Текст книги "Давай поставим на паузу (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Каникулы длиной в два месяца – это вроде как очень даже.

Очень даже, если нет оставленных на осень хвостов, просрочек и брошенных в сумке мокрых кроссовок. Впрочем, как показала практика, даже последние можно выбросить, не прибегая к помощи службы зачистки в герметичных костюмах.

Каникулы – неизменно дома, и это порядком осточертело бы, если не одно «но».

Не только я вынужден любить родной город целых два месяца в году.

А раз вместе, на расстоянии вытянутой руки или двадцатиминутной пробежки, то какая разница где?

В общаге с едва дышащим заграждением на балконе, которое когда-нибудь все-таки сломается, не выдержав моего веса, или здесь, в комнате, которая медленно, но верно перестает быть моей?

И не сказать, что это ощущается плохо. Скорее странно и как нечто новое.

Главное, что кое-кого другого чувствую своим на все сто из возможных ста процентов.

Кое-кого, кто, задрав голову, смотрит на дебильно подвешенные, уходящие под самый потолок полки, а я – на его затылок.

Выстриженный так, чтобы прядки топорщились во все стороны, как это было когда-то в школе. Челке своей не изменяет тоже.

Все так же завесой ложится на глаза и дотягивается аж до верхней губы. Впрочем, не то чтобы мешала или я был против…

Он смотрит на черт-те знает сколько собирающие пыль на полках школьные кубки и дрянные по качеству медали, а я – на него.

На спину, плечи, руки, которыми упирается в край стола, ободранного моими беспокойными пальцами.

А я – на него.

Повесив полотенце на плечо и прижавшись щекой к прохладному дверному косяку.

А я – на него…

На рукава серой футболки, узкие подранные голубые джинсы и плетенку на запястье. На пятно от травы под коленкой и едва заметный засос за ухом.

Прикусываю губу, чтобы не выдать себя смешком.

Приподнимается на носки. Должно быть, щурится, пытаясь вчитаться в строчки грамоты, заботливо убранной под стекло мамой, и мой взгляд невольно соскальзывает на топорщащийся задний карман, из которого выглядывает мобильник.

Совершенно зря, кстати… Мало ли как обернется? Раздавит еще.

Ступаю босыми ногами на плотный ковролин и в который раз удивляюсь, насколько же Кир хороший мальчик. Не шарит по ящикам, не лезет за изголовье кровати в поисках какой-нибудь позорной нычки.

Стоит себе как приличный и не знает, куда деться, даже несмотря на то, что был в этой самой комнате черт знает сколько раз.

Стоит себе, пялится вверх, задрав голову, и терпеливо ждет. Мог бы не терять времени и проверить, чего там с матрасом: пружины уже начали вылезать или еще нет? Мог бы проверить, насколько мягкая подушка и еще чего-нибудь там.

Под одеялом.

Желательно с уже голым задом.

Но… нас интересует всякая хренотень.

Стесняемся мы.

Шаг, взять влево, чтобы не засветиться в отражении запирающей полку стеклины, и… улучив момент, буквально напасть со спины. Развернуть к себе, схватив за задницу, и толкнуть на стол.

Выходит здорово и почти отточено хрестоматийно. Как будто бы в тысяча первый раз.

Кир от неожиданности ойкает, пару раз непонимающе хлопает ресницами, а когда распахивает рот, чтобы наехать, хватаю его за челюсть и, вовсе не играючи сжав, наклоняюсь, чтобы поцеловать.

Поцеловать скривившиеся в деланом возмущении губы и раскрыть их, проведя языком. И кто-то явно успел покурить, пока меня не было. Кто-то явно успел смотаться на балкон и даже помыть руки на кухне.

Да только несмотря на привкус ядреной мятной жвачки, горечь все равно чувствуется. Только несмотря на жвачку, знаю, что он все еще стремается оставаться у меня дома. Боится раздеваться вне родных стен и почти никогда не может расслабиться.

Боится не то моих родителей, не то самой комнаты. Боится, что в шкафу обнаружится темное измерение, а под ковриком – пожирающая мальчиков дыра. А уж рисунок на синих обоях и вовсе до неприличия подозрителен.

Слышал, помню, ага-ага.

