Текст книги "Прах и пепел (СИ)"

Автор книги: sakuramai

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== 1. ==========

1.

… давным-давно ей сказала старая гадалка, с морщинистыми смуглыми руками и полуслепыми глазами, что её, Сакуру, всегда первым делом будут судить по внешности – слишком хрупкие лодыжки и кисти рук, слишком тонкая и изящная шея. И только затем по тому урагану, на который она способна.

Сакура уверена в нескольких вещах, но вообще, жизнь её научила никогда не ставить точек. Вокруг сплошной абсурд – хаотичный, неряшливый и бестолковый. Жизнь похожа на несправедливость. А ещё – на невероятно глупого, но такого же невероятно успешного Наруто. На лицемерные улыбочки завистливых коллег. На едкие сплетни куноичи-неудачниц. На новое кольцо Ино, которое стоит больше месячной зарплаты Сакуры. На Какаши-сенсея, который пропустил её повышение до джоунина, заслуженное кровью, отчаянием и честным профессионализмом.

Жизнь похожа на родителей, хотящих для дочери спокойного мужа, лужайку и десять сковородок.

Ох, как она иногда злилась.

За её спиной тысячи спасённых жизней: как в операционной, так и в поле. Тысячи. Сам даймё наградил её красивой медалью и денежным поощрением за заслуги перед отечеством, когда её зеленые ладони перезапустили сердце наследника престола. Молодой принц, ещё бледный и слабый, пытался ловить её взгляды, дарил шёлковые платья, спотыкался о свои длинные робы и очаровательно краснел.

Платья шелестели листьями и на тело ложились как лепестки: багряно-красные, малахитово-зелёные, фиалковые, нежно-сиреневые, персиковые, цвета моря – длинные, но комфортные, или полукимоно с кокетливым разрезом для стройной ноги, или модные столичные фасоны и формы, подчёркивающие всё самое лучшее в её фигуре. Сакура, надевая их, убирала в изящный пучок волосы и вешала длинные дорогие серьги с переливающимися драгоценными камнями.

Это всё она заслужила и заработала сама честным трудом, потом и кровью.

Когда Хьюга Хината увидела её в таких одеяниях, идущей по улице с прямой осанкой, она пролепетала в чужую спину: «мещанка» – тихо так, с настоящей женской завистью; потому что Наруто на свою сокомандницу налюбоваться не мог, и комплименты с его губ сыпались громким залпом фейерверков на ближайшие две-три улицы. «Мещанка» – почти шёпотом сказала мягкая-мягкая девочка из старого клана, которой никогда в жизни ни дня не приходилось выбирать между новым оружием и голодом.

Сакура попыталась её простить, но не смогла. Честно пыталась. Это уже, однако, было попросту невыносимо терпеть. Хината мечтала о Наруто, и ничего, как обычно, ничего для этого не делала. Вся Коноха знала, что Сакура не питала к нему взаимности, и вся Коноха знала о чувствах наследницы клана Хьюга. И, как обычно, ничего не происходило, ничего не менялось.

И вроде всё было хорошо.

Великая, надо сказать, фраза. «И вроде всё было хорошо». Даже никаких «но» не нужно – огромная драма, втиснутая в пять слов. Однако, следует кое-что всё же уточнить.

Сакура красива.

Она всегда, всегда была очень красива: в детстве, до красного банта и после, с неприкрытым лбом и большими книжками; в отрочестве, с кривой причёской и заплаканными глазами в Лесу Смерти; в юности, с потным, раскрасневшимся лицом и самым первым маленьким землетрясением – она была красива всегда. Ей говорили: «лобастая», «жвачка», «плоскодонка» – и завидовали-завидовали-завидовали, потому что у неё были самые стройные и красивые ноги, самые зелёные глаза и еще более зелёные ладони, а ещё бедра, а ещё попа, а ещё ключицы; и, конечно, волосы. Сакура долгое время не видела зависти. Она смотрела вперёд: на спины Наруто, Саске и Какаши-сенсея – у неё не было ни времени, ни возможности посмотреть на саму себя.

