Текст книги "Outlast Universe: Night-Night Mads (СИ)"

Автор книги: Shkom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Мертв? Жив? Неважно ==========

Едва слышимый скрип кожаных перчаток, щелчок, выстрел. Сколь мимолетным был тот треск, поглощаемый всеми остальными звуками. Услышал ли ты, как твой мир разлетелся на кусочки? Вера, цель, надежда… Шесть грамм свинца и одно мгновенье – всё, что нужно для того, чтобы ты ощущал лишь пустоту вокруг себя. Тяжелую. Горькую. Страшную. Она обступает тебя, сужая твои стены, разрывая твои мечты и оставляя тебя на поле боя, где единственный противник – это ты сам. Никто не проиграет тот бой, но лишь один уйдет оттуда победителем.

Щелчок, выстрел. Пули медленно проносятся сквозь твое тело, разрывая на части и так пустой мир. Единственное чувство, которое навсегда останется с тобой – это боль. Совершенная. Идеальная. Острая и прозрачная, словно отточенное тысячелетиями лезвие – а боль, которую не сможет причинить десяток пуль, дробящих на части твои кости, та боль, которую не чувствуют конечностями, но ранит она в самое нутро… Та боль, которую невозможно заглушить.

Ты падаешь на бетонный пол. Стоило ли стоять дальше? Стоило ли стоять вообще? И смысл от того крика, вырвавшегося из твоего сердца, если его никто не услышит? Десятки людей вокруг тебя. И им слышен лишь звук гильз, падающих на пол. Монотонный и беспорядочный одновременно стук – палач опускает свой топор.

Вновь ты один на один с собой. Тьма окутывает тебя, будто теплый весенний ветер. Неужели, это и есть счастье? Ты чувствуешь, как горячая кровь медленно покидает твое тело, расписывая собою бетонный пол – последний в твоей жизни шедевр. Ты не можешь проиграть этот бой… Но хочешь. Все воины умирают с мечом в руке, но делают это лишь тогда, когда им уже не под силу держать тот меч. Момент настал. Закрой свои глаза.

Счастье. Столь скоротечны эти секунды. Кто мог знать, что убегая от боли, ты лишал себя такого блаженства? Никто. Мертвые не говорят. Мертвые слушают. И ты слышишь. Слышишь, как останавливается твое сердце. Удар… Удар… Удар… Взмахи твоего меча все реже и реже рассекают воздух. Так нужно. Смерть всегда приходит в конце – заслуженная награда за то, что ты ждешь её всю свою жизнь… А она не опаздывает. Никогда не опаздывает.

Нет! Не открывай их. Не нужно. Ведь… ты так устал. Но да – у тебя нет выбора. Ты не один в той тьме, а тьма не так уж темна, когда ты к ней привыкаешь – ты видишь его. Кто он? Твой палач? Твой жнец? Твоя Смерть? Нет. Нет, старик, это ты. Вернее… То, что стало тобой. Вальридер. Но он здесь не для мести. Он воин. Он сильнее. Он голоднее. Он не видит дальше этой темноты. «Вставай. Твоё время еще не пришло». Ты вновь открываешь свои глаза. Ты вновь берешь в руки свой меч. Он тяжелее. Он душит тебя. Но и ты сильнее. А, быть может, это Он сильнее и просто поддерживает тебя? Нет. Это вы. И вас не одолеть.

Щелчок. Выстрел. Пули медленно проносятся сквозь тебя, оставляя свой след на бетонной стене. Ты не чувствуешь боли. Ты не чувствуешь счастья. Кровь, кровь, кровь. Им больше не задеть тебя, а твоему миру больше никогда не собраться воедино из осколков, которые медленно растекаются по полу. Это достойная цена. За всё приходится платить. Секунда. Ты уже не слышишь их криков. Не слышишь, как и они не слышали твои. Лишь алая жидкость медленно стекает на пол, словно слабый дождь. Словно слезы, которых никто не видит.

Ты поднимаешь их тела наверх. Они молчат. Ты видишь, как раскрываются их рты в последней молитве – мольбе, которую некому слушать. Время разговоров позади. Оно мертво – лежит, истекая кровью в забытой всеми лаборатории. Вон они. Еще. И еще. И еще. Тишина. Столь манящая. И больше некому будет кричать. Некому будет пытаться.

