Текст книги "Камер здесь нет (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Два и восемь литра, большая часть из которых давно выплеснулась через раскрывшуюся крышку и утекла в мой шкафчик прямо в широкие скошенные дырки.

Выдираю вилку едва ли не с розеткой и, чуть не ошпарившись, роюсь по карманам, невротично подрагивающими пальцами отыскивая нужный ключ.

Самый мелкий и изогнутый из всех.

Самый мелкий и что никак не хочет попадать в нужный паз.

Распахиваю дверцу с третьего или даже четвёртого раза и тут же шиплю от едкого запаха поплывшего пластика. Защёлки на рюкзаке, совсем старые и дрянные, начали плавиться!

Твою мать!

Хватаюсь за верхнюю ручку, чтобы выдернуть сумку из шкафчика и убедиться, что с ноутом всё в порядке, и внезапно обнаруживаю её заботливо расстёгнутой. Повёрнутой так, чтобы кипяток всенепременно попал внутрь. Попал на тетрадки, ручки, запасную футболку и прочую мелочёвку. На прочую неважную фигню, что осталась почти сухой, потому что поверх всего оказался лежащий вовсе не у спинки, как я обычно оставляю, бук.

Дышу быстро-быстро, как перед скорым обмороком, вытягиваю его за хромированный разогревшийся бок и осторожно ставлю на стол. Чтобы не обжечь пальцы или, возможно, потому что чертовски боюсь.

Боюсь так сильно, что сердце под подбородком бьётся.

Боюсь, что совершенно не замечаю ни Сидни, что заглянула на шум и возню, ни материализовавшегося словно из ниоткуда Блоху.

Боюсь, что, залитый, полетел к хренам, и чёрт его знает, удастся ли восстановить данные.

Осторожно наклоняю, смахиваю с корпуса не успевшие скатиться вниз тёплые капли и поднимаю крышку. Всё так же, натянув рукав на костяшки пальцев, прохожусь по плоским кнопкам и едва ли могу выдохнуть. Кажется, у самого в лёгких собрался пар, да так и клубится там, не находя выхода.

Сухие.

Верчу так и этак, проверяя, не натекло ли в порты, и только после того, как касаюсь подушечкой пальца кнопки включения, могу выдохнуть.

Работает.

– Мои поздравления, Бругер. Теперь ты должен как минимум вымыть полы и купить новый чайник.

Реагирую на его насмешливый, безумно довольный собой голос, как змея на мельтешащую прямо перед мордой добычу.

Броском вперёд.

Неуклюжим, слишком стремительным для того, чтобы обогнуть стол, а не впечататься в него и, даже не заметив вспыхнувшей боли, с силой толкнуть этого гадёныша в грудь.

– Это ты сделал!

Его отбрасывает неожиданно сильно, почти на полноценных два шага, и накрытый крышкой стакан с кофе, что он держит в пальцах, лишь чудом не расплёскивается. Выпрямляется как ни в чём не бывало, оттягивает с галстука невидимую миру пылинку и уточняет:

– Вернул чайник на его законное место? – В голосе столько услужливой любезности, что я закипаю, как тот самый проклятый, воняющий жжёнкой чайник. Я закипаю настолько сильно, что готов просто наброситься на него и бить, пока не отпустит. – Да, это я сделал. Люблю, когда вещи стоят на своих местах.

– Ты мне комп едва не спалил! – ору так, что Сидни вздрагивает и делает полшага назад. Выглядит, по меньшей мере, ошарашенной и вряд ли хочет встревать или принимать чью-то сторону. – Комп, все домашки и курсовые, долбоёб!

Последнее вырывается по инерции, но я не спешу ругать себя или закусывать слишком длинный язык. Напротив, желаю выдать чего похлеще и никак не могу выбрать.

– Как ты неосторожен со словами. – Качает головой и так неприкрыто злорадствует, что я теряюсь даже. – Попахивает новым штрафом.

– Да на хуй себе намотай этот штраф! Ты совсем ёбнулся?!

Выдержкой и не пахло, руки всё ещё трясутся, перед глазами так и маячит залитая вусмерть сумка. Столько рукописного текста просто по…

– А это уже тянет на полноценный повод для увольнения. – Поправляет оправу на переносице, и едва ли не впервые в жизни мне так хочется въебать кому-то настолько сильно. И весь смысл тут в этой незначительной оговорке. Не первый, но почти. И именно это и помогает мне немного прийти в себя. Знание того, что Блоха и близко не мудак всей моей жизни. Были и много хуже.

