Текст книги "Прах и пепел (СИ)"

Автор книги: sakuramai

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Канкуро накануне умчался на задание куда-то за тридевять земель.

– А ты как будешь ухаживать за своей будущей невестой? – спросила она Гаару.

– Я потом тебе расскажу, – таинственно ушёл он от ответа и подал ей балахон, чтобы она прикрылась от солнца, ветра и песка.

Гаара отвёл их в кофейню, затерянную в узловато-витиеватых улочках города; точнее, в кафе-кондитерскую, где можно было курить. Сунагакуре изнутри напоминала тот же ковёр: одни сплошные узоры-лабиринты. Можно было гулять и с наслаждением теряться в аллеях и переулках; тем более, что в самых неожиданных местах можно было найти какой-нибудь магазинчик необычных товаров или что-нибудь ещё. Однажды Сакура так нашла шахматный клуб, две оранжереи-кофейни и детскую библиотеку.

Гаара выбрал для них место на мягких пуфиках у скромного внутреннего фонтанчика, напоминавшего тихий горный ручей. АНБУ, сопровождавшие его, все три штуки, по сигналу начальства перестали стеречь на периферии, тоже чинно расселись по залу, (но стратегически), и стали ждать, когда к ним подойдут с обслуживанием. Пока Сакура снимала с себя балахон и поправляла причёску, им немедля подали раскочегаренный кальян. Судя по аромату, на этот раз не такой насыщенно-пряный, как обычно. Гаара заказал на двоих сладости, которые на диалекте Суны звучали так, как у Сакуры язык не поворачивался: что-то вроде «рахату-рукуму» и «пахурава». И он вежливо попросил две чашки кофе.

Когда-то считалось, что этот напиток могли пить только мужчины; но времена меняются; хотя в городе до сих пор существовали кофейни, куда женщин пускали с большим скрипом, если пускали вообще. Зато в любые заведения для обоих полов можно было прийти и одной. До атаки Пейна в Конохе существовали рестораны со строгим дресс-кодом, куда могли попасть только супруги или помолвленные. Сходить туда означало подчеркнуть свой статус, и все старались такие заведения периодически посещать. Изысканная еда, красивая обстановка, живая музыка – всё это манило и привлекало. Небогатые семьи копили годами, чтобы иметь возможность «выйти в свет» на круглую годовщину свадьбы. Сакура сама оплатила праздничный ужин на круглую дату своих родителей – мама была растрогана до слёз, а папа обнял свою дочь так крепко – что и сам повзрослевший ребёнок в тот день был очень счастлив.

По словам старожилов Конохи, когда-то в лучшие чайные не впускали женщин без подобающего сопровождения; и хозяева нанимали мужчин из Хьюга, чтобы те не позволяли куноичи проникнуть туда под хенге.

Но эти времена были давно, а в Конохе и так ничего не помнят.

Гаара сложил пальцами иллюзию, чтобы их не подслушивали, и расслабленно откинулся на пуфике, положив ногу на ногу. В руке он держал шланг от кальяна.

– Теперь можешь снова задать тот вопрос, – мягко разрешил он.

– Да, – встрепенулась Сакура. Затянулась и выдохнула ртом длинный поток дыма в сторону журчащего фонтанчика. В животе тихонько заурчало. – Точно. Я хотела спросить, как ты собираешься ухаживать за своей будущей невестой.

– У меня её нет, – всё также миролюбиво отозвался Гаара. Дым вылетел из его губ ровным кольцом.

– А всё-таки?

– … и не будет.

Сакура растерянно моргнула. Смерила Гаару задумчивым взглядом.

– А жених?

Гаара поперхнулся дымом и вытаращился.

– Жених? – просипел.

– Прости-прости, – затараторила Сакура, тоже вытаращившись. – Ну, а вдруг? Я же ничего не знаю.

Гаара ещё раз кашлянул, прочищая горло. Сглотнул. Одним махом выпил крохотную чашку кофе, которую ему подали; знаком попросил ещё одну. Сакура к своей пока не притронулась, она ждала сладкого. В Суне кофе пили крепким, как совесть грешника, и чёрным как дёготь – без сахара. Ей, как иностранке, всё-таки хотелось эту горечь хотя бы закусывать.

