Текст книги "Ревнивая лампа Аладдина"
Автор книги: Шахразада
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Шахразада
Ревнивая лампа Аладдина
© Подольская Е., 2009
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2009, 2012
* * *
– Не стоит удивляться чудесам нашего города, о путник, – продолжил чуть хрипловатым голосом Аладдин, высокий привлекательный мужчина.
Трудно было определить его возраст, ясно было лишь одно – невзгоды оставили следы на его лице, посеребрив на висках некогда иссиня-черную шевелюру и разбежавшись морщинами от уголков мудрых глаз.
– Но как же мне не удивляться чудесам прекрасного Багдада, о Аладдин?! Здесь каждый камень наполнен тайнами, за поворотом любой улочки скрывается легенда, а ночная пора обещает еще не одну сотню преданий…
– Ты прав и не прав, чужестранец. Да, стены нашего великого города, пусть хранит его Аллах милосердный, властитель сущего, видели множество чудес. Но главное чудо и главный секрет нашего города – это его жители. Они украшают белостенный Багдад так же, как самоцветные камни украшают скромное золотое кольцо.
– Разум подсказывает мне, благородный Аладдин, что и ты хранишь в своем сердце не одну легенду о великом Багдаде… – Путник из далекой страны, что лежит на закате солнца, отпил из пиалы глоток шербета.
– Наш мудрый Аладдин и сам – живая легенда прекрасного Багдада, – вступил в разговор третий собеседник, Фарух.
Был он уже немолод, но так силен, что соседи просто диву давались. Говорили, что странствия с самим великим Синдбадом-мореходом необычайно закалили Фаруха и что теперь ему суждена целая тысяча лет жизни.
– Так быть может, мудрый Аладдин поделится с нами этой легендой? – в глазах путника горел нешуточный интерес.
– Да будет так, – наклонил голову мудрый Аладдин. – Но произошло это давно… Еще в те времена, когда я был очень молод и очень глуп. Должно быть, мне сегодняшнему и не пристало стыдиться своего скудоумия в юные годы. Но… Это так. И потому я расскажу историю своего первого приключения так, будто произошла она не со мной, а с юношей, что живет по соседству… Быть может, на нашей улице… А быть может, на восточной окраине этого прекрасного и великого города, да будет суждено ему сто жизней!..
Макама первая
Под высокую сводчатую арку главных ворот великого города Багдада неторопливо входил путник в длинной черной запыленной одежде. Посох его был истерт, износились и его башмаки. Но странник дышал ровно – так может дышать человек, привыкший к далеким и трудным переходам. Уверенным движением он откинул с лица конец чалмы, и суровое обветренное лицо осветила улыбка.
Перед ним лежал город, которому предстояло стать городом Судьбы. Где-то здесь живет тот, кому откроется тайна всех тайн, сокровеннейший путь к величию и могуществу. Тот самый путь, который искал странник. Но до начала поисков этого человека, человека Предзнаменования, нужно было раскрыть еще одну тайну. Странник в черном знал, что у стен древней обсерватории, развалины которой лежали к полудню от городской стены, ему должно открыться знание… И как бы ни был далек путь, что уже прошел странник, но до желанного отдохновения его отделяла еще не одна тысяча шагов. И потому, вновь прикрыв лицо краем чалмы, суровый незнакомец вошел в город.
Буйство красок на миг ослепило человека в черном. Стены домов были снежно-белыми, одеяния горожан пестрели всеми цветами радуги, заборы-дувалы скрывались под многоцветными коврами, игравшими на ярком солнце самоцветами блестящих нитей… И гомон… И крики торговцев… И суета… И бесконечное мельтешение…
Как далек был сейчас человек в черном от всего этого! Как мечтал он тенью проскользнуть к старым камням обсерватории!.. Где-то там ждало его не только знание о человеке Предзнаменования, но и заветный камень, Камень Судьбы.