– Да ради всего святого дерьма, – шиплю почти в его лицо, побрезговав приближаться, и стаскиваю наконец форменную, тонкую и промокающую куртку, комкаю её и швыряю прямо в образовавшуюся лужу. – В гробу я видел и тебя, и такую работу!

Огибаю стол, чтобы ещё раз убедиться, что всё работает, а он шикает на так и не отмеревшую девушку:

– А ты что стоишь? Кто будет смотреть за кассой и обслуживать посетителей?

Сидни качает головой, сочувствующе кривится и скрывается за дверью, осторожно притворив её за собой. А у меня всё ещё мелко подрагивают пальцы и как-то нездорово тянет вцепиться в телефон. Просто сжать и провести подушечками по прохладным граням.

Просто чтобы натянувшаяся внутри струна перестала вибрировать.

Этот же, приглядевшись, подходит ближе и останавливается по другую сторону стола. Глядит на меня с каким-то затаённым злорадством во взгляде и вдруг не спеша вытягивает руку вперёд. Ту самую, в которой так и держит стакан с кофе.

И я даже подумать не успеваю, как переворачивает его.

Слетает крышка, густо пахнет только что перемолотыми кофейными зёрнами… а я просто стою и смотрю, как тёмная дымящаяся жижа растекается между кнопками, забивается под них, а экран, мигнув пару раз, гаснет.

Вот теперь запах жжёного пластика становится невыносимым.

Вот теперь, смешавшись с терпкой арабикой, едва ли не выворачивает меня наизнанку.

А я просто стою на месте, всю деятельность своего организма сведя до моргания. Веками вверх-вниз. Туда-обратно. Могу поднять голову только спустя вечность, и то, сколько ни пытайся сощуриться, всё равно картинка безумно мутная.

Улыбается мне почти ласково и, должно быть, думает даже коснуться плеча или щеки, но решает не рисковать целостностью пальцев. Ограничивается выражением лица и, понизив голос, доверительно тянет:

– Здесь камер нет. Ты ничего не докажешь.

Склоняет голову набок и, будто бы не он только что уничтожил к херам результат моей многомесячной работы, задумчиво добавляет:

– Да, чтобы заработать на ремонт такой игрушки – придётся постараться. Можешь начинать прямо сейчас. Прибери тут всё, а я, так и быть, просто спишу этот чайник. И не благодари.

Выходит, но, в отличие от Сидни, не щёлкает дверной ручкой. Уходит в просто восхитительном настроении, а я всё никак не могу выдавить из себя хотя бы слово.

Я всё продолжаю стискивать телефон.

***

Запускаю пальцы в волосы и сжимаю так сильно, будто бы хочу выдрать клок, что будет весьма проблематично, учитывая, что всё ещё недостаточно оброс. Запускаю пальцы в волосы, пропускаю пряди сквозь них и нахожу в этом какое-то странное медитативное успокоение.

Буквально липну, бесконечно совершаю одно и то же движение, всё сильнее горбясь, восседая на краю вовсе не предназначенного для этого стола.

Так и тянет начать ещё и раскачиваться, но грохнуться на пол и отбить зад – меньшее, чего мне бы сейчас хотелось.

Словно в какой-то транс впал. Эмоциональную кому. Ноут, которому вряд ли уже что-то поможет, так и стоит на противоположном краю столешницы. Рюкзак – около ножки.

Всё так же, только лужи и кофейных разводов на полу больше нет – спасибо Сидни, которая, освободившись, ни слова не говоря, схватилась за швабру.

После полуночи в зале почти всегда тихо, да и телефон отчего-то не звонит. Уже как два часа ни одного заказа.

Правда меня это больше ебать не должно ну просто никак. Чёрта с два я когда-нибудь вернусь сюда после того, как выйду на улицу.

Чёрта с два…

Знать бы ещё, что мешает мне собрать вещи и свалить прямо сейчас.

Позднее время? Закрывшаяся подземка? Треклятый, по рукам и ногам сковавший ступор? Который я сам упорно не желаю отпускать, потому что тогда придётся как-то решать возникшие проблемы?

Камер, мать его, действительно нет. Свидетелей тоже.

