Текст книги "Внук Петра Великого (СИ)"

Автор книги: shellina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

По дороге в Дрезден погода снова испортилась: началось все с легкой пурги, которая на третий день пути переросла в полноценный буран. У меня вообще начало складываться впечатление, что мы никогда не покинем Пруссию, плавно перешедшую в Саксонию. Что даже погода против того, чтобы герцог Гольштейн-Готторпский попал в Петербург. Одно радовало, сейчас меня не бросали одного в карете и постоянно интересовались, не нужно ли мне чего, остановиться, чтобы облегчиться, например. Со мной постоянно находился один или два сопровождающих. То есть, Румберг присутствовал рядом со мной практически всегда, а вот остальные периодически менялись.

Большую часть времени я старался говорить по-русски, пытаясь вытравить чудовищный акцент, который я даже сам слышал. Но это было сложно сделать, потому что рядом не было ни одного носителя языка. Зато Криббе в сложившейся ситуации вынужден был изучать русский, чтобы не ударить в грязь лицом перед тетей Лизой.

Пошептавшись, Криббе и Корф пришли к выводу, что из-за нехватки квалификации не смогут заменить мне наставников, которых я оставил в Берлине, забрав все до последней лошади. Мне вслед при отъезде неслись такие проклятья, что нисколько не образец воздержанности фон Криббе, едва не выпрыгнул на ходу из кареты, чтобы потребовать извинений от богохульников. Я его удержал на месте, популярно объяснив, что ждать, пока он натешится, никто не будет, и ему придется нас бегом догонять.

Но наша поездка затянулась, к тому же мы делали длительные перерывы из-за погоды, и попросту тратить время никому не хотелось. Да и скучно было, что уж там говорить, а мое обучение хоть чему-нибудь давало повод развеяться. В общем, они нашли, как им показалось, достойный выход из сложившегося положения. Так, например, Криббе прекрасно знал историю, в основном войн и развития боевых искусств, вот их-то он мне и вдалбливал, параллельно заставляя выполнять упражнения для развития суставов кистей – это все можно было делать и в карете так как простора они не требовали. Польза от подобных упражнений была очень большая – из-за физической нагрузки я больше не мерз так сильно, как в самый первый день своего пребывания здесь. Плюс ко всему уже через пять дней беспрерывных упражнений с мячиками, а то и без них, я заметил, что боль, которая, казалось поселилась в каждой мышце рук, ушла, а сами запястья немного уплотнились. Так что двигался я явно в нужном направлении, да и Криббе в этом плане не доверять мне не было резона. История меня увлекла, тем более, что рассказывал Гюнтер интересно, в некоторых моментах весьма эмоционально. Ему нравились итальянцы. Точнее итальянская фехтовальная школа, в частности Неаполитанская. Но Криббе вместе с тем признавал, что эта эпоха уходит, уступая пальму первенства французам, которых он полностью поддерживал в желании внедрить науку фехтования не только для обучения военных, но и вообще все студентов, которые хотят обучаться в университетах. Несмотря на свой разбойный вид и явно непростое бурное прошлое, Криббе считал, что, учась обращаться с рапирой или шпагой, мужчина тренирует в себе уверенность, настойчивость и много других очень хороших и полезных качеств.

Борон Корф придерживался несколько иных взглядов на жизнь. Плотный и рыхловатый, он не очень хорошо обращался с оружием, и не считал нужным углублять свои навыки. Зато, он был превосходным практически профессиональным сплетником. И я наши продолжающиеся беседы воспринимал как своего рода обучение. Главной задачей было вычленить крупицы истины из потока льющейся на меня речи, в котором факты густо перемешивались со слухами. Мне наконец-то удалось понять, что он был женат на племяннице матери Елизаветы, и таким образом приходился императрице дальним родственником, потому что сразу я не сообразил какова их степень родства.