А ведь смотреть было на что. Боевой врач, способный успешно сражаться на передовых линиях, способный сладко улыбаться и хладнокровно резать живые глотки – это даже не феномен, это аномалия. Даже Шизуне не могла, а Сакура, (в глазах шиноби почти безродная, маленькая Сакура, тридцать пятый размер ноги), смогла. И отказалась останавливаться на достигнутом.

Медсёстры шептались у неё за спиной: о Саске, за тенью которого она так отчаянно бежала, о Ли, который не признавал поражений (в любви или на поле боя), об Ино с её огромной грудью и шутками, иногда балансирующими на грани приличного, о Шикамару, Неджи, Сае, Ямато, Генме Ширануи; в их прищуренных ядовитых глазах Сакура была много кем, но прежде всего – выскочкой и шлюхой, потому что «она же как-то этого добилась!». И никого не волновало, что Сакура в первый раз по-настоящему поцеловалась только после Четвёртой войны шиноби.

И вроде всё было хорошо; но первым, кто её по-настоящему признал, не считая Ино, (потому что Ино это глубокая долгая связь, это вечное) был не Какаши-сенсей, не Наруто, и даже не строгая наставница – это был Акасуна но Сасори.

2.

Он снился ей трижды.

Красноволосый юноша, вечно молодой и вечно недовольный, застрявший в самом противном зелёном возрасте – амбициозная бабочка, ставшая живой смолой, ставшая янтарём.

Сакуре снилось его восхищение, едва отражённое деревянной оболочкой и скучающим голосом, но восхищение живое, артистическое. Никогда никто ещё не говорил ей даже между строк, что она сильна, что она, (дочь из маленького клана торговцев), катастрофа. Стихийное бедствие.

В первый раз они были непонятно где. Сны – почти всегда мутное дело, со смазанными деталями, и тот сон не был исключением. Может быть, они стояли в той самой неразрушенной пещере. Сасори, точно такой же, как и прежде, одетый в свой плащ Акацуки, смотрел на свои деревянные ладони с едва видным безразличием и, если ей не казалось, с глухим отчаянием – глубоким и серым. А на неё саму, (уже потом), смотрел … мягко. И его пальцы, холодные, механические, были осторожны в каждом своём прикосновении.

Он гладил её локоны. Ничего более.

Она кричала на него сначала. Чтобы уходил. Что это её сны. Но Сасори умел быть тихим-тихим. Безразличным. Холодным. И когда она разрыдалась, уткнувшись в ладони, он безмолвно, почти мёртво, не мигая, слушал, как одни из самых важных людей в её жизни не признают чужую, (немного другую, но), выдающуюся силу. Ох, как это изнутри саднило. Ему можно было рассказать. Мёртвые не выдают секретов.

Вторая встреча пришлась на атаку Пейна, когда девичья жизнь едва не оборвалась от простого переутомления. Воздух вокруг стоял пыльный и холодный; ночь висела безоблачная и голая; в развалинах стелилась гробовая тишина.

Люди спали группами, прижимаясь друг к другу под тонкими одеялами. Их потные тела вздрагивали от любого порыва ветра. Не пели птицы, не стрекотали цикады; в глухом котловане не было слышно родного шёпота листьев. Утренний туман оставил на лицах влагу, а в костях – холод.

Слишком много было раненых; Сакура давно не ела и не спала. Милостивый подарок Пейна многих вернул к жизни, но не вылечил. Кто-то всё равно скончался, решив безболезненно отойти в Землю Предков во второй раз.

Сакура и не собиралась поступать также, но у неё оставалось мало чакры, и часть её шла на обогрев тела в такую холодную ночь. Неудивительно, что юное сердце вздрогнуло и остановилось – тихо, между одним вдохом и другим. Спящая рядом Ино, измождённая работой и нервами, ничего не заметила.

Сакура скользнула на минуту в небытие, и там её ждал Сасори.

Он спрятал деревянную ладонь в девичьих волосах и, что было сил, сжал.

Больно.

– Уходи, – сказал холодно.

Печать Бьякуго, близкая к своему завершению, мягко перезапустила сердце. Сакура проснулась. У неё всё ещё болел скальп.

В третий раз он ей приснился уже после победы над богиней, деревом и древним злом. Где-то между отправлением в Коноху и большим праздником.

Подошёл, ступая по той же сухой и пыльной земле, по которой совсем недавно ходил снова. Щёлкнул по носу, как провинившегося котёнка. Больно.

