе дома матери Скотта возле облупившегося белого штакетника. И вернулись к делу.

Они скоро привыкают молчать. Слова забирают кислород на зачастую потребный вдох. А потом живут. Вроде привычно.

Скотт пролезает под ее одеяло позже и вжимается носом в венку на шее. Он пахнет табаком, потом и этим до болезненного душным октябрем. Он вымотался. Затаскался по вытертым меткам на выгоревшей карте Техаса с поддельным титулом Стива Роджерса. Вдобавок приписал к себе вину за убитых. И ее первый выкидыш. И недоношенного Митча с провисающей, сквозной кожей и не поднявшимся пупком.

– Мы завтра едем домой.

Он не дает ей возразить. Даже если она не собиралась. Разворачивает к себе и целует, скользит языком по соленой губе, толкается в рот на почти брачных правах.

Малия отрывается от него через пару минут с предсказуемым в своей естественности звуком разлепляемых губ. Скотт жмет к себе, ласкает ее набухшую грудь с шершавыми, торчащими сосками в темноте зашторенного номера, пока она не выдыхает его имя скорее нервно. Ей неприятно, но он стандартно списывает вздох на приходящие месячные: Скотт знает ее тело, будучи волчицей, Малия никогда не скрывала от него биологию. Потому странно, когда отрывает его загрубелую ладонь. Ко всему прочему, не позволяет оставить ее на животе и сбегает через пару часов.

Солнце почти зашло. Закат сегодня – распузырившееся, ожоговое пятно, как и две недели назад. Вода из крана стабильно ржавая и текущая в пятьдесят три по Фаренгейту. Непривычностью мозолят глаза разве что детские тряпки на супергеройскую тематику.

Скотт собирается отвезти ребенка в Бикон-Хиллс. С мятым свидетельством о рождении на двухместном байке без страховки. Но Иззи, очевидно, в курсе, что план заведомо провальный, потому стаскивает их карту и под шумок линяет.

– Эта – штата Монтана. Тебе нужен Техас, – Малия находит его возле снек-автомата в паре миль от их суженного до одноэтажности мотеля, когда Иззи сбивается с пути с картой северного штата. – Я не собираюсь тащить тебя обратно, выдохни. Это Скотту есть дело, но если пытаешься что-то стащить – посмотри сперва, что взял. Хочешь выжить – не волочи с собой всякое дерьмо.

Она смотрит недолго на торчащую из его рюкзака одноглазую голову Майка Вазовски, прежде чем бросает ему под ноги карту Техаса и уходит. Иззи – натурально щенок, а здесь бродячих отстреливают против закона.

Он все-таки догоняет ее позже: прячет зеленого уродца в полупустом рюкзаке. Выбросил большую часть вещей, даже зубную щетку. Оставил толстовку с «Атланта Хоукс», свидетельство о рождении и пару фоток. Малия провалилась в методах воспитания, хорошо, мусорные мешки увозят утром. Она достает его одежду, пихает обратно в рюкзак и надеется, что ее не вывернет туда же от вида тухлых рыбьих голов.

– Заставишь своего одноглазого стирать.

Потом они возвращаются. Аккурат к обоснованной, но выбившейся из графика отношений взволнованности Скотта. У него тремор рук, которыми он с силой впивается в ее тонкие венозные запястья.

– Это правило – говорить, когда уходишь. Мы вместе придумали.

Она отрывает его пальцы от себя с нескрываемым раздражением. А потом они ругаются. Это сошло бы за бытовуху, если каждому третьему с жизнью на пособие по безработице не отваливали почти даровые баксы за голову оборотня. Они могли бы спорить тогда из-за денег на Большой каньон и высшее в Дейвисе, имени их ребенка в ее утробе, второго, третьего.

Им тогда не хватило времени. Их мальчик мог закричать на пару недель позже.

Они бы раньше остановились в трейлером парке в Бен Болт, он учуял бы запах Иззи еще на лестнице.

Скотт любит ее, но он уходит, закрытием двери надрывая защитную упаковку в виде очередной колкой фразы. Ее не волнует цена своей жизни для него, она бы ни за что не подняла ее на вершину пирамиды Маслоу. Малия выживала одна девять лет, но их детям потребовалось больше, чем она могла им дать.

Она давно усвоила жизнь в одиночку, но Скотт не учился жить без нее.

Малия смотрит на дверь. Со стороны этого убогого номера ключом соскоблена краска. У Скотта в груди так же. Плюс никотиновый осадок и сила за нее.