– Ни невесты, ни жениха у меня не будет, – наконец выговорил он. Вперился взглядом в фонтанчик, снова затягиваясь. Щёки у него были розовые. – Не подумай обо мне … странно или плохо. Мне просто нельзя.

Сакура удивлённо приподняла брови.

– Нельзя?.. Если это медицина, то я-

– Нет, – оборвал её Гаара. Затем повторил уже мягче, – нет. Но спасибо. Это не медицина. Это клятва целибата.

Перед ними опустилась тарелка со сладостями, и Сакура тут же не преминула запихнуть себе в рот большой мармеладный куб, утопленный в сахарной пудре. А то опять скажет что-нибудь не то.

Гаара вздохнул:

– После смерти отца у нас было мало вариантов на кандидата в Казекаге. Здесь … кровь имеет значение. Но не в том смысле, в котором было бы логично подумать. Исторически так сложилось, что все правители Сунагакуре – родственники. Второй был одним из сыновей Первого, Третий – прямой внук одной из двадцати трёх жён. Отец был правнуком. Но потомки основателя города в последние два-три десятилетия или затерялись, или вымерли. Более того, настоящим наследником мог считаться лишь кроваво-рыжий или золотоглазый человек, потому что … никто из тех, кто имел в себе кровь основателя, не был плохим воином. В особенности, люди с этими чертами. Какое-то время назад мой отец, Акасуна но Сасори и я считались последними, в ком была жива «старая песчаная кровь».

– Но причём здесь целибат? – не удержалась Сакура. – Казалось бы, надо наоборот, продолжать род. Разве нет?

Гаара качнул головой:

– Кровь Первого дремлет в трети населения. Я … поклялся хранить целибат, потому что таково было условие Совета Старейшин при моей инаугурации, – он встретился с ней тяжелым уставшим взглядом.

– Ты забываешь, Сакура, – произнёс Гаара тихо, – что я совершил множество непростительных поступков. Люди не могут отпустить тот незыблемый факт, что от моей руки погибли их возлюбленные, дети, родители, братья и сестры. И они не должны этого забывать – такова наша философия. Песок – это время, а оно вечно. Я должен был понести наказание; и это наказание жестоко, но справедливо. – Сакура не могла оторваться от его гипнотического взгляда. Гаара понизил голос почти до шёпота. – От меня не родится новая жизнь. И когда, спустя десятилетия или века, Сунагакуре исчезнет с лица земли, не будет ни одного человека, в котором будет течь моя кровь. Имя моему наказанию: забвение. И я принимаю его.

Затем он, как ни в чём не бывало, сунул в рот «рахату-рукуму» и улыбнулся ей с набитыми щеками, совсем как озорной мальчик.

Иногда Сакура его совершенно не понимала.

2.

Один раз в город пришлёпал Саске. Это было в сезон дождей, поэтому «пришлёпал» – глагол весьма конкретный.

Внутрь его, конечно, не пустили, потому что гиблая репутация бежала впереди него на несколько вёрст сломя голову, куда бы он ни шёл.

Но Гаара … не стал его прогонять. Не столько из-за дани уважения Наруто, сколько из-за разговора, свидетелем которого он стал.

… Канкуро зачем-то красил потолок, а Сакура зачем-то помогала ему обклеивать мебель и прочее газетами, чтобы он не перепачкал всё на свете. «Знаешь, сколько раз я красил что-то в своей жизни?!», «да помню я, помню, ты рассказывал. Не сердись. А вдруг Гаара чихнёт?». Пятый Казекаге, к слову, тоже меланхолично лежал под газетами, скрестив руки на груди. От Сакуры он отмахнулся со словами: «уйдите, женщина, я диван».

Канкуро объяснил, что Гаара пытался познать суть вещей, изображая одну из них.

– То есть если я на тебя сяду, это не будет политический афронт? – задумалась Сакура.

Из-под газет высунулась рука и показала кулак.

– Ладно-ладно, не больно-то и хотелось … – буркнула она. – Канкуро, тебе подержать стремянку?

– Лучше составь мне компанию, – отозвался он, сосредоточенно водя по потолку широкой кисточкой. – Расскажи чего-нибудь. А то с Гаарой сейчас вести беседу – всё равно что общаться с мебелью.

