Текст книги "Мгновения любви (СИ)"

Автор книги: Sиничка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Наташа, кажется, уже почти уснула, её голова наклонилась, а очки держались за ушами самыми краями дужек. Решив, что нехорошо будет, если она сейчас захрапит, а Нехлюдова вполне могла, Мейер протянул руку и легко, с осторожностью потряс студентку за плечо.

– Наташа. ― Он аккуратно провёл пальцами по её руке, стараясь пересилить желание притронуться к её оголённой воротником блузки шее. ― Ты уснула?

– Что? ― Нехлюдова встрепенулась и подняла голову, глядя сонными светло-зелёными глазами на Мейера. ― Нет, Альберт Борисович, я не сплю. ― Она улыбнулась ему. ― Я просто устала. ― Нехлюдова потянулась, разминая затёкшие плечи. Мейер сглотнул. Как же она была красива.

– Ну так сходи покури, отдохни, ― усмехнулся Альберт, стараясь отогнать наваждение.

– Я не курю, ― чуть виновато развела руками Наташа.

– Правда? ― с долей сарказма ответил Мейер, вспомнив, как Наташа клянчила у него сигареты летом. ― Тогда я пойду. ― Он отодвинул стул, который мерзко проскрежетал ножками по полу, и вышел из кабинета в коридор, направившись в курилку.

Включив вытяжку и достав сигареты, Мейер закурил и, слушая шум воздуха в трубе, надолго задумался. Так поздно они с Наташей ещё не оставались одни, и с каждым разом ему было всё трудней сдерживать себя. Он понимал, что, признайся он в своих чувствах, Нехлюдова скептически изогнула бы бровь и посоветовала бы ему успокоиться. Что бы он тогда сделал, Альберт даже не представлял. Ушёл бы, убил, поцеловал её? Мейер не знал ответа и в глубине души надеялся, что никогда не узнает, в то время как его сердце почти кричало ему о том, что он должен попытаться.

Альберт, затушив сигарету и выключив вытяжку, вышел из курилки, закрыл комнату и уже хотел отворить дверь кабинета, где он до этого работал с Наташей, как вдруг услышал, что оставшаяся одна студентка поёт.

По телу Мейера прошла дрожь. Эта была та самая песня, которую Нехлюдова пела летом, закрыв глаза и самозабвенно перебирая струны. Прислонившись лбом к двери и чувствуя, как бьётся его сердце, Алберт слушал глубокий голос студентки:

– От края до края небо в огне сгорает, и в нём исчезают все надежды и мечты…

– Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает, ― Мейер, не в силах сдерживать порыв нахлынувших на него чувств, переступил порог кабинета и подпел Наташе, ― смахнёт твои слёзы, и во сне смеёшься ты…

– Альберт Борисович, вы знаете эту песню! ― Нехлюдова с восторгом, обернувшись, смотрела на него. ― Как здорово!

– Ты столько раз её пела летом, что было трудно не запомнить. ― Альберт подошёл совсем близко к Наташе. ― К тому же, ― он улыбнулся, ― я и раньше её знал.

Нехлюдова улыбнулась ему в ответ, и в этот момент внутри него что-то сломалось, и он, отбросив сомнения, наклонился, взял лицо ошеломлённой Наташи в свои ладони и крепко поцеловал. Она дёрнулась было назад, но в следующую секунду её руки порывисто легли на его плечи, а губы раскрылись ему навстречу. Ободрённый своим успехом, Альберт углубил поцелуй, запуская пальцы в волосы студентки.

― Ну, наконец-то! ― произнесла, когда он оторвался от неё, Нехлюдова. ― А то я уже думала, что у вас никогда не хватит смелости! ― Она, раскрасневшаяся и растрёпанная, с мокрыми и припухшими от поцелуя алыми губами, дерзко смотрела на удивлённого такой реакцией Мейера. ― Вот только ваша борода колется. ― Наташа недовольно почесала подбородок. ― Что теперь делать будем? ― Она, вопросительно изогнув бровь, посмотрела на Алберта.

– Абрикосов забыл на кафедре ключи от своего кабинета, ― осторожно начал Мейер. ― Можно переночевать там. Охрана, кажется, уже закрыла входную дверь. ― Он выразительно постучал пальцем по стеклу своих наручных часов, которые показывали одиннадцать, и сунул их под нос слегка одуревшей от поцелуя и усталости Наташе.

