Текст книги "Зов Предков (СИ)"

Автор книги: Skyrider

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Именно на неё неотрывно смотрела черноволосая девушка с худыми плечами.

– Этот огонек мне напоминает маяк, который предупреждает моряков об опасном рифе впереди. Но, боюсь, что для меня он уже бесполезен, – произнес я, сам не зная почему, эти слова – губы мои совершенно не подчинялись мне.

– Не говори ерунды, дорогой, – донесся до меня сухой шепот, словно шелест мертвой ломкой листвы под ногами. – Опасности для тебя не было и нет.

– Но тела Толика и ребят уже обнаружены и отправлены в Москву в закрытых гробах, – настойчиво возразил я почему-то. И только сейчас меня озарила мысль, что хотя говорю все это я, но на самом деле словно воспроизвожу запись чьего-то разговора, в котором я не в силах поменять ни одной буквы! – А Виталя так и не пришел в сознание…

– Ничего из этого к тебе не относится… – опять выдохнула девушка. И в этот раз её голос напомнил мне дуновение холодного осеннего ветерка.

– Значит, ты все-таки что-то знаешь?! Знаешь – и молчишь?! Ответь, ты знала, что они там погибнут, да?! Что произошло с Виталей? Знала, говори! – внезапно сорвался на крик я и попытался развернуть девушку к себе за плечи, но не смог – лед её кожи так больно обжег мои пальцы, что я буквально отпрыгнул в сторону.

– Какое это имеет значение, любимый? Мы были там вместе, нам было хорошо вдвоем, чего тебе ещё нужно?

– Ничего. Я счастлив, что завтра уезжаю. И, надеюсь, навсегда. Оставь меня. Я вырвал последние страницы дневника, надеюсь, также вырву и тебя из своего сердца и из своей памяти.

Я развернулся, чтобы уйти.

– Постой! – также, не оборачиваясь, громким шепотом прошипела она. На этот раз у меня возникли ассоциации со змеей. – Ты не можешь так просто взять и уйти! Я беременна.

– Не говори чепухи. После одной ночи? Да и срок всего ничего… Как ты можешь знать?

– Я знаю…

– К черту!

– Я знаю.

– Мне все равно.

– Тебе не удастся так просто уйти! Предки скрепили наш союз навеки, а ребенок во мне уже связан со мной и с тобой незримыми узами. Если ты захочешь их разорвать, ты погибнешь, но виной тому буду не я!

– Ты просто чокнутая.

– Ты просто меня не любишь! Как и все они! Вы все боитесь того, чего не понимаете! Вы ненавидите то, что выше вас! Вы стремитесь уничтожить то, чем не можете обладать!

– Я тебя не понимаю. Мне пора. Мы вылетаем на рассвете.

– Лети, но знай, что Я тебя не отпускаю. Ты ещё вернешься ко мне.

Я промолчал.

– Разве ты не хочешь поцеловать меня на прощание, любимый?

В это же мгновение меня ударило словно током жгучее желание. Разум помрачился и я, против своей воли, шагнул к странной собеседнице. Я вновь взял её за плечи. Они не были уже так холодны.

– Ты сжигаешь меня дотла, колдунья, но сердце твое сделано изо льда, как у Снежной Королевы, – вязкая слюна уже заполнила мой рот, а потому говорить я мог с трудом.

– Ты так ничего и не понял, глупыш… Тебе нужно время… И Я дам его тебе!

С этими словами она повернулась ко мне лицом – и волосы на моей голове стали дыбом. Лица не было! Передо мной была белесая пустота овальной формы, голая, как скорлупа яйца, обрамленная по бокам густыми черными цвета воронова крыла прядями.

