Текст книги "Встретимся у подножья Сакре-Кёр"

Автор книги: Рита Гетман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Мириам, вообще-то описанное тобой утопическое общество называется коммунистическим. Ну это так, на случай, если ты вдруг решила, будто твоя идея – новая, – сказал Мартин, искоса поглядывая на свою подругу. – Коммунисты предлагали отказаться от денег, потому что они никому не будут нужны: ведь каждый человек будет заниматься тем, что ему по душе, следовательно, осмысленный труд принесет благо как обществу в целом, так и каждому отдельному его члену, и, следовательно, эта осмысленность изменит сам характер обмена в обществе. Перефразируя тебя, людям станет не нужен пинок в виде денег, чтобы что-то делать. Однако коммунисты и предполагали, что это будут…немного другие люди. Совсем других моральных стандартов. Не мы с вами, и уж тем более не крестьяне отсталой императорской России…

Мы с Анри изумленно смотрели на этих двоих.

Мириам состроила кислую физиономию, и медленно начала хлопать в ладоши, видимо, пытаясь изобразить «восторг» от выступления Мартина.

– Браво, браво, герр Фалькхаймер, – низким голосом проговорила она. – А я-то думала, будто единственной идеей коммунистов был ГУЛАГ. Ну спасибо за разъяснения!

– Вы что, увлекаетесь политикой? – почему-то шепотом спросил Анри.

Мартин и Мириам переглянулись, и в голос ответили «нет!»

– Только искусство: политика не для таких, как мы, – насмешливо произнесла Мириам.

– Как насчет политического искусства? – спросил её Мартин.

– Брось: игры прошлого века, а мы тут на пороге нового тысячелетия, между прочим. Художникам нужно заявить нечто такое, чего никто прежде не заявлял. Верно, Анри?

Мириам улыбалась одними глазами, и пристально смотрела на Анри. А тот набрал полный рот картошки, и жевал с видом самым несчастным, словно чувствовал себя виноватым в чем-то.

– Я думаю, это самое верное: пока мы болтали о разных глупостях, человек ел, раз уж ему предложили этот бесплатный обед, – прокомментировал Мартин неуместно ироничным тоном.

Я вздохнул.

– Возможно, мне показалось, или в вашей предыдущей реплике было намерение оскорбить?

Мириам присвистнула, а её друг оскалился.

– Кого оскорбить? Вас? С чего вы решили?

Я тоже улыбнулся, полагаю, не менее злобно, чем Мартин.

– У вас была не очень дружелюбная интонация.

– Вот как. А по мне, не очень дружелюбно пытаться устроить конфликт на пустом месте. Так ведь, Мириам?

– Нервные вы все. Полнолуние на вас так влияет, что ли? – Мириам встала из-за стола, открыла окно, села на подоконник, и закурила.

– Ты ведь говорила, что бросила? – удивился я.

– Я непостоянная.

– Мириам, ты же позвала нас сюда не для того, чтобы поспорить о коммунизме? – вдруг вставил Анри, посмотрев на меня при этом как-то…устало.

– Как знать. И все же, Анри, скажи, с точки зрения по-настоящему талантливого художника: какая цель может быть у нас, когда мы занимаемся искусством?

– Все зависит от…индивидуального случая, – несмело ответил Анри.

– Звучит, как диагноз, знаешь ли. Индивидуальный случай, индивидуальная болезнь… – Мириам подошла к столу, скрестила руки на груди, и строго, почти презрительно, посмотрела на нас: – хорошо, тогда позвольте мне сформулировать вопрос иначе. Что самое главное в жизни, господа?

Мартин прыснул, Анри совсем поник, а я только наклонил голову вбок, и рассматривал лицо Мириам.

– Это риторический вопрос, или надо ответить? – не поворачиваясь к Мириам, с вызовом произнес Мартин.

– Ты думаешь, я сотрясаю воздух только ради того, чтоб заполнить вашу бесконечную пустоту очередным вопросом из разряда вечных, а потому и не нуждающихся в ответах? Конечно, черт возьми, надо ответить!

Я подумал, что, кажется, Мириам что-то приняла, и нам с Анри лучше бы уйти. И зачем она пригласила нас? Глупо и неловко.

– Я думаю, главное в жизни – это счастье, – сказал Анри.

