Текст книги "И.С.Т. "Мелочи и детали" (СИ)"

Автор книги: shizandra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

– Ты вибрируешь, – Айвен не стал заходить в комнату, остановившись на пороге. Иногда Тей любое вторжение в своё личное пространство не переносил особенно. Сейчас, похоже, был тот самый случай. – Что случилось?

– Ничего, – с секундной заминкой ответил тот, не шевельнувшись, и Айвен шагнул вперёд, наконец-то разобравшись в эмоциях Матея. Глухое отчаяние, старая обида, чувство одиночества и ненужности. Не то, что стоит переживать в одиночку. Подойдя к другу, он прижался грудью к его спине, обнимая руками и зарываясь лицом в затылок.

– Снова родители? – спросил негромко, чувствуя напряжение под ладонями. Матей вздрогнул, весь словно сжался и на подоконник с тихим шелестом опустился исписанный мелким почерком лист бумаги.

– Я не знаю больше никого, кто с таким упорством продолжал бы писать бумажные письма в век телефонов и компьютера, – невесело усмехнулся Тей, откидываясь на него и устраивая голову на плече. – Матери кажется, что это так… утончённо и изящно, так аристократично – высказывать своё «фи» моему недостойному поведению.

– Она все ещё надеется, что ты вернёшься домой и станешь наследником?

– Им плевать на меня, – а теперь в голосе Тея запела боль. – Всегда было. Я должен соответствовать высокому званию наследника семьи Коста. Учиться не меньше, чем в Оксфорде или Гарварде, ходить на приёмы, заводить связи, слушать старых пердунов и думать только о том, как приумножить славу, благосостояние и благополучие семьи. Когда пришло письмо из филиала, их не было дома, и я просто сбежал. Собрал вещи и сбежал. Отец пытался задействовать какие-то свои политические связи, чтобы вернуть меня, но у института они оказались гораздо более действенными. Да и Грек решил, что из меня получится хороший ученик.

– Ты никогда нам это не рассказывал, – после недолгого молчания произнёс Айвен. – То есть мы знали историю в общем, но…

– Это не то, чем стоит хвастать, к тому же вся эта история банальна, – Матей развернулся в его руках, поймал взгляд, легко коснулся губами губ. – Займись со мной любовью, Ваня. Пожалуйста.

Айвен нахмурился. Матей почти никогда не просил, тем более близости, тем более у него. В их безумном четырехугольнике они были единственными, кто никогда не спал друг с другом в полном смысле этого слова, несмотря на всю страсть и желание. Оба были слишком упрямы, чтобы сдаться и уступить инициативу, оба были слишком… альфами, как говорил Анжей. И ненавидели любую потерю контроля. И то, что Матей попросил об этом…

– Ты уверен? – Айвен провёл ладонью по щеке Матея, запустил пальцы в его волосы.

– В чем? В том, что хочу тебя? Или в том, что мне это надо? Ты не будешь моей таблеткой, Ваня.

– Для этого у тебя есть Санада, – не вопрос, утверждение.

– Как и Анжей для тебя.

– Я был бы разочарован, если бы ты ответил по-другому, – Айвен привлёк его к себе, поневоле заводясь. Анжа нет, Санады тоже. И язва-Тей, зануда-Тей и умница-Тей будет только его. Их самая первая встреча закончилась почти-дракой. Вторая – обоюдными презрительными взглядами. Потом Тей сох по Тимуру, и не замечал никого вокруг себя. Мелкий, дерзкий, злой, красивый. Сам Ваня выкарабкивался из собственных фобий и комплексов, пытался найти себя в новой жизни и смотрел большими глазами на словно летящего по жизни Матея, искренне ненавидя его за ту кажущуюся лёгкость, с которой он делал все, за что брался. И вот они оба здесь.

Они встретились на полпути друг к другу. Губами врезались в губы, раскрывая и раскрываясь, мягко подчиняя и подчиняясь. Далеко не первый их поцелуй, который был почти случайным и очень неуклюжим. Но какой-то совершенно особенный.

– Тей… – Ваня с трудом отпустил его губы, прижался щекой к щеке, потерся совсем как Анж перед сном. – Надеюсь это не твой первый.

