Текст книги "Вся нежность тихого ветра (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Глава 1 ==========

– Доброе утречко!

Больше всего я ненавидел именно этот момент.

Утро не бывает добрым, тупая ты дура, оно никогда не может быть добрым!

– Как спалось, медвежонок? Чем планируешь заняться?

Я молча, чтобы не расплескать чашу с утренней мерзостью, что дрожала у меня под горлом, встал и пошел умываться.

– Где ты купил такую рубаху? – донеслось из комнаты. – Ты совсем не будешь со мной разговаривать?

Я выплюнул теплую воду и посмотрел на свое отражение. Рожа была мерзкой. Все вокруг было мерзким.

– О-о-о! Какой шоколад! Заграничный! Любишь сладенькое? Я возьму у тебя, хорошо? Ты же не против?

Я молча шоркал зубы. Она включила телевизор, громко заиграла музыка, спутниковый канал. Я сплюнул, промыл рот и вышел. Вырвал телевизор из розетки, отобрал у нее плитку шоколада и стал одеваться.

– Какой злюка! – накуксившись, выдала она. – Отстань от меня! – она забралась в постель и накрылась одеялом до головы.

– Давай. Тебе пора! – хрипло проговорил я, но она укрылась с головой. – Я сказал – выметайся!

– Ты мне отдашь шоколадку? – хитро спросила она, высунувшись из-под одеяла.

– У меня дела. И у тебя тоже! Давай, не нервируй меня.

Она опять скрылась с головой. И вот тут-то меня и пробило! Я схватил и с силой сорвал с нее одеяло. Потянул за руку, но она упиралась не хуже ослицы.

– Возьми на ручки! Ты никогда не носил меня на руках! – притворно хныкала она.

Я как бы пришел в себя. Словно бы другими глазами посмотрел на ее тело, зубы, волосы. Посмотрел на себя. Ослаб и отступил.

– Я ухожу, – объявил я. – Комнату запираю до вечера.

– Хорошо, я останусь. Подожду тебя! – она снова улеглась и раздвинула ноги. – Протяну до вечера на твоих шоколадках! Ам-ням-ням!

Я вырвал у нее из рук плитку и замахнулся на нее кулаком:

– Я ударю тебя! – прохрипел я.

– Да! Сделай мне больно! Я такая проказница!

Я вспыхнул, но сдержался:

– Овца тупая! – я раздраженно плюнул и вышел на балкончик, а она засмеялась.

С моего второго этажа открывался прекрасный вид на двор, залитый уже горячим утренним солнцем. На крепкую стену, оберегающую дом, и на множество таких же домов-хозяйств в округе.

Глупо было злиться на нее. Я должен был злиться на самого себя. Ведь это я пригласил ее.

Каждый раз, когда я приглашал ее, я поутру ненавидел себя – и все равно приглашал. Просто со временем одиночество становилось совсем нестерпимым, оно так страшно сжимало сердце, что я сам приезжал к ней и предлагал прийти на ночь. И вся тоска заключалась в том, что других вариантов не было. Я знал, что меня ждет вот такое вот утро, но все равно звал ее, чтобы хотя бы на несколько вечерних часов создать иллюзию личной жизни.

Она вышла обнаженная на балкон и потянулась, выставив себя солнцу.

Азор, бежавший с ведрами воды через двор на кухню, засмотрелся на нее и упал, растянувшись на земле. Нио, выглянув из сарая, посмотрела на меня так, словно бы я только что принес в жертву младенца.

Я отвернулся.

Когда-то она меня даже возбуждала. Как же давно это было! Сейчас же она не только не возбуждала, не вызывала никаких жарких чувств, но даже отталкивала от себя. Последнее время мы всегда по-быстрому делали однообразный секс, так, для галочки, а потом я молча напивался, слушая ее бесконечную болтовню.

По проселочной дороге мимо дома проехала патрульная машина, притормозила, и я грубо впихнул ее в комнату:

– Эй! Аккуратнее! У меня синяк будет!

– Ты совсем одурела, дебилка? Ты хочешь, чтобы тебя высекли на площади за непристойное поведение?

– Я тебя больше совсем не возбуждаю?!

– Идиотка! – заорал я. – Сколько раз я тебе повторял?! Я ухожу! И ты тоже собирайся! – я швырнул в нее ее вещи. – Тупица!