Есть только ёбнутый Блоха и я, который никому ничего не докажет.

– Конченый… – бормочу себе под нос, и Сидни поворачивает голову. – Какой же он конченый.

Сочувствующе поджимает губы и, подойдя ближе, осторожно касается моего колена. Блоха, по обыкновению, отирается на кухне или же вышел с чёрного входа и ведёт какие-то одному ему известные и страшно важные телефонные разговоры.

Уёбок, блять.

Забил бы этим самым грёбаным ноутом, а после размахивал психиатрическим заключением и требовал условного срока.

– Уверен, что ничего нельзя сделать? – указывает взглядом на хромированный бок умершей «игрушки», и я могу только шумно выдохнуть.

– Почему же, всегда можно что-то сделать. – Поднимаю голову и, нахмурив лоб, встречаюсь с ней взглядами. – Если у тебя есть денежное дерево. Отшелушишь мне пару сотен баксов со своего?

– А если взять заём? Попробовать занять у кого-нибудь?

– Попробовать можно. Да только…

Только сама мысль о том, что у меня СНОВА могут быть какие-то долги, приводит меня в ужас и вызывает приступ совершенно нездоровой дрожи и такого потоотделения, что ни один дезодорант не поможет. И разумеется, никогда об этом не расскажу. Ни ей, ни кому-либо ещё.

– …времени совсем мало. Хотя можно попробовать вытащить информацию, если жёсткому диску не пришёл пиздец.

– Уже не так плохо, правда?

Кисло улыбаюсь в ответ пытающейся приободрить меня девушке и, заслышав, как звякнул дверной колокольчик, мотаю головой в сторону микроскопического коридора, ведущего за стойку:

– Давай иди. Клиент сам себя не обслужит.

Показывает мне кончик языка и, отставив швабру, спешно скрывается, моет руки в микроскопической раковине.

– Что-то не нравится мне, как это звучит, – делится мимоходом и, выходя, оставляет дверь открытой. Думаю даже встать и закрыть, чтобы те, кто решил пожрать в столь поздний час, на меня не пялились, но апатия снова берёт своё.

Горблюсь и утыкаюсь взглядом в носки кед. Правый явно собирается расклеиться. Вон уже и трещина пошла. Волшебно просто. А как вовремя!

Отчего-то не слышу голоса Сидни, которая должна поприветствовать потенциального покупателя и предложить ему сделать выбор. Отчего-то даже знать не хочу, почему она так затупила и нарывается на штраф.

– Привет. – Поздний посетитель говорит первым, и я звучно клацаю зубами на середине зевка и, мало того, что давлюсь воздухом, прикусываю кончик языка. – Можно кофе? Того, что не самый дерьмовый, ладно? С собой.

Твою мать, твою мать, твою мать…

Проходит вдоль стойки и останавливается прямо перед опущенной перекладиной. Я медленно поднимаю бровь и пялюсь на него, будто бы никогда раньше не видел. Нижняя челюсть напряжена настолько, что вот-вот судорогой сведёт и лишит меня возможности разговаривать.

Сидни говорит что-то в ответ, но мне как уши заложило. Слышу только один-единственный голос. Голос, обладатель которого благосклонно улыбается девушке, прикусывает показавшийся между губами металлический шарик и… кивает в мою сторону. Что же, это должно было быть предсказуемо. Должно было, но, заторможенный и загруженный, я действительно решил на секунду, что он на самом деле мог просто потеряться и заскочить за кофе.

Всего на секунду.

– И вот это тоже заверни.

Мой взгляд становится откровенно зверским. Хочется одновременно и пнуть как следует за то, что взял и просто припёрся, ничего мне не сказав, и повиснуть на шее, сдавив её изо всех сил.

Сидни готовит кофе, и его запах, густой и горький, напоминает мне о железке, что стоит за спиной. О теоретически принадлежащей Рену железке.

Должно быть, что-то меняется в выражении моего лица, потому как его чуть хмурится, и он останавливает поставившую на стойку стакан девушку жестом:

– Я передумал. Это…

Ещё раз назовёт меня так – и точно выхватит по скуластой морде.

– …я буду здесь.

Дождевые капли, осевшие на лацканах кожанки, переливаются словно стразы, когда, примерившись, перемахивает через стойку, и я вовсе не удивлён тому, что Сидни заворожённо молчит.