Хватается за полотенце на моем плече, ожидаемо стаскивает вниз. Приподнимается, чтобы тянуться было ближе, и я, воспользовавшись этим, тут же пробираюсь пальцами за пояс его джинсов.

Кому-то срочно стоит подарить ремень. Возможно, с кодовым замком вместо пряжки.

Подумаю об этом как-нибудь.

Когда-нибудь.

Может быть.

Ерзает по столешнице, цепляется за плечи, коленом пару раз неловко проезжается по не застегнутой ширинке моих джинсов. Не больно, но…

– Тебе не терпится или ты просто неловкий? – шепчу, улучив момент, и вместо очередного смазанного поцелуя мне достаются ухмылка и легкий укус. Мурашки по загривку. Господи – или кто ты там? – неужели кое-кто наконец-то научился не стесняться?

– Мне не терпится. – Челка Кира закрывает его правый глаз, и он отводит ее за ухо, проезжаясь кромками ногтей по моим лопаткам. – И я неловкий.

– Окей, тогда, может…

Тогда, может, ты заткнешься, Жнецов, и займешь свой язык чем-нибудь более интересным?

Нет, вслух не говорит, но крайне красноречиво стискивает зубами губу и, помедлив, чтобы успеть бросить еще один прямой взгляд, втягивает ее в свой рот – и да, я решаю, что вполне.

Еще как.

Болтовня подождет.

Все подождет, на самом деле.

Все, только не осмелевший Кир, который нравится мне любым. И маленьким бунтарем, и недотрогой, но такие моменты, как сейчас, я стараюсь не упускать.

Всем корпусом вперед, чтобы ближе, чтобы ему удобнее виснуть было, а мне – гладить по спине. Чтобы почти всем весом повис, чтобы помочь сделать это, придерживая за бедро, и ближе-ближе-ближе.

Сквозь поцелуи и смешки, изредка сталкиваясь взглядами.

Сквозь все.

– Стол или кровать? – спрашиваю на вздохе, просто для того, чтобы подразнить. Просто для того, чтобы иллюзия выбора. Просто, просто так.

– Кто же выберет кровать, если есть стол, который не развалится? – Ладонями оглаживает мои руки, сжимает запястья на миг и касается живота. Смазанно и дразня. Больше щекотно, чем возбуждающе. Закусывает покрасневшую губу и продолжает дурачиться. – Я бы предложил попробовать на весу, да переживаю, что у тебя спина отвалится.

– Это с чего это она отвалится?

– Ну, я все-таки не девчонка, в которой сорок пять килограмм костей…

– Ага. В тебе их шестьдесят. Ебать разница, Кирилл. – Сарказм сменяется веселым подозрением. – Или погоди-ка, ты так намекаешь? Думаешь, не удержу?

– Может, да, а может, и не…

Сгрести в охапку неожиданно легко. Особенно, когда с готовностью цепляется сам и обхватывает ногами. Затаскиваю повыше, сцепляю пальцы в замок под задницей и смотрю уже в подбородок, а не на макушку. Отступаю в центр комнаты, не глядя пнув попавшийся под ноги футбольный мяч.

– Ну раз уж ты во мне так не уверен, то давай сначала опробуем демоверсию.

Ерошит мои волосы, ерзает, выгибая спину и устраиваясь поудобнее, и улыбается, закусив губу.

– Постарайся уронить меня так, чтобы я не сломал копчик, пожалуйста.

Не считаю нужным говорить, что не уроню, что вообще не собираюсь разжимать руки в каком бы то ни было из смыслов. Не собираюсь говорить вообще ничего, и Кирилл, понимая это, перестает дурачиться.

Перестает дурачиться и настраивается на нужную волну.

Прикрывает глаза, обнимает за шею, гладит неловко вывернутой ладонью по затылку и, ухватившись за короткие волосы, несильно тянет. Так, чтобы медленно поднять мое лицо и, прижавшись к скуле второй ладонью, поцеловать.

Только начав не с губ.

Лоб, веки, щека и подбородок.

Только начав не с губ… оставив их напоследок. На сладкое от зубной пасты или же горькое от никотина.

Никотина, которого непростительно мало в моей крови.

Никотина… который вполне можно заменить привкусом табака, что никакой жвачкой не перебить. Привкусом, что все еще чувствуется, если забраться языком в его рот.