В целом я пришел к выводу, что при русском дворе сейчас все заняты перераспределением занимаемых мест и позиций. Шли последние устранения бироновщины и затирание любых упоминаний о несчастном малолетнем императоре Иване и его дуре-мамаше, которая умудрилась все профукать за столь короткий срок своего правления. Также по некоторым оговоркам я понял, что идет постепенное разделение на три, как бы так выразиться, большие фракции: Бестужев-Рюмин, Лесток и, как ни странно довольно миролюбивый граф Воронцов, за которого Елизавета в скором времени планировала выдать еще одну свою родственницу, которая являлась также родственницей барона Корфа. При этом делились они на лагеря в зависимости от того, на сближение с какой европейской страной были больше ориентированы их лидеры. Чьего лагеря придерживался всесильный Разумовский пока было неясно. Он вообще, судя по описаниям Корфа, был довольно мутным типом. Ладно, дай бог, мы когда-нибудь приедем уже в Петербург, и я попытаюсь на месте разобраться что там к чему.

А вообще это зимнее путешествие немного выбивало из колеи. Нет, я понимаю, что Елизавета торопится привезти внука Петра Великого – это у меня такой будет официальный титул, если Корф ничего не напутал, чтобы таким образом укрепить свое положение, предъявив племянника в качестве наследника престола, но у меня складывается ощущение, что, мы чаще где-то стоим, нежели едем. Да еще и эти отголоски войны за австрийское наследство заставляли нас петлять, вместо того, чтобы ехать прямо.

Мы прибыли на какой-то постоялый двор, когда из-за разыгравшейся метели уже практически не было видно дороги. Более того, последнюю милю мы больше шли пешком, чем ехали, постоянно выталкивая из снега кареты. Даже меня не минула сия участь, да я, собственно, и не старался увильнуть. Надо, значит, надо, и нечего ныть сидеть.

К счастью, кучер знал дорогу, да и постоянно выезжающие вперед Крамер и Бастиан, ехавшие верхом, не дали нам сбиться с пути. Тем более, что вот такие вот эксцессы вызывали у меня ощущения, близкие к панике, видимо, воспоминания о другой метели, которая настигла меня в тайге, было все еще живо. Главное, не поддаваться панике, твердил я, постоянно напоминая себе, что я уже не один, так что волноваться сильно не стоит. Постоялый двор предстал перед нами неожиданно. Вот мы вытаскиваем карету из очередного сугроба, затем следующую, а когда вытираем лицо от залепившего его снега, то видим перед собой темную массу строений, выступающих сквозь пелену бурана.

Предоставив Румбергу, Крамеру и Бастиану вместе с кучерами загонять кареты во двор и обихаживать лошадей, мы втроем: я, Криббе и Корф поспешили войти внутрь теплого помещения. Я уже даже на запахи не обращал внимания, мне главное было согреться.

В зале горел огромный очаг, в котором запекалась целая свиная туша. Я сел поближе к огню и протянул в его направлении закоченевшие руки. Кожане перчатки, которые я снял, ни черта не грели. Зачем их вообще делают, вместе с этими дебильными треуголками, которые даже уши полностью не прикрывала. Да еще и живот прихватило так, что я даже согнулся, пытаясь успокоить волнение верхней чакры. Ко мне подошел Румберг, глядя вопросительно на мое согнутое тело. Ну не буду же я ему объяснять, что это произошло потому, что я, скорее всего, сильно напрягся, выталкивая все-таки не легкую карету.

– Где здесь отхожее место? – переждав, когда пройдет спазм, я выпрямился, требовательно глядя на слугу.

– Пойдемте, ваше высочество, я покажу, – и он двинулся к выходу из здания. Ну, я так, собственно, и думал.