Она кивнула и, поднявшись со своего стула, на котором до этого просидела много часов, а теперь рассеянно крутилась из стороны в сторону, вышла из кабинета и, стоя в коридоре, выжидающе посмотрела на Мейера.

Альберт взял со стола ключи и закрыл кабинет, попутно стараясь унять внезапно возникшую в пальцах дрожь. Сейчас бы выпить чего-нибудь, подумал он, вдруг вспомнив, что у заведующего кафедрой Абрикосова в ящике стола была припасена бутылка-другая с вином, на случай внезапного рандеву с очередной любовницей. Мейер усмехнулся про себя: похождения Димы, в кои-то веки, сыграют кому-то на руку. Он молча пересёк коридор и дважды повернул в замке ключ. Дверь кабинета Абрикосова с тихим скрипом открылась, и Мейер, посторонившись, пропустил вперёд себя Наташу, жадно глядя на то, как колышется на её бёдрах широкая юбка в такт шагам студентки.

Оказавшись в комнате, Альберт прикрыл за собой дверь и широким шагом прошёл к столу заведующего, выдвинув на пробу один из ящиков, в котором обнаружилась почти пустая бутылка с коньяком. Мейер скривился: он не любил коньяк, предпочитая спирт, но наливать сейчас стаканчик из огромной канистры у него не было ни малейшего желания.

Решив, что Абрикосов не хватится коньяка, Альберт свинтил крышечку бутылки и щедро плеснул себе напитка в найденный в том же ящике стакан. Коньяк оказался премерзким, дешёвым, успевшим уже порядком выветриться, но его горького вкуса было достаточно, чтобы Мейер немного привёл мысли в порядок.

Завинтив крышечку, он положил коньяк на место, и тут ему на глаза попались лежавшая в ящике упаковка презервативов. Альберт прикрыл глаза. Целый день его словно испытывали, проверяя на прочность. Решив, что чем чёрт не шутит, Мейер взял в руки коробочку, повертел её немного, собираясь с духом, а затем открыл. Внутри лежали две «резинки». Немного подумав, Альберт положил коробочку на место, украдкой положив одну «резинку» в карман. На всякий случай.

Наташа тем временем успела снять сапоги и устроиться с ногами на диване. Она смотрела куда-то в сторону, машинально теребя кончиками пальцев воротник блузки. Очки она сняла, и теперь её большие зелёные глаза были широко открыты, а взгляд несколько смазан и расфокусирован. Нехлюдова слегка наклонила голову набок, наблюдая за тем, как Мейер садится рядом с ней на диван, обдёргивая полы пиджака. На какое-то время между ними повисло неловкое молчание, которое нарушил Альберт:

– Если хочешь, можешь ложиться спать. Приставать не буду. ― Он слегка улыбнулся, на что Наташа приподняла голову и произнесла:

– И поэтому вы, Альберт Борисович, украли у Абрикосова презерватив? ― В её глазах играли шальные золотистые отблески. ― Я слышала, как вы шуршали картоном. На вашем месте я поступила бы так же. ― Она неровно вздохнула, а затем протянула руку и положила свои прохладные пальцы на запястье Альберта.

По всему телу Мейера прошла давно забытая им дрожь возбуждения. Часто дыша и чувствуя, как твердеет его член, он, глядя в глаза Наташи, спросил:

– Ты понимаешь, что сейчас будет? ― Его голос показался хриплым и низким даже ему самому. Вот что значит страсть.

– Абсолютно, ― серьёзно ответила Наташа. ― Кажется, дождь начинается, ― вдруг произнесла она, протягивая руку к выключателю. Раздался щелчок, и кабинет погрузился во мрак, нарушаемый лишь светом фонарей за окном да неярким свечением системного блока компьютера.

Наташа, повернув голову, смотрела отрешённым взглядом в окно. Одна рука студентки расслаблено лежала на запястье Мейера, а пальцы другой потянулись к косе, расплетая её. Пару мгновений спустя светлое облако волос, испуская мелкие искорки, упало на плечи Нехлюдовой, которая продолжала рассеяно поглаживать руку Альберта. Эти ласковые поглаживания всё больше и больше распаляли Мейера и, в конце-концов, не выдержав, он притянул к себе Наташу, жадно впиваясь поцелуем в её губы.

