Текст книги "Времена Амирана. Книга 5: Выстрел"

Автор книги: Сергей Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

This is the end

Beautiful friend

This is the end

My only friend, the end

(The Doors)

Вот именно, – сказал Иа. – Явно тронулись. Но я тут ни при чём.

(А. Милн/Б. Заходер)

Глава 1

Люди – они как муравьи. Особенно, если взглянуть на них беспристрастно и объективно. Откуда-нибудь сверху. С высоты, скажем, драконьего полета. Маленькие такие, все куда-то бегут, чего-то тащат. Волокут палочки, кирпичики, и так – камень на камень, кирпич на кирпич, строят себе громадные муравейники. Мило, забавно, даже где-то трогательно.

Но иногда…

В желтой жаркой Африке, в центральной ее части, а также в дебрях Амазонки водятся муравьи-сиафу, так они называются, а если по латыни, то dorilus wilverthi, чтоб вам было понятнее, если кто знает латынь.

И вот эти самые сиафу вдруг как сорвутся с места, как построятся в колонны, да как ломанут куда-нибудь, где хорошо потому, что их там нет. И не стоит становиться у них на пути, не съедят, так понадкусывают. Зачем они идут – за счастьем? За справедливостью? Или их влекут причины геополитического характера? И не спросишь.

Остается спросить у самих себя, а что вело, что влекло нас самих, на протяжении всей истории? Зачем мы сами выстраивались в колонны и шли туда, где и без нас было не худо. Зачем топтали чужие пашни, жгли города, шеломами вычерпывали и без того обмелевшие по летнему времени речки?

И сколько ни написано поэм и саг, былин и песен, а все равно – непонятно. И никогда точно не знаешь, кто герой, а кто злодей. Разве не герой тот, отчаянный, лезущий по хлипкой, качающейся лестнице на каменную стену? Лезущий, карабкающийся навстречу летящим в него камням, стрелам, дротикам? Уворачивающийся от острой сабли и кипящей смолы?

Разве он не достоин славы?

А тот, что стоя на кромке стены, длинным шестом спихивает прочь лестницу с карабкающимися по ней врагами? Под градом стрел и камней, запущенных стоящими внизу катапультами. Тот, что первым встречает и вступает в бой с теми, кто залез на стену? И пока он мечом старается поразить одного супостата, справа и слева появляются новые, вроде голов у многоглавой гидры – на место одного вылезают двое.

Он, защищающий родной город, отца, мать, жену, детей – всех, кто там, за его спиной, защищающий право – свое и их, право просто жить, – разве он не герой?

Нет, никогда в этом не разобраться, и не понять. Особенно, если смотреть беспристрастно и объективно. Откуда-нибудь сверху. С высоты, скажем, драконьего полета.

1

Первый блин, говорят, всегда комом. Вот именно таким комом – грязным, кровавым, нелепым, обернулась первая встреча воинства царя Бенедикта с первым же встреченным им супостатом.

Разбитая, потрепанная, но не потерявшая управления армия ахинейского султана, уходившая от преследующих ее закованных в стальную броню арбокорских рыцарей, вышла, сама того не ожидая, на стоявшую лагерем армию последних защитников Амирана.

Это случилось в тот самый день, когда Ратомир с триумфом вернулся в Трехгорное, освободив захваченных степными налетчиками пленников. В этот же день Принципию с веревкой на шее вели по улице хамадийского села. Вели сквозь строй избивавших и оплевывавших ее людей. Завтра ее ждало то же самое. И завтра, и послезавтра, а потом – суд и неизбежная казнь.

Такой уж выдался день – триумфа сына, позора дочери и болезненного крушения надежд отца. Тем более болезненного, что две стрелы нашли и его, ранив – одна в плечо, другая в ногу повыше колена. «Бессмертные» Куртифлясовой дюжины защищали от стрел, принимая их на себя, только самого Куртифляса. Они защищали его, своего командира и господина, а что до прочих, то только постольку, поскольку они были рядом.

Да, именно тучи стрел, поднятые в воздух ахинейскими лучниками, решили исход сражения. Именно они, эти летящие сверху смертоносные жала, заставили «бессмертных» вопреки всем приказам сгрудиться вокруг своих командиров, предоставив всех прочих своей несчастной судьбе.