Вдалеке мелькает фигура. Кто он? Псих? Военный? Нет – ещё один воин. Такой же, как ты. Ты узнаешь себя в его лице. Раненый. Избитый. Сломленный… Уставший. Он тоже устал бегать. Устал махать мечом. Устал жить. Но он воин. Как и ты. И его время не пришло, пока не придет твое. Ты поднимаешь в воздух его врага – осколок стекла. Тот, кто его держал, пытается кричать – лишь писк… Словно комар в деловом костюме. Он точно не воин. Не трус. Змея. Тварь, которой давно пора отсечь голову. Прощай.

Ты наблюдаешь. Он сел в машину – ты помнишь её. Или… хотел бы помнить? Это неважно. Он близко. Его цель в метре от него самого, но ты еще ближе. Что-то в тебе начинает кричать. Тот самый монстр, который не знает усталости. Он жаждет крови, и ему плевать на правду. Он часть тебя. Сильная часть. Придется согласиться.

Но воин успел убежать. Успел вынести ворота еще до того, как ты протянул руку к его горлу. Хорошо. Везунчик. Ты смотришь вдаль. Твое воспоминание медленно скрывается за деревьями старого леса. Дальше тебе нет хода. Ты стоишь на солнце и понимаешь, что его лучи не опаливают твою кожу. Ты стоишь против ветра и понимаешь, что его порывы больше не вьют твои локоны. Ты стоишь на ногах и понимаешь, что они больше тебя не держат.

Вновь ты внизу. Стоишь и смотришь на самого себя. Мертв? Жив? Неважно. Ты слышишь, как ручейками кровь убегает от твоего тела. Твой шедевр. Ляг рядом с собой. Закрой глаза. Почувствуй эту тьму. Счастье. Сколь скоротечны эти секунды и сколь длинна вечность, которая таится в них.

Ляг рядом с собой. Попробуй уснуть и вновь вставай. Вставай. Ведь твое время еще не пришло…

========== Сквозь бронированное стекло ==========

Майлз медленно продвигался вперед. Разгребая завалы из кроватей да ящиков и наматывая на окровавленные руки кучу паутины, покрытую толстым слоем пыли, он с большой опаской делал каждый следующий шаг – был осторожен. Он знал, что за легкомыслие приходится слишком дорого платить… Камера еле-еле держалась в его слабой хватке – не так-то и просто обхватить её четырьмя пальцами… Слишком дорого.

Уже несколько минут его преследовал едва слышимый треск стекла, он шёл на тот звук. Завороженный, словно мотылек летящий на пламя. Казалось бы, за всё то время, что он провел в том жутком месте, к нему должно было прийти осознание одной очень простой вещи: не стоит встречать незнакомцев. Но всё-же вот он – всего лишь мотылек. А пламя столь манящее. Столь теплое. Его одолело это… любопытство. Простое и смертельное одновременно. И оно, как известно, никогда не вознаграждалось должным образом – из-за него никогда не происходило счастливых финалов.

Он остановился у угла и медленно высунул голову, попутно доставая камеру. Перед ним была огромная стена, в которой, в свою очередь, находилось огромное бронированное стекло. Оно пошло маленькими трещинами – следами от пуль. И лишь внизу, на уровне немного выше пояса пояса, зияла дыра. «Дробовой патрон, не иначе», – подумал Майлз. Там, за стеклом, он и увидел его – человеческую фигуру, в бешеном темпе обыскивающую охранника… Или поедающую. Или… насилующую?

Репортера поглощал страх. Инстинкт, что превыше всего остального. Но что же двигало им кроме него? Почему он всё так же двигался вперед? Возможно, он делал это лишь из-за того, что единственный выход, единственный луч света, пробивающийся сквозь все завалы – то была дверь, что находилась немного левее самого стекла. И он был осторожен. Не мог не быть.

Шаг. Еще шаг. Журналист всё так же медленно шёл вперёд. Он вновь услышал монотонный и привычный треск стекла, только вот в тот раз он раздался под его ногами – ошибка, промах. За одно мгновенье, он убрал камеру и замер в пространстве – ничто, будь оно живым или мертвым, не смогло бы увидеть его в той темноте, он сам не смог бы.