Нехлюдова ответила ему и ловко повернулась, перекидывая ногу через сидящего Альберта и устраиваясь на нём сверху. Даже через ткань брюк он чувствовал горячие бёдра Наташи. Мейер, отбросив последние остатки совести, запустил руки под юбку Нехлюдовой, с наслаждением лаская её стройные ноги. На ней были тонкие капроновые чулки, что немало обрадовало его, а когда он широким движением провёл рукой по внутренней поверхности её бёдер, то с удовольствием отметил, что Наташа тоже возбуждена.

Студентка же тем временем не сидела без дела. Она деловито расстегнула его ремень и, не сводя с Мейера внимательного взгляда, запустила руку под одежду, обхватывая своими ловкими чуть огрубевшими пальцами его член и извлекая его наружу. Альберт, часто и тяжело дыша, уже почти не контролируя себя от возбуждения, приспустил брюки, чтобы Наташе было удобней. Нехлюдова уже распаковала презерватив и, недовольно хлопнув по рукам Мейера, хотевшего помочь ей, сама «раскатала резинку», после чего, освободившись от своего белья и чуть привстав над Альбером, направляя его член в себя, медленно с тихим вздохом, опустилась на него.

Наташа, прикрыв глаза и тихо постанывая, закусив губу, покручивала бёдрами, плавно опускаясь и поднимаясь на нём, упираясь одной рукой в спинку дивана, а другой ему в плечо. Мейер, придерживая её за бёдра и ягодицы, с наслаждением ласкал манящее и горячее тело Нехлюдовой. Она была так хороша, что Альберт, слушая стук своего сердца и ощущая влажное, плотно обхватывающее его член лоно Наташи, боялся опозориться перед ней, закончив всё раньше или не закончив вообще. В конце концов, не её вина, что у него долго не было женщины.

– Кстати, ― с придыханием, словно роняя слова, вдруг спросила Наташа, не прекращая двигаться. ―Почему Альберт? ― Она запрокинула голову, отчего её длинные волосы упали вдоль спины, касаясь ласкающих её спину пальцев Мейера.

– Потому что Эйнштейн, ― рвано дыша, ответил Мейер. Ему было трудно думать, и он удивлялся, как Наташа ещё может что-то говорить, хотя, возможно, это было даже не продумано.

– А почему Мейер?

– Потому что дед был немцем. ― На кой чёрт ей его биография? Может быть, потому что он раньше этого не говорил, а теперь Нехлюдова восполняет пробелы? Странная девушка.

Наташа тем временем продолжала двигаться, тихо постанывая, а Альберт иногда присоединился к ней. Эти мгновения принадлежали только им.

Когда они закончили и привели себя в порядок, время уже перевалило за полночь, а дождь за окном только усилился. Наташа, не говоря Альберту ни слова, улеглась на диван, положив голову ему на колени. Мейер, слушая, как стучат капли воды по оцинковке, рассеянно перебирал пальцами пушистые спутанные волосы студентки, с улыбкой наблюдая за тем, как мирно дышит во сне уставшая Нехлюдова. Ему было всё равно, что случится утром, когда уйдёт ночь, подарившая ему счастье. Глядя на Наташу, Мейер вдруг вспомнил песню, которую она напевала сегодня, когда он решился поцеловать её.

Охваченный воспоминаниями, Альберт крепче прижал к себе студентку и тихо запел:

– Засыпай, на руках у меня засыпай. Засыпай, под пенье дождя. Далеко, там, где неба кончается край, ты найдёшь, потерянный рай…

========== 13. Пепел ==========

Комментарий к 13. Пепел

Жанры: Любовь/Ненависть.

Рейтинг: PG-13.

Такова моя натура. Будь я другой, разве любил бы ты меня?

(с) «Пираты Карибского моря. На краю света».

Это были не ненависть и не любовь. Это было другое, более древнее и сильное чувство, словно они были двумя половинками одного целого, по какой-то нелепой случайности разъединённые и заброшенные в разные тела. Они понимали друг друга с полуслова, но это понимание было щедро приправлено прямо-таки невыносимым желанием либо унизить, либо приласкать друг друга. Когда Ева и Ковалевский встречались взглядами, в душах обоих вспыхивали обжигающие сознание эмоции, а в груди разливался жар. Ковалевский оставался спокойным, лишь его голос начинал подрагивать, а вот щёки Евы вспыхивали румянцем, а слова неконтролируемо лились, в безотчётном стремлении больнее ранить собеседника.