Она вскрывает пиццу с чеком из «Папа Джонс», которую Скотт принес для них еще днем, с характерным хрустом картона больше рефлекторно.

– Будешь? – и двигает коробку к Иззи. У того вид плюшевого щенка с этими слезными пуговичными глазами. Они со Скоттом никогда не тянули на родителей.

Гавайская пицца вдруг становится тошнотворной от одного вида подпекшихся, подпаленных ананасов. Малия успевает сбросить начиненный пласт обратно и в ванной откинуть унитазную крышку, прежде чем ее рвет слизистой массой вчерашней еды.

Иззи брезгливо не морщится, сцепляет ее волосы резинкой на затылке и стоит рядом. Было бы странно, если не молча.

У нее не остается сил, чтобы вдавить заедающую кнопку слива в бачок. Или сказать Иззи, что ему не обязательно торчать здесь до ночи.

Но когда Скотт опускается напротив нее в этой своей прокуренной мягкой рубашке, ей до постыдного необходимо, чтобы он был рядом.

========== Все собаки попадают в рай ==========

Тео подгоняет им свой покоцанный красный порш с косыми номерами Калифорнии и Лиамом в придачу через пару дней в Нью-Мексико. Это соседний штат, и им повезло, что местный патруль не влепил штраф за семьдесят миль в час при допустимых на этой трассе пятидесяти и перевозку ребенка без шлема.

Иззи восемь, и его никто не будет искать – с этим они доезжают до Розуэлла и глушат мотор на парковке с вывесочной головой инопланетянина вместо стандартно гигантского пончика с розовой глазурью и башки Гомера. Рэйкен сосет коктейль из трубочки до противного медленно, пока Лиам со скучающим видом долбит по шинам. Воняют друг другом, и это отвратнее, чем если бы они со смаком заглотили собачье дерьмо.

– Следующему в стае впихнете соску в рот, или грудь свою дашь?

Малии не нужно разрешение, чтобы собрать силы и въехать в его морду до хруста недавно сросшейся перегородки, а после без стеснения вытащить ключи из его джинсов и вырулить со стоянки с ласкающим слух визгом шин.

– Я с ней поеду. Ну, и его тогда возьмем.

– На челюсть не наступи, – Тео сплевывает кровь и уезжает с задолбанным Скоттом. Данбар забил бронь на один из коттеджей в туристической зоне. Они спят там, а утром Лиам тащит Иззи и Тео в национальный музей НЛО, пока байка о розуэлльском инциденте и маринованные уродцы не набивают Рэйкенку оскомину. Он посылает Данбара к черту с его ярмаркой, жаренным арахисом и чили-соусом и вечером остается с Малией, вскрывая пивную банку на соседней половине дивана.

– Дерьмово выглядишь.

– Странно, это же не я мешу говно в заднице Лиама.

Данбар возвращается позже и притаскивает с собой начос с гуакамоле, вонь жженой сахарной ваты, довольного Иззи и Скотта, который выглядит еще более уставшим, чем вчера.

– Ты горячая, – он справляется о ее самочувствии первым делом, и это уже вошло в скверную привычку, но он отвлекается, когда они занимаются любовью, а утром будит заснувшего с Лиамом Иззи и несет его в машину.

– Не отдавайте его, он крутой, – Данбар зевает, пока Тео рядом скуривает сигарету до фильтра и тушит ее подошвой.

– Серьезно? Пиздец, ты еще такой ребенок, – поражается он, и Малия в кои-то веке готова с ним согласиться.

Они оставляют Розуэлл через пару часов и тормозят на заправке в соседнем городке. Скотт перелезает на заднее сиденье против желания позволять ей вести, когда она ставит его перед фактом и уводит Иззи к фургону с мороженым. Они берут фисташковое, и он так счастливо улыбается, слизывая сливочную массу, что Малия лопается в накопленной сухости своей защитной упаковки и плачет. Как-то совсем по-детски даже, не в пробивном характере ее семейки и моложавого отца.

Она сбивает Иззи с толку, а потом он обнимает ее, пачкает сладкими, липнущими к выгоревшим прядям пальцами, жмется своей холодной щекой. И тогда она обнимает его в ответ. И она думает, что могла бы так же обнимать их годовалого Митча, вытягивая его из ремней автокресла и облизывая шоколадные, выпачканные растаявшим мороженым ладошки, которыми он тянулся бы к Скотту, шатко стоя даже с поддержкой ее рук.