Пьяненькая Сакура ничего не поняла. Сказала, вытаращившись: «ай».

Акасуна но Сасори с присущей ему безэмоциональностью страдальчески закатил глаза.

– Бестолочь непутёвая, – тёплый цвет глаз смотрел холодно и строго. – Зазря тратишь моё время. Ненавижу.

– А я понятия не имею, почему ты мне снишься! – обиделась Сакура.

– Разве не ясно?

И ткнул пальцем её ромб на лбу.

– Нечего тебе делать в Конохе. Вторая принцесса Цунаде, вот кем ты там будешь. Не более. А если по глупости выскочишь замуж за того щенка Саске, то, к тому же, станешь безымянной мамашей его тупорылых отпрысков. – Он отошёл назад и отвернулся. – Унизительно.

Сакура растерянно моргнула.

– Это мой дом! – крикнула она зло и сжала кулаки. – И никто не просил тебя приходить!

– Неужели? – скучающе хмыкнул он, не оборачиваясь. – Разве не ты скулила и ревела, как дрянь последняя, столько ночей на своей старой кровати?

Она бы ударила его, но что-то как будто мешало.

Сасори медленно обернулся.

– Разве это не показатель, – тихо спросил он, – что тебя утешает враг, а не союзник и друг?

– Мёртвый враг!

Сасори смотрел на неё тем же взглядом как когда-то, вытаращенным и кукольным, нарочито безэмоциональным. Но не безразличным. От этого не было легче.

Он по-совиному наклонил голову вбок, не меняя выражения лица:

– Смерть, – медленно произнёс кукловод, – по моему опыту, лишь переход из одного состояния в другое. Враги не бывают бывшими, Харуно Сакура.

– Тогда почему ты здесь? – от этого вопроса нельзя было удержаться.

Ей показалось, будто он дёрнул уголком губ. Но движение было столь быстрым, а она – такой пьяной, что загадка осталось загадкой. Сасори тихо вздохнул.

– Не задерживайся надолго в Конохагакуре, – сказал он, и вдруг действительно посмотрел на неё с толикой иронии. Эмоции ему были к лицу; жаль, что он всю жизнь их старательно избегал. – Ниндзя Листа в мирное время имеют тенденцию гнить, как те ваши хвалёные деревья, вокруг которых столько шума про Волю Огня. К примеру, твой никудышный учитель, Хатаке Какаши. Сентиментальность и расслабленность – худшие качества ваших старших товарищей. И вы пойдёте по их стопам.

– Он скоро станет Хокаге, – поделилась новостью Сакура.

– Иначе говоря, займёт место лидера милитарного автономного округа в глубоко мирное время, когда всем всё прощается и всем всё можно, – сухо парировал Сасори. И прищурился, – это престижно, но убого.

Сакура никак на это не возразила. Но мира, честно говоря, хотелось. Было жаль неунывающего Гая-сенсея в его инвалидной коляске. Воспоминание сиротливого гроба с телом Неджи (такой молодой и красивый, как жаль, как жаль) вызывало слёзы. Все эти встречи-прощания с мёртвыми, весь тот ужас, когда стоишь на негнущихся смертных ногах и нагло смотришь в глаза высшему существу, и этот негодяй Саске с его чёртовой иллюзией, и однорукий Наруто …

– Сунагакуре, – после паузы продолжил Сасори, – это вечность мягких песков и бесконечность окружающего горизонта. Это вой голодных бурь и музыка глубоких чистых ключей. Коноха не помнит своих героев – на месте сожжённого леса появляется новый, а старые пни умирают до молнии.

Его глаза блеснули янтарём; и будто вся реальность этого сна вздохнула. Серо-бурая пустошь реальности обдала Сакуру свежим ветром и ласково потрепала кукловоду пушистые волосы.

– В пустыне, – продолжил Сасори, – люди живут бок о бок со временем. Его быстротечность не так очевидна, бессмертие же – самое частое лицо этого бога. Никто не забывает ничего, ибо пески стабильны в своей переменчивости. Харуно Сакура, – посмотрел он ей в глаза, – если не хочешь оказаться бездарно покинутой и забытой – уходи. Запомни. Говорю в первый и последний раз. Лес потеряет всего одно цветущее дерево; пустыня же в твоём лице приобретёт целый оазис.