У них не получилась любовь. Сначала этого не хотел Ковалевский, а потом уже перегорела Ева. Остался только пепел былых чувств, среди серых хлопьев которого всё ещё догорали и никак не могли догореть угольки страсти. В такие моменты девушка старалась держать себя в руках, а вот Ковалевский, не стесняясь, давал волю своему резкому нраву, отчего Еве иногда казалось, что ещё чуть-чуть, и он её ударит.

Они любили прикасаться друг к другу. Мимолётные, такие страстные во время зыбких отношений, и такие невинные и случайные после охлаждения, эти прикосновения были словно глоток свежего воздуха. Скользящие, незаметные для других касания были такими сладкими и запретными, что и Ева, и Ковалевский подсознательно всегда ждали момента, чтобы, оставшись наедине, насладиться этим щемящим сердце чувством. Но такая возможность им выпадала крайне редко.

Между ними было полное взаимопонимание и целая пропасть в тринадцать лет жизненного опыта. В чёрных кудрях Ковалевского уже начала пробиваться ранняя седина, которая была заметна, когда Ева, кажется, в другой жизни, с нежностью перебирала пальцами с множеством тонких колец его жёсткие волосы. Ковалевский вообще казался Еве намного старше своего возраста, ― когда она впервые его увидела, то решила, что ему не меньше тридцати пяти.

Весь его облик нёс отпечаток лёгкой грусти, смешанной с высокомерием и резкостью, что не раз испытала на себе девушка, попадая под горячую руку. Но учителем он был хорошим, объясняя за считанные минуты то, что не могли доступно рассказать другие педагоги. Она любила слушать его ласкающий, глубокий голос, который нёс в себе все оттенки душевного огня.

Когда они оставались вместе, то между ними возникала особая энергия, сродни какой-то химии, которая пронизывала всё окружающее их двоих пространство невидимыми нитями, которые, туго натягиваясь, грозили вот-вот лопнуть. Еве было страшно подумать, что будет, когда они, не выдержав напряжения, разорвутся. В такие мгновения другие люди, оказавшиеся в зоне действия этой магии чувств, спешили покинуть опасное пространство, за что она была им благодарна. Ведь ей так редко удавалось побыть наедине с Ковалевским. Если бы он ещё не прогонял её, не срывал на ней злость за свои ошибки…

Но он делал это постоянно. То прогонял от себя Еву, то снова приближал, ведь ей было достаточно ласкового слова или мимолётно брошенного взгляда красивых чёрных глаз. Этого с лихвой хватало, чтобы Ева загоралась, возрождая из пепла свои чувства; боль, смешанную с любовью и жгучую ненависть за то, что Ковалевский играет с ней, не сжигая за собой мосты, а всегда оставляя опоры, на которые только кинь доски, и можно идти. А он ещё и подливал масла в огонь бушующих в сердце Евы чувств: был со всеми, кроме неё.

Он нашёл себе новую девушку, вернее, череду новых девушек, а она так и осталась одна, слишком гордая, чтобы просить его вернуться, и слишком робкая и вежливая, чтобы потребовать этого. Если бы Ковалевский позвал, Ева, бросив всё, пришла бы. Но он не звал, а когда, наконец, решился, было уже поздно. Она связала себя бледным подобием отношений, чтобы хоть как-то заменить его, хоть как-то затушить пылающий в её груди пожар. Увы, но помогало плохо, и среди серых будней перед внутренним взором Евы неизменно представал Ковалевский. Он был её призраком, её личным проклятием. Она бы с радостью вырвала себе сердце, лишь бы не чувствовать боль и осознание того, что она горит, не желая потухать, и всеми силами стремится к нему, к тому, кто был её миром, одновременно причиняя страдания.

Когда Ева больше не могла сдерживаться, то хватала телефон и яростно набирала на сенсорной клавиатуре слова, которые призваны были передать её чувства, которые она высказала лишь однажды. Чаще всего она стирала набранный текст, беря себя в руки, но сейчас её гордость уже ничего для неё не значила. Она больше не могла без него. И не могла с ним. Ева понимала, отчётливо понимала, что, получи она Ковалевского, то будет во сто крат несчастней, чем сейчас.