Его потенциальный оппонент простил ему его ошибку и продолжил свои дела. «Второго шанса не будет». Дверь была близко. Майлз вновь достал камеру. Но теперь та фигура, что секунду назад спокойно копошилась у трупа охранника, уже стояла у самого стекла, облокотившись на него спиной. Пациент. На нём была типичная одежда для обитателей того места – монотонные штаны и рубашка поло с каким-нибудь номерком. В своих руках он сжимал рацию, которую, по всей видимости, так долго отдирал от бездыханного тела. Спустя секунду устройство связи полетело в сторону трупа, а в руках у психа осталась всего-лишь батарейка.

Щелчок. Писк. Репортер был просто ошарашен – в руках у парня была камера ночного видения. Точно такая же, как и у него самого. «Это конец, – пронеслась мысль в голове, – мне нигде не спрятаться от него».

Спустя секунду, так и случилось – прибор заработал. Пациент начал медленно осматривать помещение, в котором проводил всё прошедшее время, а Апшер, в свою очередь, убедился в том, что тот человек не смог бы попасть к нему ни через какую дверь. И такой двери, которая связывала бы те две комнаты, действительно не было – он был в полной безопасности.

Но кем же был этот незнакомец? На памяти скромного служителя новостей, никто из присутствующих в Маунт-Мессив психов не мог и дубинки в руках нормально удержать. А тот человек управлялся с камерой и делал это… довольно неплохо. Пожалуй, даже слишком неплохо для того, кто лишился головы. И хоть сам Майлз не мог сказать, что руководило им в тот момент, но он собрал всю волю в кулак и ударил этим же кулаком по бронированному стеклу. Пускай тот удар был более похож на слабый хлопок, едва выдавливаемый из двигателя старой машины, но его хватило. Псих был ошарашен не менее сильно, чем сам журналист.

В тот момент сквозь толстые слои защиты на каждого из них смотрели два испуганных глаза. Но почему же никто из них не бежал? Не спасался бегством, думая лишь про то, как прожить еще пару секунд в том бренном мире? Непонятно. Никто из них не знал, что делать. И никто из них не ожидал тех обстоятельств, что случились.

Пациент начал медленно подходить к стеклу. Еле перебирая ногами, он ступал с такой же осторожностью, что и сам репортер – словно сам был крысой для мышеловки, словно боялся того, кто стоял за стеклом.

И чем ближе он подходил, тем лучше мог рассмотреть человека, что ударил по треснутой броне: порванная кожаная куртка, что, казалось, порвалась задолго до тех событий, окровавленная рубашка, мятая и серая, как осенний лист, грязные джинсы тёмно-синего цвета и сбитые коричневые туфли, возраст которых был в пору носителю. Но самым примечательным было его лицо – всё в мелких порезах, глубоких ранах, крови, грязи и мутной воде – то был явно не лучший день для простого парня.

Они оба замерли на одинаковом расстоянии, будто бы оценивая своего соперника прежде, чем вступить в бой. Стальной взгляд Майлза явно брал верх. «Неожиданный поворот событий», – он смотрел на того человека и видел в его глазах то, что давно не показывалось во взгляде обитателей той больницы, – разум.

Журналист сделал шаг вперед. Прогнившая доска треснула под его весом, и нога репортера упала в пол по самое колено. Звук был очень громким. Пациент, в свою очередь, пошатнулся. Его роковой шаг назад привел к падению и он упал на двухъярусную кровать. Словно большое домино, весь ряд спальных мест медленно опрокинулся на бок.

Оклемавшись, они вновь замерли. Они вновь стали на целый шаг дальше, и вновь кто-нибудь должен был его сделать. Вдалеке прозвучал выстрел. Еще один. Еще один. Репортер оглянулся и понял, что стрельба шла не с его стороны, а псих в свою очередь, медленно попятился к стеклу спиной. Страх – сильнейшее оружие.

Парень спрятался под кровать, а Майлз неподвижно стоял и ждал того, кто быстро бежал в его направлении. Загнанная лань в ожидании гепарда. Взгляд бесстрашного репортера вне сомнения вызывал восхищение и уважение каждого, кто его видел, даже если это и был всего один человек.

