Текст книги "Камер здесь нет (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Слишком жарко и слишком хорошо для того, чтобы попытаться хоть как-то исправить это. Слишком тесно и липко. Слишком всё.

И непривычно довеском.

Непривычно, что от тяжести чужой руки затекает моя, а попытка перевернуться или сдвинуться пресекается довольно ощутимым укусом в плечо.

Ойкаю, и губы сами собой в улыбке растягиваются.

Ойкаю, вяло отбиваюсь и оборачиваюсь назад, чтобы увидеть только тёмную макушку, потому что лицом он уткнулся в мою шею, а каждый его вздох разливается по коже мурашками напополам с теплом.

Ещё жарче и ещё лучше.

Тянусь, чтобы коснуться головой спинки кровати, и ощущаю, как пятерня, давящая на моё плечо, опускается ниже. Проходится по руке невзначай словно, сжимает поперёк запястья и, сминая одеяло, перебирается на бедро. Оглаживает его довольно лениво, замирает, перед тем как кончиками пальцев коснуться внутренней стороны, и я закусываю губу.

Покрасневшую, опухшую и отозвавшуюся жжением, самым натуральным образом изодранную до воспалённо-красного.

Кто-то стал порывистее, а если и нежнее, то явно не собирался выкладывать все козыри в первый раз.

Кто-то стал… терпеливее и будто бы старше.

Кто-то… опять мой.

Жалюзи задёрнуты, но солнечный свет всё одно проникает в комнату и умудряется даже слепить, ударяя по глазам. Жалюзи задёрнуты, одеяло вот-вот окажется на полу, а я, окончательно проснувшись и вывернувшись из расслабленного кольца рук, прикидываю: в душ сначала или… Распахиваю веки уже нормально и, замерев, начинаю соображать.

Утро перестаёт быть томным именно в ту самую секунду, когда после ленивых потягушек и попытки укусить своего соседа по кровати за руку я понимаю, что, в общем-то, отрубил будильник полтора часа назад и мне конец. Впрочем, ночью я то же самое думал, но сейчас на это есть куда менее приятные причины.

Хотя бы потому, что до первой пары, которую ни за что и никогда нельзя пропускать, остался всего час. Час, что по-хорошему торчать только в подземке, до которой ещё нужно добраться.

А ещё было бы неплохо почистить зубы, смыть следы не самой приятной, успевшей засохнуть жидкости со всех труднодоступных мест и сожрать чего-нибудь помимо мотка своих и без того очень и очень некрепких нервов.

Впрочем, всегда приходится чем-то жертвовать. В моём случае – нормальный душ перевешивает, а на то, чтобы совершить набег на чужой холодильник, в котором лишь по чистой случайности, может, и отыскалось бы что-нибудь, просто не остаётся времени.

Ни минуточки.

– Да куда ты её дел?!

Прыгаю на одной ноге, кое-как балансирую, пропихивая поднятую ступню в узкую брючину джинсов, и, больно зацепившись ногтем за болт, застёгиваюсь. Беспомощно оглядываюсь по сторонам в поисках ремня и остальных шмоток, но взгляд то и дело возвращается к разворошённой кровати и поперёк развалившемуся сонному придурку, который что-что, а помогать мне явно не собирается.

– Серьёзно, где моя футболка? – спрашиваю с едва различимыми нотками отчаяния в голосе и даже отвлекаюсь от поисков на секунду, чтобы ладонью провести по лицу и смахнуть со лба набежавшие с непросушенных волос холодные капли.

Он же пожимает плечами и, потянувшись, перекатывается на живот, подкладывая ладонь под щёку. Пиздец какую симпатичную, даже ставшую колючей, щёку и… Блин. Мотаю головой, отгоняя неправильные, скорее мешающие отыскать шмотки, мысли, и переключаюсь на поиски ремня.

– Забей, – звучит вальяжно, сонно и потому немного в нос.

Оборачиваюсь и, не сдержавшись, кривляюсь, не особо старательно пытаясь изобразить прищур и понижая голос:

– Забей. И на джинсы тоже. И вообще – нахуй универ, иди сюда, я тебя трахну. Да?

Улыбается, потираясь скулой о костяшки пальцев, и мне на самом деле безумно хочется положить на всё и остаться. Имею я, в конце концов, на это право или нет? Или что, всё, переспали разок – и хватит тебе, Кайлер? Остатки эйфории получишь после. Потом. Когда-нибудь.