Сперва возродится пламя, оно поглотит её, оставив после себя только выжженную душу, которую не оросят даже слёзы ― всё будет сожжено страстью и горем. А ничего, кроме горя и страданий их близость не принесёт. Ева отдаст всё, а взамен получит… ничего. Ковалевский не умеет давать, он может лишь брать. Или нет. Он отдаст ей всего себя, как и она ему, но не оценит этой жертвы, спокойно подберёт всё, что от него останется и уйдёт дальше, оставив после себя испепелённую пустошь. Такова его натура. И будь он другим, разве любила бы она его?

И сегодня она отправила своё сообщение, коснувшись похолодевшим дрожащим пальцем с ободком серебряного кольца, значка «Отправить».

― Я ненавижу тебя, Ковалевский, ― тихо проговорила Ева, прислоняясь лбом к холодному оконному стеклу, за которым тихо кружились хлопья снежинок. ― И не люблю. ― И она заплакала, не в силах сдерживаться, громко всхлипывая, закусывая до боли губу и сглатывая слёзы. Ну почему всё так сложно? Почему они не могут, как в сказке, жить триста лет в стране вечной юности и красоты? Почему жизнь не песня и рыцарь на белом коне оказался всадником апокалипсиса её души?

В этот момент телефон, лежавший на кровати, приглушённо завибрировал, ― пришло sms-сообщение. Ева медленно повернула голову, отошла от окна и взяла в руки смартфон, глядя сквозь слёзы на экран. Ковалевский прислал ей всего четыре слова:

«― Я тебя тоже нет».

========== 8. Август ==========

Комментарий к 8. Август

Жанры: Первый раз.

Когда зазвонил телефон, Оксана даже подумать не могла о том, что ей звонит он. Они ведь виделись совсем недавно, и расстались в довольно напряжённой атмосфере. Что ему может быть нужно? Чтобы поскорее получить ответ, Зябликова провела по сенсору, включая абонента. Она не хотела даже думать о том, как дрожат её пальцы, и как холодеет в груди.

– Да, Алексей Викторович, – Оксана постаралась придать своему голосу спокойный тон. Показывать своё волнение перед мужчиной она хотела меньше всего.

– Здравствуйте, Оксана, – раздался из динамика бархатный голос Ковальчука, от звука которого по её спине пробежали мурашки. – Ты сейчас в городе? – Чёртов официоз! Он постоянно перескакивал с «вы» на «ты», хотя был старше Зябликовой всего на восемь лет.

– Да, где же мне ещё быть, – осторожно ответила Оксана. – А что? – Было очень странным, что Ковальчук позвонил ей. То игнорирует месяцами, а то названивает. Это поведение порядком бесило Зябликову, любившую определённость и чёткость.

– А то, что шеф остался в «Тайге» совсем один, и нужно заехать на три дня, чтобы помочь ему.

– В смысле заехать, Алексей Викторович? – недовольно произнесла Оксана. – Шеф сам отправил меня в город, разбирать материалы исследования. Мой дозор на этот год окончен. Да и вы говорили, что бензина нет. И шеф будет там один ещё недели четыре, так что мои три дня погоды не сделают. – Зябликова вздохнула. И откуда только у него берутся такие идеи?

– Я сам завезу тебя и вывезу, – упрямо ответил Ковальчук. Вот умеет же упираться! – А шефу надо помогать.

– А кто это просит? – решила зайти с другой стороны Оксана. «Если шеф, тогда придётся ехать», – подумала она.

– Я тебя прошу, – тон мужчины внезапно смягчился, и, как показалось не ожидавшей такого ответа Зябликовой, в нём послышались нотки мольбы.

Повисло короткое молчание, в течение которого в голове Оксаны пронёсся вихрь мыслей. Ковальчук просит её поехать. С чего бы это? Она вдруг поняла, чётко и ясно, отчего её сердце учащённо забилось: все доводы Ковальчука – враньё. Помощь шефу, которого он на дух не переносил, наличие-отсутствие бензина, всё это корявое прикрытие для того, чтобы поехать в «Тайгу» с ней.