– Где он? Где он?! – прокричал еще один пациент, ворвавшийся в палату.

Майлз молчал. Смотрел прямо в глаза смерти и шел к стеклу, пока не уперся туфлями в стену – испытывал своего палача так, будто бы ему ничего не угрожало. А, быть может, это действительно было так? Выстрел. Вооруженный мужчина медленно подходил к репортеру, стреляя в стекло. Еще выстрел. Кажется, он начал понимать, что пользы от стрельбы под стеклу было очень мало.

– Я спрашиваю тебя в последний раз, – сказал он, наставляя ствол пистолета на голову сопернику, – где он?! Ты не мог устроить весь этот шум, а это значит, что ты был здесь не один! Говори! – Апшер молчал.

Выстрел. Щелчок. Еще щелчок. Пустой револьвер щелкал ударно-спусковым механизмом, перебивая монотонный стук часов. Осознав это, псих ударил по стеклу кулаком, всматриваясь в глаза репортера. И лишь когда он покинул комнату, журналист смахнул со своего лба холодный пот, смотря на огромную дыру в стекле, которую его соперник не заметил только по чистой случайности. Глупая привычка рисковать всем, что есть, чуть не стоила ему жизни.

Тем временем, парень вылез из-под кровати. В его глазах вместо страха читалось только чувство благодарности и небывалое восхищение. Такого журналист не видел даже в глазах самых преданных поклонников. Они оба стояли у самого стекла. Нелепая случайность заставила их приблизится на максимальное расстояние. Остался лишь один выбор. Роковой выбор. Репортер протянул руку сквозь дыру…

– Майлз Апшер, – хриплым и уставшим голосом проговорил мужчина.

– Вейлон Парк, – ответил ему его новый товарищ.

Так завязалась то странное знакомство за миллиметрами непробиваемой брони. За стенами. Обменявшись приветствиями, они разошлись в разные стороны от стекла. У каждого из них была своя дорога, но то был первый и последний раз, когда они видели друг друга живыми…

========== Бог любит тебя? ==========

– Как ты думаешь, бог любит тебя? – Ричард Трагер говорил с явной насмешкой, расхаживая вокруг одного из его пациентов.

Очередной бедняга, привязанный к деревянному столу. Очередная муха, что попалась в столь крепкие сети седовласого паука. Отсюда нет выхода, никогда не было. Плохо закрепленные кожаные ремни, как иллюзия свободы, которая таилась за каждой дверью, и изредка щелкающие ножницы Ричарда, как напоминание об её отсутствии.

Доктор медленно обходил стол, проводя острыми лезвиями по его ободкам – водил по струнам страха и владел им в совершенстве, словно маэстро своим виолончели. Все попытки бежать должны пресекаться одним движением смычка, одной струной.

Человеку на столе страшно. Его пугает эта музыка, а еще больше пугает сам мастер – волосы встают дыбом, руки трясутся, несмотря на кожаные ремни, а глаза истерически бегают по комнате, в поисках утерянной свободы. Он ерзает, терзает себя, выламывает все свои кости только ради того, что бы еще хоть раз увидеть солнце – всё идет по плану.

– Ты переживал не одну пытку, раз за разом произнося мольбы, клятвы, заклинания, проклятия… ссылаясь на «помощь сверху»… Идиот…

Ричард все так же саркастично шептал себе под нос речи о значении религии, свободы мысли и выбора, их отсутствия в умах людей. Он никогда не был религиозным, никогда не был патриотичным, никогда не шел за чей-то тенью. Цинизм, скептичность и здравый смысл сделали из него плохого гражданина как Соединенных Штатов, так и любой современной страны – гражданина, с головой на плечах.

Размышляя вслух на абстрактные темы, он проводит стерилизацию проржавевших от крови инструментов. Зачем он это делает? Остатки врачебной этики, морали, а, быть может, разума? Вряд ли кто-то может знать это. Не каждый человек способен ответить на то, что движет даже его собеседником, а мозг того человека – настоящая загадка. Впрочем, как и того, что сейчас привязан к столу, но тайна головы пленника скоро станет явью, в том или ином смысле. Последний инструмент бережно выложен на поднос.