Выгребная яма располагалась позади таверны, и выполняла роль не только общественного туалета, но и мусорки, куда сваливали все подряд, включая требуху, остающуюся после разделки мяса и рыбы. Запах стоял такой, что меня вырвало. И это, несмотря на то, что на улице была зима. Что здесь творится летом, я себе даже представить не могу. Поклявшись себе, что это был первый и последний раз, когда я решил сходить вот так вот до ветру, и что всегда по дороге буду пользоваться исключительно горшком, я все-таки сделал все свои дела, а потом долго мыл руки в снегу, наплевав на то, что он холодный. Чтобы хоть немного избавиться от кислого привкуса во рту, выбрал снег почище и сунул его в рот, пополоскал и выплюнул, подозревая, что вот к этому я никогда не привыкну. Немного постояв, приходя в себя, побрел обратно к входу в таверну, где меня ждал Румберг.

Я не дошел до двери, когда налетел очередной порыв ветра, швырнув в лицо горсть снега.

– Эта чертова погода точно что-то имеет против меня, – пробормотал я, вытирая лицо. – Точно-точно. И этот ветер меня уже окончательно достал.

Осмотревшись, я не удержался и сплюнул, потому что, пока вытирал лицо, немного отклонился от курса и почти прошел мимо двери. Когда начал разворачиваться, то случайно увидел сидящего на земле человека, который что-то бормотал себе под нос, чертя на снегу какие-то символы. Напомнив себе, что от любопытства сдохла не одна кошка, я подошел к человеку и заглянул ему через плечо. Оказывается, он выводил математические формулы, потом яростно стирал их.

– Что вы делаете? – я тронул его за плечо, и человек вскочил на ноги, поднеся руку к груди. Это был невысокий чуть выше меня молодой человек, которому на вид было немногим больше двадцати лет. – С вами все в порядке?

– Простите, я не понимаю по-немецки, – французский язык заставил напрячься, и включить переводчик. Хорошо, что это оказался именно француз, а не англичанин к примеру, потому что английский не знал ни я, ни герцог.

– С вами все в порядке? – повторил я на знакомом ему языке.

– Да-да, все хорошо. Просто сегодня замечательная погода, понимаете? Просто идеальная, чтобы провести мои исследования. – Я смотрел на него как на умалишенного. Прекрасная погода? Серьезно? В Парижском дурдоме день открытых дверей? – О, не смотрите на меня так. Я хочу понять, рассчитать, что такое ветер, понимаете, я верю, что любое явление можно в итоге вычислить математически.

– Вы сумасшедший? – осторожно спросил я, делая шаг назад. – Зачем вы пытаетесь понять то, что давно известно?

– О чем вы говорите, что давно известно? – он подался вперед, пристально глядя на меня.

– Как что, что такое ветер, конечно. – Я пожал плечами. Это же элементарно. Если память мне не изменяет, я это определение в школе учил в пятом классе. До сих пор помню. – Ветер – это горизонтальное перемещение (поток воздуха параллельно земной поверхности), возникающее в результате неравномерного распределения тепла и атмосферного давления и направленное из зоны высокого давления в зону низкого давления, – процитировал я, сочувственно глядя на психа. Затем покачал головой, развернулся и побрел к двери, возле которой уже заметно нервничал Румберг.

Войдя в тепло, заметно расслабился и даже прикрыл на мгновение глаза, чтобы тут же их распахнуть, потому что меня схватили за руку, привлекая внимание. В следующий момент давление на руку исчезло, и я увидел, как Румберг оттаскивает от меня психа.

– Да отпустите меня, – ему удалось вырваться. Румберг, убедившись, что парень не вооружен, выпустил его, но перегородил дорогу, не позволяя приблизиться ко мне близко. – Откуда вы это взяли? Господи, да ответьте же. Почему вы это сказали?

– Это всем известно, – я пожал плечами.

– Нет! Это никому не известно! Никому! Да поговорите уже со мной! – я в это время лихорадочно соображал, что натворил, потому что понятия не имею, когда конкретно взялось определение ветра, кто его впервые вывел и впервые предположил, что же собой эта сила представляет. Неужели я лоханулся и ляпнул что-то не то.

– Румберг, отпусти его, – тихо приказал я, гладя, как молодой ученый подходит ближе. – Что вы от меня хотите услышать?

– Откуда вы взяли это определение? – нетерпеливо повторил парень.

