Текст книги "Необходимость (СИ)"

Автор книги: T.a.i.s.i.a.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Разве для вас не событие – встреча с семьей? – Он снова переходит на «вы», подмечает Голдштейн, откидываясь в кресле и чувствуя, как лопатки слишком неприятно упираются в жёсткую спинку. И как президент умудряется сидеть тут часами, обсуждая с ним что-то, в этом неудобном кресле? Тина сцепляет перед собой руки, переплетает тонкие пальцы, выставляя их как защиту. Оборона.

Её оборона уже давно пробита этим самым человеком, только одного его взгляда хватает на то, чтобы снова и снова крошить фундамент новой постройки вокруг девушки.

– Вы хотите, чтобы я сходила на кладбище? – она поднимает брови, в насмешке смотря на него. – Мои родители мертвы, а пить там чай не вижу нужным. Тем более, после того, что произошло, я пока не хочу идти туда. – Девушка упирается взглядом в руки; картинка того, как она хватает мужчину за горло, снова встаёт перед глазами, заставляя вспоминать. То, что так сильно хочется забыть, вновь и вновь является четким воспоминанием.

– У всех нас руки в крови, Тина. – Персиваль говорит тихо, успокаивающе, словно сообщает страшную тайну. – Потому на вас так и смотрят: женщина-аврор, так ещё и руки по локоть в крови успеет измарать. – Мужчина не видит никакой реакции, Голдштейн перед ним застыла, кажется, даже не дыша.

– Вы на меня так не смотрите… – хрипит она, так и не отняв взгляд от ладоней. – Не вижу совсем, где я измаралась в крови? – Тина резко поднимает руки, распрямляя пальцы. Тихо хмыкает, когда они оба видят только бледные чистые ладони. – Кажется, её тут нет. – Она снова убирает руки, разводя их в стороны, будто показала какой-то фокус. – Мистер Грейвс, если я захочу выпить чай с семьёй, то в следующий раз позволю себя задушить, поверьте, – её голос сбивается на шёпот, такой доверительный, будто сейчас она ему сообщит главную из своих тайн. – … я этого страстно желаю.

Грейвс, поражённый ответом девушки, не замечает, как в её руках оказывается папка. Он знал о смерти родителей сестёр, о том, что тех убили торговцы заклинаниями из-за неожиданного свидетельствования. После этого сразу становилось ясно, почему старшая сестра подалась в мракоборцы. Желание защитить самых близких было присуще всем, кто здесь работал. Были, конечно, ещё и те, кто жаждал правосудия, но таких было значительно меньше. Тина же была защитницей.

Сам Персиваль не раз наблюдал за тем, как она вылезает вперёд на заданиях, как нетерпеливо перетаптывается с ноги на ногу. Будто только от её рывка вперёд, от выброшенного в пылу битвы заклинания будет зависеть её жизнь, всё в ней. Она была из тех немногих, кто предан своей работе целиком и полностью, не бросаясь храбрыми словами и не таясь за рабочим столом, а выходя вперёд в первых рядах. Тина была готова броситься в гущу событий, отбивая, заслоняя и защищая, даже перед ним. Это легко читалось в её глазах, полных отчаянной жажды защитить то, что дорого.

Конечно, Персиваль не мог не отметить изменения, произошедшие с девушкой. Что-то было не так, хотя на первый взгляд оставалось по-прежнему. Но самое главное, такое броское и пьянящее, – это её отношение. Вчера, говоря с ней в квартире, он только и мог, что потрясенно вздыхать, глотая возбуждение, рождаемое такой Тиной. Казалось, её больше ничего и не сковывает, отпускает на волю. Взамен той слишком робкой и правильной появилась на свет настоящая. Нет, Персивалю нравилась её робость, нравилась она вся. Нравились тёмные волосы, большие тёмные-тёмные глаза, кажется, чёрные, но, если приглядеться, то сразу видно, как отливают гречишным мёдом. Нравился непокорный нрав, который и раньше поступал наружу, но теперь… он неустанно будоражит сознание мужчины, заставляя думать о девушке день и ночь, день и ночь, день-и-ночь.