Слишком уж хорош, придурок.

И «слишком» – это не из серии «я бы, пожалуй, улыбнулась», а «тащите дефибриллятор». Не знаю, как ей, а мне ещё немного – и не повредит.

Ещё немного – и сам начну визжать и в нетерпении сучить ножками в воздухе, как полоумная фанатка.

Ещё немного. Примерно с метр.

Ещё немного – и… просто носом врезаюсь в его плечо и с готовностью развожу руки в стороны, чтобы вцепиться.

Обхватить поперёк торса, сжимая в кулаке мягкую, безо всяких дурацких надписей или принтов футболку. Обхватить поперёк торса и вдохнуть полной грудью. Вдохнуть запах курева, геля для душа, бензина и мятной жвачки.

Господи, забери меня отсюда.

– Какого хера? – вместо дежурного «привет». Устало и только потому, что мне положено возмутиться. Я же весь такой занятый и независимый. Я же не могу потерять эту работу, и «Что ты тут делаешь? Сыпешь меня, пиздец».

– Меня крайне смутило твоё «нет».

Закрываю глаза и, повернув голову, поудобнее прижимаюсь щекой к его вороту. Вторая ладонь находит своё место над поясным ремнём.

– Пояснишь?

Небрежно жму плечами и стараюсь, чтобы мой голос звучал максимально равнодушно:

– У меня бук сгорел.

Чуть вытягивает шею и взглядом находит прекрасно знакомый ему ноут за моей спиной. Молчит какое-то время, ожидая продолжения или каких-то пояснений, но я совершенно не тороплюсь. Напротив, могу сидеть вот так хоть вечность, прикрыв глаза и греясь о него.

– Всего одно слово, Кай.

Поднимаю голову и долго гляжу на него, чуть прищурившись. Гляжу и почему-то картинка начинает заметно плыть. Тогда стаскиваю очки с переносицы и укладываю их на стол.

– Ну, ладно, может быть, не одно, а три, но ты знаешь: стоит только попросить и…

Что же.

Три так три. Это я, пожалуй, в состоянии наскрести.

– Забери меня домой, – перебиваю и ощущаю себя подавленно-уставшим. Ощущаю себя всего на треть, а оставшиеся две словно бродят где-то, не позволяя почувствовать себя цельным.

Оставшиеся две я, кажется, проебал, потому что слишком упрямый и решил повыпендриваться.

На хер независимость.

Я действительно хочу домой.

Хочу рассказывать о всяком дерьме не через «Воттсап», а завалившись сверху. Хочу отомстить за ванную и запереть его тоже. Можно даже пару раз – сугубо для профилактики. Можно даже пару раз, и плевать, что потом придётся стоять во время пар. Потому что я на него обижаюсь и гордо молчу какое-то время, а он вполне может и ремень выдернуть из шлёвок.

Он, что озадаченно молчит какое-то время и только пальцами туда-сюда двигает по моей спине. Поясница. Лопатки. Щекотно по рёбрам. Растерянный, наверняка распланировал целый штурм, а я взял и всё испортил. Взял и разом как-то заебался.

– Уверен, что это всего лишь бук? – Озадаченным звучит, ну да оно и понятно. Будешь тут снисходительно улыбаться, когда победа такая себе. Вот. На. Пихай в карман. – Нет больше никакого страшного дерьма, о котором я всё равно узнаю?

Отрицательно мотаю головой и слабо бодаю его лбом в подбородок. За явное предупреждение, так и проскользнувшее в голосе. А ещё за то, что думает, будто я бы стал что-то скрывать от него после всего.

– Забирай свой кофе, и давай свалим отсюда.

– А смена?

– А я больше не работаю. – Даже тянусь к его карману, чтобы найти в нём мобильник и, глянув на экран, закончить: – Уже около трёх часов.

– Кай…

Шикаю на него, заставляя озадаченно замолчать.

Хочет спросить, что случилось. Хочет знать всё от и до и, если потребуется, готов трясти меня, пока не сознаюсь. Хочет помочь мне. Хочет и потому будет трясти, как резиновую игрушку.

Ну к чёрту.

Потом. Не по второму кругу вот это всё.

Не по второму кругу, не размазывая маленькое, совсем незначительное по сравнению с тем, что нам уже пришлось раскидать, дерьмо.

Расскажу после.

Расскажу дома.