Меня трясло. Я выглянул на балкон. Машина, вроде, проехала.

Она сделала обиженное лицо и принялась одеваться:

– Дай мне денежек, – начала она.

– Заткнись! Ты же знаешь, что денег я тебе никогда не даю!

– Дай бутылку спирта. Я знаю, у тебя еще есть.

– Алкоголь запрещен, идиотка! Ты нажрешься, спалишься, и тебя забросают камнями на площади! Ты этого хочешь, дебилка? – меня уже трясло по полной программе.

– Ну, тогда шоколадку. И хватит обзываться! Вообще больше никогда не приду!

– Сделай милость… – шептал я, обуваясь.

– Что? Ты дашь мне шоколадку?

– Бери, только вали уже!

Вместе с шоколадкой я дал ей ее обычную «норму» – большой, запаянный в серебристую пленку армейский продуктовый набор.

Она полезла ко мне целоваться, я попытался отодрать ее от себя, но это было непросто. Дверь открылась, и зашла старая Абда.

– Алик, дорогой, как ты мне сказал, я тебе сделала список, вот, посмотри, пожалуйста! Ох, что тут у вас!

– Это ничего, она уже уходит! – я выпихнул ее за дверь. – Так, что ты мне тут? – я взял листочек. – Масло, мука…

– Масло, мука, – как молитву нараспев стала повторять за мной беззубая Абда. – Конфеты ребятишкам, соли… фрукты…

– Хорошо, все сделаю. Селянин с травой еще не приехал?

– Кто? Селянин? Какой селянин? Ах, Варух! Приехал, дорогой, только что приехал, только тебя ждет!

И мы спустились во двор.

Моя семья работяг уже сгружала с телеги стальные бочки из-под сока, наполненные «волшебными» листочками. Варух сидел в тени на корточках и наблюдал. Я подошел к нему и расплатился, но этого было мало, нужно было еще побалагурить:

– Как семья, как здоровье?

– Слава Богу, все хорошо.

Я протянул ему маленькую пачечку чая из солдатского пайка, подарок в знак уважения.

– Как дом? Не разбомбили при отступлении?

– Слава Богу, все цело, только все везде заминировали. Пришли солдаты и сказали, что пока не проверят, не уберут бомбы – нельзя в дом заходить!

Мои пятки были более розовыми и нежными, чем подушечки его пальцев.

– Да… – кивал я головой, думая о своем. – Большая беда… Ну, теперь уж все наладится.

– Шакалы ушли, и война ушла. Будем надеяться, что теперь уже надолго.

Слежавшиеся ароматные листики вываливали из бочек на расстеленную во дворе пленку. Потом бочки закинули на телегу, Варух взял поводья, осел тронулся и не спеша потянул телегу домой.

Сейчас эти листья еще раз переберут, хорошенько вымоют, а потом будут долго вываривать в большом чане, добавляя все необходимое по рецепту – до появления густой массы. Затем массу разольют по формам, и когда она застынет – получатся маленькие леденцы-гранулы. Это и называется цафак.

– Чё-то вы не торопитесь, как я погляжу! Успеете все сделать? Завтра утром отправляем большую партию, – сказал я работникам, усевшимся пить чай под навесом.

– Не волнуйся, Алик, уважаемый, все сделаем! Все уже почти готово!

– Ну, смотрите у меня!

Это была одна большая семья, которую дядюшка Мемухан выписал из разбомбленной деревни-призрака, и вот сейчас они пахали на него за копейки и были счастливы. Мужчины, подростки, женщины и даже дети целыми днями кружились во дворе, перерабатывая пахучие листья. Поддерживали огонь в печи, таскали воду, готовили формы, варили, фасовали.

Я взял щепотку темно-зеленых гранул из тазика готовой продукции и кинул под язык. Тут же весь рот наполнился ни с чем не сравнимой мятно-перечной слюной, кровь забурлила, а голова проснулась и заработала.

Да, это будет поприкольней, чем самое крепкое кофе!

Цафак тут сосут все. Раньше я брезговал этой деревенской штукой, но потом распробовал и втянулся. Человек такая тварь – ко всему привыкает.

Я долго сидел в машине в тени гаража, до последнего оттягивая момент выезда под беспощадное пекло, но ехать все же было надо.