– Придете сегодня на чай? – решается задать повторный вопрос, сразу предугадывая язвительный ответ. Грейвс не читает её отчёт, сосредоточенно водит по аккуратным строчкам глазами, устремлённый всем своим нутром вперёд. Туда, где она сидит в кресле, снова сцепив руки-веточки.

Тина смеётся. Так сладко и нежно, как смеются любовники, доверительно-сокровенно, будто они сейчас не в оживленном МАКУСА, а дома, в большой постели, с плотно зашторенными окнами, в шелковых простынях и нежной влюбленности.

– Мне это неинтересно, – мягко проговаривает она, вперив взгляд в собственные колени. Отрывать его оттуда девушка не намерена, потому Персиваль снова переводит взгляд на отчёт. Резкая смена тона и настроения Тины должна его насторожить, так гласит всё на свете, но он отчего-то спокоен. «Она переживает», – решает он, твёрдо зная, что это правда. Переживает по слишком многим поводам, чтобы вечно быть стойкой и твёрдой, слишком много для её узких плеч. Ему отчаянно сильно хочется помочь ей, подхватить под острый локоть, перенимая часть груза на себя. Но её взгляд, ярая потребность справиться со всем самой однозначно просвечивается в ней, не желая уступать.

Персиваль подписывается, аккуратно и чётко, как всегда безупречно, если слушать россказни его работников. Идеализация ему никогда не шла, слыша что-то подобное в людных коридорах, Персиваль Грейвс лишь морщился, скрывая внутреннее отвращение к такому взгляду на себя. Он не раз задавался вопросом: каким видит его Тина Голдштейн? Ведь смотрела она на него с восторгом, потаёнными чувствами и тем же желанием защищать. В её глазах, бывало, веселились бесенята, когда она резко оборачивалась на него, встречаясь взглядами, отрываясь от оживлённого разговора. В такие моменты она не таилась. Немного зажималась, чуть сутуля и без того узкие плечи, но не вскакивала с места так резко, что папки падали на пол, как пару раз делали её коллеги. Желая показаться такими совершенно работоспособными. В движениях же Тины Персиваль видел нежную размеренность. Вот она.

Вот она!

Хотелось вскрикнуть ему, стоило только немного понаблюдать за ней. Мало кто замечал красоту старшей сестры, целиком и полностью все были заворожены блондинистой красоткой Куинни. Пропуская мимо глаз всё самое главное. Они не замечали, и Грейвсу одновременно хотелось говорить им, какие же они глупцы, и одновременно радоваться. Ведь не нужно было делить наслаждение наблюдать за ней с кем-то ещё.

– Тина, – он смакует её имя, такое неожиданно приятное, на языке, хочется произносить его снова и снова, чтобы, наконец, насытиться. – …все-таки возьми сегодня выходной, и завтра, когда тебе вздумается, – Персиваль замолкает, прежде чем успевает наговорить глупостей, словно влюблённый мальчишка, так неловко попавший в сети. Стоило бы из них выпутаться, да только шелковые нити, такие же, как её волосы, перетягивающие горло, ему слишком сильно нравятся.

– Хорошо, – неожиданно соглашается она, поднимая спокойный взгляд на начальника. Что-то в его тоне вселяет почти такую же теплоту и нежность, что появлялась в её груди от заботы Джона. Только почти, ведь в сравнении с тем, что она чувствует сейчас, рядом с Персивалем Грейвсом, то, что давал ей напарник, было сущими крупицами. Грудина сжимается, неприятно сосет под ложечкой, когда она проходится взглядом по его аккуратным рукам, длинным пальцам, которые наверняка невероятно приятно обхватывают шею во время поцелуев. Жарких и трепетных одновременно. По тем пальцам, на одно из которых в скором времени должно надеться обручальное кольцо наманикюренными пальчиками сестры. Дрожь снова бьёт изнутри, не щадя и снова, снова ударяя.

Порпентина быстро соскакивает со стула, расправляет плечи и смотрит на собственного начальника сверху вниз. Пытается ухватиться взглядом хоть за что-то, что поможет задержаться хоть ненамного подольше. Погреться в лучах солнца, ей не предназначенного.