Если в Книге жизни сможет он найти свою страницу, то ждет его невиданное величие, могущество, подобное могуществу бога, жизнь, сладость которой не сравнить даже со всем медом стран и городов мира… Но если Камень Судьбы не захочет открыться ему сейчас, значит, не захочет уже никогда. Ибо нынешнее странствие, которое должно было завершиться в этот день на закате, будет последним, пятым странствием… Уже четыре раза звезда Телеат призывала его в дорогу, четыре раза восходила над ним, но скрывала путь к Камню Судьбы. Но не зря же ветер далекого моря принес ему повеление отправиться в странствие именно в тот жаркий день, когда лето переваливает через середину!
Человек в черном считал себя великим магом. Быть может, так оно и было – ибо ведомы были ему голоса пыли и ветра, моря и звезд. По листьям платана он читал как в раскрытой книге. А каждый цветок жасмина был для него подобен голосу человека, что повествует о понятном и близком. Не один десяток лет провел человек в черном среди магов Магриба. Тайком собирал знания еще в те дни, когда был лишь учеником. Когда же заприметил его наставник, стал он самым сосредоточенным и внимательным из всех воспитанников. Тайные слова и обряды, изустные знания и книги, мелодии человеческих жизней и жизней тварей в пучинах – все со временем изучил этот суровый человек. И наконец настал тот день, когда понял он, что вобрал в себя все тайные знания до последней крупицы. Но не ради всех знаний мира трудился в поте лица этот загадочный человек. Ибо колдовство Магриба воспитало не просто могущественного мага, а самого могущественного… Этому человеку никогда не нужна была часть власти – он хотел всегда всей власти, его не интересовали крохи знаний – ему нужны были все знания, его не волновала лишь мирская власть – он мечтал о власти надо всем сущим. Одним словом, этот черный магрибинец был жаден до могущества, и жадность его воистину не знала пределов.
Вот этот человек и искал теперь дорогу к развалинам обсерватории. Вернее, он прокладывал себе дорогу среди шумной и нарядной толпы. Его не удивляло обилие людей, но его не радовали бы и пустые улицы. Впрочем, для него улицы всегда были пусты – ибо не встречал он на своем пути равных себе, а остальных брезгливо не замечал.
Чем ближе он подходил к полуденной стене, тем чаще останавливался. Нет, ему не стискивало грудь волнение, его не тревожили и все те чувства, что делают человека человеком. Путник искал лишь знаки – камни, слова в шумной толпе, звуки мелодии из-за дувала – знаки, что могли бы ему подсказать, насколько благосклонна к нему судьба. Пожалуй, лишь судьбу считал он настоящей соперницей. Только она могла остановить его на пути к всевластию. Но пока магрибинец видел вокруг себя только благоприятные приметы – похоже, что в этот знойный день судьба выступала не соперницей его, а союзницей. Но, быть может, потакая мелким прихотям человечка, испытывала его…
В тот миг, когда магрибинец достиг развалин, солнце спряталось за тучами, которые возникли на небе словно ниоткуда. Лишь один человек во всей округе знал, что тучи появились по велению черной и страшной магрибской магии. Любому, кто в эти минуты оказался бы рядом с развалинами обсерватории, показалось бы, что вот-вот разразится сухая гроза, способная поджечь деревянные настилы и балки навесов над лавками. Сильный ветер обнял магрибинца, и тот стал подниматься по камням все выше. Вот до стены города осталось два десятка шагов, вот всего один десяток… пять шагов… Три…
И в это мгновение маг застыл. Словно черные крылья, развевались полы его одеяния. Из простертых вверх рук ударила в небеса черная молния… Громовой голос, казалось, воцарился над всем миром:
– Кто он? Звезда Телеат, скажи мне его имя! Кто тот избранный, что поднимет для меня Камень?
– Человечек… Наглец… Букашка… – Казалось, само пространство заговорило глубоким раскатистым голосом – и то был голос Мироздания: – Как смеешь ты тревожить Мир? Зачем тебе знания, которые погубят тебя?
