Текст книги "Давай поставим на паузу (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Как я вообще до этого докатился?

Сумерки плотные, серо-синие, опускаются одеялом, и поля, что раскинулось за пологим склоном, уже попросту не видно. Угадываются очертания довольно широкой реки и пары домов, стоящих прямо у самой воды.

Щурюсь для большей детализации и смаргиваю, невольно дернув шеей. Вибрацией щекочет бедро.

Вытягиваю телефон, втыкаю в свежепришедшее сообщение и коротко киваю сам себе, прежде чем набрать ответ.

– Твоя девушка?

Снова киваю на автомате и даже не особо напрягаюсь, когда она косится на экран. «Принцесса» – довольно безликое обращение, чтобы за ним разглядеть реальную личность или догадаться, что это парень.

– Это, наверное, непросто – быть на расстоянии.

Пожимаю плечами и прячу телефон.

– Наоборот, все очень просто. Если знаешь, чего хочешь, конечно.

– И ты знаешь?

– Да, я знаю.

– Тогда почему твоя мама считает, что вы поссорились?

Улыбаюсь и жалею, что трава слишком мокрая для того, чтобы развалиться прямо на земле. Молния, мелькнувшая над рекой, кажется, медленно ползет вперед.

– Моя мама – паникерша. И что мы все обо мне? Давай, бери микрофон и расскажи мне что-нибудь.

– Что-нибудь конкретное?

– Что хочешь. Думаю, за то время, что мы не виделись, у тебя что-то да произошло. Что-то более значимее покупки новых сандаликов и первого дневника.

Смеется над шуткой, и я сам сохраняю кривоватую усмешку. Молодец, садись, пять, Жнецов. Не забудь пошутить еще через четыре реплики, чтобы девушка не решила, что ты умер.

– Ну, тогда мне, может, начать со второго дневника?

– Начни со своего последнего парня. С удовольствием послушаю, чего там в тренде у молодежи.

– О да, ты в свои двадцать уже настоящий, плотно женатый дед!

– Все именно так. Ну так что там с парнями? У тебя есть?

Качает головой и, кажется, выглядит немного смущенной. Только начинаю присматриваться, как подрываюсь отвечать на следующее сообщение.

Пишет не в «Вотсапп», потому что покрытия здесь почти нет, а самые что ни на есть старомодные СМС-сообщения. И сам черт не разберет, почему от этого так теплеет в груди.

Короткое «Я скучаю» и следом, словно извиняясь, тут же сбрасывает поясняющее «По игрушкам в твоем телефоне».

Я тоже скучаю, моя маленькая вредная принцесса. Но вместо длиннющей фразы скидываю почему-то лишь один ухмыляющийся смайлик. Как если бы мне было стыдно перед ним. Если бы я еще сам знал, за что?

– Прости. – Помахиваю телефоном в воздухе и показательно прячу после того, как отвечаю на контрольное «спокойной ночи». – Продолжай. Почему нет? Ты красивая, вроде даже немножко умная…

Закатывает глаза и шутливо пихает меня в бок. Оказывается ближе. Горблюсь и наблюдаю за ней, опершись запястьями о разведенные колени.

– Потому что не хочу размениваться.

– В каком смысле? Ждешь принца?

– Того, с кем мне захочется разговаривать обо всем на свете. – Ответ оказывается столь неожиданным, что я недоуменно приподнимаю бровь. Вот это да. Признаться, даже не рассчитывал. Она же качает головой, отводит взгляд и немного нервозно убирает прядь волос за ухо. Кажется задетой за живое. – Принца или крестьянина – это не так важно. Важно, чтобы он видел дальше моей мордашки. И тут ты должен понимать, о чем я.

Завуалированный комплимент – тоже комплимент. Тонкая лесть просачивается в душу куда легче топорной.

– Да, наверное, должен.

– И тебе повезло с этим? Тебя любят не за смазливость и косые пресса?

Действительно, а за что меня любят? И почему бы не выяснить это прямо сейчас? После всего, что было, у Кира явно должен быть ответ.

– Сейчас узнаю, за что.

Набрать сообщение – меньше двадцати секунд, а представлять, как вытягивается лицо его получателя, – почти бесценно.

– Забавно.