Он так же встаёт, и её взгляд упирается ему в аккуратно завязанный галстук. Наверняка под всегда застегнутой рубашкой скрываются крепкие ключицы, сильные плечи и руки, к которым хочется прикасаться, чувствуя перекатывающуюся под пальцами силу.

– Тина, тебе действительно стоит отдохнуть, – устало говорит он, словно нянчится с ребёнком. Это неожиданно задевает, заставляет потупить взгляд в пол в неловкости и стыде, сковавшим всё тело.

Голдштейн хочется на него злиться за то, что он заставляет её испытывать. За все эти эмоции, что переполняют её, стоит ему только посмотреть на неё тем самым взглядом, совершенно непонятным и глубоким. Заставляя стоять перед ним, словно на казни, доверив и всучив жизнь ему в руки, ожидая дальнейших слов и решений.

Он совершенно не понимает, что с ней делает. Не замечает или не хочет замечать, закрывает глаза, только и делая, что смотря. Пристально, бывает, с заботой, которая скользит во взгляде слишком быстро, скрываемая вечной холодностью.

Тины хватает на то, чтобы прохрипеть слабое «Конечно», а после быстро покинуть его кабинет. Секретарша удивлённо смотрит на неё, явно ожидавшая чего-то иного. А пока затворяется дверь, медленно, мучительно медленно, Тина чувствует его прожигающий взгляд на своих лопатках. Снова согревающий, дарующий того, чего не должен и чего дарить категорически не следует.

***

Вечер она проводит на диване, почти под самым торшером, склонив голову над книгой. Детективы всегда нравились Тине, именно ими она предпочитала занимать себя в свободное время. Но в этот раз строчки настойчиво не хотели читаться, снова и снова заставляя девушку возвращаться на начало страницы.

Не шло.

Тина вздохнула, чувствуя, как неуловимо резко вздрагивает болью шея. Сейчас ей особенно сильно хотелось погулять. Тёмные промозглые вечера были её слабостью, как яркие солнечные дни для Куинни. Отчего-то вязкий туман, сковавший грудину, стоило только выйти на улицу, Тине нравится гораздо больше спокойствия безветренного полудня. Какая-то непонятная таинственность погоды, всего этого состояния, которое надиктовывала сама природа, нравилась Тине. Завораживала и гипнотизировала, манила в свои сети.

Окна в гостиной Тина отворила настежь, пропуская свежий ветер, ещё по-летнему тёплый и мягкий, в квартиру. Всё было размеренно и нежно, так, как она и любила проводить вечера, как того требовало сердце. Порпентина хмурится, чувствуя неприятное ощущение под ложечкой, которое, кажется, не замолкает с того самого момента, как преступник покинул паб. Оно гложет и гложет, не даёт нормально прилечь на диван и забыться в сладкой дрёме, вместо этого заставляя дёргано наводить порядок и заламывать собственные пальцы.

Старшая Голдштейн вспоминает, что могла согласиться на чай. Тогда бы ей пришлось сидеть, выслушивая упреки от Орании, но она бы провела время с сестрой. Что-то внутри неугомонно пискнуло, оживая при воспоминаниях о сестре. Конечно, Порпентина любила её, пусть обида и не давала первой подойти, написать письмо или прийти на чай, но любовь по-прежнему жила у неё в подреберье, делимая лишь с родителями и её собственным воздухом. Собственным всем. Солнцем, небом, воздухом, смертью. Такой непоколебимо постоянный оставался там, под рёбрами, время от времени перехватывая дыхание.

«Пошёл вон», – с тихим хныканьем думает Тина, нисколечко не сомневаясь в том, что это слова в пустоту. Персиваль Грейвс остаётся на своём месте, вольготно расположившись на том пьедестале, что она самолично возвела для него. Нет, он не был богом для неё.

Нуждой.

Такой сильной, что чесалось небо и руки не могли лежать на месте, все время норовят выгнуться как-то непривычно, неправильно, заламывая пальцы. Голдштейн глянула на свои руки, прошлась взглядом по тонким длинным пальцам, останавливаясь на ногтях. Может, стоит накрасить?