– Я не знаю, ясно, не помню. Наверное, где-то услышал и почему-то принял за чуть ли не древнее изречение. Посмотрите на меня, мне в голову не придет проверять это определение на практике. И я понятия не имею, что вы там во дворе пытались нарисовать. Если только сами мне объясните, – я действительно плохо понимал, что он пытается изобразить. Кажется, что-то из гидродинамики, но больше в теоретическом ее аспекте, в то время как я был просто законченный практик. Нет, я сдавал когда-то эту лажу, но учил ее, чтобы тут же забыть, как кошмарный сон, даже все тетрадки в свое время с конспектами повыкидывал.

– Но… я не понимаю…

– Представляете, как мне живется? Вы только этого не понимаете, а я не понимаю почти ничего.

– Ваше высочество, этот лягушатник вам надоедает? – к нам быстрым шагом подошел Криббе.

– Нет, он уже уходит, – я вздохнул. – Как вас зовут, кто вы вообще такой?

– Жан Лерон Д, Аламбер, – он продолжал смотреть на меня. Мне же его имя почти ни о чем не говорило.

– Господин Д, Аламбер, просто считайте, что это аксиома. Для меня она не нуждается в доказательстве. Если вы хотите что-то доказать, то вперед, я вам мешать не буду. Можете даже свое имя этому открытию дать, если пожелаете, потому что я на него не претендую. А теперь извините меня, но я очень устал и хотел бы отдохнуть.

Слава Богу Корф уже снял комнаты, и слава Богу они были в наличие, поэтому я быстро поднялся к себе, чтобы снять уже тяжелый, насквозь пропитанный начавшим таять снегом плащ и сапоги, ноги в которых снова окоченели. Все эти дни я все время удивлялся тому, что все еще не заболел, даже ни одна сопля из носа не выскочила. Румберг уже без напоминания притащил горячей воды, куда я с удовольствием засунул ноги. Сидя за столом и прикрыв глаза, в ожидании уже осточертевшего бульона, испытывая полноценный кайф от того, что покалывающая боль в отходящих от холода ногах начала сменяться теплом, я думал о том, что вот оно счастье. При этом весьма саркастически усмехаясь про себя, потому что раньше для познания нирваны мне было необходимо гораздо больше, чем сунуть ноги в таз с горячей водой.

Я вообще был человеком сугубо урбанизированным. Для полноценного существования мне необходим был комфорт, который в современных мне условиях можно было создать легко, стоило лишь захотеть, да заработать на этот комфорт денег. Несмотря на то, что жил я последние годы в поселке, уровень комфортности там перевешивал городской: большие площади самого жилья, везде теплые полы, ванна с форсунками, чтобы эффект джакузи присутствовал, теплый удобный сортир с полочкой для телефона и умывальником, по полу шнырял робот-пылесос, а кофе-машина варила разные виды напитков, на выбор. И дом я рассчитывал строить себе огромный, уже даже проект готовил… М-да. Теперь вот я сижу в насквозь продуваемой комнате с горящим камином, имея ночную вазу под кроватью и верхом комфорта для меня будет являться отсутствие клопов. Все-таки человек странная скотина, ко всему приспосабливается.

Стук в дверь раздался неожиданно, я вздрогнул, выплеснув немного воды из таза на пол. Румберг, когда еду приносил не стучался, а мои спутники сейчас, скорее всего, уже ели. Это мне отдельно курицу на постоялых дворах варили, да кашу делали, плохо понимая, зачем, если есть вон какая прекрасная туша, целиком зажаренная в очаге. Корф же и Криббе не были ограничены диетой, поэтому им сильно долго ждать не приходилось. Так что я понятия не имел, кто это мог быть.

– Посмотри, кто там ломится, – сказал я негромко, и сидевший в это время у камина и чистящий мои сапоги Крамер легко поднялся и направился к двери. За дверью стоял Д, Аламбер с поднятой рукой, скорее всего, собирался опять постучаться.