Глубоко, почти до гланд. Глубоко, нарочно оцарапавшись о зубы и позволив совсем не играючи укусить себя.

После атаки позволив вести.

Осторожно разжать пальцы и удобнее перехватить за зад, а не под ним. Удобнее прижать к себе и совершенно забить на то, что выбил запястье на тренировке.

Совершенно забить на все, что может вторгнуться из внешнего мира. Да и что этот внешний мир?

Орущие на стадионе неподалеку малолетки, голуби, что наверняка опять засрут незастекленный соседский балкон, и…

– Влад, ты дома? Это пиздец, труба лопнула к хренам. Не знаешь, где ключи?.. – скороговоркой произносит некто голосом моего отца, и первое, что я ощущаю, – это не ужас или панику. Первое, что я ощущаю, – это ледяной, такой же как вода в проруби, ступор.

Ступор, что прокатывается по венам и собирается комом в глотке. Ступор потому, что этот голос близок как никогда и осекается на последнем слове.

Потому что реален и принадлежит тому, кто должен был последним узнать.

Отец вернулся и, чтобы не тратить время, без задней мысли сразу с порога заглянул в мою комнату и застыл.

Так же, как Кир, которого, кажется, и вовсе закоротило, мышечным спазмом в том числе.

Сглатываю, упорно давя на малодушное подсознание, которое не желает воспринимать происходящее как реальность, и осторожно расцепляю пальцы.

Ставлю свою ношу, которая по иронии так и не успела оттянуть мои руки, на пол. Отпускаю и, замешкавшись, касаюсь его бедер на целую секунду дольше, чем следовало бы.

Не глядя в лицо, хватаю за руку и утягиваю в коридор, отгораживая собой от так и не проронившего больше ни звука отца.

Просто так, на всякий случай.

На «мало ли».

Как в коматозе или угаре.

Как в комнате, задымленной от кальяна или выхлопами.

Выпроваживаю Кира без единого слова, да он и сам, оглушенный и пунцовый, отводит взгляд. Выпроваживаю прямо так, босиком, сунув в руки кеды и закрывая за ним дверь.

Все кажется ненастоящим и скомканным. Кажется одним из тех снов, где реальность вроде бы на месте, но по краям то и дело плывет.

Проворачиваю замок, чтобы наверняка, и какое-то время тупо пялюсь в глазок, на пустую лестничную клетку, а после и вниз, на расстегнутую ширинку, и понимаю, что у меня все еще стоит.

Не успел упасть от ужаса.

Пальцы дубовые, кое-как умудряюсь дернуть молнию и только после оборачиваюсь. Даже не услышал, как отец, потоптавшись на пороге моей комнаты, ушел на кухню.

Что же… В голове все еще потрясающе пусто, все тот же дым стоит. И последнее, чего бы мне хотелось сейчас, – это упустить это. Ожить и осознать.

Иду следом и замираю, привалившись плечом к прохладному косяку, и просто жду.

Когда он уже найдет то, что стоит в одном из навесных шкафов, и, наплевав, что за рулем вообще-то, плеснет в простую кружку.

В первую, которую вытащил.

Плеснет, выпьет, плеснет еще.

Когда оборачивается наконец, не отвожу взгляд. Напротив, пристально смотрю, чуть склонив голову и наморщив лоб. И пауза все никак не заканчивается. Тянется и тянется, чтоб ее. Секунда – за пять, а то и все десять.

Невыносимо и почти страшно.

– Ну? – не выдерживаю все-таки, и он отставляет бутылку в сторону. Стакан так и вертит в пальцах, словно спасательный круг. Что же, мне бы сейчас тоже… сигарету. А лучше сразу три, чтобы с первых же тяжек накуриться вусмерть. И успокоиться насовсем. – Даже ничего не скажешь?

Качает головой и прочищает горло.

Отворачивается. Заметно сдерживается. Что же, наверное, я мог бы понять его. Единственный сын как-никак. Единственный, почти уже было сделавший предложение своей якобы постоянной подружке.

Только я не понимаю и никогда не пойму. Такой уж я, с дефектами.

Отмалчивается, и я, неожиданно даже для самого себя, злюсь. Пальцы – в кулаки против воли.

Конвульсивно и словно от обиды, а не для того, чтобы начать драку.

Потому что это именно то, что я сейчас ощущаю помимо страха и поселившейся в груди противной пустоты.