«Нет, конечно, нет!» – тут же отметает эту идею Тина, подскакивая с места и отбрасывая книгу на диван. У неё будет ещё много времени, чтобы её дочитать, почти целая неделя. Она взяла выходные. Как он сказал, а она сразу исполнила. Просто потому, что устала и не смогла бы нормально работать, делать хоть что-то полезное так, чтобы все вышло правильно. Руки всё дрожали: мелко, крупно, часто, редко, не переставая, – а грудину то и дело сдавливала такая тяжесть, что и дышать становилось слишком трудно.

Делать вдох и чувствовать собственную слабость. Понимать, что теперь она зрима всякому, кто только посмотрит на неё, услышав историю вчерашнего вечера. Что теперь каждый человек в МАКУСА, что только успел опустить на неё свой взор, стал немым свидетелем разрушения хрупкой фигуры Тины Голдштейн.

Девушка вздрогнула от неожиданности, когда в дверь три раза постучали. Тонкий, немного робкий стук внезапно озадачил Голдштейн. Пару минут стояла у двери, то и дело переводя взгляд с высокого комода на дверную ручку. Мало кто знал, что ей выписали разрешение на ношение оружия. Да и получить его оказалось довольно просто для девушки, что немало удивило и саму Тину. Но разрешение все же приняла, аккуратно сложив хрупкий листок, чтобы после использовать по назначению в одной из оружейных лавок.

Когда она его покупала, Тина действительно не понимала, зачем он ей нужен, движимая чем-то, что вело её изнутри, подталкивая к нужному аккуратному пистолету. Кассир тогда, завидев аккуратный и довольно маленький карабин, лишь тихо пробормотал: «Женщины», – ни слова больше не сказав, и пробил нужную ей вещь с парой десятков патрон, застыв на пару минут с разрешением. Когда Тина съехала от тёти, поняла, что это именно то, что ей и нужно было. Не было боязни от осознания того факта, что ты одна в квартире, не было липкого страха, когда в ночи что-то падало или скребло. Было спокойствие.

Но о приобретении оружия она так никому и не рассказала. Это стало для Тины маленьким секретом, личным и успокаивающим. Да и мало кто понял бы её. Снова пошли бы пересуды, и фамилия Голдштейн звучала бы в МАКУСА, не переставая. «Достаточно свежих новостей», – решила Тина, открывая дверь, звонко щёлкая замком два раза. Наверняка же соседка снова пришла попросить чего-то по типу чая или сахара, кажется, у неё были проблемы с памятью. Иначе как было объяснить, что, только возвращаясь с магазина, она шла к Тине за помощью?

Но, открыв дверь, девушка обомлела, уставившись на стоящего напротив человека невидящим взглядом. Одновременно рассматривая и будто смотря сквозь.

Взгляд вперился в живое золото, искусно завитое в тугие кудряшки, прошёлся по высокому воротнику нежно-розового пальто, останавливаясь на запястьях, обтянутых в коричневые перчатки.

Куинни.

Она стояла тут, сейчас. Наяву, словно сотканная из света. Чуть переступала с ноги на ногу и избегала смотреть в глаза, волнуясь, но всеми силами стараясь в себе это подавить. Порпентина видела её метания, видела, как отчаянно ей хочется сделать шаг назад в страхе, что сестра отреагирует не так. Что накричит на неё и пошлёт к чертям.

Но Тина не собиралась этого делать.

Прохрипела тихое: «Входи», – пропуская сестру в прихожую. Куинни быстро скинула с себя пальто, повесив его на крючок вместе со светлым платком, и поставила вниз обувь.

– Я хотела поговорить, Тина, – робко начала она, снова натыкаясь на гладкую стену ментального щита в голове сестры. Тина предпочла сделать вид, что ничего не почувствовала, снова щёлкая дверью, запирая её.

– Я тоже, – тихо, так, будто это было чем-то страшным, сказала старшая Голдштейн, перебирая в пальцах ткань собственной ночной рубашки. – Ты проходи в гостиную, я пойду поставлю чай, – быстро сказала она, скрываясь в тёмном провале кухни. Секундой позже там раздалось копошение и включился желтоватый свет.