Решаю уже было, что, собственно, а почему бы и ДА, не выкинут же меня за один несчастный пропуск, даже если потом и будут сношать в мозг остаток месяца, но выражение его блядской рожи становится таким самодовольным, что НЕТ.

Исключительно потому, что мне безумно нравится это. До зуда в подушечках пальцев нравится его обламывать. Даже несмотря на то, что это был наш первый после столь долгого перерыва раз и последнее, что я думал делать вчера вечером, – это ломаться.

По старой памяти, скажем так. Потому что соскучился по рукам-губам-всему-Рашу, и было бы крайне тупо изображать недотрогу и лепетать что-то про правило трёх свиданий, которого я никогда в жизни не придерживался.

Оглядываюсь ещё раз и даже, пригнувшись, пробую заглянуть под кровать, но вовремя вспоминаю, что между каркасом и ковролином зазор такой узкий, что пачка сигарет только и поместится.

– Да где она?

Вздыхает, закатывая глаза, и снова поворачивается на спину, демонстрируя новую, расползшуюся по плечам и лопаткам татуировку. Потягивается, позволяя сползшему одеялу оголить его по пояс, и снова смотрит на меня. На этот раз скептично.

– Забыл, как открывается шкаф?

Не врубаюсь в первую секунду даже и озадаченно свожу брови на переносице, не забыв поправить соскочившие на кончик носа очки:

– В смысле? Ты что, засунул её в шкаф?

В ответ мне достаётся ещё один мученический вздох и ехидно дёрнувшийся уголок рта. Всё-таки он бесит. Определённо бесит и будет бесить. Примерно чуть реже, чем постоянно. Но да кто же меня заставлял, а? Последнее, что бы я стал делать, – так это жаловаться.

– Не тупи, детка.

А ну да. Ещё и я «не тупи». Я, который сам не успел снять даже носки и уж точно не швырялся ими так, что хер теперь найдёшь.

– Открой, возьми любую, закрой. Так достаточно понятно?

Выдыхаю и, неосознанно сложив руки на груди, наконец собираюсь сказать то, что пытался полузадушенно пропыхтеть ещё вчера вечером. Но как-то стрёмно у меня с дикцией, когда во рту орудует чужой язык, а нетерпеливые пальцы так и норовят подцепить резинку белья под джинсами.

– Я больше не собираюсь таскать твои вещи, – проговариваю очень осторожно, тщательно наблюдая за его реакцией, стараясь не пропустить ни малейшей эмоции на лице, и, слава Ктулху, очки я смог найти сразу же, даже долго лазить не пришлось.

– А что ещё ты не собираешься делать?

Очень верно уловил направление моих мыслей и сейчас опасно щурится, глядя снизу вверх.

Отчего-то закрадываются подозрения, что после того, что я скажу, в его речи будет фигурировать радиатор, цепь и как минимум одно «да ты охуел, детка».

– Я не хочу больше быть содержанкой.

– И какой именно смысл ты вкладываешь в эту конструкцию? – вкрадчиво, насмешливо спрашивает, приподняв и голову от подушки, и тёмную бровь. Ох уж эта бровь. Запретить бы её за одно только это движение.

– Не пугай меня так, – пытаюсь свести всё в шутку и неосознанно возвращаюсь к любимому и нисколько не забытому подколу: – Где мат и угрозы?

– Не пизди, сразу к сути, – обрывает мои недозаигрывания и попытки уйти от объяснений, и я тут же сдаюсь и, мысленно сдувшись, готовлюсь отстаивать свои «правильно» до хрипоты и полной капитуляции оппонента.

– Я хочу нормально, понимаешь?

Готовлюсь, но ничего осмысленно из себя выдавить не могу. Никакой тирады, которую, пожалуй, стоило написать заранее и притащить с собой исчёрканный блокнот.

– А что входит в твоё понимание «нормально»?

Надо же. Встречный вопрос. Не посыл. Не вопли. Мы что, научились слушать и разговаривать? Вот это да… Его что, сдали на курсы по управлению гневом, пока меня не было?