Гранулы во рту потеряли свой перечный вкус, я выплюнул их, закинул новых и вырулил на дорогу.

Как ни странно, но место это, Авел Ишва, пригород столицы, сохранился очень хорошо, несмотря на то, что его начали бомбить в самый первый день войны.

Развалин тут почти не было. Только в центре стояли страшные скелеты многоэтажек, которые до сих пор не могли упасть и умереть окончательно.

По дороге глазу попадались множество заново отстроенных и отремонтированных домов. Народу было много, и телег было гораздо больше, чем автомобилей.

Я завернул на шумный рынок, раскинувшийся вокруг старой смотровой башни с дырами от бомбежки, и, не обращая внимания на прилипчивых зазывал, пошел прямо к своему знакомому торговцу. Не то чтобы у него было дешевле, чем у всех, просто он меня уже давно знал и мог сразу собрать мне все по списку, чтобы мне самому не бегать по рынку.

Пока они собирали мне продукты для семьи, я зашел в ближайшую лавку и купил резиночки и пакетики для расфасовки цафака. Взял из-под полы бутылку медицинского спирта и выпил с хозяином чашечку чая. А когда вернулся – все мое было собрано, да еще дети, помогавшие отцу в лавке, дотащили пакеты до машины.

В принципе, вся работа моя на сегодня была сделана.

Целый день был еще впереди, сразу домой ехать как-то не хотелось, и я решил заглянуть на собачьи бои, это было тут недалеко.

Сразу за рынком, на просторном, выжженном солнцем пыльном пустыре, стояла толпа мужчин вокруг пяточка, огороженного стальной сеткой.

Тут все было завалено бычками и стаканчиками с чаем, сразу видно – мужское место. Мужчина в понимании селян должен как можно больше курить и пить чая.

Бой уже заканчивался, и я нашел принимающего ставки. К нему не так-то легко было протиснуться. Поставил я мелочь, тысяч пятнадцать – так, больше для порядку.

Вскоре на пятачок за сеткой вышли хозяева со своими волкодавами. Я поставил на более светлого Агата, а противник его, Вихрь, был потемнее.

Владельцы отстегнули поводки, и здоровенные звери кинулись друг на друга. Толпа довольно зашумела.

Поначалу нельзя было понять, кто побеждает, собаки вертелись быстро, кусая друг друга, но потом все же мой светлый Агат крепко вцепился в горло противнику и выиграл бой. Тут же к сцепившимся собакам подбежали владельцы и стали палками разжимать им челюсти. Собак тянули в разные стороны и пихали им бычки в пасти, прижигая язык, и в конце концов разняли.

– Давай! Давай мои денежки! Давай сюда мои денежки! Вот! Вот они!

С сожалением я стал замечать, что со временем бессознательно начал перенимать интонацию и словечки окружавших меня людей.

В доме работа кипела уже вовсю. Чан с зеленым варевом бурлил. Машину выгрузили, и я решил пойти в душ на огороде, чтобы смыть с себя липкий пот.

Электричества и водопровода тут, конечно, не было, но за домом стоял большой черный куб с водой, и вода там была всегда теплой.

Я уже мылся, когда ко мне подскочил мальчишка с телефоном.

– Я перезвоню, я моюсь, не видишь?

– Это хозяин! Хозяин! – делая страшные глаза, прошептал мальчик.

Я сплюнул, выключил воду и взял трубку.

– Алик, мальчик мой, как ты, как ты там? – начал привычно дядюшка.

– Потихоньку…

– Хорошо… хорошо. Приезжай ко мне, дорогой. В столицу приезжай. Завтра уже жду тебя!

Вот этого еще не хватало!

– Но у меня тут дела… У меня производство…

– Ц-ц-ц… Ты не слышишь меня? Я тебе говорю – приезжай!

– А что случилось?

– Э-э-э! Зачем сразу «случилось»?! Дело для тебя есть.

– А тут кто за всем смотреть будет?

– Э?! Ты что, один на земле?! Есть у меня человечек. Будет смотреть! А ты приезжай, родной, приезжай. Завтра уже жду тебя. Все. Не могу говорить.

Я выключил телефон и выдохнул.

Зачем я понадобился этому мудаку? Что он удумал?

– Твою мать!

И я так долбанул по стенке душевой кабины, что вся конструкция опасно загудела.