Тина совершенно не знала, что делать. Она схватилась руками за край столешницы, так же сильно и отчаянно, как вечером ранее цеплялась за спинку стула. Что-то внутри сотрясалось в радости только от одного вида сестры, а что-то упорно не давало отцепить пальцы от холодной поверхности.

«Соберись», – мысленно скомандовала себе Тина, палец за пальцем отпуская столешницу. «Всё будет нормально, – продолжала она, – всё будет хорошо». Чайник звякнул железным дном о решётку над комфорками, и Тина, решив, что через пять минут вернётся и заварит чай, прошла в гостиную.

Она застала Куинни за рассматриванием маленького книжного стеллажа, уже, кажется, целиком заставленного детективами, энциклопедиями и романами. Всё вперемешку, без какого-либо порядка по алфавиту или хотя бы по размеру. Конечно, эта жалкая полочка не могла сравниться с высокими стеллажами книг в родительском доме, таких идеально сохранённых, будто их никто раньше никогда не читал.

Куинни, услышав шаги, повернулась, мягко улыбаясь, но так и не отходя от полки.

– Мне нравится, – плавно проговорила она, проводя пальцами по корешкам.

Тина согласно кивнула. Совершенно не зная, с чего стоит начинать. А стоит ли вообще?

Куинни, как и она, застыла в нерешительности, так и не опустив руки с книг. Легилименция, сейчас такая ненужная, лишний раз напарывалась на щит, ударяясь в бессознательных попытках прочесть мысли.

– Знаешь, я так и не поговорила с Якобом, – блондинка повернулась, отводя в сторону кудряшку, что особенно сильно щекотала щеку. – Так не хочется прерывать это, кажется, что если оборву, то…

– И что-то внутри надломится, – заканчивает за неё старшая сестра, радуясь тому, что они не стали рассыпаться в предисловиях. Нужно обсудить это сразу, немедля, найти всё, что нужно, и закрыть тему. Тина смотрит на сестру, которая садится рядом, и внезапная мысль осеняет её яркой молнией неверия вперемешку с эгоистичной радостью. – Почему ты здесь, Куинни, вы же назначали чай?

Сестра под её взглядом смущённо пожимает округлыми плечиками, упирается взглядом куда-то в районе серёжек, старательно избегая прямого взгляда на шею. Тина прекрасно знает, что ворот рубашки сейчас распахнут, оголяя тонкие крылья ключиц и чуть не доходя до груди. Так же она прекрасно знает, что, стоит сестре посмотреть на неё, на все лиловые отметины, как та тут же выпадет из колеи.

Горькая усмешка появляется на губах старшей Голдштейн.

В этом они с сестрой схожи. Разные Голдштейн! Как любили говорить все, кто бы их не повстречал, не понимая, что разнятся они только внешне, абсолютно одинаковые внутренним складом и миром. Почти, конечно, но всё же.

– Мистер Грейвс не заинтересован, – боязливо тянет сестра, кажется, опасаясь подобрать не то слово. Она снова ведёт плечиком, неловко, скованно, будто пытаясь освободиться от стального обруча, что обхватил её – по нему это сразу заметно, Орания предпочитает закрывать глаза, но она играет в слепую старуху, не видя, – Куинни осекается, прекрасно зная, что если скажет то, что действительно думает, то сестра закроется. Не желая принимать правду, которая такая однозначная для Куинни, но слишком запутанная для неё самой. – Вообще я пришла сказать тебе, что это неправильно. Это, если подумать, такая чушь – следовать старым бумагам, как мне кажется, мистер Грейвс так же думает. Только подумай, откажусь я, сделаем мы все, чтобы на моем месте стала ты. Да, это хорошо, я ведь знаю, что ты чувствуешь к нему. Но, Тина, – Куинни запнулась, не решаясь продолжать, но, увидев заинтересованный взгляд сестры, то, как расслабленно она сидела, тут же успокоилась, переводя дыхание и продолжая. – Ты уверена в этом? Отсутствие выбора, оно такое давящее… Орания совсем не понимает, ей будто клин в голову вбили о том, что это должно случиться, – блондинка замолкает, кажется, и сама поражённая всем сказанным.

