Текст книги "Антиутопия (ЛП)"

Автор книги: Rizzle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Глава 1 ==========

Меня зовут Драко Люциус Абраксас Малфой. Мне двадцать девять лет, я разведен и еще четыре месяца назад был главой одного из подразделений Гринготтса. Я – слабость матери и сожаление отца. Я – управляющая галлеонами машина, окруженная богатством других людей и историей, которая привела меня к изоляции.

Золото холодное. Гоблины в Гринготтсе хорошо это знают. У них есть слово для обозначения климата в подвалах – дорранбрек. В широком смысле оно означает «холодный прием». Вот что такое золото. Его можно использовать, но в смутные времена им не пропитаешься, не напьешься, не разожжешь огня. Прижмите его к коже на мгновение, и оно заберет тепло тела, но не согреет. Если никто не восхищается им, не носит, не дарит, не придает ему ценность и смысл, золото – лишь груда красивого металла.

Видимо, золото меня и спасет.

За меня просят выкуп в десять раз больше моего веса в золоте – смехотворно. Подозреваю, кто-то серьезно просчитался относительно нынешнего состояния Малфоев. Забавно, ведь если мой вес приняли за единицу измерения, можно подумать, что меня здесь будут очень хорошо кормить.

Но это не так. Я умираю с голоду, и совсем не в переносном смысле. Я истощен до такой степени, что от простого хождения по тесной камере у меня перехватывает дыхание и кружится голова. Теперь быстро тающая масса тела, помноженная на десять, не даст такого уж несусветного богатства.

Меня уже несколько раз выводили из камеры и обливали водой из ведра. В первый раз меня стошнило, я не помнил почти ничего, кроме холода. Зубы стучали настолько сильно, что я до боли прикусил нижнюю губу, и каждый сустав в теле ощущался так, словно его раздирали раскаленные крюки. Похитители думали, что я умру от лихорадки. Какое-то время я тоже так думал. Возможно, вода сделала свое дело.

Последний раз мне устраивали импровизированный душ на прошлой неделе, и я находился в таком же ясном сознании, как сейчас. Настолько ясном, что они не заметили, как я схватил со стола свиток пергамента с гусиным пером и спрятал под мокрой рубашкой. Я не знал, что буду делать с ними, пока не нашел свободный камень под маленьким зарешеченным окошком.

Здесь можно было что-то спрятать.

И тут мне в голову пришла идея.

Я буду писать. Что именно, я не знал. Но когда приложил перо к пергаменту, слова посыпались друг за другом, толкаясь в попытке занять свое место. При необходимости я вполне приличный собеседник и сносный оратор, но я не из тех, кто ведет дневник. Я не обсуждаю свои чувства даже в лучшие времена, даже с Гермионой и особенно с самим собой.

Но мне ничего не остается делать, и я теряю себя в этих записях. Каждый день ожидаю скорой смерти. Записи выходят несвязными, но это нормально, ведь я-то знаю, о чем пишу.

Я излагаю только недавние события, потому что не настолько плох, чтобы вспоминать о чрезвычайно насыщенных событиями школьных днях в Хогвартсе. Давайте не будем настолько углубляться в прошлое, спасибо.

Кажется, сейчас около десяти вечера. Наверху есть часы, которые отбивают время. Дошло до того, что я испытываю легкое предвкушение с наступлением каждого нового часа. Я пытаюсь считать перезвон, но иногда пропускаю дин или дон и становлюсь чертовски безутешен, потому что приходится ждать следующие шестьдесят адских минут, чтобы на этот раз не сбиться со счета. Гермиона как-то сказала, что подозревает наличие у меня обсессивно-компульсивного расстройства – так это называют магглы. К счастью, это не слишком сильно мешает мне жить. Гиперактивный. Она называла это «милым». По-видимому, мое расстройство отчасти ее и покорило. В подобное я мог поверить только касательно подруги Рональда Уизли, которого я всегда считал полнейшей бестолочью.