– Разрешите войти? – он обратился ко мне заглядывая в комнату из-за плеча, стоявшего в дверях Крамера. – Сударь, я хотел бы поговорить.

– Господи, какой вы настойчивый сукин сын, – процедил я по-немецки, и по-французски добавил. – Заходите. Я не совсем понимаю, о чем вы хотите со мной поговорить, но ваша настойчивость делает вам честь.

– Я попытался проверить ваше утверждение, – парень сел на стул после моего кивка, и принялся сразу говорить, суетливо заламывая руки. – Конечно, полноценный эксперимент в условиях постоялого двора сделать не удастся, но кое-что все-таки сделать можно. Так вот, я попытался поставить опят и действительно на границах температур получил легок дуновение воздуха, и это… поразительно.

– Господин Д, Аламбер, вы всегда так много говорите? – довольно грубо перебил я его.

– Что? – он посмотрел на меня немного расфокусированным взглядом. – А это, да. У меня ведь степень юриста.

– Ну конечно, это многое объясняет, – я усмехнулся. – Я безумно рад за вас, господин Д, Аламбер, что вы сумели реализовать опыт пусть даже частично, но объясните мне, ради бога, я вам сейчас зачем понадобился?

– Знаете, ваше высочество, – я удивленно приподнял бровь, но Д, Аламбер лишь отмахнулся, – я спросил про вас у вашего сопровождающего барона Корфа, – добавил он, как будто это объясняло абсолютно все. – Я являюсь лиценциатом прав, но делопроизводство меня никогда не увлекало. Мне всегда была интересна математика, физика, медицина, стеклодувное дело, все, что связано с естественными процессами. Я начал писать большую энциклопедию ремесел и моими трудами уже заинтересовалась Парижская академия наук, присвоив мне звание адъюнкта. А сейчас я еду в Берлин по приглашению короля Фридриха, который также заинтересован в моей энциклопедии и пригласил меня поучаствовать в Берлинской академии.

– Я очень рад за вас, господин Д, Аламбер, честно, но, так и не понял, что вы от меня-то хотите?

– Уже много веков люди не могут сформулировать причину ветров. Даже знаменитейшие умы современности приходят в растерянность от этого вопроса. А ведь это знание очень важно. Оно важно для мореплаванья в первую очередь. Ведь зная, что такое ветер, можно рассчитать его силу, его направление, сделать множество предположений.

– Можно. Сейчас вы знаете, и вам все карты в руки, – я, если честно, уже устал от него, никогда не получал удовольствия от разговоров с задротами.

– Мне интересно, как вы, обладая таким знанием, можете так пренебрежительно к этому относиться.

– Да потому что мне плевать, как вы понять этого не можете, – я закатил глаза, пытаясь донести до него столь простую истину. – Я где-то это услышал, запомнил, но мне на самом деле все равно, как там образуется ветер. Для меня главным является, чтобы он не дул вот прямо сейчас и не заметал дорогу. Все на этом.

– Именно поэтому я и пришел к вам, – он вздохнул. – Барон Корф сообщил, что вы несколько невежественны и вам необходимо с кем-то заниматься, чтобы восполнить пробелы образования. Я готов некоторую часть этих обязанностей взять на себя. В конце концов в Петербурге тоже есть Академия наук, поэтому заниматься моими трудами можно и там.

– А зачем вам это? – я устало прикрыл глаза. – Вот вам лично зачем?

– Потому что вы мне интересны, ваше высочество, – совершенно искренне сообщил этот молодой гений. – И я хотел бы параллельно вас изучать.

– Как очередной естественный процесс, логично, – я криво усмехнулся. – Нет, я уже начинаю привыкать, что мои учителя сами меня находят и сами решают нужно ли им меня обучать, или не стоит. И знаете, я, наверное, соглашусь. Только при одном условии.

– При каком? – он улыбнулся.

– Я позволю вам меня изучать как этакое неведомое существо, но вы, как только я устроюсь наладите мне стеклодувное производство. Я тоже весьма любопытен и очень хочу посмотреть, как именно делаются бокалы и витражи.

