Текст книги "Древние чары и Синдбад"

Автор книги: Шахразада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Свиток третий

– Ох, подружка, ну и натворили мы дел! Хорошо, если батюшка не заметит этого безобразия…

– Но отчего он должен что-то замечать? Вот мы сейчас развеем в воздухе то, что осталось от медной миски, а потом… Потом уложим новые камни. И все станет как было!..

– Развеем? – с нескрываемым страхом спросила Мариам.

– Ну да. Это совсем просто, я такое давно умею. Мама всегда говорит, что ломать не строить. Ну, не бойся…

– А может, все-таки не надо?

Но Амаль, отвернувшись от подруги, уже решительно зашептала. Миг – и медная миска без дна побледнела и в самом деле исчезла.

«Воистину, доченька, ломать не строить», – подумала Маймуна. Она готова была помочь юной колдунье, но оказалось, что с такими чудесами девушка умеет справляться совсем недурно.

Одного движения брови Амали было довольно, чтобы под очагом появились новые камни.

– Ну вот, теперь все как надо!

Мариам только кивнула – и в самом деле, теперь все было как надо, даже вонь рассеялась. А вот страх еще не прошел.

– Аллах великий, – проговорила девушка, – уже и солнце клонится к закату. Скоро закроются все лавки, батюшка вернется домой. А у меня ничего не готово… Да и Нур-ад-Дин может заглянуть…

Амаль очень хотела увидеться с Нур-ад-Дином (быть может, вчерашние мечтания сегодня окажутся отрадной истиной). И потому она просительно посмотрела на Мариам и предложила:

– А давай я помогу тебе печь лепешки? Ты же знаешь, они получаются у меня вкусными-вкусными.

Мариам кивнула – лепешки Амали действительно получались удивительно ароматными и пышными. И никогда не пригорали. Быть может, здесь и крылось истинное волшебство?

Вскоре девушки уже вдвоем хлопотали у печи. Мариам резала овощи, а под руками Амали поспело тесто. Ей было достаточно всего лишь дюжины минут – и вот уже первые лепешки опустились на дно глубокой сковородки с кипящим маслом.

Да, на этот раз чудо было подлинным. Амаль что-то напевала над сковородой, на блюде рядом росла гора румяных лепешек. Но… Но руки Амали были пусты – она ничего не переворачивала и не складывала. Все это делала за нее толстая глиняная сковорода: когда лепешки были почти готовы, с двух сторон этого привычного предмета появлялись две тоненькие трехпалые ручки, которые аккуратно приподнимали лепешку, чтобы лишнее масло стекло, а потом так же осторожно укладывали ее на блюдо. Мариам даже показалось, что она слышит, как сковорода тихонько подпевает Амали.

Девушка тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Но ничего не изменилось. Румяная лепешка легла на блюдо, а тоненькая ручка, выросшая откуда-то из-под дна сковороды, спряталась обратно.

– Ну вот, – проговорила довольная Амаль, – лепешки готовы.

– Подру-ужка, – протянула Мариам, – это же настоящее чудо!

Девушка зарделась.

– Да, а мне казалось, что ты тоже так умеешь… Мариам отрицательно покачала головой. Увы, ей приходилось вооружаться инструментами, более похожими на инструменты лекаря, только для того, чтобы зажарить в масле лепешки или целый кусок мяса, как любил отец.

Стукнула калитка – и отец, Нур-ад-Дин-старший, вернулся домой. Амаль, неловко кивнув, поспешила ретироваться, так и не дождавшись прекрасного жениха Мариам.

В полуоткрытую калитку за ней скользнула и Маймуна – она была невидима, но отнюдь не бесплотна, и потому порадовалась рассеянности дочери.

Свиток четвертый

«Как он был прекрасен тогда, когда мы увиделись в доме у этой дурочки! Как учтив! Как благовоспитан! Как всего несколькими словами показал, сколь интересна я, Амаль, ему, сколь большие надежды связывает он с этим знакомством!»

Вновь и вновь, мысленно погружаясь в тот вечер, Амаль перебирала слова Нур-ад-Дина и свои ответы, как красавица перебирает разноцветные украшения, любуясь игрой камней и благородным отблеском золота.