Дома. Дома. Дома.

Должно быть, именно поэтому не чувствую, что вернулся. Должно быть, слишком боюсь начать всё по-настоящему уже, без сомнительных оговорок и товарно-рыночных договоров.

Должно быть, слишком боюсь того, что вот этот вот холёный козёл может меня по-настоящему любить.

Не пускать слюни из-за своих приёбнутых кинков.

Не держать рядом, чтобы пользоваться и платить за это.

Просто любить.

Хочет сказать что-то ещё, но цепляюсь за край его кармана и, потянувшись вперёд, прерываю ещё раз. Куда более занимательным образом.

Прикусываю за гладковыбритый подбородок и ощущаю, как пощипывают губы от геля после бритья. Прикусываю и тут же поднимаюсь выше, чертя прозрачную дорожку кончиком языка. Обе ладони стремительно перетекают выше. Вцепляются в лацканы расстёгнутой куртки и рывком тянут на себя. Буквально накручиваю их на кулаки, ощущая, как молния впивается в пальцы.

Ощущая, как кровь начинает бурлить в венах.

Колено меж затянутых в чёрные джинсы бёдер протискивается само собой. Ведёт выше и оказывается остановленным опустившейся вниз ладонью. Предупреждающе сжимает, а у самого в глазах целый замерший ад. Мои, если подумать, никогда не были такими яркими, как его. Никогда не были столь безумными или горящими тёмной стальной искрой.

– Ты же не любишь на людях, – шутит, а сам, гад такой, растягивает губы в усмешке. Шутит якобы, а на самом деле просто, сориентировавшись, прощупывает почву. Насколько же мозги повёрнуты, а.

– Но поцеловать-то я тебя могу.

– Ты – всё можешь. Только потом не шипи на меня за то…

Да-да, я знаю. Не шипи на меня за то, что я лезу к тебе в такси. Не шипи на меня, когда я пытаюсь утащить тебя в сортир или подсобку. Не шипи на меня, когда я зажму тебя в лифте с работающими, в отличие от этой дыры, камерами и, в конце концов, трахну, не дав даже расшнуровать обувь.

Знаю, а потому и не слушаю. Мне очень нравится «не слушать». Сразу отпадает столько недостойных разбирательств и проблем.

Покусываю его губы и дразню куда больше, чем делаю больно. Дразню, жмусь и потихоньку вхожу во вкус. Отвлекаюсь от своих «страшных» проблем, и всё становится много легче и совсем не страшно.

– Мы не сможем по-другому, Кай, – шепчет даже не вполовину, а в четверть голоса, придерживает за плечо – и то скорее потому, что не знает, куда деть свои беспокойные пальцы. Вернее, не так. Вернее – как удержать их на приличном месте. Шепчет, явно собираясь разводить патетику, которой мне вовсе не хочется, и потому тормозит меня, схватив свободной ладонью за подбородок, когда снова лезу целоваться. – Я психую, потому что понятия не имею, где ты и в какую задницу можешь сунуть свою голову. Я плохо сплю, и у меня появляются синяки и морщины. Ты знаешь, сколько стоит ретушь снимков, детка?

Кусаю щёку изнутри, и он, должно быть, решает, что отсутствующий, плавающий по стенам взгляд – признак неуверенности. Признак того, что я сейчас начну ломаться и набивать себе цену, похерив первоначальный импульс. Он решает, будто я ляпнул про дом не подумав и теперь не знаю, как откатить назад.

– Перестань сомневаться во мне.

– Я не сомневаюсь в тебе, – выпаливаю, ни секунды не размышляя. Выпаливаю на едином вздохе, только бы он не успел решить, что прав. – Дело в другом. Дело во мне. Я сомневаюсь в себе.

Пауза выходит даже выдержанней, чем в некоторых ТВ-драмах. Пауза, которая словно разряжает воздух в подсобке, делая его непригодным для дыхания.

Рен, на моё счастье, находится первым и, вместо истерики и воплей о том, что я успел перегореть или около того, просто шутит. Не самым остроумным образом, но всё лучше, чем какой-нибудь посыл.

– В том, что любишь меня больше всей своей серой, скучной жизни?

Отрицательно мотаю головой и стараюсь быть максимально честным:

– В том, что мы сможем просто быть вместе. Без надрыва, нерва и проблем. Что мне есть что предложить тебе, кроме этого.