– Хорошо, – он пожал плечами. – Полагаю, что вопрос о моем жаловании мне лучше решить с бароном Корфом.

– Да, лучше с ним, – вот ведь улетевший-то он улетевший, а о хлебе насущном не забывает. Не зря юриспруденцию изучал. Хотя, я сейчас не мог не потирать руки от злорадства от того, что мне вот таким простым способом удалось лишить Фридриха одного из ученых. Фридрих вообще стал моим камнем преткновения с этим миром. И, если для юного герцога, этот коронованный олень был кумиром, то вот во мне он вызывал совершенно противоположные чувства. Боюсь, как бы это не перешло в манию, потому что в этом случае я не успокоюсь, пока не сотру Пруссию с лица земли.

Д, Аламбер встал, коротко поклонился и вышел из комнаты, наверное, пошел с Корфом договариваться. Я же пару минут смотрел на дверь, хлопая глазами и размышляя на тему, а вот это что сейчас вообще было?

Глава 7

Совсем юный музыкант играл на клавесине, прикрыв глаза и откинув голову. В темном зале лишь он сам и его инструмент были освещены светом свечей, стоявших в высоких канделябрах вокруг исполнителя. Наверное, он действительно очень хорошо играл, во всяком случае, слушали его гораздо более внимательно, чем одного короля на примерно таком же музыкальном вечере, который мне «посчастливилось» посетить в Берлине. Шепот раздавался редко, настолько люди были увлечены игрой. Мне же звучание клавесина было чуждо, наверное, поэтому я не мог как все просто наслаждаться концертом.

– Я нахожу Гольдберга удивительно талантливым и виртуозным, ваше высочество. Знаете, я даже взял его в свой штат на жалование. Но, когда граф Брюль обратился ко мне с просьбой организовать это выступление, я с радостью согласился, – ко мне наклонился сидящий рядом Кайзерлинг, посланник Елизаветы ко двору Августа III. – А ведь только его игра спасает меня от бессонницы, которой я мучусь вот уже несколько лет, – и он выпрямился, продолжая наблюдать за юным гением, кивая головой в знак одобрения. Лично я бы назвал этот комплимент сомнительным, если честно. Когда тебе говорят, что от твоей игры, даже мучась бессонницей, засыпаешь… Ну, не знаю. Как-то это неважно звучит. Слишком скучно что ли.

Я немного поерзал на неудобном стуле, чтобы размять порядком затекшие мышцы, и украдкой огляделся вокруг. Хоть зал пребывал большей частью в полумраке, и я с трудом видел сидящих рядом со мной людей, не говоря уже о тех, кто расположился на большем отдалении, комната производила довольно странное впечатление. Броская роскошь, в которой не было ни капли строгой элегантности, наполняла все свободное пространство, и это было бы терпимо, все-таки такова была нынешняя мода, вот только здесь всего было слишком: слишком много картин на стенах, слишком роскошные рамы, слишком много лепнины, и просто чудовищно много золота. Все было покрыто золотом, все было массивное и должно было издалека показывать гостям, что хозяин этого дома очень богат. Думаю, что и этот домашний концерт был своего рода выставленной на показ безделушкой, призванной продемонстрировать лишний раз благосостояние хозяев, которые вполне могли себе позволить «одолжить» музыканта у российского посла. Как бы то ни было, но этот дом был куда роскошнее дворца короля в Берлине, хотя принадлежал он вовсе не королю, а графу Генриху фон Брюлю, любимому генералу и первому министру короля Польши Августа.

Мы оказались на этом концерте, потому что, приехав в Дрезден и встретившись с Кайзерлингом, узнали, что опять возникла какая-то проблема с подорожными, которые нам надо было сейчас расширить на двух лиц, так ловко присоединившихся к нам по дороге.

– Почему они медлят? – я посмотрел в окно, где светило солнышко и деревья стояли прямо, не сгибаясь от порывов ветра, который мне уже начал действовать на нервы. – Неужели сложно вписать в бумаги два имени? Тем более, что ни Криббе, не Д, Аламбер не являются каким-то преступниками, которых обязательно нужно задержать и не выпускать вообще никуда.