– Знания возвеличат меня! Камень сделает меня всемогущим! Ибо я достоин только этого!
Громовой хохот мог в любой момент опрокинуть наглеца, вздумавшего тревожить Вселенную своей никчемной суетой.
– Пусть так… Ты увидишь все сам, человечек… Избранного зовут Аладдин, сын мастера Салаха.
– Благодарю тебя, звезда знаний!
Голос магрибинца был еле слышен за ревом ветра, бушевавшего вокруг.
– Не благодари, ничтожный! Ты вызвал к жизни свою погибель!..
И вновь раздался громовой хохот. Но он становился все тише. Вот уже пропал и ветер что, казалось, готов был разорвать в клочья черное одеяние магрибинца.
– Аладдин, сын мастера Салаха… – проговорил маг, словно пробуя на язык имя того, в чьих руках, как он надеялся, находится с этого мига его судьба и судьба всевластия.
Стих ветер, исчезли черные тучи, что непроницаемой пеленой заволокли небосвод от края и до края… Звезда открыла свою тайну, назвала имя человека Предзнаменования. Откроется ли ему Камень? Узнает ли он тайну тайн?
Макама вторая
– Но, дочь наша, звезда нашей старости, ответь! Зачем тебе понадобился этот недостойный?
– О ком вы, отец?
– О греке, толмаче.
– А, о Никифоре…
– Зачем ты свела его с ума? Ведь он теперь вместо толковых речей несет какую-то околесицу, слова внятно сказать не может!
– А мне кажется, что он говорит вполне толково!
Царевна Будур, дочь властелина правоверных, властителя Багдада, да хранит его небесный свод, наконец оторвалась от созерцания загнутых носков своих башмачков.
– Толково… – у ее отца перехватило дыхание, казалось, негодование его сейчас просто убьет.
– Конечно толково, – кивнула Будур, и драгоценные камни в длинных серьгах сверкнули кинжальным блеском. – Вчера он мне вдохновенно поведал, как мы с ним убежим, как будем жить своим умом, всего добьемся собственными трудами, как его любовь сделает меня счастливой… Глупец…
– Но зачем он тебе понадобился, скажи нам? Разве мало у тебя женихов, достойных твоей руки и нашего благословения?
– Ах, отец, да он мне вовсе не нужен! Я всего один день любовалась его длинными прекрасными ресницами. А он уже вообразил невесть что!
– Дочь наша, – халиф устало опустился на подушки, – но когда же ты поймешь, что недостойно царевны, недостойно дочери халифа вести себя, словно девка из веселого квартала!..
– Отец, мне все равно, что ты думаешь обо мне! Никто из этих никчемных слабых мужчин мне не нужен… Ну, если хочешь, можешь убить их всех!
Халиф Хазим Великий, зять мудрой царицы Ситт Будур, и сам уже давно царь, никак не мог понять, почему его дочь, внешне так напоминающая бабушку, вздорностью и нравом не похожа ни на кого ни в роду великих халифов, ни в роду Фудзивара. Эту девчонку с малых лет баловали, ей потакали в малейшей прихоти. Будур было доступно все – от фарфоровой куклы до горячего коня. Но вместо благодарной и мудрой владычицы выросла… Халиф мог произнести это слово лишь про себя, дабы вслух не оскорбить стен дворца, что видели здесь не одну мудрую царицу. Одним словом, выросла стерва – жестокая бессердечная кукла.
Царевна играла жизнями подданных, не щадила служанок, жестоко наказывая их за малейшую провинность (а то и вовсе без провинности). Ее желания были иногда такими странными, трудновыполнимыми. Халиф уже подумывал о том, что было бы мудро найти какого-нибудь отчаянного храбреца, готового на любые безумства, – и посылать его на выполнение поручений царевны. Но безумцы почему-то обходили стороной владения халифа Хазима, опасаясь, вероятно, что очередное поручение станет и последним в их жизни. А вот подросшая Будур решительностью и безрассудством могла поспорить с сотней отчаянных храбрецов.