– Но ответь мне на такой вопрос, – одним резким движением хирург схватил скальпель и приставил к горлу привязанного человека. – Здесь, прямо сейчас, ты на волосок от смерти – той, от которой ты каждый раз пытался откупиться, той, от которой, как ты считаешь, смог просто «отмолиться» все эти разы. И я знаю… Я знаю, что ты умрешь. Я знаю, что ничто на этом свете тебя не спасет, кроме меня – я ишь я могу убрать эту руку от твоего горла… Так зачем тебе эти надежды?!

Сердце пациента забилось. Забилось так, словно он был крысой, загнанной стаей котов, словно он захлопнул дверь в темной комнате и потерял ручку, словно он стоял посреди острова, на который неслась огромная волна, а ему было некуда податься – он понимал, чем мог закончиться его день. Понимал, что он мог и не закончиться вовсе. А Трагер, в свою очередь, лишь пил его. Наслаждался страхом, словно вином своего года рожденья. Эти нотки… Блаженство. Едва-ли оппонент доктора мог заметить то в его глазах – жажду, что нельзя утолить и что так яростно терзала его сущность. «Пора с этим заканчивать», – подумал хирург и вдавил скальпель чуть глубже в кожу.

Хлынули первые капли крови. Этот запах… Он сводил с ума и в то же время давал небывалое ощущение решимости. Даже от одного вида крови, на языке Ричарда вновь всплывал слегка горьковатый привкус железа – будто бы монетка находилась в его рту, как тогда, в далеком детстве. Но сейчас ему было доступно куда больше. И, как и хорошее вино, нельзя просто взять и опустошить тот сосуд. О, нет… Время – лучший кулинар. Доктор медленно приблизился к лицу пациента, разглядывая его через монокль. Скальпель всё-еще лежал на его горле, и там, у этого самого горла, уши доктора улавливали тот звук – биение полумертвого сердца.

– А теперь давай… молись! Проси «его» о пощаде. Проси спасти твою жалкую тушку или же вознести прогнившую от коррупционной мысли душу в свой гребаный рай. Проси… сберечь тебя. А только потом!.. потом, только после того, как кровь бордовым ручьем хлынет из твоего горла, а единственным твоим делом будет выдавить из своих полных легких простое «помогите» – ответь мне… бог любит тебя?

========== Последняя проповедь ==========

– Во имя Господа нашего!

Тяжелый стальной клинок медленно и мягко вошёл в слабую плоть, разрезая сильный когда-то дух ровно до позвоночника. Женщина, скинув со своей головы голубоватый платок, чей цвет давным-давно стёрся в слоях грязи и времени, упала на колени.

Сложив руки вместе, она всеми силами пыталась произнести какие-то обрывки слов, похожие на молитву. Как прилежный прихожанин в каждое утро воскресенья, она опустила голову вниз и, перебирая губами, смотрела на то, как бордовая и вязкая жидкость стремительно покидает её тело. Выливаясь из артерии, она омывала её потёртый свитер; ручейками падала на ладони, спускаясь вниз по деревянному кресту меж ними; заляпывала и без того грязное платье огненно-красным потоком, который лишь продолжал и продолжал прибывать к её одежде с каждым биением ослабевающего сердца. Бум… Бум… Бум…

Боль медленно заливала её душу, заставляя тело судорожно дёргаться в конвульсиях, а мозг паниковать в поисках очередного глотка крови и воздуха. Раскинув руки, она упала на спину. Слой пыли мгновенно поднялся над ней и так же мгновенно был унесён порывами ветра, что так стремительно усиливался. Плоть слаба. Плоть непослушна. О, как же старательно эти недавно молодые женские пальцы пытались поймать неуловимый порыв воздуха, как же старательно красные, как сам жар, губы пытались выплеснуть прибывающую кровь ради одного освежающего вдоха, и как же старательно извивалось ослабшее тело, пытаясь убежать туда, где солнце светит ярче. Напрасно.

Хрустальные глаза начали закрываться, а фарфоровые бусинки в них устремились куда-то вверх – к небесам. Сжатые пальцы побледнели и ослабли, выпуская пучок земли обратно, и лишь разум её, что в какой-то момент совершенно забыл о смерти, произнёс неслышимыми фразами последние слова: «Но где же Бог?»