Я спросила, был ли хорош его день. Так велит обычай… К тому же я мечтала услышать и его голос. Ибо у такого прекрасного юноши и голос должен быть столь же прекрасен.

–  Ах, Амаль, – ответил он, умнейший из мужчин мира. – День мой был неплох. Торговля идет неторопливо. А большего требовать не следует. Хорош ли был твой день, красавица?

Да, он назвал меня красавицей! Для него я и стала красавицей с первого взгляда, а быть может, и с первого вздоха… Быть может, он почувствовал, что я самой судьбой предназначена ему… Быть может, его тонкая душа сразу разглядела мою, сразу потянулась к ней, сразу ответила на неслышном языке нарождающейся любви…

Я же, скромно опустив глаза, ответила:

–  Благодарю тебя, уважаемый. Я сегодня успела лишь помочь матушке, и истолочь зерно, и убраться в доме, и… и, конечно, поболтать с Мариам.

О, с каким бы удовольствием, с какой бы радостью я начала свой рассказ с того, что описала бы свои мечты о нем, желанном! Но и тут обычай сдержал мое признание, уже почти готовое прорваться наружу. Однако его ответный взгляд был столь пронизывающим, столь знающим! Он сразу услышал, чего я не сказала ему! Черные глаза осветили мой разум, согрели мою душу первыми лучами надежды… Мне даже показалось на миг, что с уст его готово уже было сорваться пылкое признание.

Но и над ним, готовым ответить на мой безмолвный призыв, тоже довлели традиции. Ибо он спросил лишь:

–  О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?

Да, этим вопросом он пытался усмирить свои желания – не зря же вспомнил об этой дурочке Мариам. Но пытаться усмирить желания столь же глупо, как пытаться окриком остановить мчащегося коня, и потому я поняла все, что он хотел мне сказать. Поняла и взглядом же ответила, что пылаю к нему неземными чувствами и согласна на все. Но вслух пришлось ответить совсем просто… И лишь для того, чтобы простушка Мариам не поняла, что наши души уже обо всем договорились.

А потому я лишь сдержанно произнесла, даже не подняв глаз:

–  Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный, как сон, Нур-ад-Дин!

Он сразу понял, что я просто поддразниваю его, что давно уже готова отдать ему и свою душу, и свое тело. Нур-ад-Дин прекрасно меня понял, но, чтобы эта легковерная девчонка ни о чем не догадалась, делано удивился:

–  Обо мне?

Я улыбнулась и ответила так, как должно было ответить малознакомому юноше. Но не так, как желала бы ответить тому, кто влюблен в меня и в кого безумно влюблена я.

А потому сказала:

–  Ну, конечно, о тебе! Ведь у меня-то жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека, как ты, Нур-ад-Дин!

Наш разговор был совершенно разным для того, кто слушал и кто смотрел. Тому, кто слышал нас, было ясно, что мы всего мгновение назад познакомились. Тому же, кто видел наши взгляды, кто понимал наши улыбки, было ясно, что мы беседуем лишь для того, чтобы Мариам ничего не поняла. Но еще сильнее отличалась наша болтовня от того, что кричали, о нет, пели друг другу наши души.

Думаю, он, умнейший, понимал меня так же легко, как я понимала его. Ибо простая благовоспитанная улыбка говорила куда яснее всяких слов.

Для глупых же ушек Мариам предназначались только глупые же слова:

–  Не печалься, прекраснейшая! И у тебя появится жених, поверь мне. Он будет видеть лишь тебя, любоваться твоими глазами, наслаждаться твоим голосом, твоей грацией!

О, как я его понимала! Как легко расслышала восхищение мною, моим голосом, моей грацией, моим телом. Как понимала его сдерживаемое желание! О, если бы можно было, я бы насладилась его долгожданными объятиями немедленно. Но приличия, о, как страшна их сила, требовали скромного и осторожного поведения, и потому мне пришлось ответить лишь то, что они, эти страшные тиски для душ, допускали:

–  Надеюсь, что я смогу побаловать своего жениха не только голосом или походкой, уважаемый… Ведь я еще и стряпаю недурно… И шью!