И пришлось, бросая раненых, бросая шатры, бросая телеги, бросая все, отступать. Отступать, сгрудившись под защитой все тех же «бессмертных», уходить в горы, в лес – туда, куда не поскачет преследующая их конница. Уходить, оставив вместе с ранеными и убитыми и всякую надежду на то, что они смогут победить всех, и с триумфом вернуться и вернуть себе свою страну.

***

– Главное для нас, – говорил Бенедикт, глядя мимо собравшихся вокруг костра приближенных и военачальников, – это сохранить оставшихся солдат.

Было ветрено. Ветер с недалеких гор нес прохладу, и все жались к огню. Языки пламени метались то в одну сторону, то в другую, по очереди одаряя собравшихся теплом и дымом, выхватывая из темноты их угрюмые лица с заострившимися от голода чертами. Собрание охраняла дюжина Куртифляса, с самого начала принявшего на себя обязанности телохранителя государя. Сотни костров вокруг обозначали присутствие войска. Но обычного в таких случаях шума и оживления не наблюдалось. Голодные и усталые солдаты вели себя тихо, не тянуло их ни на песни, ни на смех. Давно заткнулись самые завзятые шутники.

А Бенедикт, никем не прерываемый, продолжал:

– Пока у нас есть наши воины мы продолжаем считаться законной властью и силой. Мы – часть Амирана. Нет, – перебил сам себя царь, – не часть. Не часть, а как раз мы и есть Амиран!

– Сильно похудевший, прямо скажем, Амиран, – вздохнув, грустно пошутил Куртифляс.

Никто ему не возразил. Промолчал и Бенедикт. Потом сказал:

– Похоже, первоначальный план не удался. Нас, и правда, слишком мало. Я рассчитывал на приток, а его нет. Я думал, нам удастся напугать противника нашими «бессмертными», но они хороши только в обороне. Как только они начинают наступать…

– Их слишком мало, – перебил его Гадюкин, растерявший на этом скорбном пути остатки субординации и чинопочитания, – стоит одним пройти вперед, как тут же в образовавшуюся брешь ломится конница противника.

– Ну да, – кивнул Бенедикт, – как-то так. Значит, попытка спасти страну собственными силами потерпела неудачу. Придется менять стратегию.

Он подождал, но никто ничего не сказал. Все ждали продолжения, и он продолжил.

– Мы с вами знаем, что сейчас на территории Амирана находятся войска Ахинеи, – он мотнул головой в ту сторону, где, предположительно, и находились эти самые войска, который день уже зачем-то преследующие их. Возможно, султану хотелось взять Бенедикта в плен.

– Кроме Ахинеи влез к нам Арбокор. Ну, и Эрогения. Кажется, все. Я думаю, нам ничего другого не остается, как выйти к границам, скажем, Ахалдакии, и попросить у них поддержки.

– А почему, интересно, они-то на нас не напали? – Поинтересовался один из офицеров. Кажется, это был Гистап, ставший полковником после гибели Галла.

– Я не знаю, – ответил Бенедикт, – может быть, просто выжидают.

– А что они с нас за эту помощь потребуют? – Это уже Куртифляс подал голос.

– Да что бы ни потребовали. В любом случае, они не будут нуждаться в ликвидации Амирана как государства. Да им и не нужны наши леса, болота и горы. Они там, у себя, в своей степи чувствуют себя прекрасно. Конечно, придется чем-то расплачиваться.

Он задумался, глядя на огонь. Именно эта мысль и терзала его все последнее время, терзала хуже ран, нанесенных стрелами. Расплата…

– Да, конечно, придется. Но нам сейчас главное чтобы было, что восстанавливать. Тогда, со временем, все вернем. А пока что мы должны выглядеть войском. Войском, к которому можно прийти на помощь. То есть – мы в роли хозяев, нанимающих работника. Работнику же платят? Платят. Ну, так и что тут? Все законно и справедливо. И им хорошо, они получат свое, не грабя, а заработав. И нам хорошо, это же мы прогоним оккупантов, просто с помощью… ну, с чужой помощью, но все же – мы!