Выныриваю из своих мыслей и не спешу пихать трубку в карман. Кручу в пальцах, не опасаясь уронить. Один фиг все поросло мягкой короткой травой вокруг. Нарочно швырнешь – не разобьется.

– Что именно?

– То, что с ней ты куда больше, чем со мной, несмотря на то что ты сидишь здесь.

О да, если бы все так было. Если бы мне не пришлось давить из себя что-то и ощущать себя полным придурком при этом.

– К чему это?

– Нет, ни к чему конкретному, просто… Это должно быть мило, наверное.

– Но ты не уверена?

– Я была влюблена в тебя в детском саду, и ты обещал, что на мне женишься. Конечно, я не уверена.

Заставляет меня улыбнуться все-таки. Это надо уметь: и намекнуть, и вроде как пошутить в одном предложении. Чтобы без неловкостей обошлось, оставляет шанс пропустить все мимо ушей.

– Ну, если бы я сдержал все свои детсадовские обещания, у меня сейчас было бы минимум четыре жены.

И страшно злой от наличия этого никому не нужного гарема Кир. Который почему-то тупит, несмотря на то что сообщение было прочитано. Виснет или переписывает на десятый раз? Думает объяснить или, засмущавшись, послать куда-нибудь? Кусает губы наверняка, ерошит волосы… Может быть, даже бормочет что-то вслух. Так ясно представляю все это, что хочется просто начать перечислять вслух.

– Четыре – это много. Наш домик из коробки вместит только двух. Так и быть, можешь взять еще одну.

– Благодарю, о милостивая госпожа! Разрешите не падать на колени?

– Только если поклянешься не скидывать носки за игрушечный диван.

«За то, что ты – это ты. Да еще и с восьмого класса же… Помнишь?»

Шутливое настроение, что воскресло было, улетучивается вмиг.

Перекрывает горло.

Дисплей показывает начало одиннадцатого. Вспышка света наконец-то прямо над головой. Грохот.

В голове ничуть не тише. В голове – грохот столкнувшихся друг с другом мыслей и противоречий.

Понимаю, что просто устал.

Устал держать дистанцию.

Устал от того, что я – больше не я.

– Эй? – зовут откуда-то справа и даже тянут за запястье, когда не реагирую на оклик. – Все нормально?

– Отлично. – Лучше не бывает. Желание тянуть из себя что-то еще – меньше, чем в самом начале. Я и из дома ушел только для того, чтобы не слоняться под пристальным взглядом отца. – Поздно уже. Давай назад.

– Давай…

Поднимается, уцепившись за мою протянутую руку, и на этот раз идет первой. А я все думаю и думаю. Думаю и думаю. По кругу, по квадрату и даже по овалу. Мысли скачут по совершенно немыслимым траекториям. И все, абсолютно все, приходят к одному.

Неизбежно в одну сторону.

Довожу ее до ворот, улыбаюсь напоследок уже куда более расслабленно, и прошу о маленьком одолжении. Взамен обещаю расщедриться и оставить свою кофту.

Над головой – грохот, ливень обрушивается с неба спустя несколько секунд.

***

Телефон давно сел, а какие-то мудаки перебили все лампочки в обшарпанном подъезде.

Туплю несколько минут, прежде чем занести руку и постучать. Сначала думал было нажать на звонок, но почему-то передумал. Не то потому, что по моим прикидкам сейчас около трех часов ночи, не то потому, что так риск быть услышанным куда выше.

Не то потому, что трель куда увереннее робких, почти скребущихся звуков, что издают мои порядком онемевшие пальцы, когда касаются дверной облицовки.

Когда поднимался, глянул на окна и ожидаемо увидел свет лишь в одном. Да и то не верхний – скорее, настольная лампа да монитор.

Да и то не верхний, который Кир включает раз в четыреста лет, предпочитая полумрак.

Улыбаюсь, ощущая, насколько непослушными стали губы, и прикусываю нижнюю. Резиновая и холодная. Не ощущаю боли, не ощущаю холода, ощущаю себя дико неуместно, потому что пришел.

Колени мелко подрагивают, и в кроссах, кажется, в каждой, по литру воды.

Мокрый насквозь.

Мокрый и без ключей от собственного дома, да только нужны ли они мне вообще? Шел не к себе.

Уверенности становится больше, но пальцы все еще непослушные, и, чертыхнувшись, большим нажимаю на кнопку звонка.