3.

На Саске болталось чёрное пончо, когда он прощался с теми, кто столько лет так его ждал. Взъерошенный и однорукий, он напоминал ворона, или ворону, или грача – сильно побитую птицу – которая в очередной раз собиралась в долгий, никому не известный и одинокий, полёт.

Наруто стоял со слезами на глазах, разумеется. Сакура одолжила ему пачку бумажных салфеток, чтобы он не сморкался куда попало. Какаши-сенсей стоял больше за компанию, чем для проводов. А сама же она мялась с ноги на ногу, (чтобы колени не затекли), скорее как в дань традиции, чем для чего-то ещё. И потому что всё-таки, по-своему, дождалась.

Она протянула ему дежурную улыбку, фальшивую и мягкую, которую так привыкла раздавать пациентам в госпитале; и больше на него не смотрела. Не в лицо, по крайней мере.

На душе у неё стелился мир, как после глубокого выдоха.

Когда Наруто вовлёк всех в общие объятия, Сакура почувствовала, как Саске мягко ткнулся носом в её затылок и принюхался – шампунь с жасмином и дорогие духи с легким прохладным ароматом. И когда его нос скользнул вбок, чтобы ненавязчиво коснуться девичьей щёки, Сакура прикусила губу до крови – и отвернулась.

Наруто, как обычно, ничего не заметил. Но он и не должен был. Слишком мало опыта, плюс неспособность заострять внимание на деталях.

Какаши-сенсей, (уже потом), поднял на неё бровь и всё же задал вопрос, потому что каждый в Конохе (и его собака) знал, что милая добрая Харуно Сакура была до беспамятства влюблена в опального последнего из клана Учиха.

Она пожала плечами и спросила: «это важно?».

Хатаке Какаши хотел сказать, да, это важно, но проглотил слова до того, как они выскочили. В конце концов, Сакура ничем не была ему обязана; и он, в целом, не имел права допытываться. Его звали учителем скорее по доброй памяти, чем по заслугам, и это, конечно, горчило.

Ещё горчила слепая вера Наруто, как и слепое упрямство Саске. Раньше оставляла неприятное послевкусие слепая любовь Сакуры. Но теперь молодая девушка, когда прижимала ладонь к сердцу, хмурилась и напрягалась, как от плохого воспоминания. И от этого на душе скребло куда сильнее.

4.

Разница между подругой и наставницей в том, что первая поможет без лишних вопросов, а второй всё-таки надо что-то доказывать.

– Почему я не могу просто уйти? – спросила Сакура очень устало. Вопрос звучал как последняя надежда, к тому же обречённая. – Почти никто не ранен в последнее время. Эпидемии приходят и уходят. Мои друзья встречаются и даже женятся. А я здесь. Торчу.

Цунаде, которая едва разобралась со стопкой важных бумаг, страдальчески вздохнула.

– Если это опять по поводу Учихи-

– Нет. Не опять. Не по поводу Саске. – Когда Сакура злилась, она начинала резать слова, как ветчину – ломтиками. – Он хотел меня поцеловать, а я ему отказала. И не жалею. И не хочу жалеть.

– Тогда зачем ты хочешь сорваться с места и упорхнуть в дальние дали? – подпёрла Пятая Хокаге голову ладонью. Насыщенно-красный маникюр блеснул под солнцем. – Ты никого не потеряла в войне, милая. Тебе незачем уходить.

– Я дышать здесь не могу, – процедила Сакура. – Просто. Не могу. Дышать. Это невыносимо.

У Цунаде взгляд сделался тяжелым, совсем пожилым.

– Ты думаешь, – спросила она тихо, – тебе станет лучше где-то ещё? Поверь старой незамужней кошёлке: от себя не убежишь и не спрячешься.

– Я понимаю. Нет, я правда… правда, понимаю. Хоть и не в такой степени. Но Наруто гулял. Саске никогда не переставал… гулять. А Какаши-сенсей такой мастер убегать от своих проблем, что даже за обеды не платит, спихивая счёт на других. По-моему, будет только честно, если я пойду.

– И куда же?