– Нет, – тот покачал головой с лёгкой улыбкой.

– Хорошо, – Ваня отразил его улыбку. – Сан?

– Ему это было нужно. Он был осторожен.

– Даже не сомневался. – Странное ощущение. Они уже любовники, так откуда эта странная неловкость?

– Ты слишком много думаешь, – Матей провёл губами по его лицу, куснул кончик носа. И Айвен облегченно рассмеялся, чувствуя, как растворяется непонятная серьезность.

– Придурок, – выдохнул он и, развернув Матея, опрокинул его спиной на постель. Опустился сверху, целуя жадно, голодно, почти больно, получая такую же боль в ответ.

– Кажется, тут кто-то проголодался. Не ужинал? – фыркнул Матей в его губы.

– Не я один, – не остался в долгу Айвен, втираясь между его ног, прикусывая и оттягивая его нижнюю губу.

– И это меня ты называешь занудой? – Матей, явно забывший о недавних переживаниях, подался вперёд, перекатился, подминая Айвена под себя. Навис на руках, заглядывая в глаза. – Помнишь наше милое приключение на троих на островах? Никогда я не хотел тебя так, как тогда.

Айвен вскинул бровь.

– Только тогда?

– Тебя я тоже хочу всегда, – Матей наклонился над ним, лизнул его губы. Потерся пахом о его пах, и Айвен усмехнулся, почувствовав как именно Тей его хочет.

– Убедил…

…Не было нежности. Была забота. Осторожность. Страсть яркая и сильная.

Айвен умел обнимать так, чтобы не возникало и мысли выбраться из его объятий. Умел ласкать голосом, заставляя дрожать и кусать губы в попытке сдержать стон.

Боящийся потерять контроль Матей умел отдаваться полностью, до последней мысли и вздоха. Доверившись, он терял все свои маски, обнажая страхи и сомнения. Он не боялся боли физической и только подавался навстречу сильным движениям Айвена внутри себя, обнимал всем собой, цеплялся за сильные плечи, как за спасение, оставляя следы на светлой коже. С ним Айвен не сдерживался, вколачивая в постель, жёстко фиксировал узкие бёдра, даря то боль, то ласку. Где-то на грани сознания звенело жадное и чуть ревнивое любопытство Анжея, удивление и беспокойство Санады, но все это казалось сном. Очень далеким сном.

…Реальность не вернулась ни сразу после оргазма, ни пять минут спустя. В постели было тепло, в сильных «медвежьих» объятиях – почти жарко. Матей потерся щекой о руку Айвена, на которой лежал, и медленно выдохнул, откровенно нежась под ленивой лаской припухших губ, изучающих его шею, скулы, плечи.

– Спасибо, – выдохнул Матей.

– Мы всегда будем рядом, – Айвен, как всегда, ответил на незаданный вопрос. – Ты не один и очень нам нужен. Нужен Сану, Анжу. Мне.

Матей прикрыл глаза, утыкаясь носом в сгиб его локтя.

– Я слабак, я знаю. Но вы нужны мне. Я не смогу без вас. И если нас разорвут, если только попытаются… Я стану чудовищем, если понадобится, но мы будем вместе.

– Тогда мы все слабаки, – Айвен притиснул его к себе сильнее. – Не думай об этом. Лучше подумай о том, что будет с нами, когда до нас доберутся наши половинки.

Матей фыркнул, расслабляясь окончательно.

– Тут нечего и думать. Затребуют своего.

– Не факт. Анж бурчал утром, что ты нас совсем забросил.

– А Сан мечтает о твоём чудесном массаже, – Матей повернул к нему голову, ловя губы. – Предлагаешь набраться сил?

– Потренироваться, – Айвен улыбнулся, провёл ладонью по его животу, боку. – Как насчет сеанса тактильно-голосового массажа?

Матей улыбнулся, демонстративно облизнулся, и Айвен выдохнул. От Тея больше не веяло одиночеством и отчаянием. Значит, можно пока расслабиться.

========== Прошлое ==========

Комментарий к Прошлое

Генри Гилрой|Марек Арестов, пре-пост-слэш, упоминается Марек/Тимур

Таймлайн драббла: во время работы комиссии после рождественской вечеринки, Марек и Деймос под домашним арестом.