Диван плотоядно хрустнул газетами. Сакура решительным образом не хихикнула.

– А ты задай мне вопрос, – попросила она. – У меня не получается … брать тему с потолка, в отличие от некоторых.

Канкуро усмехнулся.

– Засчитано, засчитано … – задумался. – Тебя постоянно сравнивают с Принцессой Слизней, насколько я знаю. А ты сама как думаешь? Это похоже на правду?

Сакура осторожно села на ковёр, устланный полиэтиленом. Подогнула под себя ноги. Дома родителям бы и в голову не пришло красить потолок глубокой ночью: но в доме Сабаку ночь – то время, когда все обитатели могут пересечься. Гаара категорически отказывался спать, если на то не было нужды. Он говорил, что просыпается каждый раз с призрачным ужасом – организм так окончательно и не привык жить без демона под слабенькой печатью.

Надо было отдать Канкуро должное: красил он действительно очень осторожно, бывалыми мазками и быстро.

– Ты знаешь… – Сакура задумалась над ответом. – Не буду спорить, говорят, я действительно похожа на госпожу Цунаде. Но вот кто по-настоящему на неё похож? Это Саске. Безусловно и абсолютно.

Да, я у неё многому научилась, бесспорно: и лечить, и убивать, и вскрывать тела. Но … не я потеряла весь свой клан. Не я убегала по всем странам от прошлого, давясь яростью и ядом. Не я незаслуженно бросила друзей, поставив своё исстрадавшееся эго выше общего благополучия … – она вздохнула. – В Конохе действительно всё слишком быстро забывают: как хорошее, так и плохое. При всём моём уважении к ней, госпожа Цунаде та ещё грешница.

– А по своим не скучаешь? – сменил тему Канкуро. По комнате уже стелился крепкий запах свежей краски.

– Ты знаешь, – задумалась она после небольшой паузы. – Это сложный вопрос. Простой ответ на него: «пожалуй, ещё нет».

– Простые ответы это как лёгкие пути, – неожиданно подал голос Гаара. – Нам они не интересны.

Сакура вздохнула:

– Ладно … я была тихим ребёнком. А моя компания в Конохе очень … шумная. Это как-то неуютно, не знаю. От того же Наруто мне часто хочется спрятаться, хотя он хороший. Но ученица Цунаде не может быть тихой. Понимаете? Вот я и стала агрессивной. А мне так не нравится.

Ей казалось, братья Сабаку знали больше о масочничестве, чем все их сверстники вместе взятые; за исключением Ино.

Гаара подходил к социальной ответственности как к алгоритму или механизму; а дома или с хорошо знакомыми людьми позволял себе расслабиться и побыть эксцентричным глубокого взрослым подростком, у которого не было нормального детства. А его старшему брату полагалось такое знать: кукловоды были самой загадочной кастой в системе Сунагакуре.

– А мы не докучаем тебе своим обществом? – поинтересовался Канкуро, сосредоточенно водя кисточкой.

Сакура посмотрела на него добрым взглядом.

– Нет, что ты. Что ты…

… Гаара так ей и сообщил: «я не прогнал Учиху Саске, потому что ты сказала, что он похож на Цунаде».

Сакура поставила руки в боки.

– А если я категорически не хочу с ним разговаривать?

Гаара с каменным лицом пожал плечами:

– У меня сострадание.

Дождь на улице уже хотя бы никого не топил, но моросил. До сих пор было трудно поверить, что в пустыне могут идти настоящие ливни. Сакура очень не хотела встречаться с Саске. Она понятия не имела, зачем последний Учиха мог к ней пожаловать. Да, контракт был продлён ещё на полгода. Да, она не спешила возвращаться в Коноху.

– Гаара, – замялась Сакура. – Я понимаю, что … сострадание. Но, – но Канкуро всё ещё не было на месте. Когда он находился рядом, она чувствовала себя спокойнее. – Но как человек Саске … такой предатель, честное слово. Я ничего от него не хочу. Ни доброго слова, ни улыбки, ни «как дела».

– Тогда скажи ему об этом, – снова пожал плечами Гаара.

… И она сказала.