Я вскрикнул от ужаса. И в этот же момент балкон стал стремительно менять свои формы. Он стал вытягиваться куда-то вверх, сужаться, монолиты вдали – резко приближаться. И вот я уже вижу себя стоящим на вершине «Лысой» горы и смотрю на тот самый монолит «в шлеме», который я увидел сегодня на фотографии, а рядом со мной – никого нет. Только в руке я сжимаю какой-то предмет. Я подношу руку к глазам и вижу – это бледная как смерть лилия, с одного конца до другого сплошь покрытая инеем. Только мой взгляд упал на неё, как лепестки её тут же осыпались, легкими бабочками закружившись вокруг меня. Я попытался схватить их руками, но не удержал равновесия, поскользнулся и – полетел в отверстую бездну…

Автобус сильно тряхануло и я, должно быть, сильно ударился головой о кресло впереди меня. Я окончательно проснулся и некоторое время совершенно не понимал, что со мной произошло. Я посмотрел в окно и увидел далеко на горизонте, при свете только что взошедшего месяца, монолит, на котором мерцал еле заметный красный огонек. Глядя на него, мне сразу вспомнился минувший кошмар – до самых мельчайших деталей, до запятых на страницах безымянной тетради. Вспомнил, и понял, что теперь уже мне его не забыть никогда. А через несколько мгновений автобус сделал крутой поворот и монолит с огоньком скрылись из виду, а по обоим сторонам дороги стали видны освещенные уличными фонарями старые, скособоченные двухэтажки. Мы были в Таежном.

Менее чем через полчаса я уже поднимался со своей дорожной сумкой наперевес на третий, самый верхний, этаж гостиницы «Турист». Когда я открывал дверь номера 58, я уже знал, что меня там ожидает: примитивная односпальная кровать, бельевой шкаф, тумбочка у изголовья, ночник, письменный стол, телевизор. А дальше будет широкий балкон, объединяющий собой две комнаты. Так оно и было. Только тумбочка была пуста, как пуст был и балкон.

Я мысленно рассмеялся. Спокойно принял душ, перекусил, переоделся ко сну.

Все это время я думал о произошедшем со мной за день: сон в поезде, интервью в газете, рассказы библиотекарши, подшивки, сон в автобусе… Я пытался выстроить некий логический порядок в голове и даже пробовал чертить на листах своего блокнота логические схемы, но в этих схемах было полно лакун, которые пока что нечем было заполнить, отчего построенные мною схемы рассыпались.

А факты были таковы:

Совершенно очевидно, что моя мать как-то связана с «Монолитами» и её поиски будут неразрывно связаны с ними.

Ясно, что дневник, который я «читал», во сне, был дневником моего отца (я узнавал его хотя бы по почерку), а фотография на тумбочке была фотографией моей матери.

Ясно, что причина исчезновения моего отца, равно как и моей матери, связана с таинственными свойствами «Монолитов».

Однако, прочитав вышеописанные «факты», я не смог сдержать смеха. Какие факты?! Что за чушь!

Дневник, который я видел во сне! Фотография матери, которую я никогда в жизни не видел! «Монолиты» – о которых толком ничего не известно! Если это можно назвать «фактами», то я могу сказать, что романы Лавкрафта – это исторический источник, а мифология Ктулху имеет такую же культурную ценность, как гомеровский эпос или «Бхагават-Гита»!

Но даже если исходить из фактологической ценности всех этих «источников», остается неясным очень и очень много чего:

Если мой отец с моей матерью зачали меня в начале июля 1979 года, как я мог родиться 31 октября этого же года? Или они зачали не меня, а значит, у меня есть брат или сестра, о которых я и не подозреваю?

Если я стал невольным свидетелем прощального диалога между моей матерью и моим отцом на балконе гостиничного номера, то почему «в роли» матери выступала жуткая безликая черноволосая девушка, если моя мать – блондинка?

Что произошло между ними на «Монолитах», что так отвратило дотоле горячо влюбленного в неё моего отца?

И, наконец, почему моя мать совершенно была не похожа на своих прямых родственников?

Все эти бесконечные «почему» окружили мой утомленный тяжелым днем разум как лесная мошкара усталого туриста. Я твердо решил «подумать об этом завтра». Выключил свет и сразу же заснул. На этот раз – без сновидений…

28.10.08, Таежный, Энская область, Сибирь. Вторник.

ДЕНЬ ВТОРОЙ.

На следующее утро я проснулся бодрым и полным внутренней решимости докопаться до истины. В первую очередь, я решил найти родной дом моей матери.