В этом месте не стоит ожидать многого. Когда не пишу, я занимаюсь счетом: капли воды из переполненного после дождя желоба; секунды между молнией и громом. Я считаю шаги. Я пересчитываю коллекцию порезов на своем теле. Я считаю, на сколько могу задержать дыхание, прежде чем перед глазами расцветут темные нечеткие формы. Подсчет меня успокаивает, дает самое основное, он дает чувство контроля над состоянием дел – хаосом.

Темнота. Единственный свет здесь от фонаря, он разливается под дверью, а еще свет луны, когда на то есть ее настроение. Дверь отпирается. Металл выскальзывает из смазанных болтов. Знакомо и страшно. Я вскакиваю на ноги и спешу спрятать пергамент и перо.

Я проклинаю тот факт, что у меня не было времени как следует подготовиться к их возвращению, не было времени закалить себя против боли, которую они причиняют. Я не могу сохранить то, что осталось от моего рассудка. На самом деле это не так. У меня нет ничего, кроме времени, все эти месяцы я заперт в этой маленькой камере. Но время – забавная штука. Счастливые мысли занимают меньше времени, страшные – заставляют время замедляться и останавливаться.

Входит самый крупный из трех похитителей. Я знаю, что его зовут Фитц, хотя все трое старательно избегают называть друг друга по именам. Я пробыл здесь долго, и они пару раз допустили такую ошибку. Фитц любит ножи, хотя его кулаки размером с чайники, и он может одним ударом по голове выбить мне мозги. К счастью для меня, сегодня он не захватил коллекцию клинков.

– Принес тебе подарок, Малфой, – мрачно усмехается он.

Еда. Это еда? Пожалуйста, пусть будет еда.

Он бросает к моим ногам что-то длинное, завернутое в плащ. Сверток стонет.

Ладно, не еда.

– Наслаждайся, – ворчит Фитц. Он грязен и тревожно счастлив. – Пока можешь.

Я откидываю плащ, чтобы посмотреть на «подарок», хотя уже знаю – и мое сердце взорвалось, вновь сформировалось, иссохло от горя и снова запульсировало в груди. Я знаю этот плащ, я знаю эти волосы, я отлично знаю ощущение этой неизменно мягкой кожи ее щеки, когда откидываю капюшон.

С тех пор как я здесь, стараюсь не думать о Гермионе. Думать о ней – все равно что думать о сочном бифштексе. Больно. Голод в животе похож на большой когтистый вакуум, порой заставляющий корчиться на полу в агонии. Боль в груди не имеет к этому никакого отношения, но это тоже своего рода голод. Да, и глаза могут голодать по виду близких.

– Привет, – наконец говорит Гермиона, садясь. Она потирает лоб, на котором я вижу синяк. Выражение ее лица говорит, что долгое объяснение ее появления в моей камере неизбежно, но сейчас она впитывает меня своими глазами.

Я не могу даже пробормотать самый глупый вопрос. Я ошеломлен. Может быть, Фитц все-таки ударил меня по голове, повредил мозг – не могу поверить, что смотрю на нее.

– Привет, – неуверенно хриплю в ответ, пересохшее горло не привыкло к разговорам. Боюсь, что малейший звук или движение с моей стороны разорвет этот пузырь. Я считаю секунды, думая, что она исчезнет прежде, чем я досчитаю до десяти.

Шесть, семь…

– У меня в кармане буханка хлеба и немного вяленой ветчины. Они их не отняли.

Это не то, что обычно говорят при встрече, но я слишком далеко зашел, чтобы заботиться о логике или реальности. И просто киваю.

Она встает, слегка пошатываясь, потому что, очевидно, они ее немного потрепали. Достает маленький, плотно завернутый сверток. Он размером примерно с кулак. Гермиона кладет на ладонь, концентрируется и осторожно дует на него. Сверток из ткани разворачивается и расширяется так, что теперь она двумя руками держит ранее крошечный пакет. Я вижу буханку свежего хлеба и кусок свинины, завернутые в прозрачный пластик. Еда пахнет как рай, обмакнутый в шоколад, обжаренный во фритюре в пивном кляре.

Но как бы я ни был голоден, все, что я могу, – смотреть на Гермиону.

Она заворачивает еду обратно в ткань. Проявляется влажное пятно.