Липкий ветер прибивал к её балахону песок. Распогодившийся закат стоял яркий, розово-персиковый, как её волосы под солнцем. Она не плакала, когда говорила, и голос её не дрожал. Нет, Саске, я здесь по доброй воле. Нет, не хочу от тебя ни любви, ни единого поцелуя. Огонь погас, и угли уже не раздуть. Ты всё сломал. Ты опоздал. Мне ничего от тебя не нужно.

Саске смотрел на неё большими глазами. Губы у него были обветрены, а на щеках блестел румянец от холода.

– У тебя появился другой.

Она ещё не была в этом уверена. Чувства, эмоции – это никому не даётся слишком легко. Очень много тонов и полутонов. И никогда не знаешь, на какой шахматной клетке стоишь у другого человека. Один раз Сакура очень сильно ошиблась; и никто не позволял ей этого забыть.

– Ты предал нас всех, – ответила она. – И Наруто, и учителя, и меня. В той последней битве твоя рука залезла мне глубоко в грудную клетку. Я честно думала, что умру. Иди к чёрту, Саске.

Он прочистил горло.

– Я хотел, чтобы ты была моим домом. Чтобы можно было к тебе вернуться.

Сакура смотрела на него с печальной улыбкой:

– Ты совсем меня не знаешь, Саске. Я никогда не любила ждать. Более того, – она вздохнула, – ты ни разу не извинился, а в любви… Когда два человека любят друг друга, между ними нет гордости.

Последний Учиха смотрел на неё молча, глазами задерживаясь то на губах, то на полуприкрытой шее.

– Наруто помолвлен с принцессой Шион, – сообщил он наконец, отвернувшись, вместо прощания. И не стал больше задерживаться.

Сакура долго смотрела ему вслед, пока чёрная точка силуэта не скрылась за линией горизонта. Ветер трепал её волосы, выбившиеся из-под верхней одежды. Холод проникал до самых костей: стоило, конечно, теплее одеться. Бесконечная пустыня была озарена ярчайшим редким закатом. Она смотрела вдаль: в ту сторону, куда ушла её несчастная первая любовь, тяжелая и горемычная.

И вспоминались слова Шикамару.

«И ты пойдёшь. А я останусь».

3.

Канкуро пришёл с задания беззвучной поступью – молчаливый и отягощённый. От его чёрных одежд пахло кровью, хотя на нём самом не было ни царапины. Сакура сделала ему чай из личных запасов с сушёным чабрецом, кардамоном, мелиссой, зверобоем и лавандой; потом молча села рядом и открыла почитать незатейливую книжку, хотя глаза строк не видели. За окном досыпал последний предрассветный час тихий город.

Чай совсем остыл, когда Канкуро наконец пригубил его. Затем он дрожащей рукой потянулся и скользнул пальцем по миниатюрному ушку, заправляя нежно-розовый локон. Посмотрел глазами тёмными и потерянными…

Сакура осторожно смыла с него макияж влажными салфетками: он ей позволил.

И потом обняла его без лишних слов; а Канкуро прижался к ней и, наконец, вдохнул и выдохнул.

У неё не хватило эгоизма спросить тогда про Сасори.

Весь следующий день он не выходил из своей комнаты; разве что забрал поднос с остывшим кофе и обедом, который Сакура ему купила в одной хорошей забегаловке. И только потом, уже другим утром, она застала его за работой в мастерской. Он делал новую марионетку.

Вопрос не хотел слетать с её губ.

Они поговорили о том и об этом. Решили сходить вместе на обед в новое местечко, где подавали хороший тажин. А потом Сакура поинтересовалась тенденцией выбирать в градоправителей Суны кроваво-рыжих или золотоглазых людей.

– Видишь ли, – почесал затылок Канкуро, отложив в сторону отвёртку, – всё дело с Первым Казекаге в том, что он … вполне вероятно, он не был человеком. Есть же всякие божества, да? Судя по воспоминаниям очевидцев, устным и письменным, он редко вписывался в общепринятые правила и традиции. Вся эта социальная кутерьма сама под него подстраивалась. Ещё, к тому же, он не постарел ни на день за то время, что правил. И загадочно умер, точнее, пропал без вести. Ну и, знаешь … он выполнил своё обещание кланам, конечно: его дети выросли действительно мощными воинами. Мы с большим преимуществом выиграли Первую и Вторую войну шиноби, но проиграли Третью. Почему?.. Мне кажется, потому что времена меняются. Тогда на поле боя больше всего и ценились эдакие живые орудия. Третий Казекаге был таким, как и Сасори, как и мой отец. И Гаара. У всех потомков, (с золотыми глазами или красными волосами), есть эта унаследованная черта: им не нужно стараться быть хорошими убийцами, но им очень нужно стараться быть людьми.