Здесь у меня была одна-единственная зацепка – ксерокопия моего свидетельства о рождении, где было записано, что Шадрин А. Н. и Серебрякова С. С. зарегистрировали брак в отделении ЗАГСа пос. Таежный 12 октября 1979 г. К счастью, в поселке отделение ЗАГСа было одним-единственным. А, следовательно, именно там должна была храниться запись в книге регистрации браков, в которой обязательно содержатся паспортные данные жениха и невесты.

Недолго думая, рано утром я отправился прямиком в ЗАГС.

Гостиница «Турист» располагалась на центральной площади городка, которая была, откровенно говоря, единственным по-настоящему цивилизованным местом этого Богом забытого населенного пункта.

Как мне удалось выяснить ещё до приезда сюда, город был построен в пятидесятые годы прошлого века вокруг нескольких градообразующих предприятий, входивших в состав крупного территориального промышленного комплекса. Именно центральная часть городка свидетельствовала о том, что когда-то он знал лучшие времена: гранитное здание бывшего горисполкома с большими ростовыми окнами, бронзовый памятник всегда бодро указывающему куда-то вперед Ильичу, роскошные декоративные голубые ели, монументальный ДК со стеклянными вращающимися дверями, полированная гранитная плитка под ногами. Все это производило неплохое впечатление о поселке, если только не удалятся из этого пятачка цивилизации слишком далеко. В моей голове вспыхнули воспоминания об обшарпанных, облупившихся стенах покосившихся грязно-желтых двухэтажек и перевернутых урнах на автобусных остановках, но я решил оттянуть знакомство с этими местными достопримечательностями, насколько это будет возможно.

Выйдя из гостиницы, которая располагалась прямо напротив поселковой администрации, мне оставалось пройти буквально метров пятьсот влево по образцово-показательной тополиной аллее, – впрочем, изуродованной следами плевков, раздавленных «бычков» и разбитых пивных бутылок, – чтобы оказаться как раз напротив городского здания ЗАГСа.

В пустынной канцелярии мне потребовалось все мое красноречие, чтобы побудить ленивую регистраторшу выдать мне необходимые данные. Только документально доказав, что я являюсь сыном пропавшей, а также присовокупив к этому заранее заготовленное дорогое шампанское и натуральные французские духи, я получил доступ в святая святых – в архив. Адрес прописки моей матери был мною получен. По словам регистраторши выходило, что ехать мне придется в самый мрачный, в самый депрессивный район поселка с красноречивым названием «Тупик».

Собственно, «Тупиком» он назывался потому, что там располагалось трамвайное депо и, соответственно, последняя остановка трамвая. Однако приехав туда, я понял, что название это поддается не только (и не столько) буквальному толкованию. Ещё по мере удаления от центра на скрипучем, донельзя изношенном трамвае, я с тоской наблюдал за картинами постепенного возрастания процессов разложения и деградации. Почему-то мне сразу подумалось, что именно так должен был видеть Рим его гражданин, возвращавшийся туда после нашествия вандалов.

Если ближе к центру ещё попадались вполне добротные хрущевские пятиэтажки бледно-кремового, бледно-желтого и серого цветов, с разноцветными детскими городками и относительно чистыми стенами, а также даже пять или шесть девятиэтажных домов уже брежневской постройки, то вскоре их сменила совершенна другая архитектура. Недолго полюбовавшись на бурые трехэтажки с деревянными дверями и заросшими сорняками пустырями, я увидел уже замеченные вчера облупленные двухэтажки, которые, однако, очень скоро уступили место деревянным баракам с косыми дощатыми, давно не крашеными заборами, покосившимися ставнями, с полным отсутствием хоть каких-то детских сооружений во дворах. Унылый пейзаж украшали тут и там попадавшиеся фигуры ещё (или уже?) пьяных местных жителей, один из которых между прочим спал прямо на заплеванной подсолнуховой шелухой скамейке, с батареей пустых бутылок на асфальте. Создавалось впечатление, что это не населенный пункт в буквальном смысле этого слова, а город-призрак какой-то, потому что за все время моего путешествия на трамвае я не увидел ни одного опрятно одетого нормального человека на улице, шагающего прямоходящей походкой homo erectus.