– Это так сложно, Куинни, – хрипит напротив неё сестра, задыхаясь, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Но ведь по-другому не дышится.

Куинни и сама забывает дышать, смотря на сестру, ловя её встревоженный, наполненный слезами взгляд, совершенно растерянный. Она прекрасно видит, как Тина зашла в тупик и теперь не знает, куда податься. Что-то внутри бьёт тревогу. «Не упусти!» – кричит сознание, и Куинни хватается за эту мысль цепко, словно змея. Хватает за плечи сестру, скорее принуждая её к объятию, чем действуя по обоюдному согласию.

Это ужасно – чувствовать такое. Благо хоть голову сестры, все её мысли скрывает щит, не дающий Куинни в полной мере понять степень… отчаяния. Такого непонятно холодного, сжимающего липкими холодными тисками, когда его совсем не ждёшь. «Это всё просто случайность», – приходит к выводу Куинни, мягко проводя рукой по спине сестры. Столько всего и в один момент, просто так вышло. Отложенные дела, вымотанность, сдержанность, влюблённость и обида – всё смешалось в один большой комок, давя на плечи сестры. Не давая той разогнуться без болезненной улыбки.

– Знаешь, Якоб звал нас с тобой к нему в воскресенье, он что-то говорил о новом вишневом пироге, – мягко говорит Куинни и Тина завороженно слушает, пытаясь не пропустить ни единого слова. Цепляется за легкие строчки, как за спасательный якорь, что не даст ей уйти в мёртвые воды, оставив на месте. Пусть и разбитом, но прежнем.

– Если ты хочешь, я пойду, – тихо, в плечо говорит брюнетка, отстраняясь от сестры и вытирая ладонью покрасневший нос. Как ужасно.

Ужасно, ужасно, ужасно.

Премерзко даже, но так верно. Тина сдерживает себя от того, чтобы скрючиться в спине, обхватить колени руками, прижимая ближе к груди, сжимаясь в один комок. Она это успеет сделать позже, твёрдо говорит она самой себе, не решаясь задать волнующий вопрос.

– Куинни, – хрипло и некрасиво, не так спрашивают то, что действительно волнует. – Ты злишься на меня? – сестра напротив неё округляет глаза и тут же мотает головой из стороны в сторону. Яростно и правдиво, всем своим видом выражая полное несогласие с предположением старшей сестры.

– Нет, Тина, не говори глупостей. Нам стоило сразу поговорить, а я не хотела делать преждевременных выводов. Думала, может, всё-таки стоит угодить тёте и попытаться сблизиться с ним, но, Тинни, – она снова хлопает глазами и ртом, будто в воздухе витают те самые нужные слова. – Он совсем не тот, совсем не такой. Совершенно неправильный для меня, да и, наверное, для всех…

Куинни резко замолкает, потупив взгляд в пол, ожидая, когда сестра что-то скажет. Когда ответит на её признание, такое неожиданно горькое и противное даже для самой себя.

– Я люблю тебя, Куинни, – снова хрипит Тина, теперь сама цепляясь за шею сестры, прижимая ту ближе, только бы не отпустить. Эту болезненную правильность, честность, что горькой правдой немного обжигает и такую безоговорочную доверенность. Нужную, горящую мягким пламенем в их груди. Обоюдно, любяще и так нужно.

Тина сама не знает, в каком часу Куинни начинает зевать. Она порывается аппарировать, выйдя за пределы её квартиры, но Тина благоразумно её останавливает, уже расстилая второе спальное место на диване. Для себя, пусть Куинни поспит на удобной кровати – ночь на диване она точно не вытерпит. И, выключив свет, сестры улеглись спать.