========== Глава 2 ==========

– Ты видел эту журналистку? Иностранную журналистку видел? Ничо она такая, да?! Ух! Понравилась она тебе? Понравилась?

– Ц-ц-ц! Она хороша!

Я со всеми сидел в большом просторном зале. Тут, в залитой солнцем комнате, не было мебели – только подушки, да вентиляторы гоняли горячий воздух.

– Ты возбудился, когда увидел ее? А? Не ври! Возбудился?!

– Да! Она очень хорошая! Ух прямо! Ух!

Дядюшка Мемухан, как хозяин дома, сидел в самой середине, под окном, скрестив ноги на подушках, постоянно куря и попивая чай.

– Покажи, покажи как она шла по улице!

Бабба соскочил со своего места и, виляя бедрами и хлопая ресницами, прошелся по комнате.

Компания довольно загудела.

Вернее… это не компания… не компания людей, я имею в виду, не людской коллектив.

Это стая. У них, у селян, не может быть полноценной людской компании, где каждый личность и все общаются на равных. У них, как и у животных, существует очень строгая иерархия. Вожак – это дядя Мемухан, потом за ним по убывающей идет от самых сильных и опытных к самым слабым и молодым, а Бабба – это самый низший член стаи, шут и ничтожество. Они поднимают себе настроение и самооценку, глумясь и высмеивая его. О существовании другого юмора они даже не подозревают.

– Покажи, как бы ты целовал ее! Давай!

– Муа, муа… моя девочка, – зацокал губами Бабба.

– Так! А теперь возьми и отымей ее! Ну-ка, покажи нам!

И Бабба под всеобщий гогот упал на подушку и принялся долбить ее своим пахом.

Я сидел молча, делая вид, что подвожу ручные часы. Я всегда надеялся, что привыкну ко всему этому, но я так и не привык. Так и не смог выработать иммунитет ко всей этой мерзости.

– Так что там с моим делом, дядюшка? – дернувшись от резкого гогота, спросил я.

– Хорошее дело есть тебе. Чайные мальчики. Ты же уже занимался ими.

Дядюшка был здоровый, с тяжелым мясистым лицом и черными масляными глазками. Сигарету он держал всегда в основании пальцев и когда делал затяжку, то прикрывал пухлой ладонью лоснящиеся губы.

Мне стало тоскливо. Я понял, что назад в Авел Ишву этот свин меня больше не отпустит.

– Я почти не занимался этим. Так… случайно… пару раз…

– Э-э-э-э… все хорошо ты делал, зачем так говоришь?! У тебя лучше всех получалось.

– Но у меня там осталось дело. Там все на мне. Рабочие мои, все дела, касса, знакомства, бухгалтерия. И цафак сейчас берут хорошо…

– Э-э! – перебил меня дядюшка. – Что ты мне суешь этот цафак?! Цафак – это пыль, копейки! На нем хорошую деньгу не заработаешь. Чайные мальчики – вот где жирный навар. Сейчас беспризорников много, сироты войны, нищие, дети из неполных семей. Мы поможем им. Дадим им пищу, крышу над головой. Хорошего покровителя. Я люблю детей, я сам был мальчиком из нищей семьи. Мы будем помогать ребятам устраивать их жизнь, ну и заодно сами подзаработаем. Разве это плохо? Давай, милый мой, не разочаровывай меня. А за каждого чайного мальчика, что ты приведешь, я буду платить тебе столько, сколько ты получал за три месяца на цафаке! Понимаешь?! А их, беспризорников, толпы по развалинам бродят. Ты по десять штук таких будешь за день приводить! Вот так, – дядюшка отпил чая. – Все. Я все сказал. Это мое последнее слово. Нино поможет тебе. Завтра с утра начинайте.

– Ты так козу будешь трахать! Это же тебе не коза! Это баба-иностранка! Ну-ка постарайся, лентяй!

***

Обычный селянин утверждает, будто бы чайных мальчиков постоянно избивают и насилуют. Это в корне неверно. Тут как обычно – кто меньше всего знает, тот громче всех кричит.

Самый главный контраргумент тут – цена. Чайный мальчик, даже самый заурядный, стоит дорого. Вот если бы кто-то раскошелился на дорогого породистого жеребца, стал бы он ради забавы ломать ему ноги железным прутом? Вот так и тут. За мальчиками следят, за ними ухаживают как за собственными детьми. И даже наказывают осторожно, особыми способами, чтобы не повредить шкурку и не покалечить.