Накрываю его ладонь своей и веду ей выше, по подбородку и губам. Жмусь к пальцам скулой и почти готов тереться, как кот, всем лицом. Лицом, которое стало причиной всего. Лицо, которое у нас одно на двоих. Только моё сдержанно серьёзное, а его кривится и корчится в гримасе.

– Блядский господи, это так пафосно и мрачно, что мне нужен носовой платок. У тебя есть?

Грустно развожу руками, а он, едва закатив глаза, отшатывается немного назад, а когда говорит, понимаю, что терпения в этом голосе ни на грош не осталось. Терпения и того, что делало его таким непривычным. Этот Раш – стопроцентный и без всяких примесей. Нервная, ехидная сука, у которой явные проблемы с тем, чтоб оставаться пушистым слишком долго.

– Хватит. Забей хуй. Забей на своих тараканов, на ноут, на начальство – или кто оно там у тебя? – и расслабься. И, ради всего нормального, что ещё во мне осталось, прекрати елозить коленкой по моей ширинке. Или это твоё увольнение станет самым запоминающимся из всех.

– Звучит слишком заманчиво для того, чтобы быть угрозой.

– Знаешь что? Ты меня уже просто бесишь и поэтому…

И поэтому просто заткнись и используй свой язык для других целей. Гадостями и остротами мы можем обменяться в сообщениях, а вот микробами явно нет.

Маршрут подзабытый, маршрут странный, потому что я обычно прилично ниже, а тут вот на одном уровне. И потому маршрут губы – подбородок – шея оказывается смазанным. И потому, для того чтобы добраться до перекрывающей его кадык татуировки, приходится заставить запрокинуть голову и вцепиться в волосы. Для того чтобы очертить языком каждый сегмент чешуи изгибающейся змеи и прикусить едва заметный, линией уходящий под челюсть шрам.

Колено, чуть подранное и светящееся полоской проступающей сквозь рваную джинсу кожи, там же, где и было. Чуть выше только.

Ладонь одна в его волосах, вторая – увлечённо шарит по внутренним карманам куртки. Мне просто интересно, есть у него с собой или нет. Рассчитывал же он на что-то, в конце концов, когда припёрся сюда? А если рассчитывал, то… оп – и пальцы натыкаются на плотный прямоугольник с перекатывающимся внутри пузырьком воздуха.

Хмыкнув, похлопываю его по карману куртки с внешней стороны.

– Знаешь, мне кажется, ты слишком самонадеян.

Отвечает ухмылкой, уголок которой тут же накрывает мои губы, и оттого кажется, будто выдыхает прямо мне в рот.

– Знаешь, мне кажется, ты недооцениваешь степень моей заботы, – выдыхает с щепоткой насмешки и каплей доброго ехидства.

– Что же ты у себя дома меня без резинки трахаешь? – притворно удивляюсь, а сам уже не знаю, куда деться. Не знаю, как устроиться так, чтобы перестать беспокойно ёрзать по столешнице и не навернуть стол к хренам.

– Экономлю?

Мой смешок тонет в следующем поцелуе, когда, дав мне поиграть немного, перехватывает инициативу.

Да-да, конечно. Все мы знаем, кто тут главный.

Забирай, не претендую.

Забирай, только иногда, пожалуйста, вспоминай о том, что мне хочется ещё и подышать. Ну так, на полглотка.

Водит по моим плечам пальцами, когда я пытаюсь прикусить шарик, венчающий его пирсинг, и даже не пытается забраться под свободно болтающуюся футболку или оттянуть пояс джинсов.

Надо же, какие мы приличные, когда трезвые.

Куда делся мой долбоёб и откуда взялся этот со своими нежностями?

Так сильно соскучился?

Что же, весьма льстит.

Весьма…

Особенно когда ему надоедает мять ткань и широкая, не в пример моей, горячая пятерня перемещается вниз, ложась на пояс. Дёргает на себя под надсадный скрип проехавшегося по полу стола.

Хмыкаю, а приоткрыв глаза, на мгновение всего, сталкиваюсь взглядом с его. И черти там пляшут так отнюдь не потому, что вмазанный или пьяный. А черти там вот-вот перейдут на канкан – и блядская, так и разъезжающаяся в стороны улыбка это только подтверждает.

Хочется сожрать её вместе с его языком и губами.

