Текст книги "В бою (СИ)"
Автор книги: Snejik
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Баки понимал, что к нему возвращается память, но картины прошлого были настолько нереальны, порой путаны и бессмысленны, что он не мог в это все поверить. Но точно знал, что это его жизнь. Странная, непонятная, местами страшная, но его. Он словно посмотрел фильм в ускоренном режиме с половиной вырезанных кадров. Но Брок там был. И он там был. Только оба они были другими. Совсем другими.
Баки посмотрел на Брока, на его озабоченный взгляд, слишком мягкий для того, кто был рядом с тем Баки, вернее, не Баки. Зимний Солдат. Оружие Гидры. Тогда не было никакого Баки, был только Солдат, прозванный Белоснежкой за то, что спит в ледяном гробу годами, а иногда десятилетиями. А когда не спит – убивает. Это больше всего поразило Баки: то, что он хладнокровный, чуть ли не в прямом смысле, убийца. Убивший… Да не важно, сколько, важно, что он не был солдатом, сражавшимся за свою страну. Не был потерянным ветераном, он был машиной для убийства, почти полностью подконтрольной знавшему коды. И Брок не был его сослуживцем, не был начальником, он был его хэндлером. Дрессировщиком, держащим в руках поводок.
И одновременно Баки помнил, как Зимний тянулся к Броку, как хотел именно его тепла. Как на очередной явочной квартире пришел к дремлющему Броку и просто устроился у него под боком, закинув на себя его тяжелую руку. Баки вытаскивал из памяти эти желания Зимнего обладать Броком, в котором не было любви, но было знание, что убьет каждого из-за него, ради него.
И обнуления, когда Брок нежно проходился ладонью по небритому лицу в момент, когда они оставались одни, и говорил “Прости, Белоснежка, так надо”. А потом всегда боль. Много яркой, яростной боли, от которой мир сначала взрывался кроваво-алым, а потом выцветал до кристально-прозрачного. И каждый раз взгляд Брока, словно с надеждой. И снова “как понял меня, Солдат?”. И снова общая лежанка на полу какого-нибудь дома, снова желание, снова тепло. И холод криокамеры. И так по кругу. Каждый раз заново.
– Белоснежка? – позвал Брок, протягивая к нему руку.
– Не зови меня так! – рыкнул он, хотя память подкидывала, что Зимнему нравилось, когда его так звали, и оттолкнул руку, боясь, что просто сломает ее. – Как ты так мог? Как ты мог?
– Что мог, Баки? – спросил Брок, но Баки видел, что Брок понимает, если не все, то очень многое. – Успокойся, пожалуйста, давай я все тебе объясню.
– Что ты мне объяснишь? Что?! – взъярился Баки. – Ты врал мне. Ты все это время мне врал!
Баки ничего не хотел слышать, ничего не хотел знать и, самое главное, ничего не хотел помнить. Он хотел вернуть все, что было минуты назад, снова идти рядом с Броком, болтая ни о чем и слегка касаясь пальцев друг друга. Но ничего нельзя было вернуть. Баки понимал, что он бы убил этого человека, который стремительно убегал сейчас от них, если бы не Брок. Но это заставило его вспомнить, как Брок поначалу тыкал в него шокером, как учил подчиняться без боли своевольное оружие, как учил не убивать всех подряд, кто делал ему больно, сам наказывая их. Как Зимний стал понимать, что его защищают, оберегают, и сам стал оберегать и защищать.
– Я тебе никогда не врал, – твердо сказал Брок. – Ты прекрасно чувствуешь ложь и знаешь это.
– Ты скрывал от меня все это, – Баки неопределенно махнул рукой, уверенный, что Брок поймет, что тот имеет ввиду. – Ты знал, кто я! Ты все это время знал, кто я!
– И что я должен был тебе рассказать? – рявкнул Брок. – Что?! Что ты – винтовка с глазами? Оружие?
