Текст книги "Будь всегда (СИ)"

Автор книги: Sco

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Пролог ==========

Комментарий к Пролог

Под […] закрыты сцены, в которых подросток 14+ проявляет некий сексуальный интерес (без взаимности). Никакого секса! Убрана в соответствии с ст. 242.1 УК РФ. Ссылка на текст целиком в шапке.

Слава Волков не терпел бардака. Отбой на тихий час отдудел по лагерю уже полчаса как, а в крыле у мальчишек что-то немилосердно громыхало. Он прислушался, подождал с минуту – может угомонятся, но увы. Даже в этот несчастный условно-тихий час он не мог перевести дух. Слава глянул на недорезанный цветок для стенгазеты, раздражённо отложил ножницы, вышел из вожатской и пошагал на шум, пресекать.

Из туалета доносились хихиканья и повизгивания. Слава по-шпионски просочился в дверную щель, оглядел санплощадь. В углу рядом со швабрами наблюдалась повышенная концентрация пионеров. В трусах и сандалиях. Двое. Нет, трое. Он попытался определить суть действа, но картина никак не складывалась. Парочка охламонов зажимали третьего в гремящие вёдра, возбуждённо регоча от какой-то своей идиотской забавы. Жертва постанывала, словно щенок, которому чешут за ухом. Все нарушители были так увлечены, что на скупое Славино «кхе-кхе» ушами не повели. Вожатый упёр руки в боки, намеренно громко шибанул дверь ногой и гаркнул, растягивая «р»:

– Пер-рвый отр-р-реа-ад!

Драматично загремели швабры. Двое «зажимающих» разлетелись из угла, как сорвавшиеся резинки с рогатки и разными зигзагами, но таки добрались до выхода. Один проскользил по луже рядом с раковиной неуклюжим арабеском, но устоял на ногах. Слава проводил отступающих тяжёлым взглядом. Шалопаи удрали, бросив третьего в вёдрах. Тот скукожился носом в угол, ласково прижимаясь к огнетушителю.

– Патрикеев, – этого рыжика и со спины узнаешь. – Ты чего там? Плохо тебе, Миш?

Вот только ещё травм не хватало в его смену! Слава моментально подобрался, стало не до подколов. Подошёл в два шага, тронул за плечо, пытаясь развернуть.

– А ну…

Патрикеев повернул голову, и стало неожиданно тихо, лишь за открытым окном зашелестела мелкими листочками берёза. Блик от гуляющей форточки прошёлся по выразительному курносому лицу, погладил мелкие веснушки, позолотил гладкую чёлку и побежал за спину скакать по белому кафелю. Миша медленно распахнул глаза, и Слава запнулся на полуслове. Что-то было категорически не так. Таких лиц, таких глаз у пионеров не бывает! Тот был чумной, разморённый, дышал глубоко, но спокойно, как во сне. Его рот с зализанными покрасневшими губами округло приоткрылся, взгляд жёлто-зеленых глазищ пьяно плыл. Он свёл рыжеватые брови домиком, будто просил о чём-то. Слава совсем растерялся, по инерции подался вперёд, ближе к его лицу, словно хотел расслышать немой вопрос. Он задержал дыхание на вдохе, машинально подхватывая горемыку под локоть. Прищурился, стремясь уловить, какого лешего происходит с рыжим чудиком. Секунды тянулись, в голове наконец начали выстреливать первые версии. Может, эти паршивцы выпили чего или сожрали. Не дай бог отравление!

– Миша, что с тобой? – тревожным шёпотом вопросил Слава.

[…]

– Ой.

Ой?! Слава наконец вдохнул, будто ему горло отпустили, и заиграл желваками. Ой?! Пока он подбирал цензурные слова для полемики, паршивец бочком поплыл к двери, словно по транспортёрной ленте. Всё время своего отступления он смотрел на Славу печально. Будто тот Мишу вконец расстроил своим поведением. Берёза за окном зашумела пуще прежнего, пичуги на её ветке скандально заверещали, словно обсуждали только что увиденное. Слава поводил глазами по белому кафелю, на автомате поднял уроненную швабру.