Хочется сожрать её и до пугающего не метафорически.

Хочется так, что горит внутри и жжёт пищевод.

Хочется облапать, раздеть и потрогать. Хочется вжаться, обхватить ногами и…

– Какого хера, Бругер?!

Вскидываюсь, едва узнав этот голос, и по инерции, чтобы не повернулся тоже, прижимаю голову Рена к своей шее. Чувствую, как щекотно проходится носом по выступающей жиле, и невольно улыбаюсь.

И от ощущения, и от представившейся картины.

Раскрасневшемуся, тяжело дышащему Блохе, который схватился одновременно и за дверной косяк, и за сердце.

Неужто ещё один претендент на скорый инфаркт?

Интересно, а попкорн у нас делают?

Продолжая щериться как умалишённый, обращаюсь к нему почти по-дружески. Вернее, к тёмным пятнам на его лице, потому что очки так и валяются позади, но кого волнуют такие мелочи?

– Съеби отсюда, а?

Рен хмыкает, и его смешок теплом оседает на коже. И его смешок, и сжавшиеся вокруг моего пояса руки придают уверенности. Чёрта с два рядом с ним кто-то обольёт мои вещи кофе или вздумает доебаться без повода. Чёрта с два он когда-нибудь просто проглотит это.

– Если ты сейчас же не… – Замечает мой крайне заинтересованный в окончании этой фразы взгляд и осекается. Понимаю, что, по сути, он ничего не сможет мне сделать. Ни-че-го. Даже вызвать какие-то отрицательные эмоции или заставить дёргаться. – Я позвоню в полицию.

Ощущаю, как напрягается горячая, украшенная тёмным шея, и пальцы, что лежали на затылке, плавно перетекают за кожаный ворот. Ну нет, в этот раз я не позволю тебе вмешаться. В этот раз – это только моё.

– Рискни. И уже завтра здесь будет пожарная инспекция. – Угроза более чем весомая, учитывая, что каждый из сотрудников может, не задумываясь особо, накидать нехилый списочек нарушений, а я как протянувший едва ли не дольше остальных ещё добавить кое-чего. Бонусом. – Ну, ты как? Готов рискнуть делом всей жизни любимого дядюшки?

Из красного медленно становится багровым. Кажется, ещё немного – и начнёт раздуваться на глазах.

– Ты…

– Я.

Дёргается, да так и замирает после моего кивка. Замирает и словно никак не может перезагрузиться. Не может понять, что, собственно, всё – крыть больше нечем.

– А теперь съеби отсюда и закрой дверь. Пожалуйста?

Последнее выходит слишком… издевательски. Слишком знакомым мне, но со стороны. Как просто, оказывается, мимикрировать под кого-то более наглого и уверенного в себе. Под кого-то, кто никогда не отличался терпением, а потому всё-таки выворачивается из моих рук и, с интересом окинув Блоху взглядом, как-то слишком уж понимающе хмыкает, стаскивает куртку и пихает её в мои руки.

Блоха даже срывает с лица очки и принимается тереть их припрятанной в нагрудный карман салфеткой. Да так яро, что стекло издаёт опасный треск, грозясь вот-вот выпасть из оправы.

Вот так и ломаются внутренние механизмы. Наорать на меня решил? Ну поори – может, станет легче, чего уж.

Только из-за двери.

И не такой уж он и высокий, оказывается, не такой мерзкий.

Рен просто хлопает его по плечу, а когда тот, отмерев, пытается убрать его руку, сгребает за шиворот и, хорошенько толкнув, выпихивает. Сам закрывает дверь и, оглядевшись, подставляет под ручку стул. Так же взглядом нашаривает что-то ещё, что мне в силу близорукости не разобрать сразу, но когда наводит это «что-то» на телек – всё становится ясно. Прибавляет громкость и даже не переключает канал. Да и нафига? И без того фоном вечное МТВ. И без того фоном затирающая внешние шумы, довольно ритмичная, пусть и навязчивая, мелодия.

– Я должен спросить, насколько ты уверен? – интересуется будто бы через силу и закатывает рукава на тонком пуловере, который оказался вовсе не футболкой. Закатывает рукава, и чёрного на его коже становится видно больше. Больше узоров и штрихов, которые можно повторить кончиками ногтей и языком.

– Не-а.