Я увидела, что он понял меня прекрасно. Ибо глаза Нур-ад-Дина радостно блеснули. Теперь он знал, что я смогу быть не только прекрасной возлюбленной, сильной и пылкой, но и заботливой женой, умелой и аккуратной. Он сразу понял, что подобного бриллианта ему более не найти, и восторг этот смог скрыть лишь отчасти.

И потому мой любимый произнес:

–  О, твои многочисленные таланты сделают какого-нибудь юношу воистину счастливейшим из смертных!

Да, нам не нужны были иные слова. Те слова, которыми всегда обмениваются влюбленные. Ибо он понял меня даже без них. Как я поняла его, лишь единожды взглянув в это прекрасное лицо, погрузившись в бездны черных глаз, коснувшись своей, жаждущей любви душой его души…

К сожалению, Маймуна не решилась вновь подслушать мысли дочери. Быть может, тогда бы она смогла отвлечь Амаль или заставить ее думать о другом. И тогда ничего бы из того, что произошло далее, не случилось бы. Или случилась бы лишь малая часть. Но снежный ком так и растаял бы, не превратившись в лавину, которая погребла под собой и Амаль, и ее пылкие мечты о грядущем.

Не в силах избавиться от своих все более радужных мечтаний, а вернее, погружаясь все более в их сладкий плен, она решила, что сможет доказать «прекрасному, как сон» юноше, жениху Мариам, что мечтает лишь о нем. Для этого она избрала путь весьма простой и, как ей казалось, единственно верный. Она решила приоткрыть калитку и следить за каждым, кто покажется на их улице. И как только в дальнем ее конце она увидит Нур-ад-Дина, то выскочит за порог и сделает вид, что куда-то очень и очень торопится. Но как она ни торопится, врожденная благовоспитанность велит ей потратить несколько драгоценных минут на беседу.

Так оно и случилось. О, сколько раз за этот вечер замирало ее сердечко! Ибо стоило лишь в дальнем конце улицы показаться мужской фигуре, как Амаль лихорадочно закалывала шаль, столь же лихорадочно осматривалась и хватала в руки корзинку с рукоделием. Но лишь стоило ей присмотреться – и разочарование захлестывало ее с головой, – ибо то был не он, не ее любимый, не Нур-ад-Дин.

Наконец, когда она уже почти устала ждать, когда несчастное рукоделие превратилось в грязный комок, ибо побывало с десяток раз в дорожной пыли, когда шаль из снежно-белой стала серой, юноша, олицетворение ее мечты, ступил на камни родной улицы.

Куда только девалась ее усталость, куда девалась застенчивость?! Должно быть, пережив не один раз ту, первую, столь волнующую встречу, Амаль уже и сама уверовала не только в сладчайшие из своих грез, но и в то, что знакома и близка с прекрасным Нур-ад-Дином долгие годы.

Она с независимым видом шла навстречу юноше, делая вид, что чем-то сильно озабочена. И, лишь поравнявшись с ним, проговорила:

– Да хранит тебя во веки веков повелитель всех правоверных!

– Здравствуй и ты, красавица, – ответил чуть удивленный Нур-ад-Дин.

Он еще из-за поворота заметил неловкие ухищрения Амали: увидел, что она выглядывала из калитки, обратил внимание на то, как она вдруг засуетилась, а потом поспешила навстречу ему с таким видом, будто прошла уже сотню сотен шагов по всем улицам города. Его не удивило странное поведение девушки, нет. Ибо после размолвки с любимой он уже в который раз убедился: он не в силах понять, что же движет прекрасными, но такими странными женщинами. Да и потом – ну мало ли почему выглядывала на улицу Амаль?

Говоря откровенно, Нур-ад-Дина вовсе не занимала эта высокая и неловкая подруга любимой. Того единственного разговора юноше хватило с лихвой, чтобы понять – девушка не очень умна, не очень тактична… Если бы он хотел отомстить Мариам, он, быть может, и попытался бы обратить свой взор на другую девушку, хотя вряд ли в этом качестве избрал бы Амаль. Однако он, Нур-ад-Дин, решил сторониться всех женщин вообще. И теперь усердно претворял в жизнь свое решение.