– «Нормально» – это не так, как было у нас. Не за деньги, не на твоих условиях и не пользуясь… всем вот этим. – Развожу руками в стороны, чтобы показать, какое «всё это» имею в виду, и неосознанно задираю голову вверх, чтобы мельком увидеть своё отражение. Чтобы уйти от его взгляда, который, кажется, сейчас во мне дыру прожжёт аккурат под перемычкой очков. – У тебя свой карман, у меня – свой. Не хочу чувствовать себя твоей собачкой, которая только и делает, что брешет и ссытся в подгузники.

– А раньше чувствовал?

Думал, что взорвётся он, а на деле же первым не выдерживаю сам.

– Не всегда, но это не меняет сути, Рен! – перехожу на крик, надеясь, что буду услышан, и, переведя дыхание, продолжаю, пытаясь пояснить: – Я хочу быть с тобой, а не висеть на твоей шее. Хорошо, ладно – висеть, но в другом смысле.

Он перекатывается на бок, а после и на спину. Раскинув руки в стороны, глядит вверх, и следить за выражением его лица возможно только через зеркальный потолок. Молчит, хотя раза два или три открывает рот, но, скривившись, передумывает в последний момент. И мне не приходится теряться в догадках, чтобы понять, что он там решает удержать в себе. В итоге начинает говорить медленно и с определённой долей иронии в голосе:

– Дай-ка я угадаю!

Собираюсь перебить, но осекаюсь на следом брошенном слове.

– Общага?

– Общага, – подтверждаю и кивком, и голосом.

Всё так, Рен: я не собираюсь жить вместе с тобой. Не собираюсь жить у тебя. Не сейчас и не сразу.

Вот только чтобы сказать это вслух, у меня, оказывается, слишком маленькие яйца. Моих хватает только на то, чтобы выглядеть хотя бы вполовину виноватым от того, насколько я себя чувствую.

– Отлично. Класс. Мне ебать как нравится!

Паузы длинные. В каждом следующем слове всё больше напряжения и интонации всё выше. Ещё немного – и совсем вспыхнет. И тогда пиздец всему живому. Ещё немного – и моя саркастическая мысль о кандалах и радиаторе перестанет быть просто мыслью.

– Не начинай, – прошу скорее жалобно, нежели угрожающе или раздражённо. Гляжу на него самыми большими и круглыми глазами, на которые только способен, и в который раз скрещиваю только что опущенные было руки на груди. – Пожалуйста, давай не сейчас, я и так опаздываю.

– Да без проблем. Давай, вали.

Вздрагиваю и уже глазами шарю по полу, выискивая что-нибудь потяжелее, чтобы как следует приложить по его вредной башке.

– И тряпку свою с дивана забери.

Тут же забываю о всех своих кровожадных мыслях и, развернувшись так резко, что едва не навернулся, выбегаю в гостиную, где действительно и валяется моя футболка. Вот она! Серая на фоне белоснежной диванной спинки.

– А сразу нельзя было?! – кричу во весь голос, едва не задушившись горловиной и спешно поправляя ткань, оттягивая вниз. – Я минут двадцать искал!

Возвращаюсь в спальню как раз для того, чтобы услышать буркнутое куда-то в бугрящееся одеяло «не-а».

– Скажи мне: ты подуешься и всё будет нормально или?..

– Или. Вали уже получать новые знания, маленький ботан. – Звучит раздосадованным, но вполне себе миролюбивым. Во всяком случае одно я знаю наверняка: как бы я ни выкручивался, отказаться от меня – он не откажется. И это, признаться, очень греет. – Дай мне подумать.

Ага. Подумать. О том, как пустить всю мою решимость по крупной тёрке, я полагаю?

– И что, даже не поцелуешь? Ну, на прощание и всё такое?

«Что, даже не поцелуешь?..» – подначка в чистом виде и попытка прощупать почву. Ну, насколько же мы обижены?

Выжидающе останавливаюсь на пороге комнаты и пытаюсь разгладить складки на смявшейся чёрт знает каким образом футболке. Выжидающе останавливаюсь и жду, что закатит глаза или отвернётся, покажет средний палец или поманит им к себе. Я даже готов подойти и рискнуть целостностью только что натянутой одежды. Только бы не вспылил и не начал давить, как он это умеет. Только бы действительно всё в лучшую сторону изменилось. Для него. Для меня. Для нас.

Я даже готов подойти… только не требуется.

Поднимается с кровати сам и даже не думает обернуться одеялом или натянуть штаны. Вообще не парится. Да и с чего бы, да? Что я его, голым примерно несколько сотен раз не видел?