Оксана устало прикрыла глаза. Боже, почему это не случилось раньше, почему проклятому Ковальчуку понадобилось четыре года, чтобы, наконец, ответить ей на чувства, которые она, как последняя дура, питала к нему с первого курса?

Такой шанс упускать было нельзя, поэтому Зябликова разорвала молчание, ответив коротко и быстро:

– Хорошо, я поеду. – Только бы он не заметил, как быстро она согласилась. А то ещё возгордится, и тогда всё пропало. – Когда вас ждать? – Она сделала мягкое, ненавязчивое ударение на обращение. Главное, не показать сейчас волнения.

– В следующий четверг после десяти утра я заеду за тобой, – как он ни пытался скрыть, в его голосе чувствовалось ликование. – До свидания. – И Ковальчук отключился.

– До свидания, – тихо ответила Оксана, когда картинка вызова уже исчезла с экрана. Она была растеряна, в сомнениях, но… счастлива. – Я поеду с вами, Алексей Викторович, – прошептала Зябликова, глубоко вздохнув, чтобы успокоить рвущееся из души торжество, которое покалывало и как будто делало её легче, поднимая на невиданные высоты блаженства. – Сейчас или никогда!

***

В конце августа темнело резко и стремительно: в половине девятого ещё было светло, а без пятнадцати десять густые тени уже залегали в придорожных кустах и деревьях, окружавших домики стационара. Постепенно становилось холодно и сыро, а изо рта начинали вырываться облачка пара.

Оксана, пользуясь последним часом включенного электричества, сидела с ногами в глубоком кресле в маленькой прихожей своего домика и, кутаясь в одеяло, читала сборник ранних рассказов Толстого, найденный в лежащих на полу книгах в доме сторожа дяди Паши. Время от времени Зябликова откладывала книгу и растирала начинавшие замерзать ладони. Решив, наконец, что без большой кружки чая ей не обойтись, Оксана встала, с сожалением оставив на кресле одеяло, ещё хранившее тепло, и вышла из домика, направившись к большой крытой кухне, где её ждали газовая плиточка и полный чайник кипятка.

Пока Зябликова, шлёпая обутыми в резиновые сапоги ногами, шла на кухню, из дома дяди Паши показался знакомый силуэт Ковальчука. Оксана чуть замедлила шаг в надежде, что мужчина обратит на неё внимание, но он даже не повернулся к ней и, засунув руки в карманы брюк и наклонив голову, направился в сторону жилых домиков.

Оксана передёрнула плечами и грустно вздохнула. Её развели как последнюю дурочку. А она ещё надеялась, что по приезду в «Тайгу» Ковальчук упадёт на колени и признается ей в любви. Все её робкие надежды пошли прахом ещё в пути, когда, трясясь по разбитой лесной дороге, Зябликова наблюдала за сосредоточенным орлиным профилем мужчины, который изо всех сил старался не уронить УАЗик в колею. Ещё при посадке в машину он выглядел хмуро, буркнув что-то на приветствие Оксаны. Тогда её словно обдало холодом, но Зябликова проглотила обиду и устроилась на пассажирском сидении в кабине, решив надоесть Ковальчуку как можно сильней. Но он с успехом проигнорировал Оксану, обидев тем самым ещё сильней. По прибытии на стационар она забрала свои вещи, которые Ковальчук даже не предложил помочь донести. Это расстроило Зябликову окончательно, уничтожив последние крохи радости от поездки.

Заново переживая прошедший день и рефлексируя, Оксана, сидя при свете карманного фонарика на кухне, подождала, пока вскипит чайник, а затем, ловко подхватив его сложенным полотенцем, налила себе в кружку кипяток. Побултыхав туда-сюда пакетик с заваркой, Зябликова аккуратно взяла кружку и, осторожно ступая, чтобы не расплескать чай, отправилась обратно.

Подходя к домику, она с удивлением увидела сквозь незанавешенное окно, что Ковальчук, уже успевший переодеться, сидит в её кресле, завернувшись в её одеяло. Состроив гримасу удивления, Оксана потянула на себя дверь и зашла в домик. Поставив кружку с чаем на стол, она, наклонив голову, выжидающе посмотрела на Ковальчука, который, чуть улыбаясь, упорно делал вид, что не замечает её.