Потому что, блять, ты можешь наорать на меня, ты можешь двинуть мне в рожу, но не смей. Отворачиваться. От меня.

– Ну так где? Где гневная проповедь? Где крики? Где хотя бы что-нибудь? – начинаю негромко, но каждое последующее слово будто иголка. Выплевывать все сложней и сложней, хваленая дыхалка заканчивается глупо и не вовремя.

– Не нарывайся, Влад. – Открытое предупреждение. Нотки угрозы. Нотки глухой пустоты и, кажется, недоверчивого разочарования.

– Или что? Что тогда? – Язык колет, в носу словно целый тополь – так сильно свербит. Интонации подводят тоже. Скачут. Коверкают слова. То криком почти, то шепотом. – Скажешь, что я тебе больше не сын? Выгонишь из дома? Что?

Давится выпитым, закашливается и вовсе отворачивается к окну. Опирается ладонями на подоконник и натягивает тонкие тюлевые занавески. Да так, что те, закрепленные на карнизе маленькими прищепками, трещат.

И пока он молчит, я честно пытаюсь представить, что творится в его голове и кого он винит. Меня, который оказался вовсе не таким идеальным, как он всегда хотел, или же себя, за то, что не заметил и допустил.

– Матери только не говори… – Одна короткая фраза, а я почему-то вдруг задыхаюсь как от удара под дых. Задыхаюсь, потому что ожидал криков и обвинений, а вместо этого вот… такое вот. Как будто я юродивый или смертельно больной. – Ее удар хватит.

Киваю, глядя меж его лопаток, и саркастично поджимаю губы. Ага, хватит. Только, видимо, не ее, а меня. И прямо сейчас.

Челюсть сводит. В каждом глазу – стекло. По полкило.

– Какая разница, кого я люблю?

Ненавижу, ненавижу такого себя. Словно снова назад в детство. Словно снова сломал нос соседскому парню, а теперь должен просить прощения. И срать все хотели, что он ебаный живодер. Так нельзя, Влад. Нельзя.

– А Снежана?

Что же, видимо, придется перейти к самому интересному. С места – в карьер, и так далее. Если уж вскрылось, то теперь-то толку сочинять? Новую дыру старой заплаткой не прикроешь. Да и меньше всего мне сейчас хочется выкручиваться и врать. Что-то доказывать – тоже. Идеальный сценарий – куда проще. Закрыть за собой дверь и прямо на бетон рухнуть лицом вниз.

– Старшая сестра моего… – Запинаюсь, но все-таки заставляю себя договорить. Хотя бы потому, что ломаться и бормотать не собираюсь. Не виноват. Не обязан. Не заставит. – Моего парня. Со Снегой мы никогда не встречались по-настоящему.

Кивает, а я все жду. Жду сжатых кулаков и вспышки гнева. Жду, в любой момент готовый поставить блок, ибо слишком хорошо помню первую серьезную трепку, которую мне устроили за найденные сигареты. Помню, как впервые притащился домой пьяный и каким было следующее утро. А тут… Тут все хуже в разы.

Для него хуже. Никак не могу отделаться от ощущения того, что что-то налипло на лицо. Будто не смотрит на меня потому, что грязный.

Кивает еще раз и все глядит перед собой. Через, блять, ебаную занавеску и густые кусты, ага, во двор смотрит.

– И давно?

О, ну конечно. Нужно же вычислить момент, когда все пошло не туда. Просчитать. Проанализировать.

– Всегда.

Вздрагивает от уверенности в моем голосе. Передергивает плечом в светлой майке, и я невольно вспоминаю о том, что он, вообще-то, бывший борец, ушедший из спорта после травмы. Напрягаюсь еще сильнее, мысленно прикидываю, как оно будет, без зубов.

Гипс-то фигня, зарастет.

– А ты пробовал?.. – Запинается, но я и так знаю, что он пытался сказать. Не угадываю, а именно знаю.

Киваю его спине и скрещиваю руки на груди в невольной попытке отгородиться. На шее, проявившийся как метка, горит свежий засос. Не вижу его, но помню, как получил какой-то час назад. Час назад, когда все не рушилось, как карточный домик.

– Пробовал. Как видишь – не зашло. – Шутка выходит дерьмовая. С подтекстом. Подтекстом, который отец воспринимает за издевку и взрывается наконец. Разворачивается в одно мгновение и сносит мне челюсть хуком.