Мысли массово покинули голову, было даже трудно сообразить, сколько он уже тут стоит, остервенело замывая белёсые разводы на шортах. Когда над лагерем затрубил подъём, Слава очнулся и поспешил в вожатскую. Он намеревался сегодня же выяснить, какого чёрта это было. Ведь Слава Волков не терпел бардака.

***

По иронии судьбы два главных дебошира первого отряда носили фамилии Сорокин и Воронин. По наблюдению Славы, оба спелись ещё в автобусе по дороге в лагерь и сразу организовали террористическую ячейку. Все самые дерзкие проказы были на совести этих боевиков. Однако их выдумки хватало не только на диверсии, но и на сокрытие следов. Хоть Слава и знал почти наверняка, чьими стараниями Ленин, Маркс и Энгельс на барельефе обзавелись масками Зорро, доказательств у него не было. Именно эти проныры колобродили с Патрикеевым в туалете накануне, и Слава намеревался вытрясти из них какого, собственно, рожна.

Парочка, как их называли, «орлят» вырулила из-за здания клуба и, узрев Славу, начала забирать правее, ближе к кустам. Тот загородил им путь и ехидно улыбнулся. Судя по тому, что те старались держать дистанцию и дышать мимо – только что смолили.

– Друзья, прекрасен ваш союз, – угрожающе-лирично начал Слава и выразительно помахал ладонью перед носом, намекая на запах табака.

«Друзья» покосились друг на друга, видимо, обмениваясь планами побега с помощью мысли. Слава с полминуты понагнетал молчанием и перешёл к допросу.

– Что за дела с Патрикеевым творятся в наших туалетах? – и посмотрел обвиняюще.

Расчёт оказался верным: бойцы тут же поспешили сдать соотрядника, дабы отвлечь внимание от своих преступлений.

– А он дурной, – начал Сорокин, а Воронин закивал. – Если его барахтать, он млеет.

И оба заржали, запаясничали, видимо, изображая лицом млеющего Патрикеева. Слава уточнил:

– Барахтать?

– Ну, когда его трогаешь, щекочешь там, или просто борешься, он сразу раз – и того…

– И того, – подтвердил Воронин.

– И того? – уточнил Слава.

Воронин хорохорился, хотя было видно, что засмущался. А вот Сорокин выразительно изобразил рукой стоящий орган – он не смущался вовсе. Слава укоризненно покачал головой на бесстыжего Сорокина и кивнул обоим «проваливайте», крикнув вдогонку:

– Патрикеева больше не… барахтать!

Парочка исчезла моментом, только акация покачала жёлтыми цветочками.

Слава пошагал в корпус. Ситуация вырисовывалась более-менее понятная, но дикая. Ласковый домашний Миша Патрикеев, видимо, оказался излишне чувствителен к прикосновениям. Как уж эти придурки прочухали его особенность – неизвестно, но, похоже, третировали бедолагу, когда была такая возможность, за милую душу. Слава сел на лавочку в тени, покосился на статую «голосующего» Ильича. Чем больше он думал о ситуации, тем больше раздражения она у него вызывала. Не отряд, а какой-то склад боеприпасов – только сиди и прислушивайся, где рванёт. И что делать с этой собачьей свадьбой и рыжелисым маньяком? Горн к ужину взбудоражил разморённых вечерним зноем гуляющих, и Слава поспешил к своему корпусу. Оставалась надежда, что озабоченный Патрикеев поостережётся стихийных обтираний о других пионеров и даст Славе спокойно доработать смену.