Кажется, будто раздавшуюся трель слышно даже на первом этаже. Кажется, будто все это только в моей голове.

Курить хочется немилостиво, но в заднем кармане только абсолютно пустая пачка.

Курить хочется так, будто не делал этого целую вечность, а не около двадцати минут назад, поймав губами последнюю уже под подъездным козырьком.

Курить хочется еще сильнее, когда в коридоре слышатся торопливые шаги и почти сразу же клацает, отпираясь, замок.

– Привет. – Хотел с улыбкой, а вышло рвано и будто последним вздохом.

Вышло так, будто я в чем-то виноват перед ним, его встрепанной челкой, погрызенным воротом футболки и широкими шортами. Вышло как вышло, но я невольно пытаюсь казаться меньше, ощутимо сутулюсь и запихиваю большие пальцы в свободные шлевки джинсов.

Всего неделя, а будто несколько лет. Несколько лет, что я где-то бегал, осмысливая и прячась, чтобы не стало еще хуже.

Чтобы не стало хуже прежде всего мне, а не нам.

Козел ты, Жнецов.

Рассматриваю убитые в говнищу носки своих кроссовок, заляпанных грязью и вымокших. Рассматриваю чужие босые ноги, не решаясь глянуть даже исподлобья, и раскачиваюсь на пятках.

Нервозность жрет.

Гуляющий по подъезду сквозняк приятных ощущений не добавляет тоже.

А Кир все смотрит, и ни единого звука. Ни смазанного приветствия, ни сердитого бубнежа – совсем ничего.

Кусаю губы, невольно комично кривлю лицо, то вскидывая, то хмуря брови. Хочу сказать еще что-нибудь, но вместо этого только пялюсь на нашлепнутого на штанину шорт Спанч Боба.

В голове по-прежнему ничего.

Ливнем смыло.

Зачем только шел?

– У тебя телефон с собой? – спрашивает вроде как с осторожностью, но в голосе, помимо этого, таится еще что-то. Что-то, мало смахивающее на просто интерес.

Киваю.

– Сдох?

Киваю второй раз. Конечно, посвети столько вспышкой – какой бы тут не сдох?

Вопросы заканчиваются, а пауза все нет. Пауза, которая кажется мне раздутой вакуумной подушкой, что повисла между нами. Пауза, прервать которую у меня не хватает ни слов, ни сил.

Колени мелко подрагивают, и в кроссах, кажется, в каждой, по литру воды.

Понимаю вдруг, что все это время почти не дышу. Не могу полноценно наполнить легкие, пока не поднимаю взгляд. Пока уверенность, что мое – это все еще мое, не станет прочной, как броня Хищника.

Мое…

Раз, два, три…

Давай, Влад, подними голову.

Раз, два, три.

Счет быстрее в десятки раз, чем само запоздалое движение.

Коленки, пустые карманы простых черных шорт, футболка, затасканная в прямом смысле до дыр, растянутая горловина. Закушенная покрасневшая губа и кончик носа.

Дальше – ступор. В глаза смотреть страшно.

Вот так глупо, по-детски и едва ли не впервые за всю жизнь.

В глаза смотреть страшно, но только до первого, нарочито мученического вздоха.

– Придурок…

Гора с плеч и теплее почти сразу же. Теплее потому, что, сделав шаг вперед, хватает за запястье и затаскивает в квартиру. Встав вплотную, тянется назад, чтобы захлопнуть дверь, и порывисто обнимает, повиснув на шее.

Жмется всем телом, выдыхает куда-то в ключицу и забивает на то, что я мокрый.

Очень-очень мокрый. Настолько, что лужа, успевшая натечь с моей одежды в подъезде, наверняка появится и в коридоре тоже.

Только кому тут не плевать?

Почти сразу же становится на носки, чтобы обеими руками уцепиться за мою шею. Почти сразу же, протупив лишь секунду или две, обнимаю в ответ. Грубовато и наверняка не очень приятно стиснув поперек ребер.

Не издает ни звука. Утыкаюсь замерзшим кончиком носа в чужие волосы и просто вдыхаю запах.

Шампуня, курева и чего-то сладкого. Может, сахарной пудры или какого-то теста. Кто-то опять жрал за компом, а после хватался за голову?

Улыбаюсь своим мыслям и жмурюсь.