Отлетаю назад, спиной врезаюсь в холодильник и, едва устояв на ногах, ощущаю злое, полное горечи удовлетворение.

Вот это уже ближе к тому, чего я ожидал. И чего всегда боялся.

Нависает сверху, замахивается по новой, но в последний момент передумывает. Кулак замирает около моего лица. В сантиметре от опухающей верхней губы.

Вместо удара – хлесткая унизительная пощечина. По уголку губ и носу.

Противно куда больше, чем больно. Только сглотнуть бы.

– Матери не говори, – повторяет, глядя куда-то сквозь, и выходит из кухни. Слышу, как копается на балконе, находит нужный ящик с инструментом и, с силой хлопнув дверью, выходит из квартиры.

Только после этого, после того, как шарахнет подъездная дверь и сигналка запищит, позволяю себе скатиться вниз и сжать ладонями раскалывающуюся голову.

Во рту явный привкус крови и почему-то все еще мятной жвачки.

***

Тихий ад начинается на следующее же утро.

Отец, вернувшись, делает вид, будто ничего и не было, но таскает меня за собой буквально везде и вводит комендантский час. Впервые за всю свою гребаную жизнь я возвращаюсь домой около десяти и, как прилежный мальчик, ни единой минутой позже.

Торчу на даче с утра до ночи, потому что ему вдруг вздумалось переставить забор и построить беседку. Потому что он делает все, чтобы у меня не было ни единой свободной минуты на мои «пидорские» дела.

Не ругает, не напоминает, не урезает карман, прекрасно понимая, что все это бессмысленно делать, но совершенно не понимая, что делать со мной.

Пока просто держит рядом, словно на поводке, а сам, должно быть, осмысливая, успел посоветоваться не с одним психотерапевтом. В красках представляю, как объявляет о том, что записал меня на прием, и на следующей картинке показываю большой палец, отправляюсь собирать свои вещи и уебываю на хуй.

Но то представляю лишь, в реале же подобного не происходит, и я со скрипом, страшно нехотя, но подчиняюсь.

Не бунтую, не сваливаю, как раньше бывало посреди ночи, и чувствую себя охуеть каким виноватым перед мамой, которая все спрашивает про оставшуюся в этом году в Питере на лето Снежку. Чувствую себя виноватым перед всем и каждым.

Нескладно вру о том, что мы вроде как на паузе и посмотрим, как дальше будет. Нескладно вру о том, что слишком молод для всякого серьезного дерьма, и отмахиваюсь.

Кира не вижу тоже.

Не потому, что не могу, а потому, что стыдно. И страшно. Страшно оттого, что он может испугаться. Страшно потому, что он наверняка в ступоре тоже. И не знает, что делать.

Перекидываемся короткими сообщениями украдкой, «норм», «не норм» и «вроде погода ничего». Про встречи не заговаривает, я не предлагаю тоже.

Знаю, что дома торчит.

Знаю, с кем и что делает.

Знаю, что ждет какого-то шага или сигнала.

Знаю, но ничего не делаю, и вместо «люблю», пускай и давно уже ставшего дежурным, скидываю дебильный смайлик и иду копать лунки под столбы.

Фантастика.

Всю жизнь только об этом и мечтал.

И так почти шесть полных дней.

Копаю лунки, таскаю бревна и, закончив лишь под вечер, обгоревший и грязный, закуриваю. Делая тяжки, наблюдаю, как на подъездной дорожке останавливается довольно знакомая машина. Закатываю глаза и кошусь на появившегося на крыльце отца. Когда глядит в ответ, приподнимаю бровь.

– Ты серьезно?

– Должен же я хотя бы что-то сделать.

Отвечаю пожатием плеч. Ага. Что-нибудь. Спасибо, что «что-нибудь», а не психодиспансер или одна из местных проституток.

Последнее так и тянет озвучить вслух, да только маму инфаркт хватит, если он зарядит мне прямо при ней. А может. Что-что, а в плане выражения эмоций и терпелки – мой отец явно не из тех, с кого следует брать пример.

Каменеет лицом и спустя секунду уже спускается навстречу своему старому другу. Старому другу, которого наверняка пригласил погостить на пару дней вместе со всей семьей. Продолжаю наблюдать за черными тонированными дверьми – и точно.