Вскоре двухэтажные бараки сменились одноэтажными «избушками на курьих ножках», с характерными «удобствами» на улице. Тяжело запахло неубранным мусором. Глядя на тут и там попадавшиеся разбитые уличные фонари, а кое-где на их полное отсутствие, я внутренне порадовался тому, что еду в эту глушь в светлое время суток.

Уже подъезжая к конечной остановке я увидел выложенную кирпичом на стене здания давно остановившегося электромеханического завода надпись, которая мне показалось скорее образцом чьего-то черного юмора, чем отражением «унесенной ветром» действительности: «Слава труду!».

На самой остановке общую картину ужасающего запустения и разложения дополняла доска объявлений с надписью крупными буквами: «ИХ РАЗЫСКИВАЕТ МИЛИЦИЯ». Из довольно содержательных надписей и не менее колоритных портретов в фас и в профиль я сделал вывод, что частые упоминания в местной прессе о пропажах людей можно объяснить и более простыми причинами.

Закончив с изучением местных достопримечательностей, я отправился искать нужную мне улицу.

Часы показывали одиннадцать. Погода стояла теплая, но воздух был влажен, небо сплошь затянуто серыми тучами, достаточно хорошо пропускавшими свет, но скрывавшими сам его источник. Под ногами смачно чавкала грязь, не высохшая после вчерашнего дождя. Асфальт в этой части городка отсутствовал. На тесных и кривых улочках предместья мне опять не встретилось ни одного нормального прохожего, если не считать периодически проплывавшие мимо меня персонажи, больше похожие на тени из царства Аида, чем на живых людей: землистые, невыразительные лица, остекленевшие глаза, спутанные грязные волосы, какое-то рванье вместо одежды и неизменно сопровождавший их шлейф невыносимой вони. Смотреть на таких полулюдей, не говоря уже о том, чтобы говорить с ними, мне не хотелось.

Я прошел несколько перекрестков наугад. Перешел по небольшому мостику через ручей. Слева от мостика стоял облупленный двухэтажный желтый кирпичный дом, в котором на первом этаже располагался продуктовый магазин. Часть дома, занятая под магазин, выглядела вполне прилично. Здесь стены были заново покрашены, стояли пластиковые окна, развешены красочные картины с изображением различных продуктов. У крыльца стояли какие-то пьяные типы и что-то рядили насчет выпивки. Прошмыгнули несколько бабушек с кошелками.

Я уже решил было попытать счастья у продавцов магазинов, как вдруг слева ко мне уже подскочил какой-то странный молодой человек с длинной едва ли не до пупа спутанной русой бородой, нестриженной буйной шевелюрой на голове, обтянутой по периметру черепа тонкой алой шелковой лентой с какими-то таинственными символами, вышитыми золотистыми нитками. На ногах он носил настоящие лапти. Рубаха и штаны, перетянутые веревочным поясом, выглядели экспонатами из музея по истории костюма. Если бы не хипповские «фенечки» на запястье и шее, его можно было бы вполне принять за сошедшего с полотна XIX века покойного графа Льва Николаевича.

– Мир тебе, брате! – донесся до меня сладко-певучий, мелодичный, завораживающий голос сектанта. – Вступившего на произрастающую токмо волчцами да терниями землю Содомскую, Лота, родича Авраамова, приветствую сердечно!

Я сначала оторопел, но быстро нашелся:

– А ты Ангел что ли, с мечом разящим? Только в Содоме их было двое!

– Нас больше, чем двое, и мечей у нас – тоже. Имя нам – легион, однако, детей тьмы, детей ночи – легион легионов. Будь бдителен, пришлец из земли Авраамовой! Близиться суд Божий, суд праведный! Берегись доли окаянной жены Лотовой! Берегись!