Так же крепко, как и держу.

До кругов под веками и противного зуда в отогревающихся пальцах.

До мурашек и странного облегчения.

Всего на миг.

Всего, потому что скрип двери, что прямо напротив входной, для меня хуже выстрела сейчас. Потому что, обосравшись раз, я не подумал о том, что все может стать еще хуже. Не подумал о том, что мать Кира и Снеги все-таки не живет на даче и иногда бывает дома.

Блядство.

Понимаю, что надо бы отступить назад и разжать руки. Понимаю и не могу сделать это. Кир, который сейчас нервно грызет губы, тоже.

Кир, который жмурится и наверняка готовится выдать какую-нибудь ерунду вышедшей в коридор матери.

Кир, который не выпирает меня назад, в подъезд, когда отстраняется, а заглядывает в глаза и кривовато улыбается.

– Разувайся.

Упорно смотрит на линолеум, когда разворачивается, и берет меня за руку. Не за запястье, не предплечье сжимает, чтобы потянуть следом, а хватается за пальцы.

Переплетает их со своими и, не глядя на мать, тащит в сторону своей комнаты.

Заводит, оставляет около расправленного дивана и кивает на шкаф.

– Ты там найди себе что-нибудь, я сейчас.

Выходит быстрее, чем я успеваю найтись с ответом, и прикрывает за собой дверь. Решаю не слушать, что он там будет врать, и в кои-то веки следую выданным инструкциям. Свободная футболка мне почти как раз, а шорты у Кира все парашютами. С голыми коленками непривычно, но все лучше, чем в мокрых джинсах, которые я, недолго подумав, выкидываю вместе с футболкой на балкон.

Задерживаюсь там же, вспоминая, куда Кир прячет пачку. Присев на корточки, проверяю тайник за снимающейся нижней планкой громоздкой тумбы. Пальцы нащупывают гладкий бок зажигалки почти сразу же.

***

На электронном циферблате будильника почти семь утра.

На электронном циферблате будильника сменилась целая прорва цифр, пока я, откатившись к стенке, спал. Спал без снов и зрительных образов. Спал, словно провалившись во что-то липко-топкое и барахтаясь там.

Выныривая и погружаясь с головой.

Выныривая и иногда чувствуя теплую узкую ладонь между лопатками. Выныривая и понимая, что по не очень-то и райским кущам Морфея брожу совершенно один. Кир то за компом, то на самом краю своего дивана, а то и вовсе в коридоре, а там, должно быть, и в ванной комнате. Кир бродит по квартире, пока входная дверь не хлопнет и мы не останемся одни.

Да и тогда возвращается не сразу.

Минут двадцать шатается по кухне, не то выжидая, не то думая о чем-то.

Когда я заставляю себя подняться и, как и на балконе, достаю из-под ванны свою заныканную черт-те когда зубную щетку, и вовсе торчит в опустевшей комнате Снежки. Словно намеренно от меня прячется.

Что же… имеет право.

Умывшись и более-менее разобравшись с торчащим во все стороны пиздецом на голове, возвращаюсь в комнату и обнаруживаю свой севший мобильник поставленным на зарядку. Негромко хмыкаю и вижу, что моей матери он написал тоже. Всего-то короткое «Все ок, я в городе», а под ребрами мучительно щемит.

Позаботился… а теперь и вовсе подкрался со спины и, помедлив, прижался к шее лбом. Обхватывает поперек груди, прямо поверх моих рук.

Шумно вдыхает запах собственного стирального порошка и давит носом. Медленно опускаю телефон на столешницу и накрываю ладони Кира своими. Касаюсь костяшек пальцами.

Запрокидываю голову назад.

– Привет. – Звучит куда лучше и умиротвореннее, чем мой ночью. Звучит вообще лучше, чем мог бы я.

– Что ты сказал матери? – спрашиваю не потому, что хочу, а потому, что просто не могу не спросить. Спрашиваю, помня, каким был взгляд отца сразу после того, как он нас увидел, и кожа – в липких мурашках. Противных, вовсе не таких, как от холодной воды.

Кир же, судя по тону голоса, отделался куда меньшей кровью.

– Что у тебя кончился лак для волос и тебе требуется срочная психологическая помощь.

Сарказм вовсе не ядовитый и скорее приятно греет, чем колет.