– Ваше высочество, я не могу этого знать, – пожал плечами посол. – Я могу только догадываться.

– И что говорят ваши догадки? – я побарабанил пальцами по столу, нетерпеливо поглядывая на него. Хорошо, что я избавился от свои так называемых воспитателей. Даже Бастиан, единственный из оставшихся со мной людей, который знал герцога чуть дольше, чем две недели, которые проходили в пути, отметил, что я стал гораздо резче, вспыльчивее, а самое главное, более уверенным в себе. Потому что сам герцог, похоже, не мог слова из себя выдавить, особенно, когда к нему обращались напрямую. Правда, перемены егерь списал на то, что я много времени провожу в обществе Криббе, поэтому так изменился. Остальные, если и заметили что, то списали на трудности пути. Кайзерлинг же меня вообще не знал, видел впервые, как и я его, поэтому на мои закидоны внимания старался не обращать.

– Мои догадки, как вы изволили выразиться, ваше высочество, говорят мне, что задержка может быть связана с болезнью Фредерика I Гессенского, но, чтобы точно все выяснить, я предлагаю сегодня посетить музыкальный вечер у Генриха фон Брюля, на который я приглашен, а приглашение для вас и барона Корфа я немедленно получу.

И хотя я не совсем понимал, как здоровье короля Швеции связано с моим путешествием, но решил довериться послу. Приглашения доставили с поручным, который был отправлен к фон Брюлю с письмом от Кайзерлинга. Уж не знаю, что Кайзерлинг написал фавориту Августа, но тот без всяких дурацких вопросов отправил два дополнительных приглашения. Хотя, ему-то это практически ничего не стоило. Так, два лишних стула в зал притащить. На музыкальных вечерах даже кормить гостей не надо было, они вполне были сыты духовной пищей. Да и музыкант, как оказалось, работал все-таки на Кайзерлинга, который, в случае отказа, мог его просто забрать, поставив хозяина вечера в весьма неудобную позитуру.

Чтобы уже пообщаться с хозяином и, возможно, с гостями, необходимо было дослушать концерт до конца. Что, собственно, я и делал, стараясь изображать полагающийся восторг. Но, надо сказать, играл паренек вполне прилично, и я даже получил определенное удовольствие. Когда он закончил, слуги тотчас принялись зажигать свечи в зале, а сидящие гости вежливо зааплодировали.

– Иоганн, идите к нам, – махнул рукой Кайзерлинг, раскланявшемуся парню, к которому гости уже начали терять интерес. Парень тут же двинулся на зов, низко поклонившись, подойдя к нам. – Ваше высочество, позвольте представить вам Иоганна Гольдберга. Надо сказать, что сегодня Иоганн играл вариации, которые я заказал у господина Баха, специально для Гольдберга. Но, полагаю, если у вашего высочества возникнут вопросы, то вы и сами их зададите, а я же вынужден вас покинуть, чтобы поговорить с господином фон Брюлем.

Я проводил его взглядом, отметив, что к послу присоединился Корф и они вместе насели на дородного господина, в котором я опознал хозяина дома. Еще раз окинув взглядом зал, в котором убрали стулья, а гости быстренько скучковались, вероятно решая насущные проблемы, я снова посмотрел на музыканта.

– Значит, те… хм… вариации, что вы играли, написал для вас господин Бах? – я задал вопрос, чтобы хоть чем-то себя занять.

– Совершенно верно, ваше высочество, – он кивнул. Было видно, что ему тоже скучно, но он не мог уйти без разрешения от его высочества, приходилось терпеть. Он, наверное, был ровесником герцога, и, сложись все иначе, парень получил бы весьма благодарного собеседника, который обожал музыку, но вот со мной ему не слишком повезло. – Господин Вильгельм Фридеман Бах сначала послушал, как я играю, и даже дал несколько уроков, прежде, чем доверить мне свои вариации. Я все же немного их переделал, под свою манеру игры, чтобы звучание было наиболее плавным, надеюсь, маэстро не будет слишком возражать.