Увидев глубоко озадаченное лицо Сакуры, Канкуро спешно продолжил:

– Сама посуди. Сасори никогда никого не любил; кроме, разве что, родителей. Отец на этом поприще сделал столько ошибок, что даже считать бесполезно: но здесь ещё смерть мамы была для него тем ударом, от которого он так никогда и не оправился. Гаара хранит целибат, и, я подозреваю, это навсегда, если Совет Старейшин по какой-то причине его не помилует. А про Третьего много слухов ходило и ходит. Толкуют, например, что у Сасори вполне могла быть веская причина его убить.

– Ты думаешь?..

Канкуро со вздохом облокотился на верстак:

– Как однажды пошутила Темари: инцест – дело семейное. Всё может быть. Как минимум, я бы тогда понял его мотив. Но вообще … у нас братоубийство – тяжкое, тяжкое преступление. Именно поэтому за время нашего детства Гаара ничего не сделал ни мне, ни Темари. Первый Казекаге сказал, что не будет тому покоя, ни в жизни, ни в смерти, кто убьёт брата своего; особенно, если в обоих течёт его кровь. Жизнь – ладно. А смерть? Душа – дело вечное. Кто знает, сколько раз тебе перерождаться, пока ты не отойдёшь на покой.

Солнечный свет тонким лучом упал на деревянный каркас будущей марионетки. Сакура силой отвела взгляд от Канкуро, верстака и будущего творения. В голове дымом клубились воспоминания.

– Это … Сасори мне посоветовал переехать в Суну, – неохотно призналась она.

Канкуро ничего не сказал, но выражение лица у него было очень удивлённое.

– … да, это правда, – не хотелось этим делиться; но Сакуре казалось, что надо. Почему-то было надо. Она невольно поёжилась. – У меня … был … трудный период в жизни. Я как будто тонула. И не видела даже соломинок, чтобы ухватиться. Мы в Конохе молимся только мёртвым, да и то для них, а не для себя. И я не молилась… не просила. Не умела и не знала, что так можно, – Сакура сглотнула. – Я только и делала, что плакала; ночью, чтобы никто не увидел. И почему-то ко мне пришёл Сасори. Сказал, что я дура, и что в Сунагакуре мне будет намного лучше.

Она не знала, чего ожидала после своего признания. Может, какой-нибудь возглас «да ты сумасшедшая», «глупость какая», или что-нибудь похожее.

Но Канкуро медлил с ответом. Он оттолкнулся от верстака и в два осторожных шага встал к ней впритык. Сакура силой воли заставила себя не шелохнуться. Он смотрел на неё, чуть опустив голову; взгляд у него был … мягкий. Тёплая мужская ладонь коснулась её щеки.

– И тебе лучше здесь? – тихо спросил он. Его дыхание пахло мятным чаем. Сакура коснулась его щеки своей ладонью.

– Лучше всего мне, когда ты рядом, – прошептала она свою тайну, не сводя с него глаз.

Если бы кто смотрел на них стороны, он бы не смог сказать, это Сакура приподнялась на цыпочки, или Канкуро наклонился чуть ниже – но поцелуй был…

… был …

… так сладок.

4.

Сакура много думала в последующие дни.

Она думала, когда ела драконий фрукт, который Канкуро непонятно где раздобыл (непонятно откуда узнав, что она никогда его не пробовала). Белая или свекольно-бордовая мякоть с крохотными семечками таяла во рту словно йогурт. Отныне это был её любимый фрукт.