Глаза молодого человека сверкали, а из губ летела слюна. Он говорил смачно, не торопясь, четко выговаривая, «выстреливая», слова, красноречиво жестикулировал, а его слогу могли бы позавидовать начинающие актеры. Я с опаской взглянул на алкашей у магазина, но они не обращали на него внимания. Видимо, у них были дела поважнее…

Меня внезапно осенило.

– Ты из «Детей Солнца»?

– Аз есмь! – довольно кивнул мой странный собеседник. – Мы – чада света, чада дня, мы – не чада тьмы, не чада ночи. Последних пророков пустил Господь наш Солнце Правды на проповедь пропащим, дабы не имели более оправдания в грехе своем. И горе тем, кто камением побиет их, горе тем, кто оплюет возлюбленных Господа Солнца – лучше бы таковым и не рождаться на свете этом, лучше бы им быть извергнутым из утробы матерней, лучше бы им с мельничным жерновом кануть в пучине…

Я совершенно механически перестал слушать этот бред.

Алкаши между тем исчезли, а вокруг бесновавшегося бородача уже начинала скапливаться стая из праздношатающихся бабушек, суеверно крестящихся дрожащими пальцами и что-то согласно бормочущими под нос. Я почувствовал сильное желание как можно поскорее убраться со сцены назревающего идиотского спектакля и резко оборвал бородатого:

– Где здесь Зеленая 86/1?

Парень от неожиданности поперхнулся на полуслове и вытаращил на меня свои по-рыбьи мутные и невыразительные глаза:

– Направо до конца и прямо до упора – махнул он в сторону рукой.

– Спасибо за незабываемый перфоманс, – облегченно улыбнулся я и зашагал своей дорогой, всей спиной ощущая на себе его недоуменный взгляд. Я чувствовал себя Одиссеем, только что вырвавшемся из смертоносных объятий сирен.

Пройдя в указанном направлении, я уткнулся в полуразвалившуюся конструкцию, которую только с большой долей условности можно было назвать домом. По существу, это были голые кирпичные стены с пустыми глазницами окон, ничуть не скрывающих отвратительного содержимого – полусгоревших балок, обломков штукатурки и кирпича и прочего мусора, кучами наваленного внутри дома. Участок, на котором располагался дом, полностью зарос крапивой, полынью и другими сорными травами, достигавших высотой уровня окон. Они напоминали мне какое-то вражеское войско, окружившее ветхие стены старой крепости кольцом плотной осады. Крыши над домом не было вовсе. Только обгоревшая печная труба уныло, как мачта давно затонувшего корабля, безмолвно сообщала досужему наблюдателю о том, что здесь когда-то теплилась жизнь, ныне же ставшая одним лишь воспоминанием…

– Померли все тут.

Я быстро обернулся на звук.

Справа, у невысокой калитки стояла, облокотившись на ограду, пожилая женщина в старой дубленке.

Я не сразу смог ей ответить. Горький ком подкатил к самому горлу, глаза заполнила мутная пелена, дыхание перехватило. В голове все перемешалось. Хаос мыслей, чувств настолько поглотил меня, что я никак не мог понять, что же мне делать дальше. Ведь все мои расчеты строились на одном-единственном предположении: если я найду местопребывание родителей моей матери, я смогу найти и её саму. Хотя гнетущая картина всеобщего запустения, которую я наблюдал по пути, порядком испортила мне настроение, я все же надеялся найти своих родственников хотя бы живыми, если не здоровыми, надеялся на альбом с семейными фотографиями, рассказы о детстве матери за чашкой чая, а тут… В один момент весь карточный домик моих расчетов и грез рухнул. Я вновь оказался ни с чем.

– Когда? – только и смог из себя выдавить я, чтобы хоть что-то сказать и получить тем самым ещё немного времени для того, чтобы обдумать в корне изменившийся порядок вещей.

– Дом сгорел уже лет пятнадцать назад. Сначала мать померла, потом все дружно стали пить, жить соседям не давали. А как отец помер, так запили все на месяц, вот дом и сгорел. Никого не осталось. Никого.