***

Наблюдая за своим нетрадиционным пионером всю следующую неделю, Слава смекнул, как выяснилась Мишина «особенность». Похоже, его действительно невозможно было не трогать. То он умилительно следил за бабочками, словно сонный котёнок, то гваздался в десерте в столовке, вызывая у окружающих ласковые улыбки. На вечерней дискотеке стеснительно махал ручками, призывая «нажать на кнопку, получить результат». Вкупе с нежнейшим цветом волос и круглостью щёк он был просто программой по активации мацальщиков всего лагеря. Его тискали девочки-вожатые, пионерки всех отрядов, и даже суровый повар Семён гладил Мишу по голове на ужине. Каждый раз, когда кто-то тянулся руками к Патрикееву, Слава замирал, будто сапёр, услышавший сорванную растяжку на минном поле. Но тот, похоже, был устроен сложнее, чем описывали «орлята». По крайней мере, инцидентов на публике не происходило. Слава по инерции приглядывал за Патрикеевым, даже таскался на пионербол и покрикивал на разошедшихся ребят, чтобы «поаккуратнее там», когда кто-нибудь из игроков излишне прижимался к Мише. При приближении к нему других мальчишек Слава тут же находил всем занятия под своим присмотром. То припахивал архаровцев рыхлить клумбы перед столовой, то подметать спортивную коробку, то красить ржавые футбольные ворота в поле. Патрикеев крутился рядом, застенчиво опуская глазки. Он сосредоточенно ковырялся грабельками в анютиных глазках, возюкал лысой кисточкой по кособоким воротам и молчал. Когда остальные ребята отдалялись, пытаясь слинять с вожатских глаз долой, тишина между Славой и Патрикеевым становилась напрягающей. Славу почему-то нервировало это молчание чрезвычайно. Он старался что-то говорить, но получалось, что он проговаривает все свои действия, словно на радиопередаче.

– Так, сейчас я возьму вон тот шланг, и польём клумбу справа. Где у нас тут вентиль? Что ж так закрутили-то…

Миша меланхолично поднимал брови, скользил по Славе смущённым взглядом и прочувствованно вздыхал. От этих взглядов Волков начинал чесаться и каждый раз говорил себе, что эти совместные субботники надо прекращать, но на следующий день снова тащил безотказного Патрикеева на новые свершения. Ввиду отсутствия рецидивов, ещё через неделю Слава совсем отвлекся от чувствительного подопечного и окунулся в лагерную рутину.

***

…А ведь ещё накануне вечером он решил, что напридумывал себе про Патрикеева и раздул из мухи слона. Последнюю пару дней все возбуждённо готовились к прощальному костру. Август как-то неожиданно перевалил за середину, и учебный год замаячил перед загорелыми мордашками учащихся со скорбной очевидностью. Первый отряд шушукался про традиционную встречу рассвета, и в девчачьей стороне корпуса началась косметико-парикмахерская мобилизация. В ход шли карандаши «Живопись» и «Искусство» авангардных расцветок, и Славу эта суета очень воодушевляла. Объединившись с мужской частью второго отряда, они натаскали на поле деревянных кольев, повтыкали по кругу, склонили их к центру, соорудив классический вигвам. Конечно, приладив последний кол, сообразили, что забыли наложить поленьев в центр кострища, и работа пошла по второму кругу. Патрикеев поначалу пытался подсобить, мелькая между ребятами в своей тёмно-зелёной панамке, но быстро умаялся и упылил к корпусам. В суете и предвкушении, которым жил весь лагерь вечером, Слава и думать забыл про своего эротомана.

Костёр выбрасывал в чёрное небо столбы искр, и, будь Слава писателем, он разглядел бы в этом образ этакого энергетического фонтана, что бил сейчас из центра поляны. Здесь не было ни одного равнодушного или грустного человека: дети, вожатые, сотрудники лагеря были взбудоражены, смеялись, пели под гитару, шутили и клялись друг другу в вечной дружбе, обещали встретиться здесь же на следующий год, обещали держать связь. Ребята жарили чёрный хлеб на огне, надувались «Тархуном» и «Дюшесом». Даже «Орлята» вопреки своей военной доктрине не взорвали ЛЭП, например, и вообще воздержались от диверсий. Начиная с младших отрядов, пионеров поочерёдно начали отправлять в корпуса. Славу ожидаемо атаковали девчонки из его первого отряда. В прошлом году была такая же история. Неожиданно смуглый и скуластый для своих светлых глаз и волос, Слава уже привык к тому, что ждут от него чего-то этакого, под стать экзотической внешности. А ничего этакого простой парень Слава предложить не мог, да и не пытался.

Над полем звучали клятвы, что все встанут на встречу рассвета в полчетвёртого, но ещё в прошлом году замначальника лагеря доверительно шепнула Славе, что на деле проснутся и придут человека 2-3 с каждого отряда. Слава обречённо подумал, что с его отряда впереди всех встречающих помчатся его «птичьи» бандиты.