Здрасьте, блять.

Ну в самом деле же смешно! Вслед за коренастым мужиком, хорошо за пятьдесят, показывается жена с аккуратной короткой стрижкой и… старшая дочь.

Алина… или Арина? Или еще как-то на «А»?

Ну да, ничего такая вроде. Осматриваю с головы до ног, нисколько не скрываясь, и прикидываю, сколько же ей лет.

Высокая – может быть, даже с Кира.

Темноволосая и с идеальной кожей. В личном тренере явно не нуждается тоже.

Добрая половина моего курса бы оценила.

Останавливается и, неловко улыбнувшись, машет мне ладонью. Отвечаю кривой усмешкой и кивком.

Хочется кричать и ржать одновременно.

Хочется спросить, что это все за маразм, но вместо этого только набираю ответ на пришедшее в СМС-сообщении «Все нормально?», что за последние дни стало неким шифром, и, покачав головой, тащу лопату в сарай. После поднимаюсь наверх и, миновав свою комнату, сруливаю в душ. Кажется, мне придется как следует настроиться, чтобы не выкинуть какую-нибудь хрень.

Драка с отцом – это последнее, чего мне хочется.

Прав был Кир, когда не хотел зажиматься, предварительно не проверив все двери на десять рядов. Ой как прав.

Моюсь и одеваюсь на автомате. Так же спускаюсь вниз и занимаю единственный свободный стул. Доброжелательное выражение на лицо натягиваю спустя несколько минут, и то потому, что нечаянно поймал свой же взгляд в отражении старого, вечно молчащего телека.

– Влад, солнышко, передай, пожалуйста, овощи.

Улыбаюсь маме, светанув едва ли не всеми тридцатью двумя зубами, и, привстав, тянусь за нужной тарелкой. Стол на первом этаже новый и весьма нехило раскладывается, как оказалось. А вот диван все тот же. Хорошо помню царапины на ножках. Успел рассмотреть во всех подробностях, пока лежал рядом, стараясь не шевелить лишний раз разбитой головой. Такое себе воспоминание. Добавляет вечеру радужных настроений.

– Что ты с ним как с маленьким все? – Отец хмурится, но выглядит весьма довольным. Еще бы, усадил меня напротив красивой девахи и думает, что вся моя голубая дурь разом выветрится. Трижды «ха», бля. Если бы все было так просто, то я бы вылечился еще в средней школе, не успев и отболеть-то как следует. – Он меня уже перерос, а ты все «солнышко».

Ага, именно. Перерос, да только массы все еще, чтобы догнать, во всех смыслах не хватает.

– Потому что для меня он всегда был и будет маленьким. Даже когда женится и заведет своих детей.

Тщательно жую свой салат, чтобы не подавиться, и, едва проглотив, стараюсь сохранять невозмутимость на лице. Хотя бы для того, чтобы чувством вины не пытались давить тоже. Пусть только один отец знает, слова мамы царапают неожиданно сильно. Слышатся тонкой издевкой или намеком. Намеком на то, что «нормально» и «как у всех» у меня не будет, даже если захочу.

– Ага… заведет, – зачем-то говорю вслух, и за столом тут же воцаряется почти мертвая тишина. Даже гости перестают стучать вилками по тарелкам. Выходит вдруг так, что на меня внимательно смотрят, по крайней мере, четыре пары глаз. Пятая слишком занята, чтобы ради такой мелочи отрываться от телефона. – Да что? Нет, мам, Снежка не того, а если я и женюсь, то лет через девятьсот. Наверное.

Взгляд отца тяжелеет. Даже жалею, что сижу так далеко и он не может украдкой показать мне сжатый кулак, а мама, которой, кстати, довольно неплохо с новой короткой стрижкой, закатывает глаза и показательно прикладывает руку к груди.

Хочется передразнить ее, как раньше делал, но сейчас отчего-то не смею. Сейчас это кажется каким-то диким и жестоким. Неправильным.

– Ну, девятьсот – явный перебор, но и раньше, пожалуйста, тоже не надо. Кстати, как там она? Снежана? Вы всегда вместе ездили, а тут…

Ага. Опять. Замечательно.