Слова Брока резанули болью по сердцу, а теплый ветерок внезапно стал ледяной вьюгой. Против воли глаза наполнились злыми слезами, Баки сморгнул, и они заструились по щекам. Он – оружие. Все это время Брок считал его просто оружием.
– Прости, – попросил Брок. – Баки, прости. Пойдем домой, я расскажу тебе все, что хочешь.
– Я тебе хоть нравлюсь? – криво усмехнулся Баки. – Или это все, что между нам было – это очередное поощрение, чтобы лучше слушался? А нашел ты меня, чтобы оружие случайно не потерялось, да? Небось следил за мой все это время, как на ноги встал.
– Я тебя не искал, – глухо сказал Брок.
– О, еще лучше, ты меня вообще не искал! – выкрикнул Баки, чувствуя, как его захлестывает истерикой.
Ему было больно, безумно больно, но лучше бы это была боль обнуления, чем вот такая, которая рвала в куски сердце, а не тело. – Тогда зачем все это? Зачем, Брок? Не надо, не отвечай, знать ничего не желаю.
Баки нужно было подумать, и подумать хорошо. Он даже не представлял, сколько времени у него все это может занять, но возвращаться с Броком в их квартиру не было никакого желания. Вытирая злые, отчаянные слезы, Баки развернулся и пошел вглубь парка, оставляя Брока за спиной. Он слышал, как Брок звал его, но не реагировал.
Его важный, тот, которого он кое-как, но помнил, которого ждал, ради которого готов был отказаться от человека, с которым ему было хорошо, оказывается, даже не искал его. Это ударило больнее всего.
Значит, все это была просто случайность, стечение обстоятельств. В суматохе крушения здания, системы, чьих-то идеалов идеальное оружие спасло кого-то и сбежало, чтобы быть человеком. Похоже, человеком быть непросто. Да и хочет ли он теперь быть человеком, если он не нужен. Если все, что он знал в жизни – это миссии, на которых он убивал, систему поощрений-наказаний, коды и обнуления. Машина не имеет права на чувства, не имеет права на воспоминания. Ни на что не имеет права. И он не имеет.
Разочарование, обида и боль, вот и все, что чувствовал сейчас Баки от вернувшихся воспоминаний. И пожалел, что вспомнил, потому что пока он был просто Баки, Брок был рядом с ним. Хотел быть рядом с ним. Наверное, и сейчас хотел, но Баки просто не мог сейчас вернуться к нему.
Идя по темному парку, Баки стал искать в воспоминаниях, был ли он хоть кем-то, кроме оружия, кем-то живым, настоящим. И не мог. Он просто помнил, как проснулся уже с металлической рукой и с кодами в голове. Подспудно ощущалось, что это еще не все, что должно быть что-то еще, потому что болезного цыпленка в этих воспоминаниях не было. Были только военные, немного гражданских и много трупов.
Баки не хотел быть тем, кого он вспомнил. Быть просто профи в боевых искусствах – одно, но знать, для чего ему все это было нужно… Почему он сразу узнал винтовку на их с Броком фото.
Баки проходил по парку всю ночь, иногда устраиваясь на лавочке, чтобы схватиться за голову, чуть ли не выдирая на себе длинные волосы, потому что никак не мог понять, почему, за что? Неужели он – всего лишь оружие, и Брок не хотел говорить ему именно этого? Да и как о таком скажешь? Но то, что он не искал.
Пару часов Баки потратил на то, что просто сидел на лавочке и смотрел в ночь, стараясь вообще ни о чем не думать, потому что того, что его важный, тот, кого он так ждал, вовсе не искал его, уже хватало на то, чтобы просто повеситься. Или застрелиться. Захотелось поговорить с Броком, спросить, зачем тогда догнал, если не искал, если не нужен. Баки поднялся, но тут же рухнул на колени от боли, уже знакомой, и снова в сознание рванули воспоминания, вливаясь в него оглушительным водопадом, калейдоскопом картинок. Кое-как он забрался на лавочку, пытаясь уложить все то новое, что пришло к нему. И ужаснулся, понимая, что он был человеком. Был живым, настоящим человеком, а оружием его сделали.