― Алексей Викторович, ― нарушила тишину Оксана. ― Зачем вы завернулись в моё одеяло? ― Вся эта ситуация была одновременно смешной и нелепой. Зябликову начал распирать смех.

– Чтобы оно не остыло, ― выразительно глядя на Оксану своими пронзительными чёрными глазами в оправе длинных ресниц, которым Зябликова отчаянно завидовала, ответил Ковальчук.

– Ну… спасибо, что ли, ― неуверенно поблагодарила она, подходя ближе. ― Теперь можете его вернуть? ― Оксана протянула руку и выжидающе посмотрела на мужчину.

Ковальчук нехотя, с демонстративным вздохом, поднялся из кресла и протянул Зябликовой нагретое одеяло. При передаче их руки соприкоснулись, и по всему телу Оксаны словно пробежал электрический ток. Он был холодный, но странно горячил. Зябликова даже почувствовала, как у неё зарделись щёки. Ковальчук же остался неизменно спокойным, только его глаза на загорелом лице улыбались.

Оксана молча устроилась в кресле и вновь взяла книгу, однако чтение не шло. Она или читала раз за разом одну и ту же строчку, или совершенно не понимала смысл написанного, прислушиваясь и наблюдая боковым зрением за мужчиной, который подвинул к себе стул и расположился на нём, взяв со стола журнал учёта. Он делал вид, что читает, но Оксана буквально всей кожей ощущала на себе его взгляд.

Когда накал безмолвного разглядывания друг друга достиг своего пика, и даже воздух, казалось, разогрелся вокруг них, Оксана решительно и громко захлопнула книгу. Она уже хотела открыть рот, чтобы спросить, что Ковальчуку, собственно, от неё надо, но в этот момент лампочка тихо щёлкнула, и свет погас на всём стационаре, ― дядя Паша отключил генератор.

– Вот чёрт! ― ругнулась Оксана.

Она уже хотела бросить всё и отправиться спать, но в этот момент в темноте заскрипел стул Ковальчука, и Зябликова почувствовала на своём лице тёплое дыхание мужчины, а на своих плечах ― его руки. От него пахло мятной зубной пастой и пеной для бритья, видимо, он успел побывать в бане. Когда он оказался так близко от Оксаны, у неё перехватило дыхание, а сердце начало гулко и быстро биться.

– Зачем ты покрасила волосы? ― мягко спросил Ковальчук, пропуская сквозь пальцы тёмно-красные локоны Зябликовой. ― В чём причина?

Его ладонь переместилась на шею Оксаны, а подушечки пальцев нежно поглаживали её кожу и тонкие волоски на загривке. От этих прикосновений Зябликову бросило в жар, а в груди разлилось странное возбуждение.

– Просто захотелось, ― хрипло ответила она, и сама поразилась своему голосу. ― А что? Вам не нравится?

– Тебе очень идёт. ― Дыхание Ковальчука стало ближе, глаза Зябликовой, постепенно привыкшие к темноте, различили контуры его лица. ― Ты очень красивая девушка.

– Спасибо, ― негромко ответила Оксана, чуть отодвигаясь назад. ― Может, я принесу свечу? ― Она решила разрядить обстановку, хотя и понимала, что всё происходящее нелепо, но так желанно.

– Неси, ― произнёс Ковальчук, нехотя отодвигаясь от неё, но не убирая одну руку с её плеча и слегка сжимая его.

Зябликова осторожно встала и мягко коснулась прохладными пальцами руки мужчины.

– Как же я пойду за свечкой, если вы меня держите, Алексей Викторович?

– Зови меня на «ты», ― было понятно, что он улыбается, ― мы же одни.

– Хорошо, Лёша, ― Оксана впервые назвала Ковальчука по имени вслух, а не про себя, ― тогда можно вопрос?

– Спрашивай.

– Когда ты настоящий? Когда злишься на меня и других студентов или сейчас? ― Она говорила тихо, стараясь сдержать охватившее её волнение.

– Я всегда настоящий, ― ответил ей Алексей. Его ладонь мягко соскользнула с плеча Оксаны, проведя по её руке. ― Ну, иди за свечкой, а я принесу что-нибудь, во что её можно поставить.