Она хочет ребенка, но у нее нет сил, чтобы доносить его до конца срока.

Иззи стирает слезы с ее щек. У него коротко остриженные волосы, белесые на смуглом лбу, и обтянутые кожей торчащие, колючие ребра с сиротско-острыми височными долями. Он весь нескладный, даже в этом комбинезоне, ребенок дома и пыльного Техаса.

– Теперь возьмем сливочное?

Они застают Скотта дремлющим на подушках заднего сиденья позже, и это не тот сон, который каждый из них заслужил, но он не просыпается, когда рэйкеновский низкопосадочный порш подбрасывает на выбоине в трассе.

Усталость сменяется тошнотой через пару сотен миль по бесконечной ленте с азбукой Морзе дорожной разметки и очередным номерным знаком другого штата, которые Иззи считает на пальцах, превращая дорогу в огромный географический атлас.

Солнце садится в Нью-Мексико, а через три дня восходит над калифорнийской границей.

Напротив мини-маркета в предрассветных сумерках Скотт опускает двадцать центов в проржавелый аттракцион-качалку, пока Иззи забирается в кабину.

– Две коробки пончиков по случаю того, что мы скоро будем дома, – Малия щелкает его по носу и зачем-то оборачивается на входе. Потом уже они со Скоттом набивают корзину, кладут на ленту шуршащие пакеты, и вместо привычной пачки «Марвел» он берет пластикового робота в коробке.

И они наконец-то не забиваются о причинно-следственных, пока их третий ребенок не обагривает кровью железные стенки детского самолета.

У него заеденная, с заусеницами темная кайма губ и взмокшие, вспухшие от слез черные зрачки. Прошитая грудь через глаз зеленого уродца на его футболке и рука, которой он цепляется за ее лицо.

– Ма-ма.

Техасский сын уходит на рассвете в штат одинокой звезды – полторы тысячи миль по затертым меткам, чтобы начать с начала: Иззи в бейсболке «Атланта Хоукс», тряпки на супергеройскую тематику на балке для занавески и фисташковое мороженое в рожке.

Скотт целует ее округлившийся живот, поднимая рубашку и оглаживая его руками, спустя пару месяцев. Они в Премонте, в Техасе. Одноглазый Майк Вазовски все еще воняет тухлой рыбой.

Комментарий к Все собаки попадают в рай

Беременная Малия – мой идеальный хэдканон. Смерть второстепенного персонажа – явный спойлер, ыы. Тяжелая для меня работа, много безобоснуя, сюжет в голове перелепляла стопицот раз, но буду рада, если найдете в этом хоть что-нибудь.

========== В 3 утра ==========

Комментарий к В 3 утра

Это могло бы стать отдельным безобоснуйным фиком, а тут все вроде как к месту?) Спонтанный вброс под видом прямого продолжения через два с половиной месяца после трех вечеров нетфликсовского карателя, но я хотела дать понять, что с их ребенком все в порядке. Дайте мне знать, что вы думаете, если вы все еще со мной :))

В подвале ресторанчика в районе Маленькой Италии трое в облепляющих синтетических масках столпились вокруг забитого строительной кувалдой тела. Вытряхнутые водительские права и соцстраховка на имя Скотта МакКолла скинуты в черные полиэтиленовые мешки вместе с документами на ребенка. Пластиковые стулья у двери в подсобку гнутся под весом еще двоих в защитных ветровках. Электропила воткнута в коротящую сквозную розетку.

Ее сточенные ржавые зубцы просвистывают в воздухе и спиливают проводок лампы накаливания в скрошившейся голубой потолочной штукатурке, когда Скотт приходит в себя.

Жизнь прокладывает себе путь через ее тело, выбирается через боль, кровь и пот, лезет вперед, обгоняя смерть.

Жизнь рождается в белой творожистой слизи в сельской больнице Лон Пайн в семь утра по тем электронным часам из приемной, где с ночи с незерновым черным кофе из автомата дежурят Тео и Лиам.

У него собранная в складки, раскрасневшаяся от хлопка кожа, слипшиеся темные волоски на мягком родничке и скрюченные кулачки. Врачи перерезают пуповину и оставляют его голое, еще не обтертое тельце на груди Малии, пока она обводит подушечкой большого пальца его головку и думает о совсем маленьком – еще меньше, чем Кэл – Митче, завернутом в белую пеленку, Иззи в выкопанной могильной яме в Паркер Стрип и о том, где сейчас Скотт.