Второе утверждение – про постоянные оргии – тоже полная ложь. Чайный мальчик – это прежде всего… хм… такой эскорт богатого господина. Он сидит рядом со своим хозяином. Обслуживает его кальян, подливает чай, крутит самокрутки, делает массаж. Иногда может спеть и потанцевать, если господин хочет развлечься или повеселить своих гостей.

Секс, конечно, тоже присутствует, но тут все зависит от темперамента хозяина и происходит не так уж и часто, и, конечно же, не в таких извращенных формах, как описывают всякие похотливые фантазеры.

***

Мы сидели в машине, и я не заметил, как засмотрелся на Нино. Он был тонкий, с хрупкими женскими пальцами. Идеально выбритый, он всегда прикрывал рот краем головного платка, и его вполне можно было принять за женщину.

– Сходи, купи пожрать, – сказал я и полез в карман за деньгами. – Мне купишь большую булку и попить, только не сладкое и обязательно холодное. Ну, и себе чего-нибудь возьмешь.

И Нино бесшумно вылез. Он был тихий, покорный, податливый. Пассивный.

Я бы вполне мог расстегнуть штаны и наклонить его голову к моему паху. Или вытащить его из машины и распинать зад. Он бы даже не пожаловался дядюшке.

Он сам был в свое время чайным мальчиком, и дядюшка держал его как мастера-учителя, создающего из чумазого беспризорника изысканного молодого соблазнителя.

Нино притащил мне большую булку, разрезанную пополам и заполненную вкуснейшей бараниной и тушеными овощами. А себе взял просто кофе.

Наевшись, я захотел спать.

– Ладно, поехали домой, – зевнул я и завел двигатель.

– Постой, Алик, уважаемый! Съездим еще, пожалуйста, к Самолету? Там их много всегда вертится.

– Ну ладно, – буркнул я.

Хотя… Чего это я злюсь, это мой заработок – и совет он дал верный.

Ржавый сгоревший скелет самолета, лежавший на пыльном пустыре, и вправду был местом известным. Это еще в начале конфликта республика Вангланд помогала ополченцам-радикалам в их гражданской войне против правительства. Вангландские генералы уверяли, что этот дорогущий самолет неуязвим и невидим для противника, но в первом же бою правительственные войска сбили его из старой дешевой системы противовоздушной обороны. И вот он так и лежал тут с самого начала войны.

Я остановил машину, вылез и размял плечи. Детей тут и вправду было во множестве, от самых мелких до уже взрослых, здоровых парней. Они лазили во чреве самолета, скакали на его крыльях и просто слонялись в округе. Увидев машину, они с любопытством подбежали и окружили нас.

– Привет, лоботрясы! Чё, школу прогуливаете?

Я раскрыл пачку дешевых солдатских сигарет, и десятки немытых тонких рук тут же все растащили.

– Ты, вот ты, в школу ходишь?

– Хожу… – улыбнулся пацан.

– Да ладно врать-то! Ходит он в школу! Сколько будет пять плюс пять?

– Десять.

– Повезло тебе! Угадал просто! А ты, ходишь в школу?

– Нет, – мотнул головой другой мальчишка.

– А подзаработать хочешь?

– А чего делать надо?

– Ну, в доме одного богатого человека скоро будет праздник, а рабочих рук не хватает. Нужно прийти и помочь по хозяйству. Двор подмести, воды натаскать. Тебя и накормят там, и денюшек дадут, пойдешь?

– Ну… можно…

– Знаешь, где дом начальника полиции? Вот рядом там. Спросишь дом господина Мемухана, тебе покажут. Придешь? Только точно говори.

– Приду. А когда надо?

– Ну, завтра утром. Все. Жду. А ты? В школу ходишь?

– Нет.

– А чё так?

– Отец не разрешает. Велит овец пасти.

– И чё ты не пасешь? Чё ты тут болтаешься?! Смотри, батянька узнает – по шеям надает!

Возбужденные чумазые дети бегали, вскрикивали, толкались, баловались. Солнце уже начало палить беспощадно.

– Ладно, хорош. Поехали! – тихо сказал я Нино.

– Подожди, дорогой, вон там, видишь?

В сторонке от самолета, на камнях, сидело несколько девочек.