– А кто еще может нам помочь? – Спросил кто-то.

– Кто еще? Из тех, кто рядом, и кто еще не напал? Не знаю, – честно признался Бенедикт, – ну вот Ледерландия рядом, но что с нее?.. У нее армия-то так, только подобрать то, что плохо лежит. Возможно, и она где-то тут, просто мы еще не знаем. К ним-то точно нет смысла обращаться. Они не хищники, они травоядные. Но могут и падалью питаться.

***

– Слушай, – юный герцог, главнокомандующий войсками Ледерландского королевства, поднял голову, оторвавшись от груди Сердеции, которую покрывал страстными поцелуями, – а ты все же уверена?..

– В чем, милый?

– Ну, что они и правда отдадут нам мою Мантиохию?

– Конечно.

– Но ведь тебе это обещала Принципия, а не сам…

– Ничего. Он подпишется под договором.

Вообще-то, если совсем уж честно, то Сердецию и саму одолевали сомнения. На кой черт они со своей армией нужны будут Бенедикту? У него будет дракон, один способный разогнать всю их, так называемую, армию. Не сочтет ли он плату за их помощь чрезмерной? Ведь что они, по сути, могут? Ловить тех, кто будет разбегаться? А если бы их никто и не ловил? Что, хуже было бы? В общем, их роль в предстоящем спектакле представлялась Сердеции довольно сомнительной. Единственное, что они могли, так это грабить села. Но и это ведь было необходимо, учитывая потребности тех таинственных магов. Обеспечивать их продовольствием, благо их там немного, а значит, и еды им надо чуть-чуть. Само войско сжирало куда как больше. Сердеция до сих пор как-то не задумывалась о том, как много, оказывается, нужно армии, особенно когда она в походе. За все то время, что она жила в Ледерландии, войска ни разу не переходили границу. И к ним, слава Единому, никто не вламывался. И это, как выяснилось, очень хорошо, потому что, смогла ли бы эта вот, с позволения сказать, армия, противостоять агрессору? Сомнительно, честно говоря. Да еще и при таком вот предводителе.

И она ласково погладила герцога по затылку.

***

– Ваше Величество, – вошедший в палатку адъютант вытянулся, выпучил глаза и щелкнул, как мог, каблуками, – разведка доносит о скоплении войск в одном дневном переходе.

Никто не заставлял адъютанта, графа вон-Таллера, обращаться к командующему именно так. Все шло от сердца. В армии герцога ван-Гайзермейстера уважали и почитали как короля, полагая, что королем он вскоре и станет. Так чего тянуть? Его Величество, и никаких!

После трагической гибели несчастного короля Арбокора Шварцебаппера законных наследников не осталось. Не считать же таковым малолетнего Альфреда, за которого правил так называемый Регентский Совет – паноптикум тупиц и бездарностей, лицом которого, безусловно и заслуженно являлся выживший из ума девяностопятилетний министр двора Фабрициус, глухой, как пень, и понимающий в делах не более восьмилетнего так называемого короля. Заправлял всей этой богадельней Первый Министр, господин Ханс Прюкенторф, известный казнокрад и мужеложец. Под стать ему был и Военный министр – маршал Газгольдер, со времен юнкерского училища не державший в руках меча, и попавший на эту должность только благодаря вдове Шварцебаппера, королеве-матери, с которой когда-то у него был романчик, известный всем, кроме самого Шварцебаппера, которому всегда было плевать на дражайшую супругу. Вот она его и пропихнула с какой-то непыльной инспекторской должности, а Шварцебаппер согласился, не желая расстраивать супругу, уже тогда тяжело больную. В принципе, ничего страшного тогда в этом назначении и не предвиделось, учитывая наступивший повсеместно мир и торжество пацифизма, будь он проклят.

Герцог ван-Гайзермейстер, двоюродный дядя самого Щварцебаппера в этот совет не входил. Он командовал тяжелой рыцарской конницей и не раз, бок о бок с покойным предпоследним королем, врывался во вражеские ряды. Шварцебаппер был ему другом, и, если бы мог выбирать того, кто заменит его на троне после кончины, безусловно, выбрал бы его. А кого же?!