– Неплохо. А ты, Этьен, как считаешь? – Мириам вцепилась в меня глазами.

– Любовь, – я почему-то усмехнулся.

– Другого ответа я от тебя и не приняла бы, – на секунду лицо Мириам осветилось довольной улыбкой. – И ты, мой верный друг?

Мириам положила руку на плечо Мартина.

– Деньги, – как мне показалось, грустно отозвался её приятель.

– Конечно. Я знаю, насколько они важны для тебя. А теперь, господа, позвольте и мне озвучить свое мнение. Полагаю, в жизни нет ничего важнее двух вещей, которые невозможно отделить одну от другой, и которые одновременно составляют как смысл, так и цель всякой достойной и пристойной жизни. Это, господа, – творчество и свобода. Ну, – теперь Мириам улыбалась как-то ехидно, и даже злобно, – и кто из нас четверых настоящий художник? Для вас важны только счастье, любовь и деньги! Что за китч!

– Не такой уж китч, в отличие от твоих творчества и свободы, – Мартин сел вполоборота, и я с каким-то мрачным удовлетворением отметил, что у него очень красивый профиль, – бьюсь об заклад, если бы кто-то из нас назвал их, ты, конечно же, заявила бы, что главное в жизни – деньги, успех и любовь. В этом вся ты и есть, Мириам.

– И снова ты смотришь на меня так, будто думаешь, что я самый глупый человек на свете, – оскалилась она в ответ. – Подождите секунду, господа, мне нужно взять белый лист и черный фломастер!

Мириам кинулась в соседнюю комнату.

– Может, нам все-таки лучше уйти? – осторожно спросил я.

Мартин лениво развернулся, и посмотрел мне в глаза.

– Нет, не волнуйтесь: Мириам почти все детство проходила в драмкружок, так что это не более чем отчетная сценка. Она, наверное, до сих пор думает, что продолжает ходить в драмкружок. Давайте дождемся окончания представления.

– Мириам всегда казалась мне нормальной, – грустно признался я.

– Мне тоже, до того, как я узнал её получше. Страшное разочарование, – кивнул мне Мартин, чуть прищурившись.

Анри же, недолго думая, продолжил поедать жареный картофель и салат. К слову, так себе на вкус – Мириам явно не была способным кулинаром.

– А ты всегда такой голодный, Анри? – Мартин широко улыбнулся.

Анри отложил вилку в сторону, и тихо произнес «извините». Нет, это уж слишком.

– Я бы все-таки советовал тебе… – начал я, но Мартин сделал жест рукой, сказал что-то вроде «расслабься», чем окончательно выбесил меня. Впрочем, в этот момент вернулась Мириам, и я решил, что разберусь с её приятелем чуть позже.

Мириам держала в руках большой лист, изрисованный какими-то каракулями.

Она села за стол, и положила лист прямо поверх тарелок и еды. Мы глупо уставились на рисунок, который сопровождали короткие подписи. Я невольно усмехнулся.

Мириам изобразила песочные часы. Внутри верхней колбы часов она вписала слова «любовь и деньги», внутри нижней – «творчество и свобода». По сторонам от них, изображая движение воображаемого песка вниз, и почему-то вверх, хоть и это невозможно, Мириам нарисовала стрелки: та, что указывала вниз, была подписана как «счастье и покой», та, что отсылала наверх – «отчаяние и метания души».

– Нуждается ли этот простой парадокс в некоторых пояснениях, или же вам все предельно ясно? – профессорским тоном спросила Мириам.

– Получается, если мы перевернем часы, и наверху окажутся «творчество и свобода», тогда…движение вверх, как указывает стрелка, останется за «счастьем и покоем», но, как мы знаем, песок падает только вниз… – говорил Анри, внимательно разглядывая схему.

Мириам быстро закивала.

– Да-да, поэтому человек всегда выбирает что-то одно: если любовь и деньги, что ж, возможно он в довесок получит счастье и покой, но ни о какой свободе и тем более творчестве ему и мечтать не придется. Но зато он избегает иного полюса – отчаяния и бесконечных поисков, ведь свобода и творчество, истинные свобода и творчество, конечно же, не сулят ни покоя, ни любви, ни счастья, по крайней мере в том смысле, в котором его понимает подавляющее большинство населения планеты Земля, включая и нашего очаровательного и гениального Анри.