В четырнадцать Марек Арестов не особо понимал чем отличается максимализм от перфекционизма. Мама называла его максималистом, отец – перфекционистом. А старший брат – занудной задницей. Как показало время, он оказался к истине ближе всех. Для перфекциониста Марек был не слишком требователен, для максималиста – слишком ленив. Его характера хватало как раз только на занудство, хотя, справедливости ради стоило сказать, что оно проявлялось далеко не во всем и не всегда. Например, он был почти повернут на безопасности. Родителей, брата, своей собственной. А ещё слишком остро чувствовал любое нарушение порядка. Не настолько, чтобы ставить диагноз, но достаточно, чтобы выносить мозг окружающим.

Попав в И.С.Т., он чуть не сбежал после первого же урока, решив, что ему здесь не место. Он не имел склонности к предвидению или управлению материей, искренне решил, что понять время могут только двинувшиеся мозгами, а кропотливая работа оператора его ничуть не вдохновляла. Остался он тогда исключительно из любопытства, упрямства и обещанной стипендии. Семья Арестовых была из крепкого среднего класса, позволяла себе раз в год ездить в отпуск и о завтрашнем дне думала не каждую минуту, но на свои «хотелки» каждый деньги себе зарабатывал сам. Марек хотел машину. И желательно не подержанную, прошедшую не одну сотню тысяч километров, а новую и чтоб с полной комплектацией. Такая стоила дорого, очень дорого, поэтому Марек решил, что пару месяцев потерпит этот странный институт, его странные правила и ещё более странных преподавателей с учениками.

Новость о «навязанной» ориентации он встретил почти философски. Девственником он не был, обещанные проблемы с усвоением материала ему не грозили, поэтому весь первый семестр он усиленно пинал балду. Выходить на планары научился одним из первых, с вероятностями подружился, пусть и не так тесно, как оракулы или другие операторы, морщился от бардака, нередко устраиваемого на планарах другими студентами, но влезать не торопился. Вместо этого он прикидывал кто может стать его оракулом и заодно наблюдал за сокурсниками и ребятами постарше, где-то в глубине души уговаривая себя потерпеть и не сваливать хотя бы до третьего курса, уж очень хотелось почувствовать на себе «приходы» метатренинга.

И Рождественского бала он ничуть не боялся, хотя свои “поклонники” были и у него. Судя по озабоченным лицам кураторов, ничего особо хорошего от нынешних третьеклашек они не ждали, и утром, перед самым началом бала, в коридорах появились новые лица…

Марек вздохнул и потерся щекой о подушку. Он редко давал памяти возможность порезвиться, но сейчас заняться было абсолютно нечем.

Стук в дверь был чисто символическим. Марек только хмыкнул про себя и перевернулся на спину, закидывая руки за голову.

– Провокатор, – появившийся на пороге Генри вскинул бровь и вошёл в спальню.

– И тебе доброго утра, – Марек окинул его быстрым взглядом и почти с облегчением зафиксировал, что тянущего ощущения он почти не чувствовал. Отпустило?

Вместо ответа Гилрой подошел к постели, присел на край, склонился к нему и очень мягко коснулся губами губ.

– Почему ты мне ничего не сказал? – спросил тихо, почти шепотом, проводя пальцем по оставленному Тимуром следу на шее. Тот был еле заметен, Марек точно это знал, но разве от Генри что-то скроешь?

– О чем?

– Об этом мальчике, который оставил тебе вот это.

– Потому что это только моё, Генри. И он только мой, – плеснувшие раздражение и ревность удивили и напрягли, Марек нахмурился.

– Ты никогда не был таким собственником, Марек. Даже со мной, – голубые глаза Генри потемнели. Лорд Гилрой обладал безграничной выдержкой, но Марек входил в тот немногочисленный список людей, по отношению к которым она часто сбоила.

– Ты тоже. Тут мы с тобой квиты, – Марек подтянулся и сел в постели, оказываясь к Генри слишком близко. – Я больше не болен тобой, – провёл ладонью по колючей щеке, тронул кончики ресниц, прислушиваясь к себе. Лёгкая печаль, привязанность, тепло, симпатия. И больше нет ни той боли, что маяла его, ни любви, ни былой страсти. Все поблекло и почти выцвело.