Несмотря на шок от всего только что пережитого, мне бросилось в глаза, что говорила женщина обо всем этом безразличным, каким-то отстраненным голосом. Скорее, больше из потребности хоть с кем-то и хоть о чем-то поговорить, чем из какого-то сочувствия или участия.

Словно в тумане, я совершенно механически сделал несколько неуверенных шагов по направлению к развалинам. Протиснувшись кое-как в пролом в стене, я оказался внутри пепелища. Стал рыться в мусоре, не боясь поранить пальцев. Сколько продолжались мои импровизированные археологические изыскания, я точно не помню. Весь мир в тот момент сжался для меня в одну-единственную пространственно-временную точку «здесь и сейчас». Все, что было за её границами, просто перестало существовать. Вдобавок, в ушах у меня звенело так, что я ничего не слышал из происходящего вокруг. Не знаю, что в точности хотел я найти там тогда, но, видимо, мои нелепые попытки тронули чье-то не до конца очерствевшее на этом дне жизни сердце…

– Да не копайся ты там, сынок. Все равно ничего не откопаешь. Растащили, что оставалось, уже давно.

Тошнотворно-резкий запах перегара, смешанного с потом и чесноком, окончательно отрезвил меня. Я повернул голову и увидел перед собой красное как перезрелый помидор, изрезанное словно шрамами глубокими морщинами лицо, покрытое грязно-белым ежом щетины недельной давности. Одет он был примерно так же, как и ранее попадавшиеся мне лица неопределенного рода занятий и местожительства, однако в отличие от них, в его глазах ещё блестели искорки разума и, что особенно ценно, живых чувств. В данный момент его глаза излучали какое-то подобие сострадания и участия моему горю.

– Твоя родня, да? – не дожидаясь ответа просипел пропитым голосом он.

Я снова промолчал. Говорить с ним не хотелось, а тем более – открывать перед ним душу. Однако в голове моей прояснилось и я не без труда выбрался из развалин на дорогу. Но пьяный старик не отставал от меня.

– Ты вроде не нашенский, а? Вижу, одет как депутат… Знакомый больно…

Я уже дошел почти до перекрестка, стараясь как можно больше увеличить расстояние между мной и дедом-алкашом, как вдруг последняя фраза, сказанная им, меня зацепила. «Знакомый…»

Я тут же развернулся на 180 градусов и едва не подбежал к нему.

– Вы-ы-ы… З-знали… Ну… Тех, кто жил… В-в-в… Этом доме – мой голос едва подчинялся мне.

– Их вся Шахтера знала… Пока не померли все, упокой душу… – старик размашисто перекрестился.

– А Светлана? Светлана, дочь их… Беленькая такая, с косичками… Знаете?

В мутных глазах старика стало появляться какое-то новое выражение – узнавания.

Я тут же насел на него. Оживленно жестикулируя, объяснил, как мог, этому человеку, что я – родственник погибших, точнее, внук хозяев дома, что я приехал издалека, из Москвы и намекнул ему, что за сведения готов заплатить. Старик намек понял и также намекнул, что со вчерашнего дня у него очень болит голова. Я, в свою очередь, сразу догадался, какого рода лекарство ему нужно и отправился уже знакомым мне путем в магазин.

Через полчаса я уже сидел в довольно мрачного вида деревянной конуре, поставив на стол бутылку 0,5, сигаретный блок, пирамидку мясных консервов и большую, ещё горячую, пиццу. По горящим глазам старика я понял, что такого богатства он не видел давно. Видимо, здешние обитатели пробавлялись в лучшем случае спиртом, черным хлебом и «Примой» местного производства. Старик одним махом опрокинул полстакана водки, но закусил удивительно мало. Я даже испугался, как бы он не свалился раньше времени, не рассказав ничего. А потому, под предлогом того, что ему надо основательно закусить, я придвинул бутылку к себе, задав первую серию вопросов.

Старик принялся закусывать плотнее, а под влиянием выпитого его речь стала гораздо обильнее, четче. Он говорил с определенной долей вдохновения, несколько раз пускал пьяную слезу.