Я встретился взглядом одновременно с Мириам и Мартином. Не могу этого объяснить, но меня в тот момент словно током пронзило…

– Предлагаю назвать это парадоксом песочных часов Мириам Филлипс, или по-другому – «несуществующее противоречие, изобретенное пытливым, но бестолковым умом на пустом месте». Так даже вернее будет…

Мириам резко встала из-за стола, схватила тарелку с недоеденной картошкой и кучей зеленых листьев салата, и вывалила содержимое блюда на голову Мартина.

– Спасибо, что хоть не долбанула меня этой тарелкой, – тот только подпер щеку рукой, и вообще, выглядел так, словно ничего особенного и не произошло.

– Наверное, вы часто так развлекаетесь? – спросил я.

– Периодически, – Мартин нехотя встал, и начал оттряхивать свою одежду от остатков еды.

– Отстираешь, – фыркнула Мириам. – Так вот, господа, – это уже она обращалась к нам, – думаю, сейчас самое время внести некоторую ясность, и сказать вам, с какой целью я вообще вас позвала. Конечно, понимаю: вы так себе союзники, учитывая ваши жизненные ориентиры, и рассчитывать на вас особо не придется. Но все же, кого-то лучше я, пожалуй, и не найду, в этом слишком очаровательном для меня городе-музее. Вы, кстати, никогда не замечали, что Брюссель похож на модный, востребованный, но совершенно бесполезный магазин парфюмерии? Конечно: как только ты подходишь близко к нему, на тебя обрушивается град сладких и прекрасных ароматов, но, немного пройдясь вдоль выставленных в галерее флаконов и флакончиков в стиле ар-нуво, ар-деко, неоготики, готики, и так далее, ты замечаешь, как неоправданно высоки цены, и что вообще-то все флаконы, равно как и запахи, – одинаковые…

– Мириам, – низко и недовольно отчеканил Мартин.

– Прощу прощения. Так вот: предлагаю принять вам всем участие в моем арт-перфомансе. Это бесплатно!

– Еще бы ты брала с нас деньги, – хмыкнул Мартин.

– Эй, не забывай: это – Брюссель, и здесь все платно! Кроме дружбы и любви, разумеется. Их невозможно достать ни за какие деньги, наверное, их попусту не существует, и потому они бесплатны. Но тебя, Мартин, я конечно же считаю своим другом, – Мириам вдруг кинулась к нему на шею.

Парень лишь мягко отстранил её от себя.

– Мириам, а что мы должны делать? – Анри, словно бы его взгляд застыл в одной точке, неподвижно смотрел на девушку.

– О, я так и знала, Анри: ты заинтересуешься, и будешь осторожно прощупывать почву! Ты рад принять участие в чем угодно, но лишь бы от тебя не требовали многого, и соблюдали дистанцию. Ты так боишься чего-то, или скорее кого-то, кто потревожит твой покой. Странно, Анри, что ты жаждешь счастья, а не вечного покоя. Словно ты уже давно мертв. Я хочу оживить тебя, и, кажется, единственный способ – это пропустить через тебя разряд, так, чтоб твое сердце стало почти что электрическим, раз уж сердце из тканей и сосудов не способно тебе помочь…

– Ты что, мать твою несешь? Мириам, где ты прячешь кокаин? – резко спросил Мартин. Он скривил лицо, и посмотрел на подругу, не скрывая отвращения.

– Кокаин я тебе не дам, ты ведь проиграл пари, и должен был бросить, помнишь, тогда, на обзорной площадке Рейнтурм?

А я же чувствовал себя настолько некомфортно, глупо, и, пожалуй, тревожно, что единственным моим желанием сейчас было уйти, и никогда больше не встречать этих людей. Конечно, я хотел бы взять Анри с собой, но он…но он предпочел бы остаться. Еще бы: разве можно ожидать от такого слабака чего-то другого?

– Иди к черту, Мириам. Ты напугала Анри. И только сильнее разозлила Этьена. Смотри, он то краснеет, то бледнеет, кажется, он готов швырнуть в нас пару стульев.