Что я его, не…

И видел, и трогал, и прыгал, прости господи. Но во рту всё равно пересыхает, а привкус зубной пасты, что никак не соскрести с языка, становится раздражающе сильным.

Подходит нарочно медленно, словно издеваясь над и без того уже опаздывающим больше некуда мной, и не отказывает себе в удовольствии потянуться, замерев всего в двух шагах. Разминает шею, всё ещё довольно сонно зевает, а я специально не смотрю ниже его груди. И вообще, я спрашивал о поцелуе, а не о быстром перепихе на дорожку.

Для бодрости духа и приподнятого настроения, ага.

– Ну так ты подойдёшь уже или специально мнёшься, чтобы я опоздал ещё больше? – спрашиваю, разглядывая змеиную морду, что притаилась на его шее, и едва ли нарочно скольжу взглядом выше, по линии челюсти.

В глаза смотреть ни за что не стану. Не-а.

Пусть даже не надеется.

Подумаешь-ка, не спали вместе каких-то полгода и вообще не виделись. Подумаешь-ка, вообще не причина пялиться или бросаться на шею, для верности вцепившись ещё и ногами.

Не-а.

Совсем нет.

Совсем. Даже если, закатив глаза и раздражённо выдохнув, хватает меня за пустые шлёвки на джинсах и тащит к себе. Даже если после тут же обхватывает поперёк плеч, мешая вскинуть руку и удержаться на расстоянии, и, склонив голову, всё-таки снисходит до этого «на дорожку».

До этого, который совершенно такой же, как и вчера в коридоре, когда на мне ещё были рубашка и кеды. До этого, после которого я собственное имя вспомнить не мог – так сильно мозги забило куда более низменной потребностью.

Целует зло, кусается больше, чем толкается языком, и от этого немного подёргивает. Пальцы на руках, которыми так и тянет вцепиться в его предплечья и проследить витые чёрные линии до самой шеи и по ней тоже, подрагивают. Которыми так и тянет перебраться на его спину и огладить. Ну или не спину. Зад у него тоже очень даже ничего.

Тискает меня, как игрушечного, трогает там и тут, задирая футболку и кончиками пальцев пробираясь в штаны. Тискает меня и тащит вверх, да так, что приходится приподняться на носках, протаскиваясь своим телом по его.

Ещё немного, и вовсе затащит на себя – и тогда прости-прощай, мой семинар.

Ещё немного, и…

Проведя по нёбу и вытолкнув мой язык своим, одёргивает руки и делает шаг назад. Едва не прикусываю его серёжку, но в последний момент всё-таки отпускаю. Неосознанно тянусь следом и, лишь моргнув, понимаю, что у меня и крыша, и даже соскочившие на кончик носа очки набекрень. Что джинсы, и без того довольно узкие, давят, а уходить не хочется даже больше, чем утром.

– Мобильник забери, – неопределённо указывает в сторону прикроватной тумбочки, и без подсказок знаю, в каком ящике искать дальше. Белая вытянутая коробка лежит там же, где и когда-то мои очки. Уродские и клеенные миллион раз. «Забери…» Что же, с этим не спорю. Это моё, это не стоило оставлять.

Коробка довольно узкая, можно сжать пальцами. Внутри тоже щемит.

Медленно и сладко, накрывая волной.

Разворошённая кровать кажется безумно уютной, а придурок, который, повернувшись ко мне спиной, рухнул прямо поверх одеяла, до безумия любимым.

Но я же уже сказал, верно?

Всё должно быть правильно хотя бы для того, чтобы чувствовать себя если не равным ему, то где-то близко.

Что плохого в независимости?

Медленно выдыхаю и, поправив расшатавшуюся за последнее время оправу, неопределённо машу ему рукой:

– Я напишу.

Мычит нечто невразумительное и даже голову не поднимает. Уже шнуруя кеды и подхватив полупустой рюкзак, в котором нет ни одной методички, не то что домашки, продолжаю думать о том, что так правильнее.

Честнее по отношению к нам обоим, и сколько бы Рен ни закатывал глаза – ни хрена у него не выйдет.

Ни-хре-на.

***

Приползаю в общагу довольно поздно и скорее мёртвый, чем живой. От последнего семинара и вовсе не могу отойти, и левый глаз то и дело невротически подёргивает.