– Я рад, – Генри улыбнулся, но Марек слишком хорошо его знал, чтобы поверить.

– Ты никогда не умел мне лгать, Генри.

– Ну, я пытался.

– Не преуспел.

– Тогда, пожалуй, я не буду уверять тебя, что у меня тоже все хорошо.

Марек отвел взгляд. Да, он больше не был болен. Но «болезнь» Генри не прошла.

…Они встретились тогда, в конце его первого семестра. Не состоявшийся оператор Марек Арестов и корректор Генри Гилрой, приглашённый кураторами в качестве подкрепления на Рождественскую вечеринку. Почти пять лет тайных отношений, полных страсти, ослепляющей ревности, почти одержимости. Они расстались, когда стало понятно – они перегорели. Все ещё любили, но боли в их отношениях больше, чем удовольствия.

Дальше было несколько лет попыток забыть и выдрать из себя другого, Марек уже распрощался с мечтой о нормальных отношениях, закрылся, заледенел, но Тимур…

– У меня есть тот, рядом с кем я хочу просыпаться, Генри, – Марек улыбнулся, вспомнив о взъерошенном, сонном и таком тёплом мальчишке.

– Только не убеждай меня, что у меня обязательно тоже все получится, – Генри резко отстранился. Все такой же порывистый и ревнивый Генри. Марек покачал головой.

– Ты сам этого не хочешь, Генри. Вокруг тебя столько людей, которые тебя любят и боготворят, а ты…

– Никто из них мне не интересен. Наверное, стоит поискать среди тех, кто меня ненавидит, – Генри усмехнулся и встал, отошёл к окну.

– Хороший вариант, мне нравится. Сколько мне ещё торчать здесь?

– Уже устал отдыхать?

– Боюсь, что заставить себя вернуться к работе после такого отдыха не смогу, – Марек поколебался, а потом все-таки откинул одеяло, встал и подошёл к Гилрою, остановившись от него на расстоянии тепла. Ткнулся лбом в плечо, закрывая глаза. Корректоры не запечатляются. Но он до сих пор чувствовал Генри, где-то на самом краю сознания. Их самая страшная тайна, одна на двоих. Они друг друга чувствовали. Эта странная связь не давила, не мешала, но сейчас Марек хотел от неё избавиться. Хотел, чтобы Тимуру принадлежало все, что он мог дать. Но как её разорвать – понятия не имел. А спрашивать об этом Генри почему-то считал предательством. Не сейчас, когда Генри Гилрой все ещё строит из себя волка-одиночку.

– Я даю тебе ровно год, Генри Гилрой. И хочу, чтобы на следующее Рождество ты познакомил меня с тем, кто будет рядом с тобой. И это будет не моё отражение в зеркале. Ты меня понял, Бес?

Генри немного помолчал, явно удивлённый таким ультиматумом, а потом со смехом развернулся, крепко обнимая Марека.

– Ты не оставил мне выбора, но я принимаю вызов, – коротко поцеловал в уголок губ, мазнул губами по скуле и отступил. – Береги этого мальчика, Марек.

– Он – все, что у меня есть, – согласно кивнул тот и посторонился, пропуская Генри к выходу. Прислушался к стуку закрывшейся за ним двери и вернулся в кровать. Сукин сын так и не сказал, сколько ещё продлится его вынужденный отпуск. Значит, можно ещё поспать. Но как же хочется Тимура под бок…

========== Учитель ==========

Комментарий к Учитель

Агейр Линдстрем.

Джен

Гектору Хименесу было хорошо за… за сколько – не знал никто, но все сходились на одном: Хименес с его оливковой кожей, орлиным носом, тонкими губами и легкой сединой у висков в смоляных кудрях – бессовестно хорош собой. Сколько бы ему на самом деле ни было.

Говаривали, что Хименес был однокурсником того-самого-Ллойда. Говаривали, что Ллойда он вертел как только хотел в свое время. При том как фигурально так и буквально. Только Ллойд выглядел стариком, а Гектор, сука, Хименес – немногим старше его, тридцатилетнего Агейра Линдстрема. Разве что на самом дне обсидианово-черных глаз таился самый намек на его истинный возраст.