– Неужели? Этьен, и зол? Не болтай ерунды! Этьен – представитель самого просвещенного слоя интеллигентного высшего среднего класса Западной Европы. Эти люди не ведают, что такое агрессия, злоба без причины или с ней, они – вежливые и учтивые, почти как дипломаты, и даже больше. Да и какая злоба и ненависть может быть, если ты живешь в огромном доме, имеешь все, что может позволить себе представитель обозначенного класса, и, пожалуй, единственное, чего тебе не хватает – это капелька той самой любви. Любовь – причина неврозов, так уж повелось, и даже высший средний класс иногда страдает. Наверное, нужно перейти в самый высший класс, чтобы перестать задумываться о таких человеческих вещах. Ну а пока ты не можешь быть самим собой, особенно в любви, пока обманываешь сам себя, и окружающих, внушая себе что-то такое, что глубоко тебе чуждо, и противно… О, Этьен, мой дорогой Этьен, как я тебя понимаю, пусть я совсем, черт возьми, не из высшего среднего класса. Ну а для всего остального есть таблетки, которые заботливо выпишет семейный психотерапевт. Сколько раз в день их нужно принимать, Этьен? Одну утром, во время легкого завтрака, вторую – в обед, быстро запить водой, пока никто не заметил, и, наконец, последняя – за два часа до сна. Чтобы непристойные эротические сны не одолевали, и чтобы к тебе, наконец, вернулось чувство собственного достоинства…

Я отвесил Мириам звонкую пощечину. И после – довольно улыбнулся, а, глядя на то, как её глаза покраснели, и как она потирает место удара, громко рассмеялся.

– Попридержала бы ты язык, иначе получишь еще раз. По другой щеке.

– И что, никто даже не заступится за меня, а? – обиженно и плаксиво проговорила Мириам.

– Получила то, на что напрашивалась, – Мартин пожал плечами.

– Значит, антидепрессанты не помогают, Этьен? Легко же тебя вывести из равновесия, конфетка, – Мириам быстро пришла в себя. Она несколько картинно тряхнула головой, чтобы поправить налипшие на лицо волосы, и взглянула на меня…как на полное дерьмо.

Меня же интересовало только одно: откуда она, черт бы её побрал, узнала, что я сижу на антидепрессантах?

– Смотри, Анри, какого человека ты назначил себе в возлюбленные! Когда я смеялась над тобой, он и бровью не повел, а, как только я слегка задела его, он не нашел ничего лучше, как ударить меня. Подумай, Анри, подумай…

У меня на секунду в глазах потемнело. Я зачем-то быстро посмотрел на Мартина, словно он должен был тут же что-то такое гадкое сказать, но на его лице не отразилось вообще ничего.

– Ну, не нервничай, Этьен! Здесь, если можно так сказать, все свои. Мы все поймем тебя. Неужели не ясно, что я собрала здесь сообщество единомышленников? А они, как известно, на многое смотрят одинаково. Итак, повторяю снова: приглашаю вас принять участие в моем арт-перфомансе…

– Который уже вовсю идет, – Мартин покачал головой, и, растянув губы в улыбке, быстро посмотрел на меня, но тут же отвел взгляд.

– Верно. Да, не могу не заметить, что одно из важных качеств истинного художника – это беспредельная честность, граничащая с идиотизмом и фальшью. Поэтому позвольте мне быть последовательной. И, раз уж я разоблачила ваши отношения, Анри и Этьен, следует разоблачить и наши с Мартином. Мы познакомились случайно, и пребывали на дне отчаяния, каждый по своей причине: меня бросила любимая девушка, точнее, она отвергла мою любовь, поскольку я, к несчастью, не была прекрасным юношей, а её интересовали только юноши и их члены, ну а Мартина…нет, его никто не бросал, но это он сам бросил одного мужчину, который был старше…на сколько он был старше тебя?

– На двадцать три года, – спокойно сказал Мартин.