– Прости, что так долго, – говорит она.

Я слаб, но мне удается удержаться на ногах, когда она бросается в мои объятия. Она осыпает поцелуями мое лицо, касается каждой части меня, до которой может дотянуться, а затем хватает за плечи, чтобы встряхнуть. Все это время мои руки бездвижно висят вдоль тела.

– Ради Мерлина, почему ты не хочешь меня обнять?

Я моргаю. В конце концов, месяц назад она взяла с меня обещание.

– Я могу снова прикоснуться к тебе? – хриплю я.

Она плачет и смеется.

– Да, милый, ты можешь снова прикоснуться ко мне.

Я веду нас к куче грязных одеял в углу комнаты. Мы обнимаем друг друга, и она всхлипывает мне в шею. Последний раз я плакал во время Битвы при Хогвартсе. Я поклялся себе, что больше никогда этого не сделаю.

Впрочем, это не первая клятва, которую я нарушаю. Я прижимаю ее к себе так крепко, что понимаю, как ей больно; слезы капают ей на волосы.

***

Гермиона решила, что с нее хватит слез. И действительно, она и так намочила рваную рубашку Драко. Она пришла сюда по совершенно определенной причине, и рыдать над ним точно не входит в ее планы.

Он спал.

Она не торопилась, мысленно составляя карту его ран и при этом вынужденно подавляя очередную волну слез. Он был грязный, изможденный, весь в синяках и побоях. Несколько минут она наблюдала, как поднимается и опускается его грудь, – это ее успокаивало. Позже, когда он проснется, она заставит его немного поесть. И будет надеяться, что его не стошнит.

Ее любопытство взяло верх. Она начала осматривать каждый дюйм камеры, хотя знала, что Драко сбежал бы, если б нашел брешь или слабость, которую она ищет сейчас. Быстро прижав ухо к двери, она поняла, что стражники далеко. Было уже поздно, и, судя по всему, у тех выдался насыщенный событиями день.

Осмотрев камеру, она подошла к окну, из которого открывался дразнящий вид на живописный, залитый ночным светом двор, куда Драко и не надеялся попасть. На фоне темно-серой каменной стены прямо под окном она заметила белую полоску. Опустилась на колени и, осмотрев пятно, с удивлением обнаружила, что белизна была от кончика гусиного пера, спрятанного за отвалившейся каменной глыбой. Гермиона сунула руку внутрь и нашла грязный свиток пергамента.

Она развернула его и нахмурилась.

Почерк Драко никогда не был таким неровным. Очевидно, это было свидетельством его ухудшающегося физического и психического состояния – он писал так, будто пытался убежать от каждой написанной фразы. А смотрела она на коллекцию воспоминаний и разрозненных наблюдений из их недавнего прошлого.

Во всяком случае, она еще какое-то время не сможет заснуть. Гермиона повернула пергамент к окну, под лунный свет, и, чувствуя себя немного виноватой, начала читать.

========== Глава 2 ==========

Вы никогда не почувствуете себя одинокими, оказавшись в книжном магазине. Почему так? Если вы отведете меня в один из них, приготовьтесь потерять меня на полдня.

За мной следили. Я не был в этом уверен до тех пор, пока нарочно не свернул во «Флориш и Блоттс» и не проявил интереса к книжкам из детского отдела в дальнем конце магазина.

Наверное, я мог бы зайти в любое из многочисленных заведений на улице, но это должен был быть книжный магазин. Когда я был маленьким, мать велела идти туда, если бы я когда-нибудь потерялся в Косом переулке. Нарцисса сказала бы, что, хотя в мире и есть много плохого, по какой-то причине оно никогда не следует за тобой в книжный магазин. Я помню, что безоговорочно доверял ей в этом отношении и, находясь внутри, задавался вопросом, не поджидает ли «плохое» за дверьми.

Открыв большую красочную книгу о говорящем котле со склонностью жрать обувь, я уставился на своего преследователя.

Он стоял у стеллажа с журналами, взяв в руки номер «Ведьмополитена». Увидев Гермиону на обложке, я почувствовал, как в животе образовался маленький скручивающийся узел. Она была частью группового снимка, сделанного на Балу магической торговой палаты, который проходил в поместье родителей на прошлой неделе.