К счастью, чувак, живший со мной последние три месяца, нашёл место получше и свалил, оставив в моё личное пользование аж целый стол и довольно устойчивый, несмотря на наличие лишь трёх ножек, стул.

К счастью, чувак, живший со мной, свалил, и я могу без зазрения совести и подозрительных взглядов завалиться на кровать лицом вниз и застонать, прикусывая наволочку на подушке.

Потому что сегодня опять не получилось вырваться, а самовлюблённый придурок, который по какому-то недоразумению решил, что я подходящая кандидатура для отношений, не может забить на свой график и сдвинуть перелёт.

Потому что сегодня я в сотый, наверное, раз прикидывал и взвешивал это всё.

С одной стороны – эйфория почти, тахикардия от одного только высвечивающегося на дисплее имени, а с другой… страх.

Страх по новой начать всё это тогда, когда я вроде как уже привык жить без него. Привык жить как раньше, ни на кого не опираясь и не оглядываясь.

Страх, что по новой закрутится и уйдёт не в ту сторону, а я только освоился, поверил, что всё относительно хорошо. Пусть скучно и не так ярко, как вместе с ним. Пусть тускло и пустовато, но безопасно во всех смыслах.

Без него мне не грозит нервный срыв из-за простой ссоры или пара-тройка новых синяков. Но без него мне не грозит влюбиться в кого-то так же сильно и без тормоза. Без него мне не грозят это самое безумие и невозможность лишний раз выдохнуть, потому что дыхание замирает.

И я изо всех сил пытаюсь найти баланс.

Сохранить равновесие.

Вернуться к новому ему и при этом не потерять нового себя и хотя бы иллюзию независимости. Не раствориться в чужой жизни, потому как покидать её потом, подобно невесть как попавшей под кожу занозе, больно.

Больно, когда, выбравшись, ты понимаешь, сколько потерял. Скольких.

Кручусь на кровати и осознаю, что даже кроссовки не скинул, не зажёг свет. Осознаю, что осторожнее надо бы, не то дужка очков, и без того треснувшая из-за не очень-то удачного падения, совсем отвалится, а мне сейчас разве что только скотч по карману. Стягиваю очки и, вытянувшись, кладу их на заваленную тетрадками и просто разрозненными листами с кусками лекций, что я никак не приведу в порядок, тумбочку.

Относительно ничего ещё, кстати.

Только два из трёх ящиков заедают.

Медленно раздеваюсь и, побросав шмотки прямо так, комом около кровати, забираюсь под одеяло.

И темно вроде, и замотался, как маленький, пашущий на ферме ослик, но сон всё не идёт. Даже если подумать об утренней смене на работе. Даже если подумать о том, что мышцы немного дрожат от усталости.

Кручусь туда-сюда и, мысленно сдавшись, свешиваюсь с кровати и роюсь в карманах джинсов.

Телефон, обтянутый новым, кое-как прикрывающим розовое безобразие чехлом, ложится в ладонь как влитой.

Удивительно, насколько быстро к нему привык.

Удивительно, насколько быстро я успел его забить кучей аудио и, чем чёрт не шутит, фото. Никогда не думал, что мне вкатит подобное, но… но, оказывается, можно нехило залипнуть, фотая трещины на подоконнике.

Верчу телефон так и этак, пока всё-таки не решаюсь написать. Это оказывается сложным почему-то. Это оказывается неловким и каким-то… Не знаю. Не прочувствовать полностью. Как бы то ни было, первым мне уже не быть: вверху экрана высвечивается новое сообщение. Надо же. Всего как несколько минут назад пришло.

Раш: «Ну как там, в твоей общаге? Клопы уже поужинали?»

О, ну как же. Сама ненавязчивость. И ни «здрастье» тебе, ни «как дела?», ни «не желаете ли покататься на моём члене этим тёмным вечером?». Я вот, например, желаю, да со временем у обоих такой напряг, что из вариантов остаётся только вирт или секс по телефону, который гарантированно сломается на первом его «да ну нахуй».

«Не боишься, что я их и тебе привезу?»

Да, кстати, ты не боишься? В моём рюкзаке запросто поместится ещё парочка подвальных крыс. Если эти твари в метро не сбегут, конечно же, чтобы сожрать кого-нибудь заживо или новый зомби-вирус распространить.