Через две недели в мотеле в Лон Пайн Лиам неуклюже придерживает головку младенцу. Он весь вспотевший от контакта с кряхтящим комочком, затянутым в комбинезон с роботами, и все ноет, что сейчас сломает ему игрушечный позвоночник или уронит. Потом Тео с видом папаши пятерых детей перекладывает Кэла на свое плечо. Тот шевелит ногами и руками.

– Ты всего этого поднабрался на курсах для будущих родаков?

– Кому-то из нас троих же стоило сделать хоть что-нибудь. Эй, матерь года, в этих твоих колонках о массовом убийстве в Маленькой Италии наверняка есть парочка сводок о том, почему не стоит давать ребенку это разводимое клейкое дерьмо из банки?

– А ты отдай за это дерьмо семьдесят шесть баксов, тогда откроешь свой рот, – Малия забирает у него Кэла. Проходит еще неделя.

– Нам нужно купить детские вещи, – говорил Скотт за пару дней до того, как ушел.

– У нас есть то, что отдала Мелисса. И вчера мы взяли две пачки подгузников в «Таргет».

– Нет, я имею в виду… Комната с деревянной кроваткой из «Икеа», три банки светлой краски, столик для кормления среди нераспакованных коробок в кухне, самодельные качели на заднем дворе…

– У нас нет денег на свой дом.

– Я откладывал на колледж всю старшую школу, этого хватит для первоначального взноса по ипотеке.

– Наш ребенок скоро родится, и, поверь, ему будет все равно, есть ли у него электронная качалка за двести баксов и гриль во дворе или нет.

– Так, маленький, скажи маме, что ты хочешь ту качалку с вкладышем со львятами, – Скотт облеплял ладонями ее круглый живот и встречал очередной пинок.

– Он становится слишком подвижным, когда ты рядом, но ему там теперь тесно, и он не может ворочаться, как раньше.

– Где он сейчас?

– Его голова внизу, он уже перевернулся, – она опускала худые руки под свой огромный живот, и Скотт примыкал губами к тем местам, где их сын реагировал на них. – У нас есть время до празднования Дня памяти.

– Я вернусь к концу этой недели, обещаю.

Но Скотт МакКолл так и не возвращается.

Кэл громко плачет, его лицо раскраснелось, он взмахивает сжатыми ручками и ножками и кажется еще меньше в желтом свете мотельного ретро-номера, в котором к липким лентам на потолке поприлипали мошки. Они в одном из поселков Калифорнии, к предрассветным часам духота так и не спала. От немытых стекол течет жар, за ними на пустом паркинге разворачивается газетный фургон.

Малия отрывает в себе способность различать по плачу, чего хочет Кэл, и в одну руку справляется с подогревом бутылочки, но она не перестает спрашивать себя, что сделал бы Скотт на ее месте и достаточно ли делает она. Кэл не берет смесь, ему жарко, его горячее тельце в одном подгузнике извивается возле ее груди, вспотевшие волоски на головке слиплись. Маргариновый кусок растет над горами Съерра Невада с отметкой на уличном электронном термометре, три билборда по автодороге отсвечивают с металлика поверхности густое солнце в зеркале над теликом.

Полуголый Лиам в своих обрезанных лакросских трениках развалился в пластиковом стуле с расколотым арбузом, выплевывает арбузные семечки в керамическую пепельницу и без звука листает каналы, пока вымотанный Кэл сопит на сухой выбритой груди Тео.

– Может, дать ей воды? – спрашивает Данбар, когда Малию в четвертый раз за последние шестьдесят минут рвет мучительно и долго над пожелтевшим унитазным ободком от ржавого запаха песков Калифорнии, сердца в железе и того, что врачи сплошь и рядом зовут послеродовой депрессией.

– Дай ей Скотта и то семейное гнездо, которое он ей наобещал. Все пустой треп. Если он хоть как-то причастен к той резне в Маленькой Италии, он уже мертв, – Тео обхватывает губами горлышко бутылки «Хайнекен», и у Лиама не в утайку от него дергается кадык. – С Днем отца, пустозвон Скотт.

К концу первого месяца они уже в штате Невада, в Элко среди сухих озер с белой соленой коркой, пустых салунов времен Гражданской войны и кантри из допотопного радио в очередном придорожном мотеле.

– Прекрати это есть, у тебя будет ботулизм, – говорит Тео, когда Лиам собирается вскрыть рыбные консервы. – А ее снова стошнит.