На слегка трясущихся ногах и с идеально выпрямленной спиной Оксана, отбросив назад пряди волос, направилась в свою комнату, откуда вскоре вернулась, держа в руке большую восковую свечку, сгоревшую наполовину. Её уже ждал Ковальчук, нашедший где-то подсвечник.

Чиркнула спичка, вспыхнул яркий огонёк, и фитиль запылал, освещая маленькое помещение неярким мягким светом. Оксана вновь забралась в своё кресло и взяла кружку с чаем, держа её обеими руками. Напиток ещё не успел остыть, и она с наслаждением отпила небольшой глоток.

Пока Зябликова наслаждалась чаем, Ковальчук наблюдал за ней, рассеянно разминая пальцы рук, отчего суставы неприятно щёлкали. Эти звуки нервировали Оксану, и она, в конце концов, не выдержав, произнесла:

– Зачем так делать, Алексей Вик… Лёша?

– Если бы не нужно было, не делал бы, ― с напускным высокомерием ответил ей мужчина, однако щёлкать перестал.

– Зачем ты позвал меня с собой? ― этот вопрос Оксана хотела задать давно. ― Ведь шефу помощь оказалась ни к чему.

– Я хотел поехать в «Тайгу» с тобой, ― просто ответил Ковальчук, внимательно глядя на Зябликову. ― И ты, кажется, была не против.

– Ты немного так припозднился, ― буркнула Оксана. ― Года так на три-четыре.

– Но ведь не опоздал, ― возразил мужчина, наклоняясь к ней и беря её ладони в свои.

– Только не говори, что это всё на одну ночь, и у таких отношений нет будущего, – сразу решила всё высказать Зябликова. – И не надо баек про возраст и то, что мужской организм стареет после двадцати семи. – Она выжидающе посмотрела на Ковальчука. В этот момент на кону было всё.

– С тобой я так поступать не хочу, – ответил, наконец, Алексей.

– Тогда поцелуй меня, – опустив глаза, тихо проговорила Оксана.

Их губы встретились.

***

Оксана лежала на спине и завороженно наблюдала за тем, как раздевается в темноте Ковальчук. Мужчина, не спеша, снял с себя сначала куртку, затем майку и брюки. Когда его руки скользнули вниз, стягивая трусы, Зябликова невольно сглотнула подкативший к горлу комок. Алексей, тем временем, подошёл ближе и присел на край кровати.

– Если не хочешь, не будем, – мягко произнёс он, сохраняя между собой и Оксаной расстояние. – Я не обижусь и не уйду.

– Всё хорошо, – проведя кончиком языка по пересохшим от волнения губам, ответила Зябликова. – Я готова. – Она улыбнулась, подбадривая скорее себя, чем его.

Вместо ответа мужчина забрался на кровать и взяв Оксану за руки, нежно, но настойчиво притянул её к себе. Зябликова, робко и нерешительно, завела руки за спину Алексея, и осторожно, словно пробуя, провела кончиками пальцев по его широкой крепкой спине. Это было поразительно – чувствовать, как ладони касаются прохладной кожи, ощущать плавные движения тренированных мышц. Оксана даже затаила дыхание, сосредотачиваясь на своих чувствах.

Она положила подбородок на плечо Ковальчука, и ей вдруг сильно захотелось поцеловать это красивое тело. Она несмело подняла голову и коснулась лёгким поцелуем шеи мужчины. Алексей слегка дёрнулся, отчего у Зябликовой сердце ушло в пятки: вдруг ему не нравится.

– Целуешь, как будто пёрышком щекочешь, – улыбаясь, прошептал он ей. – Не бойся и целуй крепче. Вот так. – И он приник губами к нежной коже шеи Оксаны, смело и чувственно.

По всему её телу пробежала дрожь возбуждения, когда Алексей крепче приник к ней, терзая её тело. На шее он не остановился, а неспешно перешёл ниже, пробираясь к груди Оксаны. Он нежно провёл пальцем по мгновенно напрягшемуся соску, а затем проследил и всю округлость, слегка сжимая ладонь. Это было приятно, Зябликова часто задышала от удовольствия и неловко ответила на ласки мужчины, проводя руками по его груди и плечам. Она старалась не смотреть на низ его живота, но когда мужчина прижимался к ней всем телом, она чувствовала, как твёрд и напряжён его член. И всё же её раздирало любопытство.