Много о чем еще болтали. И в сплетнях, как водится, много больше было именно что досужих домыслов нежели правды. Верить или не верить – все на совести у спрашивавшего. Впрочем, как всегда.

– Глупо, – голос у него был низкий, густой как черная патока, пусть сравнение насквозь заштамповано и банально, но в этом голосе с самого первого момента хотелось утонуть. Даже не так, в него именно что хотелось влипнуть и погрузиться медленно, и по ходу дела, наслаждаясь процессом.

Он вошел аккурат тогда, когда класс опустел и первоклашки рассеялись в холле перед следующей парой. До пары третьего курса было еще много времени. Большой обеденный перерыв как раз рассчитан на то, чтобы и студенты и преподаватели имели возможность пообедать. Неспешно. С чувством и с толком.

– Что именно ты считаешь глупым? – Агейр поднял взгляд от монографии, заложил в книгу закладку и аккуратно закрыл. Если Хименес изволил явиться и заговорить – это надолго. По той или иной причине. – Мне казалось я достаточно неплохо справляюсь с обязанностями преподавателя.

– Справляешься.

Спокойствие на лице и в голосе. И все равно остается ощущение того, что над ним издеваются. Неявно, очень-очень тонко, но издеваются. Привычная манера. И ведь издевается из лучших побуждений. Как всегда. Как тогда, когда в университете лекции читал. Либо увидишь и осознаешь ошибку, либо провалишься и гореть тебе на пересдаче хуже чем в аду.

Защитного цвета футболка, цвета хаки штаны, подходящие больше солдату контрактной службы где-то в пустынях Израиля, чем преподавателю и члену Совета, тяжелые армейского же образца ботинки. Пояс.

– Зачем ты здесь? – Гейр откинулся на спинку стула. Захотелось по привычке завернуться в шарф или натянуть до кончиков пальцев рукава блейзера. Слишком пронизывающим был изучающий взгляд.

– Чтобы ты справлялся лучше? – Хименес отлип от двери и прошел по аудитории. Казалось, он больше не смотрит на собеседника и все его внимание приковано к столам студентов, к оставленному кем-то учебнику, к окнам-бойницам.

– Снова твой перфекционизм, – вздохнул Агейр.

– Отнюдь, – возразил гость. – Перфекционизм здесь ни при чем. Скорее мне интересно зачем ты снова закапываешься. Мне казалось, что эту историю мы с тобой разобрали.

Агейр со вздохом выбрался из-за стола, обошел его и бедрами оперся о монументальную столешницу. Закрываться не стал. Бесполезно это. Хименес способен любого вскрыть как консервную банку.

– Я не закапываюсь, – он покачал головой, отметая обвинение.

– М-да? – выгнул бровь Хименес. – Я вот не был бы так в этом уверен. Ты спрятался в Швейцарии, в чертовых горах, в замке ко всему прочему. Ты почти не общаешься с коллегами, ты перестал выходить на связь с одногруппниками.

– Скажи еще что я игнорирую тебя.

– Ты игнорируешь меня, – тонкие губы дрогнули, складываясь в подобие улыбки. – Но если честно, я и не думал что ты станешь поддерживать со мной видимость отношений.

– Мне казалось…

– Тебе казалось. Одного письма в полгода, знаешь ли, немного недостаточно.

– Я всего лишь следовал твоим рекомендациям. Перестать грузиться…

–…по поводу потери оператора, – закончили фразу они вместе. – Ты принял предложение Швейцарского филиала вместо Мадрида, ты сбежал, ничего и никому не сказав, ты даже вещи свои распродал через «E-bay».

– Вещи привязывают.

– Как и отношения, – Хименес повернулся к нему лицом. Расстояние между ними – пара шагов. Можно, как давным-давно, преодолеть их, и позволить себе утонуть в обсидианово-черной патоке глаз испанца. Разрешить себе ненадолго снова согреться. – Тебе пора перестать грузиться, Гейр. Ты знаешь как тебя здесь называют? Вот уже год как ты – Айсберг. А я знаю тебя совсем другим.

– Знаю, наслышан, – дернул уголком губ Гейр.

– Ты другой, Агейр Линдстрем. Совсем другой. И я хочу чтобы Викинг однажды вернулся.