То ей пришла охота под покровом ночи покинуть дворец, взяв с собой лишь одну служанку, и до самого утра гулять по пустым улицам города. То, упражняясь в умении владеть оружием, вместе с десятком мамлюков участвовала она в сабельной схватке. Не прошло и месяца, как Будур решила стать колдуньей, выбралась через окно и убежала в квартал, где издавна жили маги и колдуны (а среди них и те, кто лишь считались таковыми, – ибо немало было среди них и шарлатанов).
Но более всего пугала царя Хазима страсть Будур сводить с ума всех мужчин, кто хоть раз осмеливался поднять глаза на совершенный в своей красоте лик царевны. С сожалением Хазим вынужден был признать, что дочь была необыкновенно привлекательна, но красота эта была жестокой, колдовской, немилосердной. Бессердечная царевна играла жизнями своих воздыхателей так, словно это были не живые люди, а пешки в шахматной игре, благороднейшей из игр.
Несчастный Никифор, последняя из жертв жестокости Будур, уже неделю ходил словно зачарованный. Царь до поры до времени терпел это, рассудив (не зря же он был любимым зятем мудрой Ситт Будур), что это чувство грозит несчастьями одному лишь греку. Но только вчера Никифор допустил промах, который чуть было не стоил царю изрядной доли казны – несчастный толмач так истолковал слова купцов, что царь едва не купил безлюдный и бесплодный островок у берегов страны франков.
Досадное недоразумение разрешил второй толмач, мужчина в годах, славянин Влас, знавший множество наречий. Почему Будур не оплела его своими сетями, было неясно, тем не менее его вмешательство не облегчило участи Никифора, которого Хазим приказал заточить в каменный мешок (более для того, чтобы так излечить его от жестокой страсти к царевне, чем из желания убить несчастного глупца).
И вот теперь царь пытался понять, зачем дочери понадобилось кружить голову юному греку. Но дочь опять не дала никакого вразумительно ответа. Похоже, делала она это просто из интереса.
Царю Хазиму вдруг пришла в голову страшная мысль. Что будет, если его дочь влюбится вот так – безнадежно, бессмысленно? Какие беды накличет она собственной безрассудной страстью? Что может сделать с ней тот жестокий, кто вызовет в ней подобную страсть? И что тогда станет с ней самой – любимой, избалованной дочерью всесильного халифа, повелителя правоверных, да хранит Аллах всесильный и всемилостивый его царство сто тысяч лет?
Страшны были картины, что промелькнули перед мысленным взором халифа…
Но что ему теперь делать? Как смирить непокорный нрав царевны? Как превратить ее в девушку, достойную называться дочерью повелителя правоверных? Где найти мага, что внушит Будур почтение к древним законам, страх перед всесильным отцом и уважение к себе самой?
Сама же царевна Будур расценила молчание отца как свою очередную победу. Но это была победа лишь над отцом – второй толмач пожирал ее глазами, но не осмеливался коснуться даже кончика шелкового покрывала! Она решила, что надо будет уговорить халифа отпустить Никифора. Пусть покажет, как сильна его страсть! А если эта страсть ее не возбудит… Ну что ж – каменный мешок вновь примет несчастного в свои холодные объятия. Теперь уже навсегда.
– Дозволит ли мой великий отец, повелитель правоверных, да хранит Аллах его мудрость, удалиться к себе в покои?
Иногда Будур могла быть почтительной и нежной. Почти такой, как хотелось бы халифу Хазиму.
– Иди, дочь наша!
Край шарфа, поднятый прохладным ветерком, исчез из виду, стихли шаги дочери. Но халиф по-прежнему думал, где найти мага, который превратит Будур из бессердечного чудовища в разумную и послушную дочь. Такую, какой некогда была ее мать, пока не призвал царицу к себе Аллах всемилостивейший и милосердный.