Рыцари Арбокора обожали ван-Гайзермейстера и с нескрываемым презрением относились к Регентскому Совету. И Совет этот попал в безвыходную ситуацию. Попробовал бы он не согласиться с созревшей в армии идеей навести железной рукой дисциплину в соседнем Амиране, вот интересно, что бы тогда с ним стало? Но Совет проявил благоразумие, не стал кочевряжиться, утвердил статью расходов на подготовку и проведение Операции по наведению порядка, прекрасно понимая при этом, что вернувшийся с триумфом ван-Гайзермейстер, скорее всего, тихо отстранит малолетнего короля, и сам займет престол. И никто ничего не скажет. Так и будет! Пожалуй, единственная надежда у этих кретинов была на неизбежные во время войны случайности. В конце-концов у самого-то Шварцебаппера трое братьев, все, между прочим, старшие, вот так и не дожили до того времени, когда освободился отцовский трон. Вот Шварцебаппер его и занял, пропустив по малолетству прекрасную возможность со славой погибнуть в бою или от какой-нибудь хвори, что порой выкашивала больше солдат, чем мечи и стрелы.

И все это понимали, и сам ван-Гайзермейстер, и последний обозник в его войске, что целью похода является отнюдь не Амиран – кому он сдался? – а корона Арбокора. Корона на правильной голове, той, которая больше всех прочих годится для ношения столь тяжелого головного убора.

***

Похоже, воины султана, эти отчаянные головорезы, бесстрашные, беспощадные и молниеносные, сами были в растерянности, пытаясь понять, с чем столкнулись, и выработать какую-то тактику. Они думали об этом на ходу, преследуя войско Бенедикта. Они пока просто шли по пятам на разумном удалении, изредка пробуя в мелких стычках арьергард, состоящий из «бессмертных». Наскакивали, неизменно теряли несколько человек, и отходили. Они, если можно так сказать, экспериментировали. То, что они одержали победу в первом сражении, не обманывало командование. Победа далась слишком большой кровью. Так побеждать не годилось, такой победе просто некому будет радоваться. Надо было что-то придумать, чем они и заняты были все это время, а пока – шли, забыв о первоначальном плане проникновения, забыв о другом враге – арбокорцах, шли туда, куда вел их отступающий Бенедикт, возможно, заманивающий их в ловушку. Эту опасность они тоже понимали, но любопытство было сильнее. Это уходящее от них войско таило в себе какую-то тайну, овладение которой, похоже, могло подарить больше, чем просто трофеи, снятые с трупа и без того умирающего врага, она, эта тайна, могла дать власть над миром.

2

На ночь ледерландское воинство расположилось вокруг стоявшего возле дороги, что совершенно естественно, постоялого двора. Ненормально было то, что рядом никакого села не было. Один он тут оживлял окрестные пустоши, не считая еще двух домиков, в которых, видимо, жили хозяин с прислугой. Все это стояло пустое, заколоченное, брошенное – отдирай доски, да вселяйся, кто хочешь. Вот и вселились.

На втором этаже, как обычно, было несколько комнат, предназначенных для ночлега. Там даже кровати стояли – надежные, крепкие, явно из дуба. Вот только ни матрасов, ни одеял, не говоря уж о постельном белье. Натаскали сена с сеновала, что над конюшней во дворе, благо кровати были с бортиками, чтобы матрасы не соскальзывали, наверное. Вот туда и напихали побольше сена, утрамбовали, постелили сверху плащи, да и легли. Легли рядышком, как будто так и надо, как будто всегда так и ложились, а ведь это был первый раз. Но, так уж вышло, и почему-то у Принципии даже тени сомнения не было в том, что именно так и должно быть. С того самого момента, как увидела подходящего к ней живого и здорового Алефа. Радость, охватившую ее тогда, сменило понимание того, что она хочет, чтобы этот человек больше никуда от нее не уходил, не девался, не пропадал, а был бы рядом. Это было совсем не так, как когда-то с Геркуланием. Не замирало сердце, не кружилась голова, вообще ничего болезненного, но просто хотелось быть рядом, тянуло к нему, как зимой, в мороз тянет к натопленной печке.