– А если…

– А если серьезно, то забей и повернись ко мне.

И тут же, противореча себе, вплавляется сильнее. Руки стискивает до проступивших на запястьях вен.

– Ты же меня держишь?

– И что?

Действительно… тоже мне сложности. Продолжаем стоять около его письменного стола. Я невольно смотрю на разложенные листы бумаги и ушедший в ждущий режим, негромко фурычащий, стоящий на столе рядом с монитором системник.

Напоминает мне, как это было неделю назад, а кажется, будто в прошлой жизни. В самом ее конце, этой моей беззаботной, спокойной жизни, когда никто ничего не знал.

Напоминает, и в голове сразу совершенно иные декорации. Обои синие и стеклинами прикрытые полки над столом. Распахнутая межкомнатная дверь. Взгляд отца.

Отстраняю его, поведя плечом, и выкручиваюсь из рук, чтобы все-таки встать лицом. Теперь сам к столу, легонько, чтобы всем весом не давить, опираясь на самый край.

Балкон открыт, слабые порывы ветра треплют кое-как задернутые шторы.

– Насколько плохо все было?

Жму плечами и гляжу на его лоб и темные брови.

– Ты уже спрашивал.

– Я и о том, любишь ли ты меня, спрашиваю тоже. Иногда по три раза за день.

– Это другое.

Мотает головой и осторожно, чтобы не касаться, что весьма сложно, учитывая разницу в росте, опирается о кромку стола. По обе стороны от карманов моих – которые, на самом деле, его, – шорт.

Дебильные-то какие, боже…

– Так насколько? Тебя посадили под замок и морили голодом? Обещали отправить на терапию?

Ухмылка, что давлю из себя, выходит откровенно слабой. Но врать – много хуже. Если врать, то и самого разъест изнутри.

– На самом деле, нет. Если бы я очень захотел, то смог бы прийти.

Пауза. Сглатывает.

– Но ты не приходил. – Звучит куда натянутее и злее, чем он мог бы. Звучит ядовито, и я позволяю себя ужалить. Десять раз заслужил.

– Но я не приходил, – повторяю эхом и касаюсь пальцами вмиг заострившейся скулы. Надо же, обиделся так явно, но молчит. Кир, образца две тысячи шестнадцатого, мне бы уже наговорил, а то и вовсе убежал, но этот же – терпеливо ждет. Продолжения или оправданий. Ждет, заранее согласный выслушать все, что я мог бы ему сказать. Кто-то, кажется, повзрослел. – Не приходил, потому что испугался. Яйца у меня, знаешь ли, не настолько-то и стальные.

Возвращает усмешку куда более кривой, чем моя. В светлых, ставшими опасно прищуренными на миг глазах – искры и влажный блеск.

– Что родители от тебя откажутся или я брошу, испугавшись огласки? – Звучит довольно жестко и зло. Звучит на выдохе и тут же смазывается из-за спазма в конце. Все-таки не вытерпел.

– А ты бы бросил?

Отталкивается от столешницы и нарочито медленно, чтобы я мог поймать за край футболки, если захочу, отступает назад, к отъехавшему в сторону компьютерному креслу. Буквально падает в него под надсадный хруст явно обиженной на такое обращение спинки.

– В Питере не бросил же, после той ебанутой выходки с футболкой. – Складывает руки на груди и поджимает губы. Какие мы серьезные. Жаль только, что его аргумент – и не аргумент вовсе. О чем я и вынужден сказать вслух:

– То Питер, а то – родители. Не смешивай, Кирилл.

Неосознанно дергает бровью и поджимает губы. Установившееся молчание лишь подчеркивает дистанцию между нами.

И это кусает, абсолютно не нравится, но молчу и совершенно точно не планирую распускать руки. Мне словно теперь нельзя.

– Окей… Так насколько все сложно теперь?

– Сложнее, чем было раньше.

– Устаканится?

– Я чувствую себя виноватым двадцать четыре на семь, – выдаю вдруг и, понимая, что такое без продолжения не оставить, буквально выдавливаю из себя по слогу: – Перед родителями. За то, что вот такой. Да и перед тобой тоже.

– О… даже так. Не оправдал ожиданий?

– Кир…

– Да нет, давай уже, раз начал. А еще будь столь любезен пояснить: как давно тебя вообще волнуют подобные вещи?