Несмотря на мои прямые вопросы, он позволил себе сделать довольно пространное лирическое отступление о «золотом веке» городка. Вспоминал, что когда-то получал на предприятии не меньше двухста пятидесяти рублей, ездил на новенькой «копейке», отстроил «этот вот» дом и даже первым на улице купил цветной телевизор. Подчиняясь какому-то спонтанному порыву, я взял на себя труд повнимательнее осмотреть его конуру. В самом деле, по ней можно было заключить, что когда-то жить здесь было не стыдно. Ободранные теперь ковры на стенах когда-то возможно выглядели шикарно, цветной ламповый телевизор «Рассвет» наверняка был писком моды в конце 1970-х, а давно немытая ныне люстра со стеклянными птичками, летающими под абажуром, говорила о некоторых эстетических запросах души хозяина дома.

Тем не менее, я постарался поскорее вывести разговор на нужную мне колею, но сделать это удалось лишь после того, как я налил старику ещё полстакана.

Дальше он мне рассказал, что работал в одном цехе со Славкой, моим, как выходило, дедом по материнской линии. Вместе неоднократно ходили на охоту и рыбалку. Дед даже несколько раз порывался броситься на поиски своего бившего без промаха ружья, но мне всякий раз не без труда удавалось его остановить. Ружья скорее всего не было уже и в помине, а вот свалиться на кровать и уснуть он мог вполне. Я знал, что алкоголикам много не надо…

Дальше он рассказал, как здорово все у них было, пока…

Я несколько раз спрашивал у него, что значит «пока», но старик каждый раз перескакивал на другое, как иголка проигрывателя, когда попадает на поцарапанный фрагмент пластинки.

Долго говорил о том, каким «реальным мужиком» был Славка, какой «видной бабой» была его жена Машка, какие у них были дети. Здесь я уже слушал его не перебивая – мне хотелось узнать как можно больше о семье моей матери.

Дед Слава оказался мастером на все руки. Он не только был рабочий-передовик, первоклассный охотник и страстный рыболов, но человек с золотыми руками. Сам выстроил дом, сам выложил русскую печь (этим искусством он славился на весь «Тупик», что в конечном счете его и сгубило – ему щедро наливали перед, во время и после работы, отчего он в конце концов и спился), сам собрал из различных деталей мопед, на котором гоняли потом его сыновья, и восстановил разбитый «москвич», который потом продал, а деньги пропил. Помимо всего прочего, отлично играл на гармошке.

Его жена Маша тоже была «бабой хоть куда». Держала хозяйство, свиней, кур, даже корову, был свой огород. Воспитала четверых детей, хотя беременна была едва ли не десять раз. У неё был хороший голос и на всех застольях неизменно выступала в качестве главной запевалы, знала чуть ли не все народные песни наизусть. «Пока…» Тут опять мой собеседник съехал с проторенной колеи рассказа и резко перескочил на их детей.

Двое старших – сыновья – Владимир и Илья. Оба высокие, статные, широкоплечие брюнеты, отличавшиеся только тем, что у второго волосы были курчавыми и носил он длинные усы. Оба также работали на заводе. Первый успел жениться и родить дочь, «пока…». Опять проклятое «пока»! Выпить они, конечно же, любили, но не так, чтобы очень. Вообще были дружные хорошие ребята. На свадьбе обоих гулял весь «Тупик».

Третьей была дочь – Зоя. О ней дед говорил мало, так как слабо её знал. Родилась она последней.

Тут меня разобрало уже нешуточное нетерпение. Последней? А как же Светлана?!

Я задал вопрос напрямик, удерживая заветную бутылку – единственный рычаг, каким я мог повлиять на расслабленную волю старика – в своей руке. Он намек понял и стал разговорчивее, за что получил ещё полстакана.

Осушив его и старательно закусив, он некоторое время молчал, вертя в своих морщинистых пальцах граненый стакан, что-то в нем постоянно высматривая, не торопясь закурил и тяжело вздохнул.

– Уж не знаю я, ей-богу, что сказать тебе, сынок… – начал мяться он. – Вижу я, копия ты Светки-белобрысой. Копия… Знаю, был у неё мальчонка, от москвича, приезжего, знаю…

– Знаешь – так говори – не тяни! – нетерпеливо оборвал я. – Неужели умерла?