Сакура пожала плечами.

– Недалеко. В Сунагакуре. Гаара слишком дорожит Наруто, чтобы позволить чему-нибудь случиться со мной. И Канкуро мне обязан.

Цунаде пробежалась по ней глазами. Нетрудно было догадаться, что она видит: мятая одежда, неухоженные волосы, круги под глазами, бледная-бледная кожа, потухший взгляд ярких глаз.

– Мне не хочется тебя отпускать, – призналась она. – Просто не хочется. К отсутствию других, – она выдохнула, – можно привыкнуть. Но к отсутствию моих учениц? Не-ет. Хотя… Шизуне скоро выйдет из декрета… И Какаши совсем скоро меня заменит. Скорее бы! Жду не дождусь. – И тут она неожиданно хлопнула ладонью по столу и ощутимо сменила хандру на азарт. Как будто и не планировала в жёсткой форме отказать.

– Ну что? – спросила последняя Сенджу с игривой улыбкой. – Сделать тогда тебе подарок, что ли? Прощальный. Спорим!.. Спорим, что Казекаге не позовёт тебя на долгую-долгую-долгую стажировку в ближайшую неделю? Если ты выиграешь, то едешь! И проигравшей проставляешь две, нет, три бутылки! А проиграешь… хм-хм-хм. Сама ему предложишь идею про стажировку, а я тебе рекомендательное напишу. Идёт? – И они ударили по рукам, как это часто уже бывало.

Буквально через два дня прибыл с неожиданным визитом Гаара.

5.

Говорили, он бродил с беспристрастным лицом по Конохе; глядел на стройку и деревянные бараки. Песок, привезённый из Сунагакуре, ходил по новым улицам, которые еще не успели назвать, огромными львами и жирафами на потеху детям. Они никогда не видели никого диковиннее белки или летучей мыши.

Сабаку но Гаара ел рамен со свининой, задумчиво кликая палочками лапшу и нарутомаки. Ходил в барбекю, один, жарил себе тонкие ломтики мяса на огне и складывал на рис. Он сидел на головах Хокаге и смотрел на восстанавливающийся город. По ночам ветер гудел в котловане, и Казекаге его слушал.

Никто ни в чём не упрекал иностранного гостя. Всем было ясно, зачем он приехал.

Скоро должна была выйти замуж его сестра.

Когда Сакура наконец увидела Казекаге, после стольких искромётных слухов, он одиноко сидел на дереве, свесив ноги, (парк вырастил капитан Ямато, разумеется) и пил чай из термоса. Пахло пряностями, вкус которых она знала на языке, но названия которых не помнила совершенно. Жители страны Огня предпочитали заваривать чай с тем, что росло в их садах, не более.

Песок отпугивал тех, кого не пугала репутация молодого Казекаге. А у неё издавна было сострадающее сердце, падкое на печальных мальчиков.

Сакура запрыгнула на дерево и села рядом.

– Когда она выйдет замуж, – после долгого молчания произнёс Гаара, – наибольшая часть её чакры будет запечатана. Две татуировки на внутренних сторонах бедра, одна на копчике и ещё одна сзади на шее; потому что женская любовь жертвенна. Темари отдаёт свои воинские амбиции и мечты взамен на сердце и могучие руки своего любовника. Шикамару-сан будет обязан нести её на руках от границы Суны до дверей их нового дома.

Сакура впечатлённо хмыкнула. Расстояние было немаленькое. Полутора суток очень бодрым темпом с одной ночёвкой.

– Все бракосочетания в Суне такие?

– Конечно нет, – мягко возразил Гаара с тенью улыбки. – Это специальный ритуал, придуманный первым Казекаге для заключения династических браков, связывающих кровью разные страны. – Он сделал глоток чая. Сакура влажно шмыгнула носом, ночная прохлада уже сидела под кожей: ей померещилась в аромате … гвоздика. – До этого, например, был ещё один, но он состоялся лишь один раз и был запрещён самим же Казекаге.

– Почему? – полюбопытствовала Сакура. Ей казалось, после долгого молчания, Гааре могло захотеться поговорить. Каким бы отшельником он ни был, человеку нужен человек, хотя бы периодически.