– Всегда волновали вообще-то.

– Так может, не стоило отдавать Снежку виолончелисту?

– Ты гонишь уже. Прекрати.

Кивает, да так, что лица не видно. Прижимается подбородком к груди.

– Я всю эту неделю думал… – Заход такой стремный, что мне становится не по себе на мгновение. Заведенная за спину рука нащупывает мышку и невольно царапает ногтем ее гладкий бок. – Может, нам стоит поставить на паузу? Ну, на какое-то время?

Ослышался? Не вовремя подкравшаяся старческая глухота напала? Убедиться не помешает в любом случае.

– Прости, что? – Выходит даже без логичной в данной ситуации подоплеки и оттенка «а не пойти ли тебе?»

– Расстаться, пока все не затихнет. Повстречаешься с какой-нибудь девчонкой, родители решат, что вся твоя дурь выветрилась, и…

– Остановись.

– Да почему же? Наладишь все, а после, глядишь, и вспомнишь про меня.

– Ты действительно думаешь, что нам будет лучше, если не видеться?

– А мы что, видимся?

– Это была вынужденная мера.

– Ты сам сказал, что мог, но не хотел!

– И поэтому меня нужно бросить?

– А я и не бросал.

– Намекаешь на то, что я тебя бросил?

– Зачитать твои последние сообщения?

Молчу, понимая, что больше крыть нечем. Чувство вины усиливается в разы. Потому что – да, поступил как мудак. Намеренно отдалился, хотя мог и должен был оставаться рядом. Виртуально мог бы, без напряга для обоих. «Зачитать твои последние сообщения?» Зачем же… Я и сам прекрасно знаю, что там. Знаю, что в них ничего нет. Дежурные отписки, не более того.

Дежурные и пустые.

Но Киру все-таки мало. Демонстративно достает мобильник и, разблокировав, лезет в наш чат.

– «Ок». «Привет». «Нормально». «Да, за городом». «Нет, не промок». «Дела ок». «Рейден сосет». «Не знаю». «Спокойной ночи».

Прикрываю глаза.

– Все, хватит.

И сам прекрасно знаю, что умудрился и в этом накосячить тоже. Что, сам того не желая, отпихнул его и задвинул в сторону.

– Так объясни мне, что это за хуйня? Твои переписки теперь читают или ты и вовсе переименовал меня в какую-нибудь Кристину?

– Не переименовал.

– Покажи.

– Это детский сад, Кир.

– Сам виноват, надо было искать кого-нибудь постарше.

– А вот это уже тупо, принцесса. Выключи свой несуществующий ПМС.

– А больше мне ничего не выключить?

– Вредность прикрути тоже. Задрал.

Кивает как-то даже слишком охотно. Отталкивается ногой и, откатившись к шкафу, поднимается.

– В следующий раз Снежке, как спросит, скажу, что ты теперь мой официальный просто друг. Круто, правда?

Смаргиваю.

Раз, второй, после еще с десяток… Смысл произнесенных слов не меняется. Взгляд Кира, который остается абсолютно расслабленным, тоже. Крутится на кресле и выжидающе глядит из-под заломившейся над бровью челки. На мое молчание лишь жмет плечами и не выглядит хоть сколько-то расстроенным.

Вообще никаким не выглядит.

– Ладно, с этим вроде разобрались. Чай будешь?

Что, блять? Чай? Иди на хуй, Влад, будешь чай? Серьезно?

Челюсть против воли каменеет, а в голове так пусто, будто не спал несколько дней. Но пустота эта смахивает на сплошной камень, а не вакуум.

Пустоты этой так много, что из ушей вот-вот посыплется крошевом.

– Тебе с сахаром?

Так и не разлепив губ, провожаю взглядом до края дивана, жду, пока Кир обогнет, и срываюсь с места, когда он уже в шаге от двери.

Оказываюсь за его спиной аккурат в момент, когда проворачивает ручку и тянет ее на себя.

Оказываюсь за его спиной, пугающе быстро и даже не заметив, как въебался в чертов брошенный посреди комнаты стул.

Пихаю между лопатками и с чувством, куда сильнее, чем следовало бы, бью раскрытой ладонью по пальцам.

Наваливаюсь весом по новой, захлопывая дверь, и, прежде чем успеет возмутиться или отпихнуть, с силой кусаю за плечо.