И оставшись наедине, Принципия знала, что должно быть, и это не вызвало ни страха, ни отвращения. Тогда, в свой первый и пока что последний раз, в той волшебной примерочной мадам де-Селявиль, она, если уж начистоту, так ничего и не распробовала, из того, о чем говорят шепотом. Было страшно, был обжигающий голую спину холод кушетки, было бешено бьющееся сердце, была внезапная резкая боль, и боязнь вскрикнуть от этой боли. Да, конечно, было пьянящее ощущение губ, были руки, источавшие жар и силу – руки, казалось, были везде, и, если что и было приятное, то это именно те поцелуи и ласковые прикосновения этих грубых ладоней. И все это тогда быстро кончилось, и надо было в спешке одеваться и приводить себя в порядок. Под строгим взглядом собственных отражений, которые все видели, все знали и понимали.

Чего-то подобного Принципия ожидала и сейчас. А вышло все по-другому. И это другое, то, что только что было – а сколько оно, это другое, длилось, просто выпало у нее из памяти, то ли мгновенье, то ли вечность – это вот, после чего она теперь лежала в блаженном бессилье, совсем не вызывало никакого стыда. Может быть, потому, что в этой комнатушке не было зеркал?

Конечно, они не так сразу молча завалились в койку. Они, оставшись тут, наедине, долго просто говорили. О разном, но, в основном, конечно, о себе. Алеф рассказал, как впервые увидел ее, и она честно пыталась вспомнить, видела ли тогда его. Не вспомнила. Да, наверное, и не видела.

Рядом сопел на соломенной же подстилке маленький Геркуланий. Он был молодец, он не стал мешать им. Спал себе, и спал. И благодарная мать встала и подошла к нему, опустилась на колени и тихо прикоснулась губами к его лбу. Она словно просила у него прощения. И он улыбнулся. Он простил ее. А больше-то ее благословить было и некому. Не сестре же, которая ночевала тут же, в соседних покоях, и чей крик иногда доносился до них с Алефом через стенку. Похоже, ей тоже было хорошо, и она тоже не нуждалась ни в чьих благословениях и ни в чьем разрешении.

– Сколько тебе лет? – Спросила Принципия.

Она легла и вновь прижалась к Алефу. Так лежать было приятно, и почему-то совсем не хотелось спать.

– Сорок восемь.

– Ничего себе, – лениво удивилась Принципия, – да ты мне в отцы годишься. Ты мне казался моложе.

– Наверное, это потому что я мало пью. Просто хорошее здоровье.

– У тебя, наверное, было много женщин…

– С чего ты взяла?

– Ну, просто… за столько лет. Да и вообще…

– Были, конечно. Но не больше, чем у других. Я, вообще-то… – он замялся в некотором смущении, – ну, я не бабник. Если ты понимаешь…

Принципия кивнула. Уж столько-то она понимала, что бы он там про нее не думал.

– Ты женат?

– Нет.

– Почему? Ты должен нравиться женщинам. Прости за любопытство. Можешь не отвечать. Возможно это какая-нибудь печальная история?

– Да нет, все гораздо проще. Я, видишь ли, не из аристократии. Мой отец был простым шорником в городишке в Хорошании. Ну, ты знаешь, очень глухие места. Отец был неграмотным, а меня взялся учить наш приходский священник. Выучил кое-чему, а потом оказалось, что он хочет от меня… ну, видимо, в качестве благодарности, еще кое-чего, ты понимаешь?..

– Не совсем. Чего он мог от тебя хотеть?

Алеф приподнялся и взглянул в широко открытые глаза Принципии. Похоже, она и в самом деле ничего не понимала. Ну что ж, это даже хорошо. Такая чистая девочка. И как же ей сказать?..

– Видишь ли, есть мужчины, которые любят мальчиков.

– Любят мальчиков? Ну и что? Если мальчик хороший…

– Ты не поняла. Они их любят, как женщин.

Принципия молчала, но недоумение, написанное на ее лице, говорило само за себя. Эта сторона жизни была ей совсем неизвестна.

– Ну, вот, смотри… вот то, что у нас с тобой было, это хорошо?

Принципия смутилась. Она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Хорошо, что в темноте не видно.