Не ответить на приветствие Амали юноша не мог, но при этом не хотел и сдерживать удивления, ибо не пристало благовоспитанной девице поджидать мужчину и первой заговаривать с ним.

– Благодарю тебя за добрые слова, прекрасный Нур-ад-Дин! Был ли удачным твой день?

– Сегодняшний день был не хуже и не лучше других.

– Это отрадно слышать. Был ли твой день богат встречами?

– Ты спрашиваешь об этом у торговца, Амаль, – устало усмехнулся Нур-ад-Дин. – Весь мой день – это встречи с разными, зачастую более чем неприятными людьми. Встречи и попытки договориться к взаимной выгоде. Или разойтись, не ущемив ничьих интересов.

– О Нур-ад-Дин, – ответила Амаль, почувствовав насмешку в голосе юноши, – я всего лишь не очень умная и не очень опытная девушка. И потому могу иногда ошибаться…

«Да она еще глупее, чем мне показалось сначала!»

– О да, – учтиво согласился Нур-ад-Дин, – умение ошибаться свойственно всем. Но не все умеют осознавать свои ошибки…

«Неужели я сказала что-то неправильно? Но разве не следует во всем соглашаться с мужчиной? Разве не следует ему льстить, называя и самым умным, и самым добрым?»

– Быть может, если бы ты, прекрасный Нур-ад-Дин, указал мне на мои ошибки, помог бы их исправить, я бы стала чуточку умнее…

Нур-ад-Дина удивили эти слова. Его невеста ни за что не позволила бы себе даже помыслить о чем-то подобном! И, только вспомнив о Мариам, Нур-ад-Дин сообразил, что у него нет никакой невесты, что он сам не так давно отказался от всех женщин… И в первую очередь от той, которую вспоминал теперь и всякий день, и, что тут греха таить, каждую ночь.

– Увы, прекрасная Амаль, мне не под силу быть чьим-то наставником… Да и не люблю я кого-то чему-то учить!

– Даже меня, о Нур-ад-Дин? Ведь я всего лишь юна и глупа…

Амаль захлопала глазами. Возможно, если бы она этого не сделала, ее попытки очаровать Нур-ад-Дина увенчались бы успехом. Но после слов о собственной глупости девушка и вовсе перестала существовать для Нур-ад-Дина. Ибо он превыше многого ценил в женщине то, что наблюдал у собственной матери, – самоуважение, умение не пасовать перед трудностями, опираться на собственные силы… Конечно, его матушка никогда бы не стала никого просить помочь ей, поучить ее. Она всегда была уверена в собственных знаниях и, как это прекрасно, готова была помочь делом и словом всем, кто в этом нуждался.

– Даже тебя, Амаль. Я же сказал – не люблю и не умею учить. Нет у меня ни терпения к чужим глупостям, ни снисхождения.

– Как жаль… – протянула девушка.

– А мне нисколько не жаль. Я не люблю тех, кто унижает себя ради какой-то выгоды. Я не люблю тех, кто не ценит собственный разум. И, о Аллах всесильный, я не люблю женщин, которые готовы на самоуничижение ради того, чтобы удостоиться внимания мужчины.

Разговор принимал совсем не тот оборот, на который рассчитывала Амаль. Прекрасный юноша вдруг исчез, и рядом с ней оказался грубый мужлан, не способный понять потаенной сути ее слов. Да разве она не ценит себя? Разве не уважает собственный разум? Разве унижается перед кем-то?

– О Нур-ад-Дин, мне не хочется верить своим ушам, но… Неужели ты говоришь обо мне?

– Увы, добрая Амаль, я говорю о тебе… разве достойно уважающей себя девушке столь унизиться, чтобы просить об уроке мужчину, причем мужчину малознакомого, жениха другой девушки?

– Но мне казалось, что тогда, у Мариам, ты меня понял… Ты… Ты ответил на мои чувства…

Амаль лепетала еще что-то, с каждой секундой все больше унижая себя в глазах Нур-ад-Дина.

– Аллах всемилостивый, девушка! Что ты такое говоришь?! Какие чувства?!