Просто потому, что это первое, что мне захотелось сделать.

Просто потому, что кто-то охуел и слишком далеко зашел со своими дебильными провокациями.

На паузу поставим? Давай, повтори мне это спустя полчаса.

Крупно вздрагивает, шипит от боли, пытается двинуть локтем, который я без труда перехватываю, и затихает.

В самом начале борьбы.

Едва дышит, пока я стискиваю ткань его футболки и болезненно веду зубами по коже. Пока мои мозги не прочищаются настолько, чтобы прийти в себя. В себя, который решил куда-то свалить на неполный десяток дней.

Медленно разжимаю челюсти, чтобы тут же ухватить выше, уже за не защищенное ничем местечко под кромкой волос. Чтобы ухватить куда сильнее и, не разжимая зубов, провести языком по солоноватой коже.

Медленно, а после – чуть ниже. Левее… Губами, языком… Добираясь до растянутой плагом мочки уха.

Обводя ее контуры и следом до твердого, не раз и не два в прошлом пробитого хряща. Прикусывая и его тоже.

Неторопливо, чтобы ладонями успевать почти в такт. Чтобы забраться ими под свободную футболку и начать с живота.

Подниматься вверх, по прохладной коже, стараясь ни единого миллиметра не упускать. Пупок, нижние своды ребер и, словно батарея, прощупывающиеся верхние. Плоская грудь с маленькими, сжавшимися от прикосновений сосками. Не сдержавшись, щиплю за левый, зажав его между средним и указательным пальцами.

На почти невесомый бесцветный выдох подаюсь еще ближе, вжимаясь и бедрами.

Покрываю укусами-поцелуями все, до чего могу дотянуться, и, лишь оставив более чем приметное, расплывающееся по всей задней стороне шеи пятно, чуть отстраняюсь. И то для того, чтобы подбородком больно опереться на его плечо. Прижаться щекой к щеке и вкрадчиво, будто бы воспаленными губами и севшим голосом, прошептать:

– Сейчас ты тоже хочешь поставить меня на паузу?

Хмыкает, выдыхает что-то невнятное, бормочет, качает головой, словно дезориентированный, а меня такая злость берет, что, как следует тряхнув, еще раз кусаю и переспрашиваю:

– Так хочешь или нет?

Кажется, будто молчал целую вечность и теперь попросту не заткнуться. Кажется, будто пьяный или чем-то въебанный. Потому что говорю и говорю и говорю. Быстро, медленно, меняя тембр и скатываясь в хриплый шепот. Потому что обещаю, угрожаю и уговариваю, беспрестанно лапая и то и дело зарываясь в чужие волосы лицом.

Потому что хочу не искусать, а сожрать полностью.

На паузу. Ха! На хуй иди.

Сжимаю сильнее, пресекая очередную попытку дернуться, и запускаю правую руку в его шорты. Благо, резинка совсем слабая, а белья и вовсе нет.

– Ну как? Доволен, засранец? – Чувствую, что еще как, но чтобы заткнуться сейчас, придется откусить себе язык. – Или вернее сказать – провокатор? Что же ты сразу не пришел с голым задом? Постеснялся?

Мычит что-то невразумительное в ответ и, когда пытаюсь сделать шаг назад, едва не падает следом.

Придерживаю и, как у меня в комнате, разворачиваю лицом к себе. Только взгляд уже не совсем вменяемый, а на губах – придурковатая улыбка.

Не глядя, бездумно почти, тянется вперед, но останавливаю на середине движения, не позволив коснуться даже края успевшего начать колоться подбородка.

Смотрит, буквально пялится, широко распахнув веки, и со словами никак не находится. Или же не желает находиться. Пялится то в глаза, то на губы, то даже ниже, на шею и туда-сюда беспокойно ходящий кадык. Наконец слабо хмыкает и еще раз поцеловать-прижаться пытается, дернувшись ко мне.

Этот раз успешнее предыдущего, в этот раз охотно отпускаю, решив, что глупо сейчас дразнить. Глупо и явно во вред себе. Себе, такому же взвинченному, обиженному и чертовски злому.

– Паузу ему, блять… А не подавишься? – В рот почти. В улыбающийся во все свои тридцать.

Целует быстро, коротко и оставив на губах влажный след. Целует медленно и наваливаясь. Целует по-настоящему наконец-то, как привык, лишь на третий раз.