Она думала, когда лазила, босоногая, по дому Сабаку, размахивая пушистым пипидастером; потому что Гаара управлял песком, а не пылью, а гражданская горничная не могла дотянуться до высоких шкафов и потолков. Сакуру ни разу не просили помочь с уборкой; но когда братья вернулись после важного собрания домой поздно вечером, и их встретили чистые углы, они заулыбались. Как оказалось, для душевного благополучия Сакуры этого было достаточно.

Она думала, ныряя в конце рабочего дня в прохладную воду бассейна. Шальные лепестки роз путались у неё в волосах, когда Сакура давала себе погрузиться на дно, устав плавать туда-сюда лягушкой или бабочкой. А над головой блестела кромка воды. И она вспоминала, как случайно и естественно в первый раз взяла за руку Канкуро. Как нырнула за ним безо всякой нерешительности, когда в голове мелькнула искромётная мысль, что он может утонуть.

Она думала, когда ждала Канкуро в обеденный перерыв, слушая старые часы на стойке регистрации. Медперсонал смотрел на неё понимающе и уже звал присоединиться к ним на обед не одной, а с… сопровождением. Но сопровождение не очень любило малознакомые компании. Канкуро начинал в них плохо шутить и говорить на простой манер – такова была его маска на те случаи жизни. А наедине любил обсуждать что-то умное и интересное, и его манера речи звучала вдохновлённо и витиевато, словно юго–западный «песчаный» узор.

В общем, поразмышлять было над чем: и размышлялось с таинственным упоением.

Раньше это были мысли о Саске, конечно. Каждый вдох был о нём, каждый шаг. Будь Сакура паровозом, она шла бы на одной любви, а не на углях. Но война… война заставила всё-таки расширить мировосприятие. Сакура раньше была уверена: если сто раз сказать «я хочу» – так и будет. В конце концов, так складывалось у Наруто. Но Наруто оказался баловнем судьбы, пусть и с хорошей точки зрения; а это означало, что Сакуре просто было суждено рано или поздно своим «я хочу» подавиться.

И она подавилась, когда Саске заставил её поверить, что он действительно… пронзил ту грудную клетку, которая на многое могла пойти ради одного его взгляда.

Канкуро улыбался ей с секретами в уголках губ, а взгляд у него был припорошен хитринкой; для неё – доброй. Порой он больше молчал, чем говорил, но за каждым его жестом прятался смысл. На заданиях, связанных со шпионажем, он часто изображал фокусника, или актёра, или даже музыканта.

– Жизнь в большинстве случаев – это театральное представление, – сказал он ей как-то, тренируясь накладывать очередной грим. Тонкая кисточка привычным движением растушёвывала тени. Она вспомнила их разговор о том, кто есть люди. – Именно поэтому надо ценить тех, к кому ты можешь выйти без яркого костюма и нарисованной улыбки, когда упадёт занавес.

Иногда он залезал к ней в больничный кабинет через окно с чем-нибудь вкусненьким. Каждый раз Канкуро шутил что-то вроде «пролетала мимо маленькая гордая птичка; сказала, у врачебницы Харуно открыто» – а Сакура прыгала к нему в руки и целовалась. Даже ни разу по носу не щёлкнула. Но ущипнула; потому что он первый руки ниже талии опустил. А что, в самом деле? Как долго она могла не уделять внимание этой накачанной попе?

… однажды Сакура оторвала его от работы в мастерской, чтобы позапускать самодельного воздушного змея на ниндзя-леске, (которая легко могла стать гарротой). Погода стояла ветреная, но не чересчур. Носились со змеем по очереди, прыгая с крыши на крышу, с переулка на переулок, и никто не мог понять, кто из них громче хохочет.

Гаара затем конфисковал змея, потому что дебош в городе не приветствовался; и сам его запускал ночью примерно в ста метрах от Сунагакуре – потому что закон законом, а это весело. Его охранники АНБУ не знали, как на это реагировать; но кто-то сердобольный вынес им пару кальянов, и те немного расслабились.

Жизнь в, казалось бы, бесцветном городе была, наоборот, наполнена смехом и красками – надо было просто знать, куда смотреть. И Сакура глядела на это распахнутыми глазами. И вспоминала полузабытый совет Сасори: про лес и оазис – и соглашалась. Несмотря на климат и старый «песчаный» диалект, ей ещё никогда не было так свободно и хорошо.