– Это долгая история, – качнул головой Гаара. – Только если вы, Сакура-сан, хотите послушать. Действительно хотите? … Ну, хорошо. Если вы уверены.

… Некогда в пустыне жил мужчина. Никто не знал, от кого он родился и где научился искусству войны; никто не знал его настоящего имени, он всегда назывался по-разному. Волосы его были алы и ярки как кровь, кожа белела ярче молока, а глаза отливали горячим золотом. Ветер терялся в его широких свободных одеждах. Ему не было равных в пустыне, поскольку совмещал он в себе две способности: управление песком и гипноз. Не только был он могуч, независим и неукротим, он единственный мог совладать с Шукаку: хитрой загадкой или честным боем. Люди поклонялись ему как божеству. И однажды к нему обратились с необычной просьбой: помирить странствующие кланы. В пустыне выжить нелегко, все друзья – это семья, вассалы, да и только. Тогда он придумал следующее. В плату за помощь потребовал он от каждого клана, которому когда-либо помогал, женщину, сочетавшую мудрость и красоту. И начертил на коже каждой своей кровью и пеплом волос символы, которые остались на женщинах до самой смерти. Так он обрёл себе двадцать три жены-наложницы; каждую он разодел в шелка, и каждая родила ему ровно одного ребёнка: здорового и талантливого. И кланы, соперничавшие или враждовавшие, стали кровными родственниками. Именно он основал Сунагакуре, и за то люди прозвали его «Казекаге».

– Ничего себе, – вытаращилась Сакура. – Это правда так было?

– Конечно, – невозмутимо ответил Гаара, делая ещё один глоток. Длинные тонкие пальцы мягко скользнули по узору чашки термоса. – Акасуна но Чиё была одной из внучек Первого Казекаге. А я являюсь его праправнуком.

– Так это значит, что Сасори?..

– Тоже его праправнук? Да, так и есть. Говорили, что из всех отпрысков, уже умерших и ещё живущих, он больше всего внешне напоминал Первого; обычно наследовались или цвет волос, или глаза.

– То есть, Третий Казекаге тоже был его внуком?.. Я помню, что у марионетки были золотые глаза.

– Вы верно подметили, Сакура-сан, – мягко согласился Гаара. Помолчал. Ветер мягко шевелил листья на дереве. По воздушному потоку ручейками скользил песок. Какая всё же опасная способность. – Я бы хотел, как друг, чтобы вы подметили для меня кое-что ещё. В городе говорят … – и хотя Коноху всё ещё сложно было назвать городом, Сакура поняла, о чём речь, – что вы хотели бы уехать. Ненадолго или надолго. К сожалению, мне больше некого просить. – Гаара встретился c ней взглядом. – Моя сестра Темари, – произнёс он одними губами. – Я хочу знать, насколько сильно Нара Шикамару будет её ценить. – И добавил, – если вы разузнаете … я в долгу не останусь.

Он попытался улыбнуться, но у него не получилось.

– Давайте я помогу вам просто так, – предложила со вздохом Сакура. – У вас … больше друзей, чем вы думаете, господин Гаара. Тем более, такое дело. Единственная сестра. А потом вы тоже можете помочь мне просто так. Как вам такое?

Гаара издал что-то похожее на смешок и отвернулся.

– В Сунагакуре, – объяснил он, спустя паузу, – на любой вопрос есть ответ; на любой ответ есть вопрос. Действию предшествует нечто протодействия, и из него происходит последствие действия. Ничто не падает в небытие, потому что небытия нет, есть лишь цепь со звеньями, переплетающаяся с другими цепями. Вследствие этого, ваша просьба невозможна, Сакура-сан. Вы хотите разжать звенья, а потом свести снова. Учтивость здесь – вежливый самообман, усложняющий процесс. Давайте играть честно. Вы делаете мне одолжение, и на почве вашего результата произрастает моё одолжение к вам.

– Если результат вам не понравится, я потеряю мой шанс, – сухо усмехнулась Сакура. – А самообман даёт мне … не знаю что, но что-то даёт. Если ответ Шикамару вам не понравится, я буду точно знать, что дело не во мне.

– Дело здесь не в моём будущем родственнике, и уж, тем более, не в вас, – таинственно произнёс Гаара. Было в его голосе что-то от фокусника. – Вся суть в последовательности.