– Брок, неужели ты об этом знал? – горько спросил Баки у темноты вокруг.
Темнота отозвалась криком какой-то неизвестной Баки птицы, но ответа не было. Он начал перебирать воспоминания, но практически все они были об одном-единственном человеке – Капитане Америка, Стиве Роджерсе, его друге детства.
Баки отчетливо вспомнил, как Стив отчаянно пытался докричаться до него, убедить, что он друг, но у оружия нет друзей, у оружия есть приказ.
И вдруг в голове возник вопрос: почему его не искал Стив? Почему не ищет? Ведь Баки не прячется, вот он, просто живет.
От осознания, что все знали, что он человек, но никто его не искал, даже лучший друг, который пытался это до него донести, снова захотелось не просто заплакать, разрыдаться навзрыд, как маленький ребенок, брошенный всеми маленький ребенок, но Баки взял себя в руки, из глаз скатилась только одна горькая слезинка.
Что делать теперь с этими знаниями, Баки не представлял. Можно было, конечно, пойти и самому найти Стива, но после всего того, что он сделал, его вряд просто так пустят к герою Америки.
Баки предавался горькому, злому, черному отчаянию, когда услышал шаги. Очень знакомые шаги. И повернул голову. Брок стоял, изрядно не доходя до скамейки, на которой сидел Баки, засунув руки в карманы.
– Я не искал тебя, Белоснежка, – тихо заговорил Брок, но Баки отчетливо слышал каждое слово, – потому что не представлял, где тебя искать. У нас были планы отхода, у каждого свой. Мы должны были встретиться через два месяца в условленном месте. Или оставить сообщение о себе, если второй не придет.
Баки слушал, затаив дыхание, Брок никогда не говорил так много за раз, как ни странно, это Баки в их тандеме был болтуном.
– Я добрался только через полгода, но сообщения от тебя не было, – Брок так и стоял, не подходя близко, и тихо говорил. Рассказывал, первый раз действительно полно рассказывал что-то, не отмалчивался и не отнекивался. – Я решил, что или план не удался, и Гидра тебя вернула, или ты сам не захотел приходить. Что все вспомнил и не захотел приходить. И я решил не искать тебя, оставить в покое, дать жить самостоятельно. Если бы я знал… Белоснежка, если бы я знал, я бы пришел и забрал тебя с собой.
Баки молчал, ему нечего было сказать. Он знал, что Брок не врет ему, но что на самом деле творится у того в душе, не представлял, хотя и чувствовал, что ему плохо. Но сейчас была его очередь говорить.
– Я узнал, кем ты был до Гидры, только после всего этого, – Брок сделал шаг к лавочке. – Когда узнал, подумал, что Кэп забрал тебя к себе. О тебе никто нигде не говорил, ни по одному утюгу не сообщали, что непогрешимый Кэп нашел давно потерянного друга, но я хотел верить, что это так. Я не знаю, почему Кэп тебя не нашел, не знаю, искал ли.
– Наши отношения с Зимним, – Брок сделал еще шаг, – были странными. Он тянулся ко мне, хотел меня себе, словно я был для него плюшевой игрушкой. Я ею и был, и, одновременно, был его хэндлером, дрессировщиком. Позволял обнулять, потому что совсем без обнулений Зимнего замыкало, коротило и клинило. Там прорывался ты, Баки. Я чувствовал, Зимний чувствовал, но если бы мы спалились, меня бы просто пустили в расход, а его обнулили и дали бы другого хэндлера.
– Когда я увидел тебя в клетке, – еще шаг приблизил Брока к лавочке, – я охуел. Я не надеялся больше тебя увидеть, и тут смотрю, как ты раскидываешь одного за другим, четко соблюдая мои инструкции. Мои, понимаешь? Именно поэтому я пошел за тобой, позвал тебя. А ты, оказывается, ничего не помнишь. И я захотел узнать тебя.