Очевидно, фотография была сделана… до того, что произошло в саду.

В то утро я открыл дверцу шкафа и уловил запах гардений, ими была усыпана земля, на которой мы тогда лежали. Запах прилип к одежде, которую я носил в тот вечер. Я до сих пор ее не стирал, она висела на крючке внутри дверцы. Запах вызвал глубокую физическую реакцию. Угрызения совести очень похожи на горе, но это не безгрешное горе. Это иной вид, наполненный виной.

С того самого момента, как я покинул дом в то утро, мои мысли были разрознены. Следовало быть внимательнее. Все признаки были налицо, но запах этих проклятых цветов меня отвлек.

Он был среднего роста, на вид – человек с улицы, который не поощряет назойливых взглядов. Я испытал свою долю любопытных, безумных, грубых, обожающих взглядов и людей, которые хотят мне зла, но в то время планы этого человека были загадкой. Казалось, он был доволен следовать на удобном расстоянии и не желал ничего больше.

Зевака, подумал я. Неприятно – да, но он не нарушал никаких законов.

– Мистер Копперботтом, – произнес тоненький голосок, сопровождаемый легким рывком за мои брюки, как раз под коленом.

Я взглянул на маленького черноволосого мальчика лет трех-четырех. Он нес охапку книг, похожих на ту, что я держал в руках, и разглядывал мой экземпляр, будто книга на самом деле его.

– Дайте мне, пожалуйста? Мистер Копперботтом!

Я протянул ему томик, а потом удивился, почему его пухлая маленькая рука все еще держится за мои брюки. Я отступил назад и ужаснулся, когда он не сразу отстранился. Его мать материализовалась, как это обычно делают матери, когда их дети беспокоят людей в магазинах, и извиняюще улыбнулась.

Улыбалась, пока не узнала меня.

Я уже встречался с ее сыном, хотя Джеймсу Поттеру тогда было всего несколько месяцев и его мать была в хорошем настроении, чтобы терпеть меня. Но не в этот раз. Я наблюдал, как молодой Джеймс, скрестив ноги, плюхнулся на пол позади нее и пролистал экземпляр «Приключений Мистера Копперботтома».

– А, это ты, – сказала Джинни Уизли в той манере, в которой вы или я могли бы произнести «неизлечимая венерическая болезнь».

– Привет, Уизли. – Я склонил голову к ее огромному животу. – Я вижу, вас можно поздравить с предстоящим пополнением. – Я пожалел о своем тоне, как только слова слетели с губ. Я обладаю способностью даже в самый бессмысленный разговор вложить дозу язвительности. Не знаю, черт возьми, зачем я это делаю. Просто хочу.

– У тебя хватило наглости показаться здесь, – прошипела она. Ее глаза метнулись по магазину, сузившись, когда она заметила менеджера, наблюдающего за началом сцены. Никто не должен был заинтересоваться происходящим. Да и вокруг почти никого не было, в середине-то рабочего дня.

– В последний раз, когда я проверял, – спокойно сказал я, – «Флориш и Блоттс» был открыт для общественности.

– Ну, для таких, как ты, они должны сделать исключение. То, что ты сделал с Гермионой, было… было… было чертовски непростительно! И прежде чем начнешь думать, что она кому-то рассказала, скажу – она этого не делала. Мой брат жаловался, что она ушла с бала, ничего ему не сказав, и когда я на следующий день навестила ее, чтобы узнать причину, то увидела, что осталось от ее платья! Всего-то и требовалось, что чашка чая, а она уже рыдала у меня на плече. Как ты мог, Малфой? Разве ты уже не достаточно сделал?

Я знал, что это произойдет, хотя и ожидал жестокой расправы со стороны Рональда Уизли и Гарри Поттера, а не страстной лекции беременной Джинни. В ярости ее большой живот врезался в меня. Она поспешно отступила назад. К несчастью, сын оказался на пути, и она споткнулась о него и наткнулась на ближайшую книжную полку. Я бросился вперед, чтобы поддержать ее и тяжелый книжный шкаф, прежде чем он упадет на ребенка. Покраснев, она выпрямилась и шлепнула меня по рукам.