– Мне показалось, что ты воспылал ко мне столь же сильно, сколь я воспылала к тебе…

Увы, грезы Амали давно уже стали для нее куда большей реальностью, чем сама жизнь. И теперь, в миг, когда жизнь в пух и прах разбивала ее придуманный рай, девушка выглядела куда глупее, чем была на самом деле.

Нур-ад-Дин, и без того настроенный совсем недружелюбно, теперь был просто полон отвращения к Амали. Причем настолько, что позволил себе слова, каких воспитанный юноша вовсе не должен был говорить девушке, тем более в него влюбленной.

– Я?! Воспылал чувствами?! И к кому – к тебе? К глупой курице, к тому же павшей так низко, чтобы пытаться увести чужого жениха? Неужели я похож на подобного безумца? Ведь воспылать чувствами к подобной женщине может лишь мужчина, который готов взойти на казнь! Любой другой непременно сбежит, едва только попытается с тобой заговорить! Воспылал чувствами! О Аллах всемогущий!

С каждым следующим словом Нур-ад-Дина Амаль все ниже опускала голову. Лицо ее горело, краска заливала шею. Слова эти, злые и, конечно же, незаслуженные, как казалось девушке, впивались сотнями отравленных кинжалов ей в самое сердце. Какая же она была дура! Как мог увлечь ее этот неумный, нечуткий, злой и жестокий человек! Где были ее глаза, как она могла принять этот холодный взгляд за взгляд влюбленного, эти сухие слова за слова друга?

Нур-ад-Дин готов был продолжить, но Амали хватило и услышанного. Она почувствовала, что уже достаточно и грубостей, и унижения. Не очень понимая, что творит, девушка вытащила из корзинки испачканное рукоделие и бросила его прямо в лицо Нур-ад-Дина.

От неожиданности тот захлебнулся собственными словами. И тогда Амаль закричала:

– Да как ты смел! Кто ты такой?! Пустой тюрбан… Безмозглый осел… Ничтожество… Вот и оставайся с ней! Только ее ты и заслуживаешь!

И девушка со всех ног бросилась к калитке своего дома. Слезы душили ее. Счастье, что она не ведала, какую беду могла наслать на любого, кто просто косо бы на нее посмотрел! До этого урока в волшебной книге она еще не добралась.

И уже за одно это Нур-ад-Дину стоило бы ежедневно, да что там, ежечасно благодарить Аллаха всесильного и всемилостивого.

Последние же слова Амали стали для юноши настоящим откровением. Он выпрямился, отряхнул одеяние и проговорил:

– Да, дурочка, ты стократно права! Я только ее, моей прекрасной Мариам, и заслуживаю. Более того, только о ней я и мечтаю. Но вот согласится ли она меня увидеть вновь?

Сей вопрос Нур-ад-Дин адресовал пустой улице и, понятно, ответа не получил.

Свиток пятый

Амаль все еще переживала отповедь, данную ей глупцом и невеждой. Она готова была уже, как раньше, спрятаться у матушки в подоле, а потом со слезами ей все рассказать. Но Маймуна была занята готовкой, и отрывать ее от сего занятия было неосторожно, да и немудро.

И в этот миг раздался неуверенный стук в калитку.

– Наверняка Мариам пришла посмеяться над моим горем, – пробормотала Амаль, но калитку все же открыла.

Это и в самом деле была Мариам. Как ни расстроена была Амаль, но ее подруга выглядела куда печальнее. И потому девушки, не говоря ни слова, обнялись. Все так же, молча, они поднялись к Амали.

Хозяйка уселась на низкую скамеечку возле окна – под окном на черном столике, расписанном невиданными цветами, лежала толстая книга. То был колдовской учебник Амали. Страницы книги были испещрены удивительными рисунками и письменами, разобрать которые Мариам не могла. Амаль же преувеличенно старательно читала, периодически поднимая глаза вверх и повторяя вслух, дабы, вероятно, лучше запомнить.

– Какая ты умница, подружка! Ты учишься и днем и ночью! – проговорила Мариам.