Едва заметным кивком головы, Отец Нот подал знак, и тело еще одного из его детей было погребено там – в куче таких же, как предыдущие. Вокруг построенного навсегда забытыми колодца собралась его паства. Последняя речь, последнее причастие, последняя молитва – каждый сам выбирал для себя путь, чтобы уйти в Армию Господню, но уйти должны были все – небеса нуждались в помощи так, как никогда раньше.

Многие выбирали последнее причастие – на глазах у своего отца, они зачерпывали воды из освященного рукой Нота колодца и, добавляя туда «плоть и кровь Господа» отходили в сторону, дабы после уйти навсегда. Полные радости глаза и улыбки через время спадают с их лиц – зрачки округляются, а тело обливается потом. Кто-то в панике бросается к Отцу и пастве, моля о спасении, кто-то корчится в последних раскаяниях и мыслях о том, что он виновен во всём этом, а кто-то также холодно смотрит в пол, умирая незаметно для других.

Но и они – сильные и стойкие, словно гора, гонимая ветром, не выдерживают. Их руки всё сильнее и сильнее трясут крест, по челюсти течёт кровь с окровавленного от укуса языка, но те же, кто слабее, и вовсе падают ниц, забываясь в лихорадке, крича и испражняясь под себя одновременно. А потом наступает тишина. Райское, по словам Преподобного наслаждение, что заставляет лицо верующего покрываться алым румянцем, а широкие зрачки глаз замирают такими навсегда. «И они верят, – думает Нот. – Не могут не верить».

Но есть и более сильные. Сильнейшие. Те, кто настолько уверен и непоколебим в своей вере Господу, что лезет на глазах народа в петлю и громко – так, чтобы слышали даже у самих ворот их будущего дома, произносит речи – голосит, что есть силы обо всём: о вере, о Боге, о надежде, о спасении. И даже когда петля стягивается, даже тогда, когда бледно-синий язык начинает вываливаться изо рта, по их губам легко можно прочитать и повторить слова – знак и символ того, как велико их счастье, что позволяет им передавать молитвы даже у самих Врат.

– Во имя Господа нашего!

Нож снова встретился с твердой костью. Отведя единственный глаз, Отец Нот стряхнул кипящую кровь с клинка и в сотый раз забылся в молитве. Они – самые преданные, самые любящие. Те, кто согласился пойти под нож, лишь бы быть в последний миг со своим Отцом. И он не откажет им. Не побоится принять грех на душу. Ибо он любит их. Господь любит их.

Его паства всё редела и редела, всё полнела и полнела Армия Небес, а счёт пошёл уже на минуты. Нет среди них неверных, нет нелюбящих, нет слабых – их тела уже давно жрут черви в одной общей яме – там, где нет места Раю. Не было и не будет.

Ветер всё усиливался. Молнии Господни чаще и чаще рассекали небеса, показывая оставшейся пастве Его благодарность. Даже солнечный круг, что освещал небо, становился всё шире. Но Отец видел, как сжимается от холода его семья, как редеет уверенность в их глазах, и как гаснет огонь в сердце.

– Нет, дети мои! – вскричал Нот. – Не бойтесь холодных ветров и бурого снега! Вы знаете, что за этим испытанием нас ждет Эдем! Знаете, что вы должны, как и Моисей, идти до конца по выжженной пустыне! Идти! Даже если ноги ваши сотрутся в прах, из которого появился Дьявол! Ну же! Ну же, верные мне! Воссоединитесь с Господом и остановите тот Апокалипсис, что низверг на землю сын Ада! Дитя грехов! Быстрее!

В безмолвной тишине лязгнули старые лезвия. Его послушная паства выхватила ножи и вилы, принявшись за дело. И лишь глухой стук падающих тел да молнии рассекали эту тишину, словно Отец плоть Агнца. Через несколько минут всё было кончено, и лишь небольшие струйки крови медленно ползли к Его ногам – ногам Нота – их Отца, их Владельца и их Бога.

– «О, спрячься ты в крови, спрячься ты в крови -…»

Тяжелым шагом он направился к битой молниями церкви. Он знает, Кто там. Он знает, Что там. И он знает, что он должен делать.

– «…ураганы в небесах бушуют.»