Ласкается, как кот, едва не трется виском о мою щеку, руками за плечи хватается, тащит пальцами края растянутого и без того ворота в разные стороны.

Приподнимается, тоже кусается, пускай и не больно совсем, и, когда уже на второй заход идти пытается, летит носом вниз, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не пропахать лицом старый ковер.

Перекатывается на бок, а после и вовсе на спину. Только не ложится полностью, на локти опирается. Привстает и глядит так, что даже рот закрыть забывает.

Смахивает челку в сторону и ощутимо расслабляется. Да и бежать, по всей видимости, больше не собирается. Ни к чайнику, ни просто подальше, обнимать очередную из вполне справедливых обид.

Чтобы подойти ближе, нужно сделать всего два шага. Губы горят, язык щиплет немного после контакта с мягкой обшарпанной тканью.

Хмыкает и, неловко приподняв кисть, манит пальцем. Выходит довольно комично, без намека на какую-нибудь кустарную эротику. Выходит комично, и от этого безумно здорово на душе становится.

Тепло.

Опускаюсь на пол по левую сторону от его вытянутых ног, а после, подумав, нависаю сверху. Зависнув словно в не доведенном до конца отжимании или корявой планке.

Лица близко.

Слишком долго фокусируется на взгляде, слишком часто опускает свой вниз. На мои губы.

На полу лучше.

На полу удобнее и можно быть много ближе.

Можно всем весом медленно опуститься сверху, придавить, найти тонкие запястья своими, пальцами сжать их и медленно завести за чужую голову. Оставить их расслабленными лежать на ковре и, чуть сместив вес, уткнуться в шею по новой. Кивнув в сторону дивана, прошептать:

– Насколько хорошо ты помнишь… свой первый раз?

Дыхание как лоскуты – рваное. Паузы вместо интонаций и знаков препинания.

– Полки в чужой ванной помню смутно. – Ответ едва ли не ударом под дых, призванным добраться до моего самолюбия. Как следует разворошить его, будто улей палкой. – И кажется, ее звали…

Ну да. Конечно. Не со мной. Как это я не смог запомнить?

Не договаривает и принимается протестующе мычать в мою ладонь, словно по волшебству заткнувшую его рот.

Кусает пару раз, но давлю только сильнее, мизинец и вовсе впивается в нежную кожу под челюстью.

– Закончишь это предложение – и имеешь все шансы узнать наконец, как оно, когда я злой. – Не угроза и не предупреждение. Обещание. В контексте последних событий – более чем весомое.

И более чем желанное?

Осторожно отвожу ладонь в сторону, желая убедиться, что мы поняли друг друга и не стоит тыкать меня еще и этой палкой, и Кир, этот маленький послушный говнюк, тут же заканчивает предложение. Задумчиво глядит в потолок с секунду или две и выдает, смяв зубами уголок губы:

– Настя?..

– Мы сейчас притворимся, что ты тупой, и все закончится подзатыльником. Или это завуалированное предложение трахнуть тебя прямо на ковре?

Становится еще более серьезным и даже поджимает губы, как делает каждый раз, когда о чем-то напряженно думает.

– Или Света?..

Медленно опускаю голову и прикрываю глаза, дышу носом и запахом кондиционера для белья. Должно быть, неприятно давлю лбом на ключицу, но ни хрена, как-нибудь уж потерпит. Я же терплю его попытки скребануть, да еще и воздерживаюсь от применения физической силы. Почти особенный день. Хоть отмечай в настенном календаре.

– А может, Даша?

Зубы так скрипнули друг о друга, что верхние отозвались противной тупой болью.

Косится на меня, а в глазах – самое что ни на есть настоящее раздражение. Да еще и губы мнительно поджаты. Еще бы белый воротничок – и ни дать ни взять оскорбленный лорд.

– Ты нарыва…

Закатывает глаза и больно врезается в мой лоб своим. Сдавленно ойкает, жмурится, но не отстраняется, а, напротив, жмется ближе, чтобы обхватить за шею и на себя утащить.

Прижать и почти насильно уложить сверху, заставить расслабиться и попросту развалиться всем весом.

Обхватить ногами, сцепить пальцы в замок на затылке и начать кусать. Поцелуями назвать – язык не поворачивается.