Интересуется только потому, что должен убедиться, а не для того, чтобы сдать назад. Часто мы, что ли, трахаемся абсолютно вменяемыми и в подозрительных местах? Тянет на полноценное извращение почти.

– Полный восторг.

Возвращается назад, а когда пытается обхватить, перехватываю его запястья. Сжимаю пальцами и опускаю вниз, на свои бёдра.

– Потерпи.

Невысказанный вопрос и явное недоумение искрой во взгляде.

– Я хочу сам.

Хочу сам потрогать, поцеловать, забраться под одежду и потянуть кофту вверх, обнажая живот. Слишком белый на фоне чёрного и своих многочисленных татуировок. Слишком структурированный. Удивляюсь тому, что не нашёл времени рассмотреть его раньше. И неужели эти треклятые кубики всегда были таким твёрдыми? И косые тоже?..

Вау.

– И сколько мне «потерпеть»? – спрашивает небрежно, а сам взглядом изучает сероватый потолок, чуть щурясь от света встроенных лампочек. Горят только две из шести, и каморку, лишённую окон, вполне можно назвать окутанной полумраком. Полумраком и моей близорукостью, которая сейчас делает всё только интереснее, заставляя шарить пальцами и дополнять картинку ощущениями.

– Сколько сможешь.

Подаюсь вперёд и прикусываю за край уха. Прикусываю, чуть сжав зубами хрящ и заставив его вздрогнуть. Вовсе не от боли, о нет. Ему очень по душе такие штуки. Больше тащится, только когда я неприкрыто нарываюсь на хороший жесткач, и вовсе не чувствует себя виноватым после.

После того как придушит, укусит или шлёпнет до искр из глаз и наливающихся синяков.

– Довольно размыто…

Что же, хочешь чёткости? Ладно.

Касаюсь губами его губ так, чтобы чуть прихватить, а не позволить засосать себя по самое не хочу и потерять всякое желание верховодить. Согласился – так потерпи немного.

Ладони, всё изучающие его живот, скатываются ниже. Ложатся на широкий ремень и, помедлив, расстёгивают его. Вытягиваю свободный конец из шлёвок и, глядя в глаза, не дыша и не моргая в этот момент, расстёгиваю пуговицу.

Ширинка короткая совсем, там и тянуть нечего.

Опускаю взгляд вниз и откровенно залипаю, глядя на широкую, плотно обхватывающую кожу резинку белья. И надо же – белая.

Так и липну, с нажимом оглаживая её указательными пальцами, ощущая, как чуть ниже натягивается плотная ткань.

Прикусываю губу.

– Ты решил вздремнуть, малыш? – поторапливает и стискивает мои колени так, будто всерьёз вознамерился никогда больше не разжимать пальцы. Костяшки выделяются особенно сильно. Выпуклыми полосками стянувшихся шрамов.

– Я думаю, – вот так же звучит мой голос, когда я туплю на защите проекта, – отсосать сейчас или потерпеть до дома.

Я думаю, а его член натягивает ткань куда сильнее, и на моих ногах наверняка останутся синяки. Небольшие совсем. От больно надавивших на кожу пальцев.

– Будет немного неловко, если копы вынесут эту дверь, когда ты будешь стоять на коленях, не находишь?

Будет немного неловко, ага, а у самого голос хриплый и словно подрагивающий. А у самого кадык туда-сюда под кожей от нетерпения. И ладони такие горячие, что сквозь джинсы ощутить запросто.

– Он их не вызовет, – отвечаю со смешком и решаю не добавлять, что наверняка ещё и подслушивает, вжавшись в дверь ухом. Что наверняка кипит и краснеет, жалея, что нельзя меня самого окатить кофе. Жалея, что блядских камер здесь никогда не было и нет.

– Уверен?

Как и в том, что тебе явно не суждено сдохнуть сегодня от спермотоксикоза, «малыш».

– Ещё как.

– Ну тогда…

Тогда сделай шаг назад, чтобы я мог спрыгнуть со стола и деловито опуститься на колени. Чтобы я мог взяться двумя руками за твои бока, щекотно погладить выступающие тазобедренные, на которых так круто сидят джинсы, и потянуть твои штаны вниз. Потянуть и вздрогнуть от неожиданности, когда на голову с размаху опускается нечто, довольно плотно обхватывающее виски. Нечто, что оказывается форменной кепкой, неловко нахлобученной на мою голову.