За ним тянулся кровавый след. Каждый шаг, каждое движение, казалось, оставляет за собою что-то липкое… что-то мерзкое… что-то, что больше никогда не станет верить ему…

– «О, спрячься ты в крови, спрячься ты в крови…»

Поскрипывал старый забор деревянными досками. Поскрипывали камни, что были проложены неизвестно кем. Поскрипывали ворота церкви, приветствуя своего хозяина. И даже старая половица – та, что никогда за всю жизнь Отца не делала этого ранее, поскрипывала. Словно весь мир горевал о чём-то. То ли о том, что Он не смог предотвратить, то ли о том, что Он давным-давно решил сделать…

– «Пока опасности минуют».

И вот, он стоял перед ним – перед самим Дьяволом, чье окровавленное тельце неустанно выло в желании уничтожить мир, а кровью пропитались даже сами волосы. Он – последнее дитя, которое может уничтожить всё, последнее семя, что, согласно пророчеству, поглотит этот мир.

Салливан Нот поднёс к нему свою руку. «Дабы высвободить и умертвить». Но с каждым миллиметром, с каждым мигом, проведённым у Агнца и Чужака, он лишь чувствовал то, как растёт его слабость, как редеет его вера и как незаметно для всех остальных умирает мир.

– Нет… – вдруг прошептал Нот. – Нет!

Рука его проваливалась сквозь голову этого маленького ребёнка. Словно его и не было, ладонь проходила сквозь тельце, пока не встречала окровавленную рубаху Чужака – отца Дьявола и виновника Конца Всего. Не мог он провести ногтем по реденьким волосам или схватить тоненький пальчик, не мог вонзить нож прямо в крохотное сердце или расколоть череп большой, словно сама голова, рукой. Не мог.

В отчаянном бессилии, Отец Нот сел на скамью рядом, смотря в пустоту. «Вот и всё, – думал он. – Не кому больше молится. Не на кого больше надеяться. Только я, Бог и Дьявол. И я здесь однозначно лишний – я подвёл Господа. Подвёл Небеса! Дал слабину! И оно… Это дитя… Я чувствую, как выжженная земля остаётся после него… Боже мой…».

Нот развернулся вновь к Агнцу и увидел, как уже не дремлет Чужак. Как изучает его своим адским взглядом, как рвется из его груди огненное дыхание демона. И ребёнок. Это Дитя… Сильнее и сильнее с каждой секундой. Нет, его нельзя убить, нельзя почитать. Всё, что можно – боятся его и ждать, пока он заберёт твою душу, изничтожит твой дух и зароется в твоей вере, словно медведь в кишках убитого оленя.

– Боже мой… – прошептал Отец, глядя прямо в черную пустоту глаз Дьявола. – Ты убил рай…

Комментарий к Последняя проповедь

Надеюсь, не переборщил с “духовной” составляющей текста – пытался передать всю ту атмосферу, что царила вокруг.

========== Законный выходной ==========

Обжигающее зрачок глаза солнце беспощадно светило, застыв в зените над зеленой землёй. Огромное, отлично ухоженное поле для гольфа уходило за далёкий горизонт, сливаясь с сантиметровыми деревьями и миллиметровыми фигурками людей. Над полем стриженной травы то и дело пролетали странные объекты – круглые по своей природе, но и не идеальные, эти кристально-белые шарики взмывали в небо лишь для того, чтобы вновь упасть на землю – совсем как люди.

– Скажи мне, – раздался вдруг голос вдали одной из лунок, – если бы тебе дали выбор: миллион долларов или шанс начать новую жизнь – что бы ты выбрал?

Вновь прозвучал небольшой щелчок. Под едва слышимые матерные слова бледная и полная зарубцованных ран рука перелистывала какие-то файлы.

– Знаешь, – ответил с хрипом второй голос спустя секунды, – меня в моей жизни устраивает все, кроме отсутствия у меня под матрасом миллиона долларов.

– Ха-ха-ха! Лучше и не скажешь, – щелчок. – Ха – попал! Да, чёрт возьми! – сделав несколько победных взмахов, мужская фигура направилась к своему спутнику. – Время перебираться к следующей. Давай, бери своё раскладное кресло и пошли.

– Ага. И папку с отчетами, и бутылку мартини, и клюшки – руки-то всего две, хоть я на них и мастер.