– Осталась в Питере. У нее вроде как важный проект и внезапное увлечение струнными, – терпеливо повторяю только за сегодня во второй раз. – Два месяца – не два года. Увидимся осенью.

– Что-то мне не нравится, как все это звучит. Вы точно не расстались?

Жму плечами и не могу не отметить, что красотка напротив все-таки подняла взгляд. Смотрю на нее, и мелькает мысль о том, что слишком уж ярко она накрашена для той, кого едва ли не силой притащили посмотреть на чужие грядки. Или успела накраситься уже здесь? Хоть убей – не помню.

– Да вроде нет. Все путем.

– Не нравится мне, как ты об этом говоришь.

– Да ладно тебе, отстань от парня. Мало ли девчонок в Питере? – Кажется, этого мужика зовут Сергеем, или Сергеем Павловичем. Может, Павлом Сергеевичем? Да насрать, господи. Обожаю людей, которые влезают в чужие разговоры. Сам такой и порой, оглядываясь на что-то, думаю, как вообще до такого возраста дожил.

– Да и здесь тоже симпатичные есть, – проговариваю это, глядя прямо на отца, с каким-то мазохистским наслаждением наблюдая за тем, как стискивает стакан с плещущимся на самом дне содержимым. Забавно, но мы единственные из всех за этим столом понимаем, о чем идет речь.

– Тебе скучно, я смотрю.

Ага, очень. Отъебись от меня и отпусти в город. И до самого отъезда ни разу не пересечемся, клянусь.

– Сходите прогуляйтесь. Покажи Аленке поселок.

И кусты около старой заводи, куда бегают местные парочки, тоже покажи.

А еще можешь сводить ее на шаткий старый мост, чтобы был повод вцепиться в ее руку, да так и не отпускать до самого дома.

Романтика, одним словом.

Кир вот не оценил, кстати, и вместо того, чтобы льнуть к моему плечу и подобострастно заглядывать в глаза, крыл матом и грозился, что хер я увижу его голым в этой жизни. Ни за что и никогда. Обожаю «никогда» длиною в полчаса.

Улыбаюсь своим мыслям и понимаю, что соскучился. Пока еще не адски и не невыносимо, но довольно сильно для того, кто привык видеть свою вредную вторую часть почти каждый день. Да еще и слать до кучи по девять сотен сообщений о всякой чепухе.

Выдыхаю носом и улыбаюсь. Снова. В тысячный раз.

– А почему бы и не да? Пойдешь? – со всей возможной приветливостью спрашиваю по всему видимому вчерашнюю школьницу, и она, демонстративно глянув под стол, на свои белые кеды, медленно кивает. – Отлично. Куртку – или что у тебя там? – захвати.

Выбираюсь из-за стола, отвешиваю поклон всем взрослым и выхожу на крыльцо, чтобы успеть покурить, пока принцесса поднимется наверх – в мою, кстати, комнату, которую я немедленно отдал безо всяких разговоров, – и переоденется.

Собираюсь было сунуться в перекинутый на беззвучный телефон, как следом выходит отец. По-видимому, подымить тоже.

Забавно, что вместе со мной, учитывая, что нормально мы теперь не разговариваем.

Значит, когда меня грозились выпереть из школы, то все было ок, а теперь вот так.

Становится рядом, берется за перила и жестом, не глядя, просит у меня сигарету. Жму плечами и открываю пачку, предлагая вытянуть самому. А то мало ли, может, педиков и касаться стремно? Хотя незаразный вроде – Снега все еще не по девочкам, да и парни с курса тоже не спешат сношаться друг с другом.

Выходит, вирус если и есть, то живет исключительно во мне.

– Ну и как тебе? – глядит вдаль и спрашивает не то про беседку, не то про девушку.

– Нормально, – отвечаю так же, не уточняя. Да и к чему? Какой вопрос – такой и ответ.

– «Нормально»? И это все?

– Ну да. Что ты хочешь, чтобы я сказал?

Качает головой и глубоко затягивается.

– У тебя в школе подружки были. Я же помню.

– Угу. Именно. Подружки были. Девушки не было. Ну да откуда вам было знать? Свечку-то никто не держал.

– Видимо, надо было.

– А смысл? Думаешь, что-нибудь бы изменилось?

– Мало ли.