Макама третья
– Аладдин! Аладдин, где ты?
Голос матери Аладдина был слышен в обоих концах улицы. Но ответа не было.
– Аладдин!
– Не зови его, тетушка Фатима, он тебя не услышит!
– Да благословит тебя Аллах, Вали! Но почему меня не услышит мой сын?
– Да он еще до рассвета с моими братьями и с Саидом-безумцем ушел из города!
– О Аллах, но зачем?
– Говорят, вернее, моя бабушка говорит, что в город пришел колдун… – голос мальчишки упал почти до шепота. – Бабушка видела, как по воздуху летали камни, с черного неба гремел голос самого Аллаха, а следы колдуна превратились в ямы, наполненные черной водой. И будто бы это ямы без дна, но, нырнув туда, можно найти клад…
– И это все видела твоя бабушка, малыш?
Про себя же почтенная Фатима подумала, что не Саида, поэта и ученого, следовало бы назвать безумцем, а старуху Зейнаб, бабушку разговорчивого Вали. Ибо Зейнаб всегда приносила с базара странные истории, рассказывала о чудесах, которые видела. Слышались ей голоса, виделись странные картины… Быть может, все это было ложью, но разве не старуха когда-то давно первой бросилась к мастерской Салаха, отца Аладдина? Она бежала тогда по улице и кричала, что Салаху попало в глаз расплавленное золото и теперь он корчится в страшных муках. А увидела это она, как рассказывала потом мать Вали, в молоке, что переливала из одного кувшина в другой. Чуть не разбила опустевший кувшин и, не закрыв лицо, бросилась к дому Фатимы, а потом переполошила всех соседей.
Это страшное видение оказалось чистой правдой – мастеру Салаху действительно попала в глаз капля расплавленного золота. Он раскачивался, стоя на коленях, держась обеими руками за голову, и стонал от боли и ужаса. Лекарь помог ему, снял боль, вылечил ожоги, но, конечно, глаз вернуть не смог. И с тех пор мастер Салах стал кривым, но ведь остался жив! И потому Фатима была благодарна бабушке Зейнаб, хотя и называла ее про себя безумной старухой. А все остальные соседи поверили во всеведение бабушки Вали и обычно принимали ее слова за чистую монету. Понятно, почему Аладдин убежал вместе с другими мальчишками смотреть на эти страшные следы колдуна. Понятно, почему за мальчишками увязался и Саид – он всегда говорил, что мечтает своими глазами увидеть что-нибудь удивительное… А разве не удивительны ямы без дна, наполненные черной водой и кладами?
– Да, почтенная Фатима, все это видела моя бабушка… Она еще сказала, что было очень страшно… И что вашего сына, Аладдина, ждут и радости и печали.
– Да благословит Аллах всемилостивый и милосердный твою бабушку, малыш!
«Замечательное предсказание, – усмехнулась про себя Фатима, – ну кого из мальчишек не ждут в такой долгой жизни радости и разочарования?»
– Спасибо, тетушка Фатима! А хотите, я побегу искать Аладдина и братьев?
– Не надо, Вали. Если они найдут то чудо, о котором говорила твоя бабушка, то вряд ли вернутся быстро. А если не найдут, то к вечеру появятся дома… Голод ведь не тетка.
«Клянусь душой, Аладдин за сотню фарсахов почует запах свежих лепешек с медом!»
И Фатима захлопнула калитку. Тесто было готово, печь прогорела, да и солнце вскоре должно было зайти. Если Аллах смилуется над мальчишками, то вскоре Аладдин должен прибежать домой.