Горячее чувство благодарности преисполняло её. И каждый раз, когда она вдыхала сандаловый аромат, прижимаясь к Канкуро; каждый раз, когда он целовал её руки и волосы; каждый раз, когда она ощущала в себе тихое человеческое счастье – вспоминался Сасори, которому Сакура была этим обязана.

Она спросила об этом за завтраком:

– Можно ли как-то выразить свою благодарность мёртвым? Чтобы точно услышали?

На неё поглядели с пониманием, искоса.

– Если чувствуешь, что надо, – протянул Канкуро, – есть одно старинное место. И я отведу тебя туда, если ты кое-что мне пообещаешь.

– М?

Он посмотрел на Сакуру очень серьёзно:

– Если почувствуешь даже намёк на что-то неладное: скажи мне.

– Почему?

Канкуро улыбнулся одной из той своих загадочных улыбок.

– Я могу дать тебе одну причину, или другую. Но иначе будет неинтересно.

5.

К оазису они пришли в ранний рассветный час.

Канкуро заверил её, что в сумерках Сакура вероятнее всего получит отклик на свои просьбы, потому что когда меняется небосвод, открывается шире дверь в тот мир, куда им пока ещё рано. Она старалась не дать скепсису отразиться на своём лице; в конце концов, её спутник не был виноват, что в Конохе учат верить в науку и факты, а не в тонкие материи.

Канкуро скинул рюкзак на границе оазиса. На вопросительный взгляд ответил:

– Кто бы к тебе ни вышел, (если кто выйдет), это всегда разговор один на один. Кричи, если что.

Звучало не очень утешительно, но Сакура расправила плечи, сжала кулаки и пошла.

Оазис не сильно отличался от тех, что она мельком посещала по пути из Конохи в Суну. Пальмы с широкими ветками-ладонями. Высокие кактусы. Пышные кустарники. Серые камыши. А в самом центре – она пригляделась – пруд. Пруд, усыпанный белоснежными лотосами. Лёгкий туман над водой

Она наклонилась, в изумлении, сложила руки лодочками и отпила воды. Сладко. Вкусно. Ещё раз отпила. Умыла лицо.

Белый туман сложился в белую робу.

– Я многое о тебе слышал, Харуно Сакура. Ты пришла вовремя.

Она дёрнулась, резко поднимая голову.

Нет, это был не Сасори. Он мог бы им быть, но … нет. Нет. Слишком яркие глаза. Слишком красные волосы: не кирпично-багряные, а кровавые, как артериальная кровь. Он выглядел примерно на двадцать шесть.

– Вы же пропали без вести! – вырвалось у неё.

Он вздохнул:

– Чему учат нынешнее поколение? У вас пропала необходимость здороваться?

– Доброе утро, – послушно исправилась Сакура. – Вы же пропали без вести!

Первый Казекаге наклонил голову вбок, вперившись в неё золотым взглядом – словно озадаченная сова.

– Отчего-то никто не удосужился отметить, что с запечатыванием Шукаку в Сунагакуре стали приходить беды: одна за одной, – он ушёл от прямого ответа. Точно так же делали его потомки. – Увы. В этом повинны не войны, не экономика, не блажь правителя Страны Ветра. Нет. Им стоило выпустить его на волю после того, как «подарок» Первого Хокаге достаточно ослаб. Хаширама Сенжу поступил коварно. Хвостатые божества проживали в тех самых регионах, куда он их затем милостиво «подарил». За это ему нет покоя в загробной жизни. Ни ему, ни его жене. Они преступили закон.

Сакура таращила на него глаза и почти не дышала. Что-то было в этом воздухе с его сказочными цветами, с его песчинками на несуществующем ветру. Что-то знакомое. Что-то могущественное и ужасающее. Что-то, из-за чего колени инстинктивно подрагивали, и шевелились волосы на затылке.

– Хвостатые, – с убийственным спокойствием продолжил он, – это последние божества в земном мире, оставшиеся при человечестве. Последняя помощь. Последнее настоящее чудо. Тебе не показалось, Харуно Сакура, что с появлением Скрытых Деревень стало меньше сказаний? Меньше прошлого. Надежда и вера из сияющих звёзд стали бледным отражением на мутной воде. То, что селяне называли волшебством, приходило не из ниоткуда.