За долгое время Тина наконец, лёжа на мягком диване, подумала, что вот оно – спокойствие. Почти осязаемое, витает в воздухе, мягкой шалью обволакивая их с сестрой в свой уютный кокон. Это было так неожиданно нужно, необходимо – лежать вот так, невидящим взглядом уставившись в потолок и слушая стук собственного сердца. Было самым правильным, что можно было сделать. Тина перевела взгляд на открытое окно – кажется, ветер усиливался, судя по тому, как трепыхались шторы. Девушке хотелось думать обо всем на свете, казалось, что все былые проблемы стали решаемы по щелчку пальцев, стоит только подумать о них. В действительности у неё была лишь одна проблема. Только при воспоминаниях о которой внутри что-то бушевало даже в такую спокойную и тихую ночь.

========== Часть 3 ==========

Куинни ушла рано. Объясняя это тем, что хотела переодеться перед работой, прекрасно зная, что Тина ей нисколечко не верит. А по слишком заалевшим щекам и слепцу понятно, что младшая Голдштейн собирается в пекарню на утреннюю чашечку кофе с Якобом. Ярким розовым вихрем она вылетела из комнаты, не забыв в очередной раз крепко обнять сестру и расцеловать её в обе щеки. После оставила Тину одну – снова.

Квартирка без лучистой сестры казалось пустой, хоть Куинни тут и оказалась впервые. Но она, своим присутствием наполнила пастельные стены светом, уйдя и забрав его с собой. Квартира оставалась все той же, но казалось, что совсем нет. Тёмной, настолько, что даже распахнутые окна, и отдёрнутые шторы не могли пропустить достаточно света. «Слишком уж привыкла к солнцам» думала Тина, прекрасно понимая, что и Персиваль и Куинни две неотъемлемые её части. Спорить было безтолку, схоже с ударами о глухую стену, когда при любом выброшенном аргументе ты снова и снова ударяешься грудью прямо о неё, цепляясь кожей до острой рези. Совершенно бессмысленно. Только в ущерб себе.

Тина прекрасно знает, чувствует, как кожа пощипывает от ощущения соприкосновения с той самой стеной. И кажется оставлять тщетных попыток по вымещению Персиваля Грейвса из своей головы она не намерена. Хотя бы просто из упрямства.

Порпентине хочется противоречия. Что-то внутри так сильно жаждет этого, как адреналина, который будет будоражить кровь и сознание. Оно заставляет на одно мгновение, не больше, перестать думать о нем. Выбросить к чертям Персиваля Грейвса из головы и громко хлопнуть дверью, как подразумевают тонкие женские романчики.

День будет тянуться мучительно длинно, понимает Тина хватая влажную тряпку и прикидывая место, где уборка нужна в первую очередь.

Ведь верно говорят, чистая квартира, чистая голова?

***

Персивалю Грейвсу не нравится та ситуация в которой он оказался. Это идиотское обязательство, связывающее руки заключённым договором, кажется таким давним, что листки бумаги натурально жёлтые. Он смотрит раз за разом на лицо невесты, как того и желает договор и не видит совершенно ничего. Ничего внутри не дергается оповещая о влюбленности, не замирает притаившейся симпатией. Пусто. Совершенно полая зияющая дыра, которая от осознания ситуации с каждым днём разрастается все больше и больше. Грозясь заполнить всего мужчину пустотой, оставив после себя лишь тонкую оболочку.

Персиваль забрал договор. Обе его части, пристально изучая, пытаясь найти изъян, который ему и не суждено было увидеть, так тщательно были сведены концы, что это мог разглядеть только профессионал. А у Персиваля профессия, да и само призвание совсем не те. Оставалась надежда только на юриста, давнего школьного друга, который вызвался помочь приезжая со дня на день.

Точнее говоря сегодня. Рэнди должен был приехать в Нью-Йорк сегодня, дневным поездом, что было, для мужчины, сродни сорвавшегося с плеч груза.

Он не хотел разбираться, почему это его так волновало. Не хотел углубляться в собственные ощущения, чувства, что заволакивали глаза каждый раз стоило глянуть на пожелтевшие бумаги на столе. И тогда появлялась она. Навязчивым наваждением она раз за разом представала перед ним в своей немой и одновременно такой красноречивой ярости и растрёпанности. С распахнутой блузкой, оголяющей тонкие крылья ключиц, узкие плечи, впадинку между грудей. Она вставала перед взглядом в потрясающем непотребстве, такая обезоруживающе прекрасная, бледная и тонкая, что хотелось протянуть руку и схватить Тину Голдштейн за её эфемерную ладонь. Потянуть на себя, почувствовать прикосновение, кожа к коже, так плотно, что начинаешь задыхаться от сковавшего разум возбуждения.