Фатима думала о сыне как о проказливом малыше, хотя Аладдину уже исполнилось семнадцать лет. Отец отдал немало сил, чтобы обучить сына трудному искусству ювелира. Юноша и в самом деле обладал удивительным даром, но пока все же больше времени проводил с приятелями, чем за верстаком в мастерской. Почтенный Салах, муж Фатимы, говорил, что он и сам был таким же – пока отец был жив. Когда же нелегкое искусство перешло в его руки, он стал относиться к делу ответственно. А с годами пришло и мастерство.
Мать опасалась, что и Аладдину не дано будет остепениться до тех пор, пока в мастерской заправляет отец.
Хлопок калитки отвлек Фатиму от мыслей.
– Матушка, ты искала меня?
– Да, мой мальчик, я даже выходила на улицу смотреть, куда ты запропастился.
– Я знаю. Мне сказал Вали.
– Ну как, нашли вы клад?
Аладдин отрицательно покачал головой.
– Нет, не нашли. Четно говоря, мы и следов колдуна не нашли.
– Ни одного?
– Ни единой ямы с черной водой… Саид-безумец бормотал что-то о странных тучах, что висели над развалинами… Знаешь, там, у городской стены?
– У городской стены? А, это там, где держит лавку древностей мудрец из страны Мероэ?
– Там. Помнишь, отец еще приносил оттуда такие черные капли смолы, которыми лечил свои раны? А потом ты растворяла эту смолу в теплом молоке и давала мне пить.
– Ну как не помнить тот день! – Фатима усмехнулась, невольно вернувшись мысленно на год назад. – Вы с братьями Вали поспорили, кто больше съест лепешек.
– И я выиграл!
– А потом неделю на еду даже смотреть не мог…
– Но я выиграл!
И в этом был весь Аладдин. Аллах милосердный и всемилостивейший создал этого юношу победителем. Маленький Аладдин не терпел насмешек над собой, а когда вырос, не давал в обиду друзей, обожал выигрывать в спорах и не отступал перед трудностями, если ему чего-то очень хотелось.
«Хорошо, что моему мальчику всегда хочется только хорошего! Что было бы, если бы какой-то злой колдун наслал на него чары, и мой малыш захотел бы воцариться в нашем прекрасном Багдаде? Или взять в жены – о храни Аллах моего Аладдина! – какую-нибудь царевну?»
Фатима от страха даже прикрыла глаза, но потом попеняла себе за глупые мысли.
«Он же еще совсем мальчишка, мой Аладдин! А я уже печалюсь о том, кого он выберет себе в жены… И потом, у мастера-гранильщика Сулеймана растут красавицы дочери. Старшая из них, умница Джамиля, и станет женой моего Аладдина – отцы уже давно договорились. А дети перечить не посмеют. Да хранит Аллах наш дом, да ниспошлет он нам долгие годы радости!»
Успокоившись, Фатима достала из печи лепешки. А первую из них сразу отдала сыну – уже много лет первую лепешку всегда получал Аладдин.
– Но знаешь, матушка, Саид-безумец говорил, что сегодня и впрямь необычный день. Пусть бабушка Зейнаб немножко преувеличила и следы колдуна не так просто найти… Но тучи чернее черных и впрямь висели у горизонта! И черную молнию, что била с земли в небеса, я видел. И Саид видел, и Рашид с Рашадом.
– Ну, значит, так оно и было. Не торопись, ешь спокойно.
Еще раз хлопнула калитка. Фатима, не оборачиваясь, проговорила:
– Поспеши, Салах, пока лепешки горячие. Как раз такие, как ты любишь.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– О Аллах, как глупы эти мужчины! (Иногда Фатима позволяла себе слегка подразнить мужа.) Ну подумай сам, о муж мой, свет очей моих! Я знаю твою походку вот уже скоро двадцать лет! Твои шаги я отличу от шагов любого другого человека не только в нашем прекрасном Багдаде, а во всем подлунном мире!
– Да благословит Аллах тебя, о моя прекрасная жена!
И отец присел рядом с сыном. Фатима с умилением смотрела, как дружно они уничтожают свежеиспеченные лепешки.