– Я ничего не рассказывал тебе, – Брок подошел еще на шаг, аккуратно, словно боясь спугнуть, – потому что боялся, что ты все вспомнишь и возненавидишь меня, а я эгоистично хотел быть с тобой.
Брок сделал последний шаг и присел на лавочку рядом с Баки. Знакомое тепло опалило, родной запах окутал, но Баки не позволил себе окунуться во все это.
– Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, – заговорил Баки, глядя в пространство перед собой. Он не представлял, что хочет сказать, но говорил. – Стив звал меня Баки. Первый раз я умер в Аззано, в плену Гидры. Второй раз – когда упал с поезда в пропасть. А потом я умирал многие годы подряд, пока не умер несколько часов назад снова. Я не могу вернуться с тобой в наш дом, Брок, потому что нет Баки, которого ты знал, нет нас. Прости.
Баки поднялся и ушел в рассвет, оставляя Брока сидеть одного. Первый раз они были друг с другом действительно откровенны, и Баки понимал резоны Брока, хорошо понимал, сейчас он даже был благодарен ему за то, что тот молчал или недоговаривал, потому что он не хотел помнить всего того, что вывалилось на него. Он хотел дальше счастливо жить с Броком, верить, что это его важный, что он нашел его, и теперь все будет хорошо. Теперь, помня очень многое из своей жизни, Баки мечтал все это забыть, как мечтал вспомнить. Правильно говорили: “Бойся своих желаний”. Теперь Баки очень точно понимал, почему.
Он не знал, как снова строить свою жизнь, потому что идти к Стиву он не хотел, сам не зная, почему. Потому что никуда не испарилась обида, что не искал. Потому что вообще позволил всему этому случиться. Хотя Баки сам пошел за ним, сам захотел всего этого, и получил – через край, так, что не унести.
Баки хотел уйти от Брока, боясь, что все то, что было между ними – ложь. Что, раз нет Белоснежки, то нет и отношений, нет чувств.
Через сутки отсутствия Баки Брок пробовал звонить, но Баки просто отключил телефон. Он снова заработал в Клетке и поселился в мотеле, пытаясь понять, что ему делать дальше, как жить. Но ноги несли его рано утром к залу, в котором они с Броком работали. Он видел, как Брок шел по улице, входил, и не выпускал из рук телефон, названивая и названивая кому-то. Ему.
Баки заглядывал в окна зала и видел, как Брок пропускал простые удары, как подолгу сидел, глядя в телефон, оставаясь допоздна, хотя смысла в этом совершенно не было, а потом шел гулять их обычным с Баки маршрутом.
И сердце болезненно сжималось от всего этого, от того, как Брок осунулся. И так хотелось подойти, обнять, прижать к себе, вдохнуть давным давно ставший родным запах и не отпускать.
С каждым днем все сильнее хотелось вернуться в их квартиру, все сильнее не хватало совместных ужинов, вечерних прогулок или просмотров кино. Баки только сейчас понял, что Брок действительно не любит мультики, но смотрит их ради него. А он ради Брока смотрит дурацкие комедии, которые терпеть не может.
Баки весь извелся, говоря себе, что просто ему надо привести мысли в порядок, а сам грезил о Броке, хотел его, и в один прекрасный день спустя почти две недели Баки понял, что то, что было между ним и Броком – настоящее. Это их с ним одно чувство на двоих, и нечего обдумывать, нечего решать, все уже решено. Он собрал то немногое, чем успел обрасти в номере мотеля, и просто пришел в зал в свое рабочее время.
Баки не знал, что будет, как будет. Он стремительно прошел к стоящему у ринга Броку и обнял, приподнимая, утыкаясь лицом в шею.
– Я вернулся, – прошептал он.
– Совсем охуел, Белоснежка? – рыкнул Брок, но в этом рыке Баки услышал и облегчение, и улыбку, и заверение, что он принят обратно. – А ну поставь, где стояло!