Между ними повисла пауза. Молчание, в котором говорили только взгляды. Слишком хорошо Гектор Хименес знал своего бывшего ученика. Слишком хорошо изучил любовника. Достаточно чтоб не обижаться. Достаточно чтоб беспокоиться.

– Шрайвер уходит с поста. Я думал рекомендовать сюда Микеле. Но я ведь не увезу тебя отсюда, не так ли?

Агейр медленно покачал головой.

– Что ж… в таком случае полагаю, что назначение тебя на должность ректора, по меньшей мере, поспособствует тому, что я наконец стану получать от тебя корреспонденцию чаще чем раз в полгода, – снова улыбка и на сей раз – неприкрытая ирония в глазах.

Нельзя злить Гектора Хименеса. Это чревато. Так или иначе.

========== Оригами ==========

Комментарий к Оригами

Джен. Матей, Фрей

– Черт! – Фрей выругался и отправил в полет до урны испорченный лист бумаги. Вздохнул, успокаиваясь, и взялся за следующий. Стопка бумаги уменьшилась почти на треть с той минуты, как он здесь устроился, а дело едва-едва сдвинулось с мёртвой точки. Пора было признать, что он полный неумеха в составлении оригами, но Фрей был упрям. И подарить Аяну бумажный цветок хотел собственноручно сделанный, а не в исполнении материалиста. Пусть он будет кривой и не особо красивый, зато от души и сердца.

– Красавчик, – наблюдавший за ним последнюю минуту Матей наконец решил дать о себе знать. Смотреть на увлеченного корректора было интересно, но скучно. К тому же он так до конца и не понял, что же хотел сделать в итоге Фрей. Начало похоже на схему цветка, но дальше… Да и пара вопросов к любимому ученику Арестова у него была. – Помощь нужна?

– Нет, – буркнул Фрей, кинув на него взгляд сквозь челку. – Какого тебя сюда принесло?

– Это общая гостиная, пусть о ней и мало кто знает. Так что… – он подошел к дивану и, перемахнув через спинку, устроился на сидении. – Почему здесь?

– Чтобы моего позора никто не видел? – Фрей закусил губу, заламывая бумагу по нужной линии.

– Не всем быть гениями.

– А ты, конечно, гений.

– Ну… – Матей сузил глаза, напрягся, подался вперед и верхний лист в стопке бумаги, лежащей рядом с Фреем, словно сам начал складываться, и через несколько мгновений на столе лежал пусть и простой, но идеально сложенный цветок.

– Круто, но не то. Ты руками это сделай, – Фрей отодвинул его в сторону и вернулся к своей работе. – Ну?

– Что?

– Ты сюда явился явно не для того, чтобы оказывать мне помощь, а по делу. Так что выкладывай.

– Резкий малый, – Матей усмехнулся, даже не пытаясь скрыть от себя, что ему нравится Фрей. Не как объект для близости или чего-то подобного, но он бы не отказался от такого друга определенно. – Ну ладно… Мне вот интересно, когда ты собирался сообщить своим обожаемым друзьям или хотя бы своему любимому… малышу о том, что ты вовсе не такой бродячий и бездомный кот, которого из себя изображаешь.

Фрей замер. Несколько секунд смотрел на нечто невообразимое, получившееся у него в итоге, а потом поднял на Матея спокойный взгляд.

– Я никого из себя не изображаю. Думаю, я могу даже не спрашивать откуда ты это взял.

– Аристократы… Моя обожаемая маман, наверное, до сих пор спит и видит, как бы попасть на один из приемов, которые твой… дядюшка, как я понимаю, так любит устраивать в Ницце. Думаю, она простила бы мне все мое прошлое и будущее, если бы я сказал ей, что имею возможность просто сидеть и смотреть, как один из семейства Блэкберри пытается сделать оригами для своего парня-японца. Впрочем, последнее она бы точно пропустила мимо ушей, запнувшись о твою фамилию. Это остальным все равно кто ты и какое положение занимает твоя семья. Для них ты просто Ягодка, но со мной другая ситуация. Как тебя вообще сюда отпустили?

Фрей хмыкнул и, пожав плечами, взялся за следующий лист, отправив испорченный за его собратьями в мусорную корзину.