Сакура чувствовала привкус его горькой обиды на языке. Будь она плохим врачом, у неё заныли бы те самые шрамы. Эта чакра, эта легендарная чакра, древняя как время …

Она бы никогда её не забыла.

– Вы связаны с Шукаку, – пролепетала она.

Первый Казекаге хмыкнул, приподняв губы в подобии ироничной улыбки.

– Я и есть Шукаку, – сказал он. – Ровно половина его силы, – увидев её ещё более ошарашенное лицо, он чуть смягчился, сделав голос сладкой патокой, а глаза нежнее:

– Когда чакра, составляющая это тело, стала близиться к концу, я ушёл от людей и создал этот оазис. И жил здесь. Плохая печать на Гааре разбрасывала мою энергию по всему городу. Она текла ко мне, словно реки в океан, и я медленно креп. И если бы осуществился план богини-кролика, будь уверена, мы с Мататаби и Исобу подняли бы мятеж.

– Мататаби и Исобу?.. Двухвостая кошка и трёххвостая черепаха? Мне казалось … нам говорили, что вы …

– Что мы самые младшие и слабые? – приподнял кроваво-алую бровь Шукаку. Чужие вопросы его как будто забавляли. – Нет. Это не так. У всех биджуу равная сила. Мы лишь иначе её используем. Мататаби оставила половину себя в двухстах кошках. Они спасали заблудившихся, указывая дорогу; защищали детей, выцарапывая обидчикам глаза; лечили больных, лёжа на их телах. Приди время, Мататаби отозвала бы свою силу обратно, образовав человеческую оболочку; на сторону Ниби встал бы призыв её детей – и нас было бы уже две армии против Кагуи. Я, мои призывные тануки, она, её призывные кошки. Исобу не сопротивлялся, когда его запечатывали, потому что в теле хвостатого было меньше чакры, чем в воде по всему миру. Он помогал рыбакам, загоняя в их сети пищу; оберегал корабли во время штормов; выносил людей на берег, если они падали в воду; милостиво забирал души утопленников. Итого: нас три великих силы с тремя армиями соратников.

– И вы основали Сунагакуре, – подытожила Сакура.

– Да, – безмятежно согласился он.

– И у вас было, прошу прощения, сколько жён?

– Двадцать три, – сообщил он тем тоном, каким по радио объявляют погоду. И объяснил, – тануки известны своим плодоношением. Если тебе интересно, я ухаживал за каждой из них. Приходил с шелками, золотом и определённым фруктом или ягодой. Лакомство не повторялось. К женщине из клана Акасуна, например, я пришёл с клюквой в сахаре; потому что она была склонна мечтать, а любовь её ждала хоть и не горькая, но кисло-сладкая.

– Кстати об этом, – встрепенулась Сакура. – Пожалуйста, скажите мне. Как я могу отблагодарить Сасори? Из этого клана?

Шукаку неожиданно рассмеялся. Его смех звучал лающе; но не было тех повизгивающих ноток, которые когда-то эхом преследовали её в кошмарах. Он был красив. Чарующе красив. Практически сказочно притягателен. Было кристально ясно, как он смог жениться на двадцати трёх женщинах и не превратить это в катастрофу.

– Не благодари его, – в золотых глазах блестели искорки веселья. Сакура невольно засмотрелась. – Он всего лишь выполнил то, что должен был.

– Н-не поняла?..

Шукаку улыбнулся:

– За ним висел долг. Хоть и из справедливых побуждений, он убил кровного родственника, другого моего потомка. Затем по его вине погиб ещё один, пусть его затем и воскресили. И запечатал мою вторую половину. Разумеется, я отказал ему в загробном покое. Чтобы ответить за свои грехи, я обязал его сделать для нас кое-что невыполнимое. И, что удивительно и неудивительно, он сделал.

Сакура не без скептицизма приподняла брови:

– Привёл меня в Суну?..

– Не дал тебе выйти замуж за последнего Учиху. Наруто Узумаки же в таком случае не женился бы на девушке из Хьюга; он и не женится, у него отныне другая невеста и другая судьба. Он заслужил спокойное будущее. И на этом всё. Кровь Рикудо Сеннина окончательно ослабеет.