Ребята укладывались с трудом, мальчишки то и дело забегали на девчачью сторону, заглядывая в палаты под восторженный визг оных. После серии коротких подушечных боёв, Слава гаркнул со своего судейского места в холле и пригрозил оставить нарушителей без «рассвета». Пошарашившись по туалетам, мелочь наконец улеглась под одиннадцатичасовой прощальный горн на отбой.

Слава открыл глаза, будто и не спал вовсе. За долю секунды оценил ситуацию: в спальне совсем темно и тихо, значит будильник молчал. Он как зверь дёрнул голову в сторону неясного движения, прошептал на выдохе:

– Что?..

Даже в темноте он сразу узнал Патрикеева. Тот шагнул к его кровати, в одних белых плавках, шмыгнул носом. Слава рывком сел, спуская ноги на пол.

– Миша, что случилось?

Патрикеев согнулся, будто у него болел живот и начал заваливаться вперёд. Слава похолодел. Так в детективных книгах падают жертвы убийств на виду у случайных свидетелей. Он подскочил к загибающемуся и, подхватив под грудь, поволок к своей кровати.

– Отравился?! Ударился?! Миша! Где болит?!

Слава «кричал» шёпотом, сработал выработанный за практику вожатым автомат «не разбуди». А Патрикеев последовательно вёл бедного вожатого к обмороку. Словно в фильмах про изгнание дьяволов, он выгнулся на кровати, откинув голову назад и тихонько, но жутко завыл. Славе показалось, что от ужаса у него не только сердце выпрыгнет, но вся душа целиком. Страх накрутился удушливым шарфом на шею, ему показалось, что ещё пара минут и Патрикеев скончается здесь, прямо на этой кровати. Он дёрнулся к двери, чтобы позвать на помощь, разбудить вторую вожатую Таню, когда Миша вдруг простонал:

– Нога…

Слава прыгнул обратно к кровати, нагнулся над бесноватым, чуть ли не приложив ухо к его губам, чтобы было лучше слышно.

– Что, Мишенька? Что?

Патрикеев цапнул Славу за руку и тут же приложил её к своей ноге ниже колена. Слава машинально зашарил по икре ладонью, в поисках раны, или торчащего гвоздя, или хоть чего-нибудь, что объяснило бы Мишины кульбиты.

– Сводит, – проскулил Патрикеев и следом замычал.

Одновременно с этим Слава почувствовал, как икра под его рукой превратилась в камень. Миша кряхтел, пытаясь вдохнуть, было очевидно, что ему без дураков больно. Он сжал в кулаках простыню, попытался уткнуться носом в подушку, будто спрятаться. Слава прикрыл глаза, вспоминая уроки первой помощи.

– Судорога? Миша, у тебя судорога? Только эта нога?

Значит – укол, растяжка, массаж… Он хлопнул по кнопке включателя лампы на тумбочке. Схватил шариковую ручку и резко кольнул наконечником стержня в середину икры. Патрикеев ойкнул, но выгибаться не перестал.

– Нет? – переспросил Слава и отшвырнул ручку на пол, глядя, как Миша замотал головой, морщась пуще прежнего.

Схватив обеими руками бледную ступню, Слава мягко потянул её за пальцы к колену, пытаясь выпрямить напрягшуюся мышцу. Патрикеев заклокотал в подушку, ударил кулаком о матрац.

– Я знаю, знаю, – запричитал Слава. – Потерпи, Миш, должно отпустить. Сейчас…

Подвывания подопечного проходили по нервам наждаком, Славе было жалко мальца до слёз. Как врачи зубы детям лечат?! Он бы рыдал рядом с бормашиной… Миша вдруг тяжело выдохнул и выпустил из кулака замурзанную простыню. Придерживая его одной рукой за пальцы ног, Слава провёл по икре и мысленно возликовал, почувствовав мягкие, расслабленные мышцы.

– В порядке, Миш? Прошло? – он аккуратно сжал мышцы, перебирая пальцами по коже.

Массаж должен был разогнать кровь, успокоить мышцу после такого спазма. Слава не особо любил кого-то трогать, но сейчас от радости, что Миша не скончался у него в вожатской спальне, был готов массировать того до комсомола. Он уселся на кровать, уложив ногу-истеричку себе на колени. Миша смотрел на свою коварную конечность, блестя мокрыми щеками в тусклом свете лампочки.