– Да, на двадцать три года. Мартин не хотел быть больше его марионеткой, не хотел этого покровительственного обращения, он устал терпеть это унижение. Мартин, общаясь со своим мужчиной, чувствовал себя глупым, неопытным, ничего не знающим, и не смышленым. Мартин, в конце концов, хотел спать с кем-нибудь помоложе. И потому он написал мужчине откровенное письмо, полное упреков, детских обид и зависти. Мартин, конечно, не мог ничего этого сказать прямо в глаза. Он не очень смел, наш Мартин. И все-таки он, бросивший, как и я, отвергнутая, нуждался в утешении. Дело в том, что мужчина оплачивал обучение Мартина в художественной академии прекрасного Дюссельдорфа. Мужчина все-таки не был меценатом, чтобы продолжить делать это просто так. А Мартин не был настолько прекрасным любовником, чтоб мужчина мог оплачивать его обучение по старой памяти и в знак вечной благодарности за возвращенную молодость. Я жалела Мартина. А когда он сказал мне, что мужчина по совместительству декан факультета, на котором Мартин учился, я рассмеялась. Но начала сочувствовать Мартину еще больше: значит, его скоро исключат из академии. Все-таки грустно, когда тебя исключают по такой глупой причине.

Тогда я предложила Мартину уехать со мной в Бельгию. Мое обучение в Германии подходило к концу, но я решила оборвать его досрочно, поскольку не в моих силах было ходить на одни и те же занятия с ней, – той, что отвергла меня. Мартин был пьян, и согласился. Я объяснила ему, как можно все это обустроить. Он был так благодарен, а я так рада, поскольку смогла помочь хоть кому-то, что в итоге мы поехали к нему и переспали.

Мы тут же поняли, насколько это было отвратительно для нас обоих, и, желая достигнуть низшей точки самоунижения, решили стать лучшими друзьями и держаться друг за друга. Кстати, у этой дружбы была и объективная причина: Мартин отлично знал английский язык, в отличие от всех прочих студентов и жителей Дюссельдорфа, поэтому мы могли подолгу разговаривать, но только нам не о чем было говорить. Мартин два с половиной года ходил на дорогостоящие курсы, прилежно занимался, и потому достиг такого результата. Курсы, кстати, тоже оплачивал тот мужчина –декан факультета. Так что, в определенном смысле, Мартин выучил английский язык благодаря постели…

– Ну хватит! – Мириам, произнося этот монолог, держала свою руку на плече сидящего за столом Мартина, поэтому ему не составило труда шлепнуть её по пальцам.

– Прекрасно! Сегодня такой воскресный день, когда каждый считает своим долгом ударить Мириам? Анри, твоя очередь! Ты еще не бил меня! – будто в исступлении, воскликнула Мириам.

– Мне не за что бить тебя… – тихо произнес Анри, взглянув на неё будто снизу, – ты говорила правду обо мне…

– И ты не обиделся? Анри, ты удивителен! Редко можно встретить человека, который спокойно принимает правду. Отдельного восхищения заслуживает тот факт, что не столь давно тебя вытащили из петли, куда ты полез, устав ждать от мира любви, признательности и тепла…

Я закрыл глаза. Уйти бы поскорее из этого дурдома.

– Этьен, ну зачем ты рассказал? – вздохнул Анри. Я, приоткрыв один глаз, посмотрел на него.

– Еще раз подумай, Анри: а нужен ли тебе такой возлюбленный? Он рассказал мне о твоей трагедии, словно то какая-та светская сплетня, в университетском кафе, за чашкой ароматного капучино. Ведь это правда, что твоя жизнь – трагедия, маленькая, впрочем. Но масштаб трагедии никак не влияет на количество причиняемой ею боли? Ты все еще не обижаешься, Анри?

– Она всегда называла тебя уродом! – зачем-то крикнул я.

Мартин противно засмеялся, закинув при этом голову, и обнажив свои зубы.

– Ну так и здесь правда: ты ведь не очень красив, Анри?

И тут Анри опустил голову на стол, и расплакался.

– Стерва, смотри, ты довела его до слез!

– Озвучивать очевидные вещи, которые все и так видят, – моветон, мой дорогой друг.

Мириам встала над Анри, и начала гладить его волосы. Чуть позже я вспомнил, что тоже гладил его волосы, в тот день, когда вмешался и не дал Анри совершить самоубийство.

– Ну вот, чистая душа расплакалась. Анри, посмотри на меня: я хочу видеть слезы праведника.

– Да отстань ты от меня, дрянь! – проревел тот.

Мартин теперь заливался пуще прежнего, а я, устав от этого идиотского спектакля, направился к двери.