– Вон тот, с длинными такими волосами…

– Это ж девчонка.

– Нет, Алик, это мальчик. Посмотри его, хороший экземпляр.

Я, обливаясь потом, оглядел Нино недовольным взглядом.

– Экземпляр… – фыркнул я. – Ладно, пошли, но этот на сегодня последний.

Это и вправду оказался мальчишка лет двенадцати. Тонкий и худенький. С длинными, до уровня подбородка, тонкими волнистыми темно-русыми волосами – не мудрено, что издали он мне показался девчонкой.

– Привет, мелкотня, – сказал я беззаботно. Дети нескладно ответили. – А че ты сидишь в стороне, че со всеми не играешь? – обратился я к мальчику, но он молча глядел на свои изношенные сандалии.

– А он алауда! – усмехнулась одна девочка.

Алауда на их сельском выговоре означает… хм… это у них самый конченый, самый опущенный пассивный голубой.

Я нахмурился. Я такое не любил.

– Такой маленький – и уже алауда? – не поверил я.

Мальчик втянул голову в плечи.

– Да не он, а мама его! – смеялись вокруг девчонки.

– А вот врать не хорошо! Как его мама может быть геем? Она же женщина!

– Да она была мужчиной, а стала женщиной! – все более и более веселились девчонки.

– Как так?!

– Транссексуал, переделок… – шепнул мне на ухо Нино. – Идеально! Не упусти его!

– Хм… а в школу ты ходишь?

– А его выгнали из школы! – ответили за него девочки.

– За что? Двоечник? Хулиганил поди?

– Нет. Его одноклассники били, и мама его приходила за ним после уроков, чтоб до дома его довести, чтоб не трогали его. А когда учителя увидели, что она алауда, то запретили ему в школу приходить.

– Если мать его алауда, почему ему-то запретили в школу ходить?!

– Ну… потому что она нечистая, и он от нее тоже нечистый стал!

Я мотнул головой.

– Малой, хочешь подзаработать?

– Ну, а че делать надо? – неопределенно пожав плечами, спросил мальчик, не поднимая головы.

– В богатом доме убрать, принести-отнести. Хочешь? Накормят тебя и живых денег дадут.

– Ну, можно…

– Знаешь, где дом Мемухана?

Он отрицательно мотнул головой.

– Где ты живешь?

Он показал рукой. И только сейчас он поднял голову и показал мне лицо. Жил он в той же стороне, куда и нам надо было ехать.

– Поехали с нами, прокатишься. Нам по пути, заодно и дорогу покажем.

Мальчик замялся.

– На вот, хочешь?

И я протянул ему порцию соленых крекеров в упаковке из солдатского пайка.

Он вскрыл пакетик и тут же, видно с голодухи, принялся есть печеньки. Я положил ему руку на плечо, и мы пошли к машине.

***

Добравшись до дому, я упал на кровать и закрыл глаза. Устал я че-то сегодня. Голова болит. Эта жара меня доконает.

Я выпил таблетку и уже разделся, чтобы идти в душ, как в комнату залетел Гегай, тоже один из множества племянников дядюшки:

– Ты тут?! Собирайся! Надо ехать. Очень крутым людям из Мидланда нужна наша помощь! Быстрее! Платят много, заставлять ждать их нельзя, очень крутые! Мы вдвоем пойдем, собирайся!

Вот почему я ненавижу столицу! Там у себя, в Авел Ишве, я сам был хозяином и господином. Сам решал, что и когда мне делать! А тут не успел приехать – и уже загоняли! Пойди туда – пойди сюда!

Мы быстрым шагом зашли в гараж, и мне велели сесть за руль большого фургона. Я хотел было начать отпираться, такими бочками я еще не управлял, но тут увидел наших Мидландских пассажиров – и замолчал. Это были два мужика, здоровые, крепкие, поджарые, словно из камня. Морды такие небритые, тяжелые, брутальные. Светлая, «пустынная» униформа: ботинки, штаны, футболки, такого же цвета и бронежилеты с подсумками. По пистолетной кобуре на каждом бедре, автоматы, каких я раньше и не видел, бейсболки и крутые темные очки.

– Вот это место знаешь? – спросил один, показывая мне адрес на карте. – Вот туда надо, поехали!

От него прямо веяло холодной, жестокой силой.