Она молча кивнула.

– А теперь представь, что вместо тебя был бы какой-нибудь юноша. Как бы это выглядело?

Принципия смущенно фыркнула. То, что ей говорил Алеф, было нелепо.

– Так он что, хотел, чтобы ты лежал с ним и целовал его?

– Да. И не только.

– А что еще?..

Она замолчала. Глаза у нее стали еще шире, хотя, казалось бы, куда еще…

– Так… так это же невозможно. Мужчины же… у них…

Она опять замолчала, все так же изумленно глядя на невозмутимого Алефа.

– Возможно, – сказал он со вздохом.

Потом он просто поцеловал ее. И долгий этот поцелуй поставил точку в их нелегкой дискуссии.

– В общем, ладно, – сказал он ей потом, когда они еще раз на практике выяснили чем же мужчины отличаются от женщин, – тогда я его чуть не убил, того священника. Впрочем, это я уже потом узнал, что не убил, а тогда-то, по правде говоря, думал, что убил. И ничего мне не оставалось, как бежать оттуда. Вот я и убежал. Было мне тогда пятнадцать. И шел я куда ноги несли. И тут мне чертовски повезло. Там, в тех краях, ты знаешь, конечно, граница рядом. Ну и, понятно, как всегда в таких местах – контрабанда. У нас там полсела – отъявленные контрабандисты были, сам я с ними не связался только потому что папаша мой меня сильно своим делом загружал, так что не до того было. Ну, а где контрабанда, там и пограничная стража. И у них часто бывают стычки, ну, если, конечно, не договорятся. Вот я так брел-брел, да и наткнулся на сильно раненого офицера-стражника. Его товарищей всех подчистую вырезали, а его не добили, проглядели. Хотя, если бы не я, то он там бы и помер все равно. Рана-то была нешуточная, и крови он много уже потерял.

Он помолчал, вспоминая, как оно там было, и думая, что из этого стоит рассказывать, а что и нет.

– Одним словом, спас я его. Дотащил как-то до их казарм. Он выжил. И оказался неплохим человеком. Отдал меня в учебу – уже настоящую. Потом – училище. Взяли, опять же по его рекомендации. К тому же мне ведь медаль дали за его спасение, представляешь? До сих пор где-то у меня дома лежит. Моя первая! Ну, а с медалью-то… Так что пошло у меня дело. И вот, насчет женитьбы. Выбился я в люди. Общаться стал с дворянством, с аристократами, и, понимаешь, брать в жены простолюдинку мне уже было как-то не с руки. С нею-то меня бы уже в гости никто приглашать бы не стал. Я-то сам, вроде как свой стал, а она бы… Но, в то же время, свой-то свой, а свою дочку за меня никто бы не выдал. Даже разговору такого быть не могло, это же такой скандал был бы – что ты!

– Да, я представляю, – задумчиво сказала Принципия, – у нас тоже похожий случай был. Я, правда, еще маленькая была, но разговоры-то были, я их слышала и запомнила. Фрейлина одна сошлась с конюхом. Говорят, хотели пожениться. И куда-то ее отослали, не помню, то ли в монастырь, то ли в какое-то имение каких-то наших дальних родственников. А с ним что – даже не знаю. Не стало парня, и все.

***

Те, кому не хватило места в маленьких домиках – а таких было большинство, устроились вокруг. Разбились человек по пять, по шесть, разожгли костерок, вскипятили воды в котелке, сварили кашу из припасенного пшена, поужинали, выкурили по трубочке под неспешный треп, да и завалились спать, доверив свою жизнь часовым, расставленным по периметру лагеря. Кто-то, свернувшись калачиком, и придавив ухом вещевой мешок уже спал, укрывшись плащом, кто-то, заложив руки под затылок, бессонно пялился в темное пустое пространство над собой. Там, далеко, все было так же как и внизу, как и везде. Там шла своя война, там свое, небесное воинство расположилось на ночевку, и их костры горели в вышине, словно отражение тех, что горели тут. Одни ярче, другие, видать, уже затухали. Там, возле них, уже, наверное, все уснули, и некому было подбросить веток в умирающее пламя.