– Ты на холодной земле сидел, что ли, балда? – миролюбиво спросил Слава, пощипывая и поглаживая, словно играя на гуслях импровизированную джаз-зарисовку.

Миша пожал плечами, отвёл глаза на тёмное окно над кроватью. Было видно, что ему хочется пожаловаться и может ещё всплакнуть напоследок, но стыдно. Он сжимал губы в полоску, хмурился и сопел. А Славу наконец совсем попустило. Он только сейчас понял, как испугался. От отходняка тянуло похихикать, но он сдерживался, опустив голову. Оба затихли. Он ритмично мял чужую икру, перепрыгивая с одной мысли на другую. Думал обо всём и ни о чём, в голове всплывали то предстоящий сентябрьский выезд на картошку, то зимняя поездка на Медео. Слава откинулся назад к стенке, упёрся затылком в подоконник, прикрыл глаза, продолжая поглаживать разогретую тощую ножку. Миша ровно посапывал, утонув головой в подушке, и от этого тихого сопения Славу тянуло в тёмную мягкую дрёму. Мысли стали совсем отрывочными, голова накренилась к плечу.

Почему-то было щекотно и горячо где-то около уха. Вокруг струился неуловимо родной тёплый запах, и было уютно и хорошо, словно у бабушки на любимой веранде в солнечный полдень. Слава глубоко вдохнул, потянулся. Рядом завозилось тёплое туловище, притираясь и укладываясь поудобнее, прижимаясь к Славе доверчиво. Лёгкая рука мягко погладила по груди и животу, словно успокаивая, уговаривая поспать ещё. Слава вяло выкарабкивался из сна, пытаясь зацепиться хоть за одну мысль. Всё та же рука аккуратно, ненавязчиво скользнула ниже вдоль тела, почти невесомо задела утренний «подъём» между ног. Слава дёрнулся, машинально приподнимая бёдра. Дыхание в ухо стало более глубоким, сбоку в бедро упёрлось твёрдое.

Его вышвырнуло из сна за секунду. […] Воодушевившись, словно Хома на петушиный крик рядом с Вием, Слава рванул хлипкое покрывало в разные стороны, порвав надвое. Вскочил, больно ударившись плечом о треклятый подоконник. Кровать была пуста, и в комнате Патрикеева уже не было.

…Слава дёргано передвигался по тесной вожатской спальне, кидая вещи в рюкзак. В голове стучало «бежать», сердце словно поделилось, как клетки бактерии, и одновременно отдавало куда-то в лопатки и в уши. Противно тряслись руки, футболки и шорты не желали складываться, а только комкались. Он глубоко вдохнул, закрыл глаза, заставляя себя успокоиться. Чувство роковой опасности никуда не ушло. Сейчас казалось, что весь мир оповещён о происшедшем, что его вот-вот поймают и линчуют. Слава обернулся на дверь, припёртую стулом. Если бы он так же забаррикадировался этой ночью раньше!

Он не повёл ребят на восход, заикаясь упросил сонную Таню взять на себя и его “встречальщиков” и бросился собирать вещи. Его совершенно не волновало, что сказать начальнику лагеря, он твёрдо намеревался покинуть “Маяк” в течение ближайшего часа. Пусть выговор, пусть не оплатят, пусть исключают из института – всё это казалось полной ерундой на фоне того, что произошло между ним и четырнадцатилетним школьником в его постели. Слава сосредоточенно собирался, умышленно отгоняя от себя любые воспоминания, чтобы не впасть в повторную панику. Не сейчас. Может, потом, когда он доедет до Загорска, когда закроется на все замки, отключит телефон, отсидится. Затем надо уехать лет на десять в Удмуртскую АССР наёмным рабочим и по возможности сменить имя. Слава даже не пытался остановить построение бредовых планов в своей голове, всё лучше, чем грызть себя за такой жуткий провал. Покидав в сумку всё, что было на виду, он застегнул молнию, запихнул паспорт в задний карман шорт и практически бегом направился вон из корпуса. По дороге к “тайной” дыре в ограждении, от которой до остановки было ближе, Слава больше всего боялся встретить не заведующего, не других вожатых-воспитателей, а грёбаного Патрикеева. Теперь-то он знал, что скрывается за этой мультяшной внешностью. Ебанутый котёнок Гав. Славу передёрнуло от священного ужаса, и он нервно покрутил головой, оглядывая тёмные кусты рядом с оградой. Бросив прощальный взгляд на торчащего из сирени Ленина, указующего на столовку, Слава зачем-то пожелал ему «держаться» и скрылся между разогнутых железных прутьев.