– Ты в порядке? – холодно спросил я.

С яростным взглядом она открыла рот, закрыла, прижала ладони к ушам сына и сказала:

– Чтоб ты сдох, Малфой!

Мальчик вывернулся из ее рук и протянул ей раскрытую книгу.

– Мамочка! Смотри, мистер Копперботтом съел квиддичный бутс!

– Будет прекрасно, если я больше никогда тебя не увижу, – закипела Джинни. – И если ты хотя бы пошлешь Гермионе сову, я узнаю об этом, и ты горько пожалеешь. Пойдем, Джеймс, заплатим на кассе.

– Можно мне взять их все? – спросил он, прижимая к себе стопку книг.

– Нет, только одну, дорогой.

Нижняя губа у него слегка задрожала, но слезы держались крепко и не пролились. Он был зрелым для своего возраста, юный Джеймс. Если бы мне было четыре года, я бы закатил истерику, обрушил крышу и отправился домой со всеми понравившимися книгами и мороженым от Флориана Фортескью.

Я улыбнулся ему. Трудно было удержаться.

– До свидания, Джеймс. Хорошо, что мы снова встретились.

Джинни сердито посмотрела на меня за то, что я соизволил заговорить с ее сыном. Мальчик не понимал, почему его мать так разозлилась, но знал, что должен понять ее намек.

– Пока, – торжественно произнес он, помахивая липкими пальцами.

Я смотрел им вслед, пока они не вынесли за дверь обернутые в коричневую бумагу пакеты. А потом, на мгновение, я застыл, удивляясь, почему вообще оказался во «Флориш и Блоттс».

Ах, вот что.

Я снова повернулся к журнальному стенду и без всякого удивления заметил, что мужчина исчез. Интересно, все это было только в моем воображении? Моя помощница, Филомена, не раз замечала, что после развода мое внимание к работе понизилось… Неужели с тех пор прошел год?

Может быть, я переоценивал свою собственную значимость, думая, что кто-то захочет последовать за мной?

Я вышел из магазина и быстро зашагал по улице. Впереди маячил Гринготтс, серый и мрачный. Подойдя к знакомым позолоченным дверям банка, я снова заметил того мужчину. Он шел на некотором расстоянии впереди меня неторопливым шагом, засунув руки в карманы. Я наблюдал, как он свернул в переулок. Обеденный перерыв закончился, и у меня была назначена встреча, но любопытство взяло верх, как это бывало много раз в прошлом.

Я ничему не учусь.

Я проследовал за ним (как мне показалось, незаметно) до середины переулка. После чего он остановился, развернулся и ухмыльнулся мне.

– Мистер Рентроу передает вам привет, – сказал мужчина, когда его приспешники буквально вышли из стен.

Я мог бы пнуть себя, но, как оказалось, они избавили меня от этих хлопот.

Моя палочка уже была наготове, потому что я не глуп и не неопытен. Тем не менее в ситуации восемь против одного никогда не получить благоприятный шанс. Я использовал заклинания, о которых никогда бы не подумал, что мне придется снова применять, и, к моему великому ужасу, вроде не все из них сработали. Во всяком случае, не темные.

Из всех вещей в мире, которые честная жизнь сделала со мной, случилось именно это? Я мог бы обрасти жирком в районе талии, заиметь второй подбородок или наблюдать, как мои волосы неуклонно покидают голову. Но нет, вместо этого я потерял силу темной магии. Я точно знаю, что отцовские проклятия и заклинания сегодня действуют так же, как и двенадцать лет назад.

Однако меткое заклятие свалило меня на землю. После этого все зависело от того, сколько ударов по голове потребуется, чтобы лишить меня сознания.

В конце концов, я ведь человек чисел.

Я насчитал шесть ударов – и свет померк.

========== Глава 3 ==========

Наследие моей бабушки по отцовской линии в Малфой мэноре можно найти в садах: цветы изысканных аромата и оттенка. Раздавите один из них в руке, и аромат будет держаться часами.

– Ты пьян, – с отвращением сказал отец.