– Ох, красавица! – ответила Амаль, с видимым удовольствием отрываясь от чтения, хоть и приступила к нему всего миг назад. – Быть может, это и хорошо – учиться и днем и ночью, но почему-то я ничего не запоминаю. Слова проскальзывают через мой разум, словно вода через решето. И вновь в голове пустота, какой она была и до того, как я садилась учить урок.

– Бедняжка! Мне жаль тебя!

– Должно быть, я совсем-совсем тупая! Не зря же матушка говорит, что я не похожа ни на кого ни в ее роду, ни в роду отца!

– Зато ты похожа на саму себя! А урок ты обязательно выучишь! Вот успокоишься и выучишь!

– Надеюсь, подружка, ты все-таки права. Мне нужно просто перестать думать о сотне вещей сразу. И тогда, я знаю, моя матушка наконец сможет гордиться мной, как равной.

– Счастливица ты, Амаль! Как бы я хотела, чтобы матушка проверяла мои дела, чтобы она учила меня или даже, о какое это было бы счастье, ругала!

Амаль недоуменно посмотрела на подругу, но, вспомнив, что матушки Мариам давно уже нет на свете, лишь ласково погладила ее по плечу. О да, по сравнению с ней она, Амаль, пусть и отвергнутая любимым, пусть и укоряемая родителями, все-таки счастливица.

– Почему так печальны твои глаза, подружка?

– Увы, Амаль, радоваться-то нечему. Все как всегда, и глупо рассчитывать, что для меня, Мариам, сверкнет когда-то хоть крохотный лучик надежды.

Амаль пристально взглянула в лицо девушки. Та говорила совсем серьезно. Более того, глаза Мариам были полны слез. И лишь огромным усилием воли ей удавалось сдержаться.

– Что случилось, Мариам?

– Я поссорилась с любимым… Аллах всесильный, Амаль, я с ним рассталась! О, я несчастнейшая из девушек!

И Мариам разрыдалась. Амаль сидела рядом с подружкой и тихонько гладила ее по плечу, желая хоть как-то поддержать ее. Увы, их любимый (о, как хорошо, что подружка не знает этого!) оказался суровым, черствым и недобрым юношей. Теперь уже она, Амаль, удивлялась, как же Мариам, доброй и кроткой Мариам, удавалось столь долго быть вместе с ним, столь долго считать его своим избранником. Ведь он должен был, вернее, просто не мог не обижать ее каждый день, каждую минуту!

Мариам, конечно, уже не помнила повода для ссоры! Но зато отлично помнила, как зло сверкнули глаза любимого, когда она, безумная, не стала его удерживать, когда не стала ползать перед ним на коленях, умоляя сменить гнев на милость. «И не буду никогда ползать! – Гордость девушки подсказала ей эти слова, пусть пока произнесенные лишь в глубине души. – Не нравлюсь – не буду и навязываться! Ведь живут же тысячи девушек, не ожидая того мига, когда их любимый предстанет перед ними! И я так смогу!»

– И правильно, молодец! Ну, подумай сама, Мариам, разве он, глупец, достоин тебя? Разве он достоин внимания хоть одной девушки в мире?

– Как ты права, Амаль! Он не достоин даже моего взгляда!

– Более того, дорогая моя девочка, он не достоин даже упоминания о себе. А ты слезы о нем льешь!

– Прости меня, добрая моя подружка, – Мариам подняла голову и улыбнулась Амали. – Ты стократно права! Я не должна ни вспоминать его, ни проливать о нем слезы! Да и шла я к тебе за другим!

– А вот это правильно, подружка! Сейчас мы с тобой спустимся и полакомимся чем-нибудь – матушка уже трижды звала меня, – а потом упросим ее рассказать нам что-нибудь волшебное, удивительное!..

Мариам улыбнулась Амали. О да, именно этого, оказывается, она и хотела с самого утра! Какого-нибудь лакомства и… и сказку! О, как давно она мечтала о волшебной сказке!

Когда же с яствами было покончено, девушки присели у ног Маймуны и впрямь приготовились слушать сказку. Но та увидела, что черед сказок прошел, а вот время бесед с мудрой матушкой уже наступило.