Казалось, он ехал несколько дней: попутка, автобус, нервный сон на полустанке в ожидании электрички. В поезде народ что-то возбуждённо обсуждал, но Слава не вслушивался и не понял ни черта. Какие-то танки, захваты… Война, что ли, где-то? В кармане брякала мелочь, не хватало даже на автобус. Слава брёл пешком по пыльным улицам, глядя себе под ноги. Мысли начали собираться, а вот чувства так и были в раздрае. Сейчас, спустя несколько часов после побега, Слава поймал себя на том, что оправдывается перед самим собой. Будто виноват, будто знает за собой грешок, но изо всех сил от него отнекивается. От навязчивых мыслей и от давно поднявшегося солнца голову сжало тисками, Слава чувствовал, что если не глотнёт воды, то умрёт прямо на нагретом асфальте. Уже у подъезда вспомнил, что ключи от квартиры остались в тумбочке в вожатской. На ватных ногах он поднялся к соседу Лукичу за запасной связкой и заколошматил в дверь. Работающий телевизор было слышно с лестницы, диктор страшным голосом передавал сводки с каких-то не то боёв, не то уличных беспорядков. Лукич открыл дверь в не по-утреннему боевом настроении, азартно кивнул Славе, словно ждал.

– Лукич, дай ключи, я потерял, – просипел Слава, привалившись к холодному косяку.

Лукич, то и дело оглядываясь в комнату, видимо, на телевизор, снял связку с гвоздя на стене и протянул Славе. Схватив заветные ключи, тот обессиленно оттолкнулся от косяка и хотел было распрощаться, когда Лукич вдруг припечатал:

– Вот оно и кончилось, Слава, – и как-то по-бабьи горемычно покачал головой.

– Что кончилось-то, Лукич?

Слава нахмурился, непонимающе заморгал. Чувство какого-то надвигающегося рока отдавало мелодрамой, но тем не менее отделаться от него всё никак не выходило.

– Да всё кончилось, – махнул рукой Лукич и, не закрывая двери, устремился в комнату.

Слава поднял глаза на криво болтающийся на стенке отрывной календарь. В СССР пришло 19 августа 1991 года.

========== Глава I ==========

Прошло 13 лет

Волков шваркнул трубкой о телефон. Потом поднял и шваркнул ещё раз. Легче не стало. Анисимов сидел в кресле напротив Славиного стола, уткнувшись лицом в сложенные ладони. Новость об «утекшем» вожделенном договоре застала врасплох. Оба считали, что годовой контракт на полную техническую поддержку «Внешторгиздата» у них уже в кармане. Уже распланировали будущие доходы, взяли двух новых технологов по печатным и упаковочным машинам, повысили зарплату секретарю. А о мерседесных Анисимовских мечтах и Славиных мальдивских обещаниях сестре даже вспоминать было страшно.

– Кто увёл? – вопросил Волков, зверски глядя на бизнес-партнёра.

Анисимов вынырнул из ладоней, боязливо покосился на дверь – не слышит ли секретарь Нонна Витальевна.

– Какой-то Лисицын, чиновничий сынок. Ясно дело, что контора папашкина, а пацана просто в директора записали, чтоб жопу прикрыть. Сыну лет 25 от силы, такое бледное недоразумение, а не мужик. Я его видел пару раз на тендерах.

– Лисицын… Даже не слышал никогда, откуда он взялся?! – Слава рванул к окну, дёрнул форточку.

Октябрьский воздух просквозил комнату, мокрые листья вперемешку с машинными выхлопами. Слава поводил слепым взглядом по старому дворику, чья тишина никак не клеилась с помпезным адресом центральной московской улицы “Тверская”. Мерзлявый Анисимов демонстративно высморкался и прогундел:

– Уже закатили приём в честь подписания, у нас в «Пекине», – посмотрел на часы. – Сейчас как раз. Поди уже разливают, суки.