– Мой прадед всегда считал, что честь фамилии не в том, умеешь ли ты пользоваться вилкой для рыбы и пьешь ли шампанское на десерт или перед обедом. И даже не в том, где ты учишься и что написано в твоем дипломе. А в твоих поступках. Ты можешь искупаться в фонтане в Версале, но позже изволь ответить за все, что натворил, сам. В твоей способности признавать ошибки, извиниться перед нищим, если вдруг задел его ненароком, не делать никому зла и всегда думать о последствиях для других. Мой дед и отец его мнение полностью разделяют. Я свободен в своем выборе. В том, что мне делать, где учиться и кого любить. Я знаю границы, после которых больше не буду иметь право носить свою фамилию и после которой могу не надеяться на поддержку и помощь. В нашей семье не терпят лентяев, предателей и лжецов. Моя мать работала продавцом в цветочном салоне рядом с университетом, в котором учился отец, и никогда не имела высшего образования. Но ее приняли в семью потому, что отец ее полюбил, а она не отступилась от него, когда его парализовало, еще до замужества. Временно парализовало, но тогда она этого еще не знала. Мой старший брат пошел по ее стопам, он флорист, закончил университет и теперь выращивает новые сорта роз и тюльпанов. Дед невероятно им гордится, хотя семейный бизнес никогда ему не доверит: слишком далеко брат от финансового мира. И я не считаю нужным рассказывать кому-либо о собственном счете в банке.

Матей поджал губы и отвернулся. Все это было так непохоже на его собственную семью.

– Знаешь… я завидую тебе.

– Не стоит. Хотя я понимаю и знаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Но все равно – завидовать не стоит. Ты воспользовался своим шансом, у тебя есть возможность начать все сначала. Правда, родителей тебе это не подарит.

– Я смирился. Наверное.

– Родителей не выбирают. Главное – понять, что ты сам не виноват в том, как они относятся к тебе.

– Легко сказать. Не так просто сделать, – Матей скользнул по нему взглядом, отмечая все те детали и детальки, которые раньше пропускал, но которые на самом деле могли сказать о многом. Фрей не скрывал свое положение, и подсказок желающий и наблюдательный при желании мог бы найти множество. Одевался Фрей стильно и дорого, его украшения были явно сделаны на заказ и не из дешевого металла. Обувь, даже краска для волос, которая смотрелась вполне естественно, несмотря на странный цвет.

– Именно, – Фрей поймал его изучающий взгляд и сверкнул белозубой улыбкой. – Оказывается, иногда ты тормозишь не так отчаянно, как кажется со стороны.

– И за что ты так меня не любишь? – Матей повел плечами и подался вперед. – Давай покажу, а то мне бумагу жалко. И малыша, который не получит свой цветок. Повторяй за мной, – он взял из стопки новый лист и принялся медленно и тщательно складывать цветок. Фрей, на удивление, ворчать не стал, а, следя внимательно за его действиями, начал повторять. И спустя пару минут держал в руках готовый розовый бутон. Не идеальный, как у Матея, но все же. Впрочем, время до отбоя еще есть, он потренируется. Главное, что он все запомнил.

– Спасибо, – полюбовавшись на свое творение, он перевел взгляд на Матея. – Не в моих правилах, но… если будет нужна помощь, помощь не корректора – обращайся.

– Я рискнул бы напроситься на один из тех самых приемов в Ницце, но маман, боюсь, удар хватит. Но я обязательно придумаю что-нибудь другое.

– Не сомневаюсь, – на этот раз улыбка Фрея была хищной, на секунду за маской почти-фрика, чудака и сумасшедшего типа промелькнуло что-то яростное, тяжелое, почти-острое. Может, тот самый Фрейзер Блэкберри, младший сын, наследник древнего рода, громадного состояния и такой же громадной ответственности. Оригами в его руке смотрелось донельзя странно, но на удивление гармонично. Может потому, что маска почти-фрика на самом деле была не маской, и мысли о том, чтобы порадовать Аяна сейчас занимали его голову гораздо больше, чем счет в банке.

Матей улыбнулся по-настоящему, искренне. И расхохотался, когда уже позабывший о нем Фрей отправил в урну бумагу, которую уже успел испортить, завернув уголок оригами в другую сторону.