Раш: «Ещё как боюсь. Каждый раз, когда ставлю тебя раком, осматриваю зад на предмет укусов».

Что он там делает вообще? Собирает шмотки, в четвёртый раз за месяц пакуя сумку, или уже в аэропорту? Отчего-то решаю не спрашивать, продолжая поддерживать этот довольно забавный разговор.

«И как?»

Раш: «Пока норма, если ты, конечно, ничего не запудриваешь».

Именно этим и занимаюсь между парами. Вдумчиво, сантиметр за сантиметром, а после сесть боюсь, чтобы на трусах отпечатка, а то и полноценного слепка моей задницы, не осталось. Неловко будет в общей прачечной отстирывать белое пятно такого размера.

Впрочем, что-то я увлекаюсь. Сознание уже мутнеет, и всё становится приглушённым и мягким. Даже буквы на экране, подтекст которых я не совсем понимаю.

«И к чему это всё? Давай прямо, Рен».

Раш: «Окей. Ты меня заебал».

Вот тебе и «прямо». Сразу и сна как ни бывало, и мышцы сокращаются сами, одним резким движением вынуждая меня стремительно сесть.

Вот и пошли все твои сомнения на хуй ровным строем, Кай. Не нужно тебе это всё, да? Научился сам и всё такое? Ха-ха, несите кислородную маску, этот пациент пытается скопытиться вне очереди. Это как это «заебал»?

«В смысле?..»

Раш: «Во всех смыслах».

Сглатываю и не глядя тянусь назад. Нашариваю очки и, заляпав все стёкла, водружаю их на свой нос.

«И ты хочешь?..»

Раш: «Чтобы ты прекратил ломаться, как целка, собрал свои манатки и свалил нахуй из своей клопофермы. Кристально ясно же».

Медленно смыкаю веки и, выдохнув через нос, порывисто обзываю его ебанатом. Подумав, исправляю на «идиот». Подумав ещё, отсылаю просто три глубокомысленные точки.

Раш: «Что?»

Да нет, совсем нихуя. Всё прекрасно, и шутки у тебя замечательные. Всё круто, чувак, можешь заехать за леденцом – я так скажу, что о тебе думаю.

«Придурок».

Раш: «А ты решил, что я хочу тебя бросить?»

Эй, на секунду всего же! Так, мелькнуло и тут же скрылось. Ну не будь такой жопой, Рен! Серьёзно, даже просто читая сообщения, так и вижу его довольную морду. Постукивая ногтем по краю экрана, просто молчу, глядя на то, как появляются новые сообщения.

Раш: «Серьёзно?»

Раш: «И как?»

Раш: «Успел наложить в штанишки?»

Перебираюсь на подоконник и лишь чудом умудряюсь не свернуть наваленный на него хлам. Тянусь к хреново открывающейся форточке и, прежде чем ответить, ищу по всему своему мусору и нахожу полупустую пачку сигарет. Прикуриваю и лишь после того, как зажму сигарету зубами, отвечаю: «Успел».

Раш: «Серьёзно?»

О да. Ещё как.

Затяжка. Две…

Интересно, что он подумал, когда увидел, как я шарю по его карманам? А впрочем…

«На хуй иди».

Раш: «Ой, да брось».

Раш: «Ты же знаешь, что я помешан на тебе».

Раш: «Жажду видеть рядом с собой денно и нощно».

Гляжу в потолок и жмусь голой спиной к холодному стеклу. Та ещё картинка, наверное, если смотреть снизу. Но это только если включить свет, чего я, разумеется, делать не собираюсь. Вот ещё.

А Рен уже прислал что-то, и я понимаю вдруг, в чём дело. Понимаю, глядя на текст, что строчками вырисовывается на экране лежащего на моём бедре телефона.

Раш: «Хватит уже мотаться туда-сюда, малыш».

Раш: «Собирай, что там тебе нужно, и приезжай».

Я просто не верю в него. Не верю в то, что пришёл к нему и меня ждали. Не верю в свою сказку и в то, что всё действительно может вот так.

Раш: «И больше не уходи».

Докуриваю и всё пялюсь на сероватое покрытие. Кажется, что в дальнем углу и вовсе поселилось паучье семейство – иначе как объяснить паутину таких размеров?

Паутину…

В верном направлении думаешь, Кайлер. Умница. Продолжай.