Мы были на Балу магической торговой палаты, который в тот год устраивал Люциус в Малфой мэноре. Я не жил там с восемнадцати лет. Соответственно, чувствовал себя таким же гостем, как и все остальные.

– Люциус, оставь его в покое.

– Он нализался, Нарцисса! Ты только посмотри на него. Ты пытаешься поставить нас в неловкое положение?

Я пил коньяк, до краев налитый в бокал для шампанского. Это было верхом бесцеремонности, и этого было достаточно, чтобы у матери сильнее забилось сердце. Вопрос отца заставил меня остановиться на середине глотка и приподнять бровь. Признаю, было немного забавно, когда он приподнял свою в ответ. В конце концов, именно от него я унаследовал эту манеру.

– Сомневаюсь, что смогу опозорить эту семью больше, чем ты.

Люциус судорожно вздохнул, а мать побледнела. Весь вечер был подготовкой к этому взрывоопасному моменту.

– Неблагодарный негодяй, – прошипел он. – Как ты смеешь!

Я еще больше раззадорил его ярость издевательским смехом.

– Как я смею? Не понимаю, как кто-то из нас осмеливается показаться в приличном обществе. Как ты это выносишь? – спросил я. – Только честно! Разве ты не видишь, как люди смотрят на нас? Мы – парии. – Чтобы уточнить, я поднял бокал в тосте за первого человека, которого заметил.

К несчастью для Невилла Лонгботтома, это был он.

– Привет, Лонгботтом! Приятный вечер?

Сначала он выглядел встревоженным. Неудивительно, ведь я не сказал ему ни слова за последние лет десять. Затем он нахмурился и отвернулся, чтобы продолжить разговор с другим гостем. Я направил горькую ухмылку на отца.

Люциус сделал шаг вперед, вторгаясь в мое личное пространство с кипящим гневом. Я высокий парень, но мой отец на полголовы выше и в лучшие времена внушает страх.

– Ты немедленно прекратишь это непристойное поведение. Мы здесь для того, чтобы продвигать наши деловые предприятия, а не чтобы ты впадал в детскую, бессмысленную истерику!

– Твои деловые предприятия, отец. Не мои. – Я осушил бокал, уже пятый или шестой, на мгновение задержав обжигающий алкоголь во рту. Удивительно, как все, что так сильно жалит, может на самом деле притупить все остальные боли. – В отличие от тебя, у меня есть настоящая работа. Как бы это ни было немодно, я зарабатываю себе на жизнь.

Все могло обернуться для меня плохо, если бы нас не прервал официант. Я проигнорировал его предложение канапе и вместо этого схватил хрустальный графин Бордо с серебряного подноса. Рука отца сжала мое предплечье прежде, чем я успел наполнить бокал.

– С тебя довольно.

В ответ на это я уставился в другой конец зала, где моя бывшая жена разговаривала с Рональдом Уизли. Этот идиот всегда был очень разговорчив. Вероятно, из-за того, что вырос в коробке из-под обуви с братьями и сестрами, распиханными в каждый свободный угол. Он пялился на Гермиону, пользуясь любой возможностью, чтобы заглянуть в ее глубокое декольте. На самом деле я не мог его винить. Интересно, о чем они говорят. Она казалась серьезной и собранной. Он выглядел так, будто пытался обратить на меня внимание, но я видел, как его блуждающий взгляд бегает по комнате. Когда не смотрел на ее грудь.

– Этого мало, – пробормотал я отцу и снова наполнил бокал.

Я хотел причинить боль этому недостойному, одурманенного вида идиоту. Мне хотелось обхватить руками его бледное, веснушчатое горло и сжать. Большую часть того, что у него было в жизни, он получил по случайности рождения. Или просто по обычной случайности. Уизли с его отсутствием индивидуальности. Конечно, легко ладить со всеми, когда ты туп, как бетонный столб. Бетонные столбы не имеют привычки оскорблять людей, не так ли? Они просто есть. Это даже не настоящий пейзаж. Скуку не следует путать с дружелюбием. Гермиона заслуживает того, чтобы за нее сражались. Ради Мерлина, этого требовал ее разум.