Там, невидимый и неслышимый, на долю секунды загораживая крыльями звезды, несся темный дракон. Он миновал скопление огней внизу. Он знал, что это такое, они его не интересовали. Сейчас он отлетит подальше, высмотрит стадо оленей у речки, поужинает, и полетит дальше, в поисках таких же огней, но уже чужих.

Он будет летать всю ночь. Ангел-хранитель, дракон-разведчик. Несуществующий и невозможный сказочный крылатый змей по имени Пафнутий.

***

– Ночью наш дракон видел скопление огней. Похоже на войско, – сказала Принципия своей царственной сестре за завтраком.

– Вот как? – Сердеция вежливо улыбнулась, и, положив вилку на стол, взглянула на Принципию. – А что за войско, он не разглядел?

– Нет. Но я попросила нашего мага, Ленни, он полетел туда. Скоро вернется и все расскажет.

***

Арбокорское войско готовилось к хорошей драке. Разведка донесла о том, что недалеко – дневной переход, не больше, находится противник. Причем не ахинейцы, как ожидалось, а амиранские войска, вернее то, что от них осталось. Ну, что ж, скоро не останется и этого.

Было не совсем понятно, что они вообще тут делают. Похоже, что сюда их загнали как раз ахинейцы. Ну, и каков же их дальнейший план? Куда это они собрались? Если и дальше туда же, там уже граница Ахалдакии. Туда что ли? Впрочем, не важно. Надо взять Бенедикта живым. Вот пусть и поведает о своих планах.

Герцог ван-Гайзермейстер улыбнулся. Это неплохая идея – привезти с собой самого Бенедикта. Это стоит всех захваченных с бою знамен. А может, и правда, взять под себя этот дурацкий Амиран? А что?

Он задумался. Мысли рождались прямо по ходу. Эти идиоты в Совете хотят захватить порты на побережье. Взять Эрогению за глотку. Можно, конечно, но можно же и не так. Не так грубо, господа! Не так откровенно. Пусть эрогенцы контролируют прибрежную зону. А мы не дойдем. Мы остановимся. Мы не будем ввязываться с ними в конфликт. Но мы будем рядом. Мы не станем сейчас душить их, но наша рука, наш железный кулак всегда будет возле их нежного горла. И, если что… И они прекрасно поймут это. Понять-то поймут, а сделать ничего не смогут, потому что перебрасывать войска морем – это, я вам скажу, та еще задача. А нам ничего такого не надо будет, и в любой момент…

То есть, они будут живы только до тех пор, пока мы им будем это разрешать. И пускай только попробуют!..

И герцог рассмеялся.

– Ну что, господа, – обратился он к стоящим вокруг генералам, – повоюем?! Кажется, нас не ждут.

***

Гордон Шарк был адмиралом. Адмиралом в отставке, и было ему уже семьдесят пять лет. И этот семидесятипятилетний моряк сидел в седле с видом заправского кавалериста. Он ехал рядом с Бенедиктом в центре его войска, ехал туда же, куда ехал и сам Бенедикт, и вся его немногочисленная потрепанная гвардия. И, так же, как и всем остальным, деваться ему было попросту некуда.

– А вы, адмирал, хорошо держитесь, – сказал Бенедикт, – я имею в виду – в седле. Не ожидал от моряка.

– О, Ваше Величество, я так давно уже покинул палубу. А на суше, сами понимаете… Ну, не в коляске же мне. Как-то даже и не прилично. Да и удобнее на лошади, что по полям, что на охоте.

Адмирал, действительно, давно уже отошел от дел. Вернулся в родовое поместье, где и жил один, не считая слуг. Жил до недавнего времени. Солдаты буквально чудом спасли его, вынули из петли, куда его уже определили те самые крестьяне, что еще позавчера снимали при виде его шапки и кланялись в пояс.

– В прошлом году, – рассказывал потом адмирал Бенедикту с Куртифлясом, когда его представили им, едва живого, – у нас, да и во всей округе случился неурожай. Так я отдал им все запасы зерна, что у меня оставались. Да еще и прикупил. Ох, как же они меня благодарили! Отцом называли.

– Так что же?.. – Перебил его Бенедикт, сжимая кулаки.