– Может, умерла, а, может, и нет… Леший её знает! Но только не видали мы её давненько уже… И хоть бы и век её не видать! Ведьма она, ведьма та ещё, окаянная…

Покрытые нездоровым румянцем щеки его побледнели, также как и костяшки пальцев, сжимающие стакан, а взгляд остекленел, осунулся.

Ещё одна порция водки подтолкнула его речь. Но здесь я уже понял, что совершил ошибку. Речь его стала невнятной, мутной, неопределенной. Он часто говорил невпопад, перемежал свой рассказ с истерическими выкриками, язык его заплетался. Стало ясно, что последняя стопка явно была лишней. И это как раз в тот момент, когда мы добрались до самого главного!

Не поддаваясь волне темного отчаяния, я утроил свою бдительность, ловя каждое слово своего информатора, каждую фразу, анализируя каждый его мимолетный пьяный выкрик, пытаясь прочесть буквально между строк, прямо как золотоискатель, оцеживая каждую крупинку драгоценного песка от куч пустой породы.

Насколько мне удалось понять, мою мать знали здесь далеко не с хорошей стороны. Все считали её ведьмой, появившейся «оттуда» (старик неопределенно махнул рукой куда-то в сторону, но не уточнил откуда). Сначала в «Шахтере» все смеялись, глядя на белобрысое дитя Машки, сплетничая о том, где и с кем она могла нагулять такое дитя, не похожее ни на родителей, ни на кого в роду. Затем смех прекратился, когда несколько самых злостных недоброжелателей внезапно постигла зла судьба: кто в лесу пропал, кого в реке нашли, кто по пьянке помер. Поползли слухи, что девчонка эта не простая. С детишками она не играла, предпочитая одна гулять по лесу или на реке, иногда смеясь себе под нос, читать по ночам сказки и петь вполголоса песни. Песни у неё были странные, по крайней мере, таких не знала даже «Машка». При этом дед внезапно как-то странно встрепенулся и стал напевать своим надтреснутым, старческим голосом, на какой-то до ужаса заунывный мотивчик что-то вроде:

Трава-мурава,

замуруй у ручья,

дай землице водицы,

Хозяин ручья!

Грудь сдавила земля,

Ручки-ножки не в мочь

Сдвинуть с места лежащая

Мертвая дочь…

Эти странные слова, напомнившие мне обрывки тех деревенских заговоров, что я сам собирал в далеких деревнях Архангельского и Вологодского краёв во время своих этнографических экспедиций, показались мне в исполнении этого старого алкоголика, в этой полуразваленной хижине особенно жуткими. Видимо, в лице этого деда страна потеряла великого актера, потому что пропел он эти стишата таким заунывным голосом, напоминавшим что-то среднее между воем ветра на заброшенном кладбище и умирающей собаки, что мне стало как-то не по себе.

…Дочь постится давно,

Ей уж точно не в мочь

Обождать ещё

И эту темную ночь!

Дай напиться мне вволю,

Хозяин ручья,

Дай наесться мне вдоволь,

Трава-мурава…

Потом старик осекся и пробурчал себе под нос, что он вроде бы дальше не помнит, хотя я не очень-то ему поверил…

Ещё она любила из деревяшек вырезать себе страшные куклы. Впрочем, она играла и с покупными, но всегда уродовала их ножом, полностью срезая у них лицо.

Мать сначала пыталась было её наказывать, но потом сама стала бояться. Как и отец. Именно в этот период они начали особенно сильно пить. Именно тогда у «Машки» стали происходить частые выкидыши. Рождение младшей дочери в этой связи было просто чудом.

Училась Света в школе хорошо, но не на отлично, уроки делала от случая к случаю. Зато очень любила спорт и, особенно, ходить в лес и плавать. Здесь её таланты были скоро замечены и по достоинству оценены. Её всегда ставили во главе пионерского, а затем комсомольского отрядов школы по части походов. Она занимала первые места в соревнованиях по скалолазанию и выживанию в лесу.