Мать положила тонкую бледную руку мне на рукав.

– Драко, оставь все как есть. Честно говоря, не думала, что она вообще придет. Она ясно дала понять, что не желает с тобой разговаривать, и если ты будешь настаивать на том, чтобы форсировать этот вопрос, то разразится скандал.

Скандал! О, Мерлин упаси, чтобы я вытворил нечто подобное. Я был всего лишь бывшим Пожирателем смерти и сыном одного из самых известных сторонников Волдеморта. Я был косвенно причастен к смерти Альбуса Дамблдора и Северуса Снейпа, а позже участвовал в почти смертельной битве против сокурсников, в которой один из моих лучших друзей, чтоб его, поджарился до смерти.

Но да, давайте не будем устраивать сцен и привлекать к себе нежелательное внимание.

– У нее есть имя, мама.

– И оно больше не «Малфой». Вот в чем дело, не так ли, мальчик? – с вызовом спросил отец.

Мне было двадцать семь лет, и он называл меня «мальчик». Мой заработок поддерживал семью. Я уступил поместье родителям в пользу таунхауса в Лондоне.

«Мальчик», – так он назвал меня.

Мое сердцебиение ускорилось, когда я заметил, что Рональд-бюстовый-энтузиаст-Уизли отошел поговорить с каким-то толстым бумагомарателем из Министерства. Гермиона осталась одна. Это не продлилось бы долго. Ее любят, и скоро кто-нибудь другой втянет ее в разговор.

Я решил сделать ход.

– Прошу прощения, – сказал я, протягивая матери бокал.

Как тактично заметил мой отец, я был ужасно пьян. Казалось чудом, что я смог идти, не падая. Одна нога за другой, сказал я себе. Вот так, Драко.

О, хорошо. Она заметила, что я существую. Удивительно, как за такое короткое время мне удалось полностью стереть расслабленное выражение с ее лица. Что, черт возьми, она думала, должно произойти? Она решила прийти на мероприятие, организованное моими родителями. Конечно, она знала, что я здесь буду. Черт, она хотела этого.

– Здравствуй, Драко, – сухо сказала она. – Как ты?

Она даже не могла взглянуть на меня. Неужели мы действительно поженились меньше полугода назад.

– Я хочу с тобой поговорить, – выпалил я.

Какая-то синеволосая тетка окликнула Грейнджер с другого конца бального зала, и она послала той легкую улыбку и помахала рукой. Гермиона, возможно, казалась взволнованной, но ее тон был стальным, когда она заговорила в следующий раз:

– А разве ты уже не разговариваешь?

– Наедине, – добавил я.

– Не думаю, что это разумно.

– Скорее всего, нет, – согласился я. – Но мне все равно хотелось бы. Пожалуйста.

Выражение ее лица смягчилось, но только на секунду. Я знал, что от меня воняет, как от пивоварни.

– Сколько ты выпил?

– Не столько, чтобы не обращать внимания на то, что ты одета как проститутка. Неужели наше бракоразводное соглашение оставило тебя без гроша в кармане, поэтому ты носишь вдвое меньше одежды, чем раньше? – Мой взгляд задержался на нежной выпуклости ее груди, обтянутой тканью белого шелкового платья. – Меня можно уговорить отдать тебе несколько галлеонов, чтобы прикрыться.

О, это было ужасно. Я слышал слова, слетающие с моих губ, и часть меня не могла поверить, что я произношу их. Другая часть, та, которая хотела ударить Уизли по голове его собственной отрубленной рукой, подзадоривала меня.

Гермиона не выглядела дешевкой. Она не могла выглядеть дешевкой, даже если бы была одета в маггловские фунтовые банкноты, скрепленные вместе. Она была прекрасна в тот вечер, и я всегда жалел, что ни разу не сделал ей достойного комплимента. Для меня комплименты и ласки – все равно что татуировки. Если сделаю один, то не смогу забрать. И когда это случится, я буду в долгу.

Она покрылась румянцем глубокого оттенка красного. Мне следовало чувствовать себя несчастным, ведь заставил ее погрузиться в неловкость из-за подпитываемой ревностью тирады. Но это было не так. Мне нравилась ее боль.