Поначалу мне было тяжеловато управлять такой большой машиной, но я быстро прочувствовал габариты, время разгона и торможения, и рулил уже увереннее.

Ехать было далеко, на другой конец города, в бедные, полуразрушенные районы. Тротуары были загажены, и я прижался к ржавой бочке у входа в лавку.

Мы долго стояли и ждали чего-то. Крутые постоянно переговаривались с кем-то.

Я уже расслабился и начал дремать, как меня толкнули в плечо:

– Заводи! Вон она! Подъедь к ней!

Я заморгал, приходя в себя, и увидел девушку, спешащую куда-то. Черные густые волосы, большие карие глаза… вот это да! Где-то я ее уже видел…

Подъехав к ней, я притормозил, и Гегай высунул свою бритую башку и дружелюбно спросил:

– Красавица, а как нам проехать к госпиталю, скажи, пожалуйста! Мы заблудились.

Девушка (какая все же красавица!) развернулась, указывая рукой дорогу, и тут боковая дверь приоткрылась, и сильные руки вмиг втянули ее в фургон.

Я тут же поехал дальше.

Самым мерзким оказалось то, что на душе у меня было спокойно. Я не боялся и не возмущался.

Тупые полицейские ничего не могли нам сделать, в крайнем случае мы легко откупились бы от них на месте.

Единственную опасность могли бы представлять родные девушки, но даже если за нами и погонятся ее братья, эти два киборга-разрушителя спокойно всех перестреляют из своих крутых автоматов.

Ехали долго, оказались в самом пригороде, зарулили в какую-то лачугу.

Мы с Гегаем остались во дворе, а спецназовцы завели девушку в кривой домик. Нам приказали ждать. Как я понял – они ждали другой транспорт, и когда он придет – с нами рассчитаются и отпустят.

В машине из-за жары сидеть было невозможно, я вылез и сел под кривой ржавый навес. Хозяев развалюхи я не наблюдал. Стекол в окнах этой старой мазанки не было, и я слышал, как какая-то тетка уговаривает плачущую девушку:

– Почему ты думаешь, что твоя жизнь теперь кончена? Глупая! Это только начало! Если бы ты знала, какой господин положил на тебя глаз, ты бы радовалась, а не плакала! Он влюбился в тебя с первого взгляда, а он великий человек, почти что государь! Он вождь могучего клана и безмерно богат! Ты видела, какие у него дворцы? Видела по телевизору? Ты будешь жить там! Каждую неделю он будет одаривать тебя драгоценностями, у тебя будет множество служанок. Отправив родителям одно кольцо, ты обеспечишь их на полжизни! А у тебя таких колец будут целые шкатулки! Ну, не реви, не порть глаза. Как только ты увидишь дворец господина, ты обрадуешься и еще будешь благодарить всевышнего…

Я приподнял брови. Если эта бабка не врет – то девке повезло! Мидландские богатеи любят наших девок. Они красивы и абсолютно покорны, тогда как мидландские бабы избалованы и строптивы.

Я отошел за угол и увидел, что один из спецназовцев разделся до пояса и стал обмываться от пота свежей водой. На его могучей груди я увидел татуировку – морда оскалившегося кота в профиль. Мидландский клан Ледяной Кот! Вот это да! Девчонка для самого вождя клана!

Вспомнил, где я видел ее! Вот недавно были новости, и ее показали. Она в госпитале санитаркой работает – что-то говорила про детские лекарства. Я тогда же еще подумал – какая красавица! И, видно, не я один! Сам вождь клана Ледяной Кот на нее глаз положил! Видел я передачу про этот клан – вот где деньжищи! Один небоскреб километр высотой чего стоит!

Возбудившись, я подошел к Гегаю, который курил на корточках в теньке:

– Ее самому вождю клана везут! Прикинь! Афигеть!

– Ты бы пасть-то прикрыл свою! О том, что здесь было – забудь! А не уймешься, будешь вякать, голову тебе отрежут и сожгут, понял меня?!

Как не понять…

Вскоре, подняв целую пыльную бурю, к воротам подкатили два огроменных черных внедорожника, и оба наших спецназовца, девушка и тетка залезли в салон. Водитель расплатился с нами, и машины умчались.

Лия – вот как ее звали. Лия – девушка с самыми красивыми в мире карими глазами…

Всю дорогу домой, я почему-то держал в кулаке свою долю.