Качаю головой и разворачиваюсь боком. Кажется, вот оно, момент истины, или вроде того. Вспоминаю старые фотки, вспоминаю, каким отец был каких-то десять лет назад, и смотрю на него сейчас. Не надо было ему знать. Ой как не надо было.

– И что теперь, ты больше меня не любишь? – Звучит откровенно стремно, и не сказать, что в голове было лучше, но, кажется, оно мне дыру пробьет, если не озвучу. Если не попытаюсь, по крайней мере, хоть как-то избавиться от части вины.

В ответ сначала – растерянность и сбитый с толку взгляд. После – вскинутая бровь. Хочет сказать что-то, но ни подтвердить, ни опровергнуть не может. Хочет, и словно язык не поворачивается.

Что же, не однозначное «нет» – и уже хорошо.

За спиной слышатся легкие шаги. Где-то вдалеке мелькает молния. И не сказать, что не радует. Во всяком случае, таскаться долго не придется.

– Ну что, идем? – с явно преувеличенным энтузиазмом спрашивает совсем не навязанная мне барышня, и я киваю. Спускается первая, а я на ходу прячу пачку в карман толстовки.

– Влад? – Отец останавливает меня, уже шагнувшего было на первую ступеньку. Останавливает, схватив за локоть и даже потянув назад. Отрешенно замечаю, что это первый раз с того дня, когда он меня вообще коснулся. Оборачиваюсь через плечо и выжидающе гляжу. – Не говори больше ерунды.

Слабо улыбаюсь уголком рта и все еще чувствую себя прокаженным.

Примерно на треть меньше, чем пять дней назад, но…

Хлопает по плечу и уходит в дом. Я же, изображая энтузиазм, сбегаю со ступенек и нагоняю свою спутницу уже около ворот.

***

Шаримся вдоль главной улицы, сворачиваем на боковую и как-то незаметно оказываемся в тощенькой рощице, в которой местные, возжелав единения с природой, частенько бухают или приходят просто так, потрепаться за жизнь, и потому лавок стоит в избытке.

Огибаем все и спускаемся по пологому склону, увязая в длинной, цепляющейся за ноги траве. Я, кажется, уже вторую курю, а она греет руки в карманах моей толстовки.

Джентльмен я или где? Отдал свою кофту, несмотря на то что знал, что именно на это и был расчет, и теперь потихоньку мерзну. Мерзну и тянусь к телефону каждый раз, как только вспоминаю, как бесится Кир, если попробовать укутать его. Если предложить ему куртку или попытаться согреть руки. Если просто обнять, подышать в замерзшую шею.

И как он кутается в накинутое одеяло во сне. Как жмется к моему боку или буквально забирается под, пытаясь спрятаться.

Выдыхаю, и воздух кажется достаточно остывшим для того, чтобы холодом наполнить легкие.

– Так ты заканчиваешь в этом году? – Сначала открываю рот, а после запоздало соображаю, что уже спрашивал. И хорошо, если не два раза.

– Выпустилась.

– Круто. И куда теперь? Подала уже?

– Да, в несколько.

Киваю как идиот и не знаю даже, о чем еще с ней разговаривать. Хотя бы потому, что мне это ненужно и совсем неинтересно. А раз так, то зачем напрягать себя? Зачем стремиться понравиться той, с которой мы когда-то давным-давно обсыпали друг друга песком на чьей-то даче? Нахера?

Ей нравятся парни, а мне – один определенный парень. Так к чему расшаркиваться?

Погулять? Окей, я погуляю. Светить зубами – увольте, заебался-устал-надоело. Жнецов как товарная марка перестал функционировать, остался лишь один загнанный Влад.

Можно мне уже упасть на диван и сделать вид, что я сдох? Хотя бы до следующего утра. Хотя бы до того момента, пока отец не осмыслит все и не отойдет окончательно. Если вообще когда-нибудь отойдет.

Впереди показываются лысая выемка и лежащее на ней, одинокое, наверняка притащенное кем-то бревно.

Киваю в его сторону, и Алена молча спускается следом.

Опускаюсь с правого края и с усмешкой тут же думаю о том, что ту же Снежку усадил бы на свои коленки. Потому что холодно, да и какой в этом криминал? С этой же девушкой упорно держу дистанцию и старательно занимаю руки чем угодно, только бы не соприкасаться с ее пальцами. Чтобы не давать даже намека на повод.