И, удовлетворившись своей загадочностью, Гаара растаял в песке, вместе с термосом. Возможно, полетел смотреть на луну, или ещё что.

Сакуре казалось, что она совершенно его не поняла. И что было бы неплохо всё-таки попросить попробовать тот пряный ароматный чай – на тот случай, если она всё же не уедет в Суну.

6.

Всё детство и отрочество Шикамару маячил у неё где-то на периферии.

В шумном классе Академии он был тихим сопением на тетради рядом с хрустящим и чавкающим Чоджи. А потом – самым легким соперником во время тренировочных боёв. Шикамару, метр – с ананасом на голове – без кепки, тёр нос, на котором сидела клякса от чернил, щурился на солнце и гордо говорил: «ставьте хоть кол, девочек я не бью». Ино тогда ругалась и дулась, что из него вырастет разгильдяй и бестолочь, и что обязательно какая-нибудь негодяйка возьмёт его и …

А Шикамару упрямо отвечал, растягивая слова, будто объясняя что-то очень простое кому-то очень глупому: «де-е-евочек я-я не бью-ю». И добавлял с авторитетом и привычно: «Завянь, гербарий». Ино на гербарий обижалась и не разговаривала потом с ним весь остаток дня, чем маленький Нара охотно пользовался.

Однажды его и Сакуру поставили драться вместе. Тогда она впервые заметила, как тихо он на самом деле ходил для их возраста, как внимательно на всех смотрел, даже на неё, девочку-жвачку. И даже когда Мизуки-сенсей на него накричал, и даже когда Ирука-сенсей пригрозил отработкой, Шикамару и бровью не повёл. Он сказал, как и в любой другой раз, когда возникала подобная ситуация, гордо и тихо: «девочек я не бью».

Сакура подарила ему потом огромный вкусный леденец на палочке, (родители были очень рады хорошей оценке), а он ей подмигнул, и больше они в Академии толком не общались.

После выпуска вплоть до предательства Саске они и не пересекались. Не было нужды, если учесть то глупое соперничество с Ино …

А потом Шикамару стал чуунином, и пока Сакура не заслужила свой собственный зелёный жилет, они тоже мало общались. Сакура сдала экзамен в команде с Чоджи и Ино, под руководством покойного Асумы, но каждый раз, когда наследник клана Нара появлялся на горизонте, она старалась уйти, чтобы дать ребятам возможность провести время вместе. Конечно, все четверо приглашали её остаться, пускали в ход все уговоры, со стороны Ино был и шутливый добродушный шантаж, и даже иногда брали с собой на барбекю … И, если подумать, Сакура чувствовала себя среди них как дома: смеялась, улыбалась и не чувствовала той тяжести забот, которая непременно ждала её после. Но что-то мешало; та пустота, оставшаяся от разбитой команды Семь, ныла и стреляла фантомной болью, словно болевший зуб. И Сакура сбегала и ускользала до тех пор, пока не кончились те золотые дни.

Ино оплакивала отца и готовилась стать главой клана Яманака. Чоджи осторожно восстанавливал вес и свою гормональную систему – некогда крепкое здоровье дало сбой во время войны. А Шикамару собирался жениться.

Честно говоря, счастливым он отнюдь не выглядел, но Сакуре казалось, что она не имела права задавать ему личных вопросов. Особенно руководствуясь меркантильным интересом. Именно поэтому, когда Сакура нашла его за любимым занятием – рассматриванием облаков – на удивительно ровной зелёной лужайке в добрых пяти километрах от Конохи, она спросила другое, к делу не относящееся, но для неё на тот момент важное.

Нара был из немногих, кто, по её мнению, действительно мог ответить.

– Хей, Шикамару, – приземлилась Сакура. Он лениво приоткрыл глаз и вяло буркнул: «привет».

– Как ты думаешь, – продолжила она, кротко опускаясь рядом. – Что есть люди? Я давно об этом размышляю, и всё никак не найду ответ, хотя кажется, будто всегда под носом вертится.

– Ты искала меня по всей Конохе и окрестностям, чтобы это спросить, – не без цинизма констатировал Шикамару. Не получив ответа, вздохнул. Сел. Почесал голову. Скосил на неё глаза. – А тебе зачем?