«Бедняжка Мариам, – подумалось Маймуне. – Ее матушка больше никогда с ней не посекретничает, не выслушает ее сбивчивых жалоб. Пусть малышка побудет у нас…»

– Вот так, мои красавицы! Помните – даже самой сильной женщине иногда бывает необходимо почувствовать себя маленькой девочкой, найти подушку, в которую можно выплакаться… Или просто послушать сказку, чтобы хоть ненадолго забыть о собственных заботах, пусть всего на миг, но стать принцессой с далеких островов, или колдуньей, которой ведомы все тайны мира, или смелой пираткой, которой сладок пороховой дым…

– О да, матушка, это понятно.

Мариам же не сказала ни слова. Она просто сидела рядом с доброй соседкой и наслаждалась мгновениями покоя.

Маймуна обожала дочь (что само по себе неудивительно). Но лишь недавно она поняла, вернее, почувствовала, что выросшая дочь перестала быть для нее опекаемой крошкой. Что теперь этой красивой и высокой девушке можно говорить серьезные вещи, с ней можно сплетничать и советоваться, как с подругой. Да, это ощущение, привычное для многих матерей, было для дочери огненного племени подлинным открытием.

Именно сегодня, когда Мариам, торопливо распрощавшись, убежала к себе, мать-джинния наконец решилась открыть Амали истинную ее сущность.

Маймуна нежно погладила дочь по голове. Что-то в этом прикосновении показалось девушке необычным, и она подняла глаза.

– Что-то случилось, матушка?

Маймуна покачала головой.

– Нет, малышка, ничего ужасного не случилось. Просто я поняла, что пришла пора, когда тебе уже можно рассказать всю правду.

– Правду, прекраснейшая? Но разве вы с отцом мне лгали?

– Нет, не лгали. И старались ничего от тебя не скрывать. Однако лишь сейчас я могу открыть тебе глаза на истину. Которая, родившись в далеком-предалеком прошлом, не должна испортить ни твоего будущего, ни будущего твоего избранника…

Амаль встревоженно взглянула на мать. Не только прикосновение руки – и нотки в голосе были столь новы, столь непривычны. И от этого сердце девушки забилось сильнее.

– Помнишь ли, малышка, что я рассказывала тебе о магических корнях нашей семьи?

– Конечно… Ты, наверное, тысячу тысяч раз повторяла, что в твоем роду были сильные колдуны и колдуньи… Что я могу унаследовать сей колдовской дар и потому не должна без крайней на то нужды ни гневаться, ни обижаться на окружающих, ни даже повышать на них голоса – особенно на тех, кто не принадлежит к нашей семье.

Маймуна кивнула. Каждое из этих слов было кристально чистой правдой, но при этом они все были до последней степени лживы. Увы, таковым бывает любое изреченное слово, стоит ему только придать иное значение.

– Да, доченька, это так. В моем роду все были колдунами и колдуньями, никто из нас не принадлежит к роду человеческому. Моим отцом был сам Димирьят, царь всех джиннов.

– Ой…

– Род же твоего отца и моего мудрого мужа не менее древен, ибо твой уважаемый батюшка рожден ифритом, и доселе я не знаю никого, кто может соперничать с ним в его огненных умениях!

– Ой… – вновь прошептала Амаль. Она чувствовала, что пол под ее ногами проваливается, а вместе с ним исчезает навек и та жизнь, которой она жила до этого страшного часа.

Маймуна же не слышала ужаса в голосе дочери. Или предпочла его не слышать – ведь надо же когда-то девочке узнать, каков мир на самом деле. А потому продолжила рассказ с поистине лекарской безжалостностью.

– Умение колдовать, которому ты учишься по древней книге, присуще каждому существу нашего рода с первого дня его рождения. Именно поэтому я и просила тебя быть ровнее и не гневаться без крайней нужды: всего одно слово, сказанное джиннией, способно превратить жизнь обычного человека в бесконечную череду страданий. А гнев, каким дочь ифрита может ожечь неразумного человечка, навсегда лишит его слуха или зрения… Да что там, и самой жизни.

– Матушка, какой ужас…

– Да, красавица, это страшно. Не делала ты этого только потому, что не знала, насколько тебе такое подвластно. Или потому, что боялась ослушаться меня или отца…

– Но почему же я об этом ничего не знала?! Почему лишь сейчас ты мне рассказываешь об этом?