Слава медленно повернулся, шкрябнув по-тигриному подоконник, сощурил глаза. Угрожающая улыбка асимметрично прорезала лик бизнесмена, взгляд загорелся. Анисимов опасливо шмыгнул носом, вжимаясь в кресло.

– Чего это ты задумал?

Слава зловеще уточнил:

– Значит они сейчас в «Пекине»? С этим Лисичкиным?

И метнулся к двери, сдёргивая с неустойчивой трёхногой вешалки короткое пальто. Анисимов кинулся следом, фонтанируя местоимениями:

– Ты… мы… А я… – выкрикивал он на ходу, растревожив Нонну Витальевну. Та с испугу включила кофемашинку и замерла, глядя вслед уносящимся начальникам.

Директор ООО «Технолог и я» Слава Волков спортивно сигал через лужи, будоража сердца скучающих на детской площадке мамаш. За ним нескладно скакал финансовый директор Анисимов, то подбадривая Славу в его борьбе с «паскудами», то сокрушаясь насчёт своих мокнущих дорогущих ботинок. Волков уверенно шагал к гостинице-ресторану «Пекин» рядом с расхристанным бронзовым Маяковским. У него не было плана, кроме как набить морду бывшим клиентам на пару с их новыми «технологами». Потеря контракта настолько оглушила, поставив крест на всех многолетних надеждах, что сидеть в кабинете и рефлексировать он просто не мог.

Тревога за будущее, разочарование и гнев вкупе с негодованием гнали его на поле брани, благо до «Пекина» было рукой подать. Анисимов рядом садистски подсчитывал количество просранного с этим контрактом бабла, накручивая Волкова до уровня фаната «Спартака».

Предусмотрительно затормозив у шикарного входа в «Пекин», обделённые технологи одновременно одернули одежду и пригладили волосы. Прошли в фойе, оглядывая шикарные интерьеры. Анисимов толкнул Славу в бок, кивнул на указатель «Банкет Внешторгиздат». Слава азартно потёр руки и направился к ресторану. Сталинский ампир нисколько не поблек с 50-х, потолки и стены впору в музей выставлять. Анисимов заохал, крутя головой, дёргал Волкова за рукав, указывая на массивных драконов у входа в ресторан. Слава отмахнулся, кивнул на стоящую возле длинного шведского стола компанию мужчин в деловых костюмах.

– Кто? – он впился глазами в вальяжных посетителей с бокалами в руках. – Где этот сука Лисицын?

Анисимов пристально оглядел мужчин, близоруко прищурившись. Узрев главного мерзавца, чуть было не залаял и не замахал хвостом.

– Вот этот! В синем пиджаке, рыжий такой! – он некультурно ткнул пальцем в худого мужика, стоящего спиной к мстителям.

Волков попёр к цели, засечённой в трёх столах от их локации. Не то чтобы он вообще решал вопросы кулаками, но сейчас отчаяние крЫло. Он играл честно, всё делал по закону, тяжело трудился, он заслужил этот гребанный контракт! И если жирующим чиновничьим тварям закон не писан, значит будут ходить с подправленной физиономией! И вон с тем салатом на башке… Наступив какой-то фифе на ногу, Слава дёрнулся от её взвизга. Синепиджачный козлина впереди обернулся на возглас в момент, когда Слава подхватил его под локоть, чтобы развернуть, и тут Волкова словно обдало тепловой пушкой. Жёлто-зелёные глаза уставились в его лицо, прострелив башку навылет – Слава даже ощутил, как взъерошились волосы на затылке. Светло-рыжая чёлка бликанула в свете сотни лампочек, до Волкова словно донёсся шум заволновавшейся на дереве листвы – хотя откуда бы? Курносое лицо из его кошмаров приближалось как в дымке, рот приоткрылся, раздался тот самый голос, что будил его ночами во влажных простынях:

– Слава…

Рядом с ухом раздалось Анисимовское «не понял», фифское «хам», а потрясённый Слава сжал чужой локоть до хруста. Ужас, чутко дремавший все эти 13 лет снова поднял голову. Миша Патрикеев стоял пред ним, словно рыжая Немезида, нашедшая Славу для свершения казни за грехи. Обуреваемый чётким ощущением конца света, Слава зачем-то потянул на себя внезапно покорного Патрикеева, будто хотел разглядеть его хорошенько перед смертью. А тот вдруг прикрыл глаза и подался на него, практически прижался. Слава зажмурился от дикого дежавю, до него стало доноситься испуганно-осуждающее жужжание стоящих рядом. Он всё ещё сжимал Мишину руку, вдруг осознав, что жизнь решила не только обобрать его до нитки, но и отправить в Кащенко, снова ниспослав ему на голову это рыжее больное чудовище. От злости и обиды на всех заклокотало в груди, он мстительно тряхнул Патрикеева, глумливо-участливо вытаращив глаза:

– Что такое? Вам плохо?