Раш: «Детка?»

Да здесь я, что ты мне деткаешь? Тебя наверняка и вовсе нет, и всё это лишь плод моего не в меру больного воображения. Только телефон всё не сдаётся и дребезжащей вибрацией мешает мне медленно оплывать, прокручивая в голове его голосом «И больше не уходи».

Кому-нибудь нужен зефир? Я готов стать донором. Вместо крови теперь по жилам и, наверное, вместо мозгов.

Забывшись, стягиваю очки и принимаюсь покусывать пластиковую дужку.

Раш: «Кай?

Подслеповато щурюсь и думаю, как бы перебраться в кровать. Как бы теперь уснуть и желательно обойтись без девчачьих восторженных попискиваний.

«Отвали, я уже сплю».

Раш: «Да конечно».

Раш: «Попизди мне».

Раш: «Скажи, почему ты не хочешь?»

Выдыхаю всё ещё тянущий дымом воздух из лёгких и возвращаю оправу на переносицу.

Вот как ему сказать, что я просто боюсь? Боюсь стать дополнением к его квартире, образу жизни и, если на то пошло, просто расслабиться, перестать судорожно подсчитывать содержимое своих карманов, а после очнуться вовсе не в диснеевской сказке. Как сказать ему, что в себе я не уверен куда больше, чем в «нас»? Как сказать, что, привыкнув к обычной жизни, без долгов и вечных кошмаров, я просто… сам не знаю, почему торможу? Что именно мне мешает забить на всё и, махнув рукой, сказать: «Окей, забирай мои вещи»?

Раш: «Мы же уже жили вместе, и не сказать, что это было плохо».

Раш: «Не было же?»

Не было. Конечно же, не было. Особенно когда ты перестал вести себя как козёл, а я выдохнул, когда все мои грязные секретики всплыли. Особенно когда всё стало совсем нормально. Здорово. Круто. А после с треском развалилось, как те самые зеркала, что больше не украшают собой твою прихожую.

Молчу, кутаясь в одеяло, а сообщения всё идут. Сообщения высвечиваются одно за другим, и какое-то время я просто наблюдаю за ними, пока экран не тускнеет и в комнате не становится совсем темно.

Раш: «Эй».

Раш: «Эй-эй-эй-эй».

Раш: «Эй».

Раш: «Не игнорируй меня».

Разве тебя можно игнорировать? Ты же, если тебе надо, и под шкуру залезешь, да ещё и попиздишь, что и хотел не так.

«Я же сказал: я сплю» – отсылаю это только для того, чтобы проверить, насколько хорошо я его знаю. Отсылаю только для того, чтобы проверить, угадаю я или нет.

Итак: один, два…

Пишет…

Раш: «Ага, а я дрочу».

Вскидываю кулак вверх и, как и раньше, отправляю ему красноречивое троеточие вместо закатывающих глаза жёлтых уродцев.

Раш: «Почему нет?»

Потому что я боюсь, что мы похерим всё ещё раз и мне будет уже не склеиться. Мне будет не склеиться, особенно если я буду знать, что это сможешь сделать ты.

Только пальцы, эти трусливые ублюдки, набирают совсем иное. Только пальцы, уже заученно, набирают: «Потому что я хочу нормально в этот раз».

Подумав и в этот раз потащив в рот уже указательный палец, наспех добавляю, чтобы успеть вклинить до того, как допишет: «И самостоятельности».

Так и вижу, как замирает и, ударившись головой о спинку сиденья – конечно, если он всё-таки в такси, – стирает всё и отправляет своё излюбленное «ну охуеть теперь».

Раш: «Тебе напомнить, куда тебя завела твоя самостоятельность в прошлый раз?»

«Теперь всё по-другому».

Будет же, верно? Кошусь в сторону паутины, которую мне ни за что не разглядеть без сныканных под подушкой очков, и тихонько киваю, прижав подбородком натянутое по самую шею одеяло.

Раш: «Ага, привет клопам».

«Спокойной ночи».

***

– Он меня в ванной запер. Продержал весь день, а после явился такой как ни в чём не бывало, когда у меня уже мобильник сел и я едва не свихнулся, подсчитывая чёрточки на плитке.