– Ладно-ладно, так уж и быть – помогу – возьму мартини, – с наигранной улыбкой проговорил мужчина.

С безукоризненным молчанием в ответ в него лишь прилетела сумка с клюшками и два голоса двинулись дальше. Небо над их головами начало медленно затягиваться серыми тучами. Яркая звезда скрылась из поля зрения, оставляя небесное поле тому, кто первый на нём окажется. Такая сентябрьская погода лишь радовала человека, лежащего в кресле и медленно потягивающего мартини с чашки под кофе.

– Знаешь, а приятно наконец-то выбраться из пыльных стен и стерильных подвалов.

– И не говори, – почти шёпотом подтвердил второй.

– Эй, а тебе то, что, босс? Ты же, в основном, сидишь в своём «овальном» кабинете, попивая виски, думая о вечном и лишь время от времени вызывая «человека под номером N», чтобы рассказать ему о том, в каких позах ты будешь его видеть, если он не начнет делать свою работу.

– И то правда. Ну, кто на что учился, да, приятель? Надеюсь, у тебя нет претензий к своей работе, а? – в голосе человека с клюшкой слышались нотки укора и угрозы одновременно.

– Вообще-то есть. Но только тогда, когда Они слишком сильно вопят. Вот почему мы не отрезаем языки, а?

Смех, как ответ на этот риторический вопрос, разразил огромное поле.

– Отложи ты уже эти отчеты, Рик!

За медным и когда-то блестящим окуляром поднялись прищуренные серые глаза, обзор которым закрывали локоны такого же цвета волос, в большинстве своём завязанные сзади в хвост. Ричард медленно поднялся со своего белоснежного кресла и, поправив серо-коричневые брюки, двинулся к своему товарищу.

В глазах его всё еще мелькал отсчет за предыдущий месяц: количество смертей увеличивалось, но и процент совмещения с Объектом рос прямо пропорционально. «Работа, работа, работа» – гудела судорожно его голова. Закатанные до плеч рукава рубахи, казалось, были такими с самого его первого дня.

– Вы-ки-нь э-ти бу-ма-ги! – чистая ладонь выхватила из его рук папку и, блеснув позолоченными запонками на манжетах рубахи, кинула её обратно в кресло. – Выпей и расслабься. Не можешь – выпей ещё. Выехать за несколько штатов от Маунт-Мессив, чтобы работать – просто извращение в моих глазах…

Трагер откинул глаза вверх, скрестив руки на груди. Его друг, увы, никогда не прикасался любой работе, кроме офисной или бумажной. Перебирая тонные прессованного дерева, он, вероятно, позабыл о том, что любой документ – это лишь подтверждение для физической работы, которая, так или иначе, должна быть сделана. Вернувшись к креслу, он забрал папку и уже было принялся перечитывать.

– Хватит! – почти прокричал его спутник. – Ты, Ричард, мать его, Трагер, приехал сюда со мной, Джереми Блэром, чтобы отдыхать! – он вновь положил папку на кресло и прикрыл её своим тёмно-синим пиджаком. – Отдыхать, врубаешься, Рик? – Блэр взглянул на один из многочисленных таймеров на своих часах.

– Один из них наверняка означает хоть что-то, близкое ко времени, дружище.

– Заткнись, – отмахнулся от него черноволосый. – Его-то у нас полно. Забудь вообще, что ты доктор. Забудь, что я твой начальник. Думаешь, сейчас кто-то может сказать о том, кто ты? Нет, не может. Никто не узнает в тебе ни доктора, ни учёного, ни философа. Ты – отдыхающий. Так что и веди себя подобающе.

Ричард Трагер вновь вернулся ко стулу. На одной из широченных ручек стояла бутылка с алкоголем и чашка с надписью «BOSS», которая едва не была смахнута пиджаком «не его начальника». Наполнив ёмкость, он вернулся в кресло, положив отчет и пиджак себе на колени. Диалог с Джереми Блэром растянулся на долгие часы. Словно играя в тот же гольф, его друг умудрялся попадать в самые интересные для разговора темы. А пока тот готовился к удару клюшкой, Рик сидел в кресле и пил мартини, то и дело выдавая саркастичные шутки во время неудачных подач своего лучшего друга.