– Ты просто невероятен.

Я предчувствовал надвигающуюся бурю и решил, что выйду в сиянии неисправимой славы.

– Ты позволяешь ему прикасаться к тебе, я прав?

– Что?

– Я говорю о Уизли. Ты приклеилась к его руке на приеме в доме моих чертовых родителей. Вы двое, конечно, не теряли времени, продолжая с того места, где остановились, я прав? А может, он вообще не был терпелив? – Я наклонился гораздо ниже, чем Уизли, разглядывая ее декольте. – Я довольно часто работал допоздна, если мне не изменяет память.

Я вел себя как придурок. Я знал, что яма, которую рою, быстро превращается в провал, но не мог остановиться. На мгновение мне показалось, что она даст мне пощечину. Но мы больше не были детьми, даже если я вел себя как ребенок. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, она обратилась ко мне с ледяной холодностью:

– Ты сегодня не в себе, – сказала она. – И ты, очевидно, до омерзения пьян, так что я буду снисходительна и притворюсь, что ты не хотел говорить то, что только что сказал. Уж ты точно не имеешь никакого права обвинять меня в неверности.

Мой рот скривился в хмурой гримасе. Мне нужен был хроноворот. Мне хотелось вернуться назад и выбелить часть того темного дня. Я хотел проникнуть в ее голову и забрать это проклятое воспоминание – то, что заставило ее разлюбить меня. Я мог бы рассказать ей все это, но я неадекватно воспринимал действительность. Я был Хогвартс-экспрессом, решительно пыхтящим вдоль башен замка, которые теперь оказались в поле зрения. Вдалеке, в конце этой гонки, в которой все проигрывают, было самодовольное лицо Рональда Уизли, держащего табличку с надписью «Ха!».

– Ты встречаешься с Уизли или нет? – невнятно пробормотал я, решив проявить благоразумие.

Гермиона закатила глаза.

– Между мной и Роном ничего нет! Я сопровождаю его в официальном качестве. Спроси Гарри, если не веришь мне. И даже если бы что-то произошло, это не было бы твоим делом, я права? Это уже тебя не касается.

Наступил момент бури, и я удивился, что она так долго мирилась с моим поведением. Она повернулась, но я схватил ее за руку, останавливая.

– Подожди.

– Не надо, – сказала она. Внутренняя сторона ее локтя была теплой и мягкой в моей руке. – Я этого не заслуживаю.

Я скользнул рукой вниз, чтобы поймать ее, а затем потянул за собой, прежде чем она успела возразить. В этот краткий миг я был счастливее, чем когда-либо за последние месяцы. Мы сбежали из элегантного, усыпанного золотыми блестками бального зала, точно так же, как сбежали из другого бального зала в ночь нашей свадьбы. Интересно, думала ли она о том времени сейчас, как и я?

Очевидно, я очень хорошо знаю свой бывший дом. Я повел нас по тускло освещенным коридорам, где мы вряд ли могли столкнуться с какими-нибудь болтливыми гостями. Мы вышли через боковой вход в сад, и вдруг – запоздало и глупо – я понял, что мы одни.

Было лето. Ветер в нужный момент изменил направление, и нас окутал аромат звездного жасмина, который обвивал длинную кирпичную стену. От четырехсотлетней изгороди из черной жимолости, окружавшей поместье, поднимался более мягкий, теплый и сладкий аромат. Мы продолжили путь через сад цветущих трав, мимо редких, благоухающих лаймовых миртов, лимонного базилика и четырех видов лаванды.

Я затащил ее в темноту под низким навесом дерева посреди маленького дворика, заросшего кустами гардении. Я прятался здесь от няни, когда плохо себя вел и должен был получить нагоняй. Эти радостные детские воспоминания совершенно не вязались с нашим нервным напряжением в тот вечер. Но запах был именно таким, каким я его помнил с детства.

– Это безумие, – простонала она.

Я согласился, проводя руками от талии вверх к рукам, под ее тяжелые, искусно уложенные волосы. Обхватил ладонями ее затылок и склонился к ее губам.