Лежу прямо на прохладном полу и разглядываю то свои пальцы, то мелькающую в поле зрения футболку и загорелое плечо Юджина. У нас всего одна бутылка светлого пива на двоих, но никто не жалуется. Мне и не хочется больше, а у Юджина пересдача утром. У Юджина, к которому я сбежал сразу же, как только был освобождён из кафельного плена.

Ну, почти сразу же.

Чёрта с два я бы отказался от еды, буквально просидев на толчке почти девять часов. А потом и не уехать было и вообще… Мотаю головой и останавливаюсь только после того, как очки опасливо соскальзывают на кончик носа.

Поправляю их и, несмотря на то что почти сутки прошли, начинаю тихонько кипеть по новой.

Урод, блять.

Надо же было, а! Додумался! Обоссаться, как смешно вышло!

Ещё и Юджин, пришибленный чтением бесконечных билетов и чужих конспектов, сейчас вряд ли способен оценить мои страдания по достоинству и посочувствовать.

– Так надо было читать.

Поворачиваю голову и смотрю на него как на умственно отсталого. Спрашиваю вкрадчиво и надеюсь, что в следующий раз, когда пойду отлить в его квартире, не забуду осмотреться в поисках припрятанных в стенных нишах книжных полок:

– Что? Состав шампуня или инструкцию к туалетной бумаге?

– А к ней есть инструкция?

– Представь себе.

– Кто вообще может не знать, как пользоваться туалетной бумагой? Её используют для чего-то кроме того, чтобы забросать дом вредного препода, или, там, я не знаю…

И, ради всего святого, не знай дальше, я прошу тебя! Хватит с меня людей с больной фантазией.

– Да отъебись ты уже от неё, господи!

Корчится и сам вздрагивает, когда стоящие у него за спиной колонки взвизгивают слишком громко. Заинтересованно поднимаю голову, чтобы глянуть, во что же такое там играет Лесли, но вижу только его длинные голые ноги и край рыжих, свободно свисающих до самой поясницы дредин. Ему, кажется, и вовсе пофиг на всякие там сессии. Один фиг всё сдаст, пусть и письменно. И как он всё это учит, а главное – когда? Большой секрет не только для меня, но и для Юджина, который клянётся, что никогда не видел, чтобы его рыжий зубрил что-то.

Феномен, да и только.

Странный, тощий, веснушчатый феномен, который вдруг ни с того ни с сего пристал ко мне с упаковкой краски для волос, всё никак не желал отцепляться и согласился лишь перенести на потом. А обижать его или грубить как-то и рука не поднимается. Его, такого чудного и самого солнечного из всех, кого я когда-либо встречал.

Юджин отрывает взгляд от некогда чёрной застиранной футболки и снова тянется, решая, скривиться или не стоит. Склоняется ко второму и, перелистнув сразу с десяток страниц в исписанной тетради, придвигается ближе и интересуется. Небрежно вроде, но зрачки так и блестят.

– И что собираешься делать?

Все такие любопытные, что пиздец. Мотаю головой сразу же и кривлю рот, как будто бы только что сожрал что-то не очень свежее.

– Ничего я не собираюсь.

– Значит, ломаться дальше?

– Да почему сразу ломаться?! – взрываюсь так резко, что Юдж даже шутливо вскидывает обе ладони вверх и всем своим видом показывает, что готов и на спину упасть, если что. – Разве плохо, что я не хочу зависеть от него?

– Ну… тут как посмотреть.

– И как же смотришь ты? С позиции человека, который никогда в своей жизни не работал? – Звучит так себе, да только ему ли обижаться или жаловаться? – Ау, Юджин, Раш не мой папочка и ничего мне не обязан. Не обязан меня кормить, одевать и оплачивать учёбу.

– Но тем не менее оплачивает.

– И всё на этом!

– У тебя его ноут.

– Уже мой. Моральная компенсация.

Приподнимает бровь и взглядом указывает на верх моих джинсов:

– А что это ты достаёшь из кармана, чтобы глянуть, не написал ли твой папик?

– Иди в задницу, – отмахиваюсь, понимая, что один фиг ничего не объясню, и, оттолкнувшись от скользкого ламината, сажусь, подогнув под себя левую ногу.

– Да я бы пошёл, но сегодня как бы не моя очередь, – ляпает как если бы между делом, но я попросту не могу не зацепиться за столь привлекательную возможность сменить тему. Хватит меня и Рена. Я сам ни хрена разобраться не могу, куда тут другим влезать.