Вот так вот мы продаем чужеземцам своих собственных сестер. Но, с другой стороны, государство наше разрушено, и теперь каждый сам за себя…

Домой я вернулся уже в сумерках. Вход в мою комнату у меня был отдельный. Мне нужно было зайти под навес и открыть дверь.

Жара спала. Цикады затрещали. Дети наконец-то угомонились. Кривые грязные улицы опустели. Я возился с замком, как вдруг от страшного удара по бедрам вмиг отсохли и отнялись мои ноги. Я упал на колени, меня схватили за волосы и прижали лезвие к кадыку.

– Мальчик, мразь, где мальчик?! – зашипели мне в затылок.

– Какой мальчик? Я никому плохого ничего не сделал?!

– Мальчик, тварь, которого ты сегодня утром посадил в свою машину и увез! Где он?!

– Ах, мальчик! Ну, с ним все в порядке. Все хорошо с ним! Вы не волнуйтесь. Волноваться не надо. А он сынок ваш, да?

Лезвие еще сильнее вжалось мне в горло, и темнота за спиной яростно прошипела:

– Он твой сын!

========== Глава 3 ==========

Комментарий к Глава 3

Глава про юношескую любовь главного героя.

Как это ни странно, но он не помнил точно того дня, когда впервые увидел ее. Он бы не назвал его, не смог бы точно описать его, но он точно знал, что жизнь разделилась в тот миг на До и После.

Это был большой высокий просторный коридор, ведущий в концертный зал лицея. Широкое пространство, заполненное длинными окнами, воздухом, солнечным светом и людьми. Коридор этот был сконструирован под горку немного, и он стоял в самом низу, у тяжелых дубовых дверей, за которыми начинались ряды кресел и красная сцена в конце, а она стояла выше – у окна – с подругами.

Да, это был такой наклонный коридор, потому что иначе он ее не углядел бы в толпе голов и плеч.

Он сразу же и очень хорошо разглядел ее и невольно замер, восхищенно и удивленно подумав:

– Какая она!

И так и стоял, и смотрел.

Вскоре время подошло, и весь народ стал стекаться в зал, и она с подругами тоже пошла, а он жадно и с интересом, ничуть не таясь, наблюдал за ней. И она прошла совсем близко от него, но ничуть не заметила.

И уже в зале (он посчитал это великой удачей), он смог усесться всего за два ряда позади нее и получил сладчайший и увлекательнейший подарок – насладиться ей досыта.

Что это было, что за концерт, в честь чего и каков он был: удавшийся или неудачный, интересный или скучный, он не запомнил. Но за все то время, что он сидел в зале, он не отвел от нее глаз.

Она часто оборачивалась к подруге и, улыбаясь, делилась впечатлениями, и он тоже улыбался и продолжал наблюдать.

Но когда все закончилось, и толпа стала шумно подниматься и потянулась к выходу, создав затор в дверях, он почему-то потерял ее. Это показалось ему грустным, но не смертельным. Он был полон… Полон ее… Полон густого золотого солнечного света, который сиял в ее волосах. Полон свечения, которое… от которого сияла ее белая кожа…

Он как бы немного сошел с ума. Самую малость – и очень приятно. Как если бы выпил молодого вина и захмелел, и наслаждался этим теплым веселым хмелем.

Он долго поднимался в гору, потому что белое старинное здание лицея было в самой низине, у нового рынка, а дома «учительского района», где он жил, были почти на самом верху изумрудной сосновой горы.

И сначала он все взбирался вверх по бесконечным лабиринтам лестниц, путь по которым знали только местные, и где всегда терялись приезжие. И пройдя все дома, все магазины и постройки, он уже вышел напрямую к дому, и перед ним лежал последний – самый крутой – подъем вверх по горячему, сухому сосновому лесу.

Он одолел и его.

Но почему-то совсем не пошел домой, а сел на большой камень у сосны, закрыл глаза и погрузился в себя.

Высокий многоквартирный дом его уже белел меж иглами и томно изогнутыми стволами сосен, но он не хотел домой. Не хотел видеть людей. Он знал, что они разрушат то сладкое, фантастическое облако, что народилось у него внутри. Они отвлекут его от Ее белой кожи и темных волос, и улыбки… и заставят его жить обычной, людской жизнью, а он не хотел этого.