– Меня, может, в Суну переведут, а снится всякое, – виновато пожала плечами Сакура. – Да и жизнь … она странная. Честно говоря, мне кажется, пока я не пойму, с кем имею дело, то постоянно буду ошибаться в людях. В городе шепчут, – она нарочито скривила голос, – «кто же будет её следующим Саске»? Им-то какое дело!

– Без сплетен в нашем деле далеко не уедешь, – хмыкнул Шикамару. – Ну и вопрос, конечно. Лучше бы ты подышала свежей зелёной травой, или вон теми соснами, или хотя бы букет нарвала. Созерцание очень помогает от таких мыслей. Думаешь, чего я на облака смотрю?

– Логично, – согласилась Сакура. Вдохнула-выдохнула для эксперимента. Пахло действительно хорошо и вкусно. – А всё-таки. Что есть люди?

Шикамару по-доброму покачал головой. Вот же прицепилась.

– У каждого своё уникальное восприятие действительности. А это значит, что у каждого свой ответ на твой вопрос: если этот некто, кого ты спросила, достаточно … чуток, что ли. Мудр, наблюдателен и чуток. У меня, например, всё просто. Я из Нара. Тень не может существовать сама по себе – всегда есть что-то, что её создаёт, отбрасывает. Я думаю, человека определяют его привычки. Мы все во что-то играем, или в кого-то. – Он похлопал себя по карманам в поисках пачки. Нашёл. Сунул сигарету в губы. – Я играю в моего покойного учителя, – объяснил Шикамару. Щёлкнул крышкой металлической зажигалки, чиркнул колёсиком. Звучало честно и просто; хотя Нара никогда не дают полного ответа.

– Мои пальцы держат сигарету так, как держал её Асума: между указательным и средним пальцем, – продолжил он. – Видишь? – Взмах рукой. – Может я и не хотел это перенимать у него. Согласись, пара чакропроводных ножей или хотя бы борода вышли бы полезнее для здоровья. Но почему-то… почему-то для меня он вечнокурящий, вечно немного потерянный – и добрый в своей потерянности – и обязательно с этой зажигалкой. Да и вообще… Асума был неблестящим сыном выдающегося воина и политика: а это тяжкая ноша. Без рефлексии вообще никак.

Сакура медленно моргнула и прикусила губу.

– Ты…

Шикамару искоса на неё глянул и неожиданно улыбнулся. Дым плясал вокруг его лица сизым платком.

– Какая догадливая. Впрочем, всё логично донельзя. Да. Я человек-имитация.

– Именно поэтому ты женишься?

Он задумчиво почесал голову.

– Ну, нет. Меня за руку возьми в этом плане и я пойду; так мой отец в своё время пошёл. Хотя Темари очень спешит, конечно. – Вдруг он сделался серьёзным, как когда-то тогда, во время боёв в Академии. – Ты мне нравилась, знаешь? – Её сердце пропустило удар. – Долго нравилась. – Ещё один. – Но … мне за тобой не угнаться без очень серьёзной мотивации – такая приходит только с той утратой, с которой не можешь смириться. Когда она пришла, было уже поздно. А я… да что я. Человек со старинной унаследованной библиотекой и мягкими креслами.

Дотлевшая сигарета вспыхнула в его пальцах и осыпалась пеплом вниз. Что называется, докурил.

– Гаара, наверное, хочет, чтобы я подумал ещё раз, – подытожил он, не глядя на Сакуру, – раз уж попросил прийти тебя ко мне. Я не удивлён, что он знает даже о моей, – он закатил глаза, – супер-секретной давнишней влюблённости. Ему не о чем беспокоиться. – По лицу Шикамару скользнула цветная бабочка; Нара смешно поморщился, как недовольный кот. – Я слишком скучный для тебя. Темари красива, в меру умна, очень упряма… у неё высокая грудь и широкие бёдра. И тяжелая рука. Она решила, что выйдет за меня: ну и хорошо. Пусть это будет её первый и последний настоящий выбор. Ребёнка ей назвать не дадут – традиции моего клана. Воевать она не сможет – законы Конохи. Развод… можно организовать, но сложно. Сложно потом не взбаламутить воду на арене международных отношений.