========== Фанат ==========

Быть материалистом – скучно. Ну, почти. Пока осваиваешь, пытаешься превратить воду в вино или грифель в алмаз, проверяешь границы собственного Дара – еще нормально. А потом скучно. Ему всегда хотелось быть оракулом. Ну или хроником на худой конец. Вот уж чьи жизни никогда не были статичным болотом. Постоянно изменяющиеся вероятности или текущее время – это гораздо веселее. Хуже дара материалиста может быть только дар оператора. Хотя если повезло с оракулом, то все не так уж и плохо. На их курсе с этим было не очень. Были, конечно, те, кому повезло совпасть силой дара для совместной работы, но запечатлиться смогли всего три пары. С другой стороны, оракулов у них в принципе было не особо много, как и операторов.

Марсель покосился на часы, на дверь и, сунувшись под матрас, вытянул оттуда тоненькую потрепанную папку. Его самое главное сокровище и самая оберегаемая тайна. Не то, чтоб над ним смеяться будут, если найдут, просто… ну… просто не хотелось, чтобы кто-то еще видел. Он это целый семестр собирал, между прочим. А с учетом того, что в Сообществе с прессой не особо…

Если бы его кто-нибудь назвал фанатом, он бы даже согласился. Он и есть фанат, иначе почему еще так дрожат руки, стоит только взять эту папку в руки. А уж открыть…

Первая фотография была большой, цветной, любовно заламинированной и с дополнительной защитой по краям. Человек на ней даже не смотрел в объектив, но для Марселя именно она была самой-самой любимой. Может, дело было в ее искренности или в том, что человек на фото даже не догадывался о том, что его снимают. Золотистые, мягкие даже на вид вихры, светлые глаза с пушистыми ресницами, красивые губы правильной формы и смущенный взгляд в сторону. Марсель тихо млел, глядя на фото, покусывая собственные губы от желания банально поцеловать фотографию. Но пока держался, понимая, что сделай он это – и Рубикон будет перейден. С учетом того, что шансов у него вообще никаких – это будет особенно грустно. Так что все, что он себе позволил, это погладить скулы на фото и шепнуть едва слышно:

– Ромашка… Роман.

Непривычное поначалу имя, как и прозвище, сейчас слетело с языка легко. Роман, Рома, Ромашка. На этой фотографии ему двадцать, он смущенно улыбается чему-то и, кажется, вообще не присутствует в реальном мире. В принципе, в отношении сильнейшего оракула Сообщества это вряд ли может сойти даже за шутку. Не зря же говорят, что он буквально живет в нескольких мирах одновременно. Марсель улыбнулся и, отложив фотографию, взял следующую. Она была более официальной, втихаря переснятой самим Марселем с той, что висела в «Зале славы» филиала. На ней Роману двадцать один, и это выпускной курс. Он в костюме, но без галстука, чем-то недоволен и хмурит брови. Но смотрит в объектив, и у Марселя каждый раз замирает сердце, когда он встречается взглядом с этими глазами.

Фотография отправилась к той первой, и Марсель закусил губу еще сильнее, извлекая следующую. На ней Романа вместе с его курсом сфотографировали на каких-то раскопках. В одной майке, с рубашкой, обвязанной вокруг талии – он, смеясь, смотрел в объектив, одной рукой обнимая своего оператора, а второй – сердитого Павла Мацуру. На них слой пыли, вокруг горы песка, почти белого под палящим солнцем, но Марсель буквально кончиками пальцев чувствовал беззаботное счастье, идущее от парней. Молоды, безбашены, свободны, друзья и любимые рядом – что еще нужно для счастья.

На следующей фотографии Роман уже старше, она сделана не так давно. Тут ему тридцать, он больше не мальчик и уже знает кто он, что он и как пользоваться тем, что у него есть. Его пиджак небрежно расстегнут, по-прежнему нет галстука, да он ему и не нужен. Светлые волосы уложены с легким намеком на художественный беспорядок. Прикушенная губа, хмельной взгляд, но Марсель слишком сильно видел в ярких глазах тоску. Может, именно поэтому фотографию эту не особо любил несмотря на то, что Роман на ней был потрясающе красив.