Персивалю отчаянно этого хотелось и не хотелось одновременно.

« Она красивая девушка, не удивительно, что такова реакция » думал он, потирая переносицу и снова прикрывая глаза. Окунаясь в свой личный греховный омут её темных глаз и молочной кожи. Скрывая за внешней тягой и возбуждением совершенно правдивое и яркое, кричащее чувство.

Ведь, впервые сидя напротив Куинни Голдштейн и понимая, что она станет его женой, Персиваль Грейвс слишком сильно желал, чтобы на её месте оказалась её старшая сестра.

Непокорная и ощетинившаяся от того, как несправедливо её лишают какого либо выбора, сидела бы перед ним. Скрестив руки веточки на груди и всем видом выражая негодование. Тина бы сидела перед ним, и ему бы хотелось доказать ей, что это все на самом деле верно. Настолько, насколько можно вообразить, правильно и идеально. Так, как и должно быть.

Так, что сердце замирает не веря в собственное счастье.

Но перед ним сидела румяная блондинка, то и дело нервно улыбаясь, старательно вылепливая из себя одновременно вежливость и учтивость. Такие чуждые для её сестры. Персивалю совсем не хотелось по утрам видеть взлохмаченную блондинистую макушку, всегда идеальное лицо, на котором даже шов от подушки не желал оставлять отпечаток. Нет, он хотел совсем не этого. Хотел взъерошенных темных прядей, тёплых глаз, цвета хорошего виски, бледной кожи, которую так приятно целовать. Легко прикусывать, а после наслаждаться мелкими, едва заметными отметинами на тонкой шее, на острых ключицах. Там, где после окажется плотная ткань тёмной водолазки, скрывающей все от посторонних взглядов.

Персиваль вздохнул. Работа отчаянно не хотела завладевать его мыслями, раз за разом пропадала из головы стоило ему только вспомнить о своей подчинённой.

Рэнди он должен был отправиться встречать на вокзал только через два с половиной часа, так что, решив не тратить время зря, Грейвс вызвал к себе Куинни Голдштейн. Было бы нечестно решить все с юристом без её ведома, без её участия и согласия, за которыми он её и позвал. Волнение отчего-то слишком сильное зародилось в груди, стоило девушке пройти в комнату тихо прикрывая за собой дверь и робко сесть на стул. Она была как всегда красива.

Если бы одно слово «красота» имело воплощения, то Куинни Голдштейн была бы одним из них. Такой привычной и признаваемой всеми, что никто и слова против бросить не решится, слишком заворожённый ей.

– Мистер Грейвс?– её голос был тонким, немного дрожащим, выдающим волнение. Непонятно чего Куинни ожидала от этой встречи, раз сидела перед ним настолько настороженно-прекрасная в своей пугливости.

А мужчина не знал, как начать. Учтивость, умение находить общий язык, сговорчивость и настойчивость разом покинули его, оставляя немым, словно рыба выброшенная на берег. Будь он юнцом, то наверняка хлопал бы глазами и, то и дело открывал и закрывал рот в попытках найти нужные слова, выловить их буквально из воздуха. Но он им уже не был, давно утратил возможность и желание так на что-то реагировать и надел вместо этого маску леденящего кровь спокойствия.

Ведь откладывать смысла не было? Так чего ждать.

– У вас кто-то есть?– судя по вздрогнувшим плечам девушки, по немного покрасневшим щекам и заметавшемуся взгляду он был прав. «С вопросом не прогадал», мысленно усмехнулся Персиваль, настраиваясь на дальнейший разговор.

– Все не совсем так, как вы думаете, – робко начала Куинни, перебирая пальцами мягкую ткань юбки,– я просто ещё ему не сказала, не нашлось удобного случая…