– Да приехали какие-то из столицы. Говорят, указ вышел – вся земля, мол, крестьянам. Помещики, говорят, этот указ перехватили, чтобы землю свою не отдавать. Вот собрались, да и пошли ко мне скопом. А я даже и понять-то поначалу не мог, чего они там мне орут. Бить начали. Потом что-то вроде суда надо мной устроили. Староста их у них там судьей был, а эти, приезжие – первый раз их увидел, у него вроде помощников. Важные такие, хоть и молодые. Похожи на студентов. Ну и вот, за неподчинение царскому указу – представляете?! – приговорили меня к повешению. А пока суд, смотрю, а усадьба уже горит. Интересно, зачем?

Вот так старый моряк и попал в это сухопутное воинство. Толку от него было – чуть, но поговорить с ним было интересно, чем сейчас Бенедикт и занимался. Пока делать было все равно нечего.

– Я с вами совершенно согласен, Ваше Величество, – говорил адмирал едущему рядом с ним монарху, – мало того, на море это так даже и вполне в порядке вещей, и не считается чем-то зазорным. Однажды и со мной был подобный случай. Это еще при вашем батюшке было. Мы тогда, помнится, с эрогенцами Наветренные острова делили, в Казарском проливе. Не помните того инцидента?

Он подождал, пока Бенедикт как-то неопределенно качнул головой, и продолжил:

– Я тогда еще совсем мальчишкой был. Лейтенантом на «Блаженном Антуане». И вот зажали нас тогда три фрегата, и деваться нам тогда совсем некуда было. Или идти на таран и гибнуть всем, или сдаваться, потому что в абордажном бою они бы нас точно побили. И тогда командир направил нашего «Антуана» к берегу, на скалы. И мы выбросились на эти скалы. Я, помнится, тогда чуть не утонул. А берег был Ликандрский. И ничего, интернировали они нас, а потом домой отправили. И я еще после этого успел с теми же эрогенцами повоевать.

– Да, да, адмирал. Это, конечно, не совсем то, но… Там, у Ахалдакского хана мы получим передышку, я отправлю людей в Амиран, пусть зовут добровольцев – а они будут, я уверен! Мы нарастим численность войска, мы будем проводить учения, отрабатывать взаимодействия пехоты и конницы с нашими «бессмертными».

Он взглянул на адмирала.

– Вы же познакомились уже с нашей бессмертной гвардией? С нашими сверхсолдатами?

Адмирал нахмурился и кивнул.

– Ну, и как? Впечатляет?

– Да уж… Не хотел бы я с ними столкнуться в бою.

– Вот именно! Но мы, пока, к сожалению, не умеем еще ими пользоваться. Это новое для нас оружие. Но мы научимся. И тогда!..

Он сжал кулак и помахал им перед собой в воздухе, демонстрируя собеседнику печальные перспективы всех, кто осмелится встать у него на пути. После всех полезных преобразований, разумеется.

– И ахалдакское воинство призовем на помощь. Нет, – он покрутил головой, – право же не завидую я тем, кто там будет…

Внезапно ровное течение воинской массы словно бы запнулось, запнулся и Бенедикт, резко замолчав, выпрямившись в седле и вытянув шею. Он пытался разглядеть, что же там, впереди, где, вроде, ничего и никого не должно было быть.

Резко взвыла труба. Мотив был знакомый и всем известный: «тревога!». И кто-то конный уже пробирался к Бенедикту, а за ним еще один. Кричали командиры, перестраивая солдат.

И холод сквозняком прошелся по спинному хребту Бенедикта, и тоскливо сжалось болезненным спазмом сердце. Похоже, это был конец.

3

Их было приблизительно полсотни. Полсотни бойцов набранных из жителей Трехгорного и соседних с ним сел. Полсотни отборных здоровых молодых парней, прошедших в свое, не так уж и далекое, время службу в вооруженных силах – кто где, но преимущественно в кавалерии. Армия Амирана с приданными ей тремя десятками тысяч добровольцев из дружественной Ахалдакии, откликнувшихся на призыв законного представителя власти подвергшейся чужеземной агрессии страны – наследника престола Ратомира. Он же и возглавлял этот объединенный отряд.