Патрикеев, взрослый, здоровый Патрикеев, снова выламывался перед ним, словно пьяный. Он прикрывал глаза, цеплялся рукой за отвороты Славиного пиджака и страдальчески сводил брови. Возмущённые перешёптывания становились всё более громкими, сквозь этот гул раздавались «вот полюбуйтесь!» быстро сориентировавшегося Анисимова. Слава продолжал удерживать Патрикеева за руку, заглядывая ему в лицо, похлопывая другой рукой по плечу, словно прося прийти в себя. Сейчас злость вперемешку с желанием вскрыть этот болезненный нарыв совершенно отключили Славину хвалёную рациональность. Перед ним стоял адский мальчик, разрушивший его карьеру, отнявший покой на добрый десяток лет, испоганивший жизнь! Патрикеев запрокинул голову, глядя ему прямо в глаза из-под прикрытых век, простонал финальное «Сла-ава» и, задрожав, согнулся, выдохнул тяжело, с надрывом. Волков глядел на него во все глаза, стараясь запомнить каждую деталь Мишиного позора, чтобы смаковать потом до конца своих недолгих горемычных дней.

Его дёрнули за руку, и Слава очнулся. Анисимов, продолжая возмущаться непотребству чётко в сторону оторопевшего исполнительного директора Внешторгиздата, тащил Славу к двери. Выпустив Мишину руку из захвата, Слава на негнущихся ногах последовал за Анисимовым. На пороге тот вдруг взялся желать окружающим «всех благ», а охуевшие гости банкета переводили глаза с утекающей парочки на красного как рак Патрикеева со скрещенными ногами. Миша поднял ладонь к пылающему лицу, и это было последним, что увидел Волков перед тем, как Анисимов выдернул его в коридор к драконам.

– Слышь, Кашпировский, – шипел Анисимов, волоча Славу вниз по Большой Садовой. – Ты что за вуду там устроил?

Слава покорно перебирал ногами, то и дело оглядываясь, не веря, что он только что нос к носу встретился со своим проклятием и ушёл живым.

– Волков! Ты откуда его знаешь? А ну, зайдём посидим, – толкнул его Анисимов в дверь подвернувшейся кафешки.

Слава сел за столик, бездумно уставился в ламинированное меню с капучинами-пина-коладами. В ладони всё ещё ощущалась тонкая рука под шерстяным рукавом пиджака. И даже запах у этого лиса был такой же, как тогда. И голос…

– Два американо с молоком, – заказал Анисимов и слегка наклонился через стол к Славе, в ожидании объяснений.

Слава никому не рассказывал про Мишу. Ни пьяным, ни трезвым. Ребёнок, мальчик в его постели – да это всё равно, что в массовом убийстве признаться. Никто таких откровений тебе не простит и не забудет.

– Почему он Лисицын? – поинтересовался вдруг Слава у сахарницы, но ответил Анисимов:

– Кто?

– Хорь в манто! Он же Патрикеев был!

Слава поднял глаза на тупившего Анисимова и по его выражению лица понял, что того опять поразила «лошадино-фамильная» болезнь.

– Ясно, – кивнул он хлопающему глазами Анисимову. – Опять двадцать пять!

– А я Лисицын сказал?

Слава вяло махнул рукой. Анисимов имел парадоксальную память на фамилии – ассоциативную. Славу он несколько месяцев называл Серых, даже в бланках печатал иногда. А их бухгалтера Медведчука до сих пор зовёт Шатуновым. Очевидно, сказочная Лиса Патрикеевна зачаровала Анисимова в детстве.

– Я у этого… «Лисицына» вожатым был в Софрино, – вдруг признался Слава. – Он и тогда уже был с приветом. А теперь видишь – вообще шизанулся.