– Дочь, в твоем вопросе кроется ответ: ибо лишь сейчас пришло время, когда слова мои дойдут до твоего разума, а не навеки напугают твою душу. Именно сейчас, когда ты из малышки превращаешься во взрослую де…

И тут Маймуна запнулась. Ибо каждое ее слово противоречило само себе: с точки зрения джиннии, Амаль останется неумелой и неразумной колдуньей еще долгие столетия. Хотя с самого момента рождения уже может представлять смертельную угрозу для всего человеческого. С этой же самой, человеческой точки зрения, она уже пару лет как была вполне взрослой девушкой. Но Маймуна не была бы дочерью самого царя джиннов, если бы не нашла более чем красивый и совершенно правильный выход.

– Да, именно сейчас, когда ты из малышки превращаешься во взрослую девушку… По меркам рода человеческого. Ибо теперь, зная, кто ты есть на самом деле, ты должна более чем мудро подходить к каждому человеку и вдвойне, втройне мудро взирать на каждого приглянувшегося тебе юношу – достоин ли он, пусть и привлекательный, или надежный, или успешный, или яркий, ступать с тобой по одним улицам? Достоин ли он целовать пыль у твоих ног? Достоин ли он того, чтобы стать спутником дочери огненных народов?

Что-то в словах матери показалось Амали неправильным. К счастью, у нее хватило разума не возражать Маймуне, но запомнить свой вопрос. Джинния же продолжала:

– Ибо если он сего недостоин, выяснится это на удивление быстро. И судьба его тогда будет столь печальна, что я не готова дать за нее даже медный фельс…

– Матушка, любимая, прости, что я прерываю твою речь. Но у меня так много вопросов и просьб, что я не знаю, с чего же начать.

– Начни с самой первой… или самой последней… Тебе же очень хочется высказать их все, верно?

– О да… Тогда самый последний вопрос, появившийся у меня только что. Ты говорила, что судьба его будет более чем печальна. Что это значит?

– Ты можешь в гневе превратить его в скорпиона или мышь, к примеру… А если он сильно допечет тебе своей, предположим, глупой ревностью, ты и развеять по ветру сможешь его, не двинув даже бровью, одним только движением души…

– О Аллах великий…

И тут впервые Амаль почувствовала пренеприятнейший укол.

– К сожалению, малышка, – понимающе кивнула Маймуна. – Для нас повелитель всех правоверных – не самый желанный покровитель. Ибо мой древний род и род твоего отца восходят скорее к недругам его, чем к друзьям. Какие еще вопросы ты мне хотела задать?

– Матушка, но ты расскажешь мне теперь все-все о нас? О наших предках? О традициях? О запретах?

– Конечно, моя маленькая…

– И еще одно, матушка. Нет, это не вопрос, вернее, не совсем вопрос. Вот ты говорила, что я теперь должна взвешивать, достоин ли приглянувшийся мне юноша стать моим спутником.

– Да, крошка, говорила.

– Но разве дочери рода человеческого не должны делать то же самое? Разве им их матушки не говорят о том, что их любимый игрок или мот, что он волочится за каждой юбкой или готов ради мечты забросить и дом и любимую? Разве они не должны взвешивать столь же придирчиво, сколь ты велишь это делать мне?

– Да, это так – юные девы действительно должны, как мне кажется, взвешивать все более чем придирчиво. Однако ты забываешь, маленькая, что они лишь дочери человеческого рода. И тот глупец, который окажется недостойным избранником, в любом случае окажется жив. Ему грозит лишь метко запущенный в голову глиняный кувшин… Или пятнадцать палок по пяткам за нарушение супружеской верности. В любом случае он останется жив. А вот что станет с тем, кто прогневит дочь огненного народа… Маймуна пожала плечами.

– Этого ни я, джинния, дочь царя джиннов, ни любой из ифритов, ни даже, клянусь, сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, представить не может…

– Но все же?

– Он может стать скорпионом или ослом, может превратиться в облако или вулкан. Он… В любом случае человеком он быть перестанет… Может уснуть на тысячу лет, может превратиться в камень и оказаться в мраморном карьере…