Кэл лежит в переноске и шевелит ртом, обсасывая силиконовую соску бутылочки, которую держит Малия. Его черные волоски вьются на смуглом лбу, как у Скотта. Потом ей приходится достать его, чтобы он отрыгнул смесь.

– Тебе плохо, потому что ты не спишь, – не унимается Тео.

– Ты сегодня закончишь трепаться? Запрись в туалете и возьми с собой Лиама, может быть, там вы придумаете, как закрыть твой фонтан.

Спустя еще неделю Малия собирает рюкзак, бросает сверху силиконовый прорезыватель и подгузники, берет карту из выдвижного ящика с Библией на дне и уезжает на покоцанном красном порше Тео с почти полным баком, головной болью и Кэлом в автолюльке в сторону поднимающегося над пустыней, исколотого о колкие кактусы солнца.

========== Сто тысяч баксов за карателя ==========

Табачный дым выел воздух, въелся под корку сухих обоев на дешевом клее в номере из малобюджеток девяностых. В уродливой ванной Скотт крепко обхватывает раковину, спуская кровь с заскорузлых фаланг в слив. Лавандовое мыло в банке от предыдущих постояльцев пахнет домом в Бикон-Хиллс, ночевками со Стайлзом в восемь и коробкой с солдатиками.

Скотту еще двадцать четыре, но лицо обросло щетиной под стать тем бежавшим от федералов айтишникам из экстренных выпусков новостей. У него потное грязное тело, пленка густой человеческой крови не счищается с его ладоней даже металлической щеткой, тогда Скотт завинчивает кран и выходит в комнату. Фотокарточка с Малией из автомата быстрой печати со времен Техаса, вынутая из водительских прав, скользит между пальцев, под весом с опорой на согнутые в колени ноги гнется полосатый матрац на пружинах.

– Я бы не хранил фото в документах, которые лапают дорожные патрульные после очередной порции пустых калорий, – советует Питер и брезгливо отодвигает стакан с коробочным молоком и тараканом в скисшей пенке. – Ты ведь не собираешься это пить? Здесь же явное свидетельство кишечной палочки.

– Зачем ты пришел?

– Естественно, не для того, чтобы тут за бесплатно побыть санэпидемстанцией. Тебя ищут все федеральные агенты, сотрудники нацбезопасности, толстые копы с собачками из наркоконтроля. С какой это стати такая слава?

– Ты ведь знаешь ответ.

– Разумеется, знаю. Скотт МакКолл обвиняется за предумышленное тяжкое убийство второй степени. Массовое убийство. А еще на тебе три нью-йоркских полицейских с бесформенной кровавой кашей вместо лица, их тела были найдены в Маленькой Италии. Ресторанчик латиноамериканской кухни с застывшим жиром на тарелках и простой парень из Калифорнии по всем федеральным каналам. Кто помог тебе? Я не верю, что ты все это в одиночку сделал и выжил.

– Я выжил по той же причине, что и ты. Потому что я это умею.

– Слушай сюда, говенный ты каратель. Думаешь, хоть одного сноба из правительства волнуют выходцы из одноэтажной Америки, их сопливые отпрыски, попытки перебиться сезонной работой в поисках лучшей доли? Тебя объявили в розыск не потому, что ты сократил численность Соединенных Штатов на пару десятков нелегалов, натянув им язык на жопу. Ты в розыске, потому что Монро предала это огласке. Если бы ты хоть раз заставил себя пошевелить мозгами, а не выкаблучивался с этим своим сраным долгом всех униженных и оскорбленных, то знал бы, что твоя подружка из Бикон-Хиллс вот уже шестой год работает на федералов. И, поверь мне на слово, сенатору плевать, что ты оборотень. Ты убийца, который заплатит за жизни, которые отнял.

Питер сгребает стопку местных газет с цветным фото Скотта на первой полосе.

– Монро сама прекрасно знает, что ходит по очень тонкому льду, потому что не все из ее правительственных дружков в курсе незаконной резни гражданских, какими бы цирковыми уродами они ни были. Ты мог закончить колледж, завести хоть десять спиногрызов и душа в душеньку жить с Малией до конца своих дней, была твоя моченька даже слепить свой сверхъестественный приют, подбирая всяких по Америке, пока тебе в яйца не вцепилось это неразумное желание отомстить за убитого мальчишку. Вот только я не за этим здесь.