Пока я пытался сообразить, почему Баха зовут не Иоганн Себастьян, а Вильгельм Фридеман, к нам осторожно подошла молоденькая девушка, лет тринадцати-четырнадцати на вид. Выезжать в свет ей было пока по всему рановато, но вот на таких вот музыкальных вечерах она уже вполне могла появляться. Смущенно улыбнувшись, она быстро проговорила.

– Я благодарю вас, господин Гольдберг, за доставленное удовольствие. Эти вариации чудесны. Вы не могли бы мне передать ноты? Я хочу попробовать их разучить.

– Конечно, ваше высочество, вы их немедленно получите, – он поклонился сначала девушке, затем мне и бегом бросился выполнять поручение дамы, пускай даже столь юной. Вот только, ваше высочество? Мы смотрели друг на друга и не знали, что делать, потому что нас должны были представить друг другу, а просто познакомиться – это было бы нарушением этикета. Вот только что делать, если все взрослые дружно на нас забили, и мы оказались в практически патовой ситуации.

– Эм… позвольте представиться, – наконец, я принял решение, чтобы не стоять, как два идиота. Ну и что, что мы нарушим какой-нибудь протокол? Вряд ли от этого кому-то станет хуже. – Карл Петер Ульрих герцог Гольштейн-Готторпский.

– О, – она наклонила голову, а ее щеки окрасил легкий румянец. – Мария Анна София Сабина Ангела Франциска Ксаверия, принцесса Польши и Саксонии, – представилась она и протянула мне руку. Я скосил глаза на стоящую неподалеку пару, и тщательно скопировал мужчину, который в этот момент поцеловал протянутую ему руку дамы.

– Ну вот и познакомились, ваше высочество, – я улыбнулся, думая про себя что не запомнил большую часть имен, которые мне перечислила принцесса. Точно помню только Мария Анна и на этом, собственно, все. Снова повисла неловкая пауза. Я понятия не имел, о чем можно говорить с этой девочкой, да и она, похоже, испытывала подобные же чувства. Ушедший за нотами Гольдберг, похоже, где-то потерялся, потому что минуты шли, а его все не было. – Вам не кажется, ваше высочество, что господина музыканта либо похитили, либо кто-то украл его ноты и он теперь пытается всеми силами их вернуть? – он прыснула, но тут же прикрыла ладошкой рот.

– Да, похоже, что вы правы, ваше высочество. Может быть, нужно его поискать? Вдруг его действительно похитили, и он нуждается в нашей помощи?

– То, что вы сейчас предлагаете, жутко безнравственно, – я понизил голос и слегка наклонился к ней. – Потому что нам никто не поверит, и все решат, что я специально все это придумал, чтобы увести вас из зала и остаться наедине.

– Зачем вам понадобилось бы уводить меня из зала? – она слегка наморщила носик, и я едва не рассмеялся, какая непосредственность.

– Как это зачем, чтобы сорвать ваш первый поцелуй, разумеется.

– Ох, – Мария Анна вспыхнула. – Да, тогда действительно нужно надеяться, что господин Гольдберг сам вскорости найдется. – На этот раз пауза не затянулась надолго. – А вы путешествуете, ваше высочество?

– Можно и так сказать, – ответил я неопределенно, заметив, что Кайзерлинг похлопал Брюля по плечу, о чем-то рассмеялся и после этого направился в мою сторону, в то время как Корф остался рядом с генералом.

– Просто путешествовать зимой, мне кажется немного… – она замолчала на секунду, видимо, подбирая подходящее слово, затем решительно закончили, – несколько опрометчиво.

– Вы очень деликатны, ваше высочество, – я улыбнулся. – Я бы сказал проще и грубее, но я все-таки мужчина. Путешествие зимой – это форменная дурость, вот что это такое. Но, похоже, что у меня нет особого выбора.