Напоследок я взглянул на Мириам: она все еще держала свою руку на голове Анри, как бы придавливая того к столу. Уголки её губ были опущены; я подумал, что несколько ошибался относительно её внешности, – она некрасива, и выглядит потрепанной. Значит, для меня она стала прекрасной. В тот момент она начала мне нравиться. У Мартина был мерзкий смех и кривые зубы. Мне нравился смех Мартина, и его зубы – тоже.

– Этьен, если ты сейчас уйдешь, то пути назад не будет.

– Так и что с того? – оскалился я.

Мириам повернулась ко мне. Её лицо на мгновение стало печальным, а потом снова злым.

– Ты пожалеешь. Сегодняшний обед покажется тебе приятным чаепитием на террасе загородного дома, в компании близких друзей.

– Угрожаешь?

– Вовсе нет. Ты ведь не уйдешь, так, Этьен?

Я вздохнул, и остановился возле круглого стола, за которым мы просидели последний час. Стол был покрыт белой скатертью из льна. Точнее, скатерть давно превратилась в серую – от многих стирок.

– Итак, господа, – Мириам заложила руки за спину, и направилась к окну. – Только что мы завершили первую часть нашего арт-перфоманса. Благодарю вас за активное участие.

Мириам распахнула окно, села на подоконник, и снова закурила. Мы с парнями переглянулись. Мартин мило улыбнулся, и пожал плечами. Анри перестал хныкать, и принялся торопливо вытирать слезы.

– Не хочешь больше ничего сказать? – обратился я к Мириам. Я чувствовал себя обманутым и использованным.

– Не забудь принять таблетки, Этьен: после завтрака, в обед и перед сном. Ты, Анри, оттачивай мастерство, смотри, не перепутай с мастурбацией, а ты, Мартин, не засовывай свои руки в ширинки деканов художественных факультетов. На сегодня все! И бог знает, когда начнется вторая часть.

– Но ты-то точно знаешь, – Мартин подошел к ней, выхватил из её пальцев сигарету, и засунул себе в рот.

– Ты был прав: эта девушка слишком много разговаривает, – сказал я, когда мы с Анри оказались на улице.

Нас встретил прохладный и свежий брюссельский ветер, принесший с собой томные запахи сирени, жасминов и жимолости. Я с наслаждение втянул все эти запахи в себя.

– Слушай, но ведь это правда…

– Что?

– Что Брюссель похож на парфюмерный магазин…

Я с грустью посмотрел на Анри.

4. Помощь страждущим

Свободный университет Брюсселя настолько свободен, что ты без каких-либо зазрений совести можешь притащить бутылку вина на пикник, устроенный прямо на одной из лужаек кампуса.

Мы успели занять место на газоне возле старого здания факультета права и криминалистики.

Мириам, которая улыбалась сегодня больше, чем обычно, достала из сумки сэндвичи, шоколад, несколько яблок, и гордо разложила все это перед нами.

– Надеюсь, нам еда и не понадобиться. Мы ведь хотим напиться, верно?

Она потянула руки к бутылке дешевого испанского вина, но я успел взять емкость раньше Мириам.

– Все равно ведь открывать не умеешь.

Анри и Этьен молча наблюдали за нами, причем, последний не маскировал отстраненную враждебность. Спрашивается, зачем пришел сюда?

После того милого воскресного обеда, когда мы остались с Мириам наедине, она, откупорив по случаю успешного начала бутылку белого вина (знает ведь, что я терпеть не могу белое), принялась расспрашивать меня.

– Я не переиграла? Не оттолкнет ли их это от нас? Честное слово, я вовсе и не хотела доводить несчастного Анри Матисса до слез!

Я пожал плечами.

– Зато теперь мы яснее понимаем, с кем имеем дело. Кстати, я вспомнил, как он помогал мне в прошлом семестре. Я не просил его об этом, – я многозначительно взглянул на Мириам, и невольно улыбнулся.

Она хлопнула меня по плечу, и натужно рассмеялась.

– Значит, он на тебя запал! Согласись, Анри – уродливое создание?

– Ну, ты преувеличиваешь. Просто ничего особенного…другими словами, он никакой.

– Ах нет, я вижу в нем воплощение уродства. Он оскорбляет мои эстетические вкусы.

– Кажется, он переживает по поводу своей внешности…

– Фу, какое ребячество! Если бы он был чуть умнее, напротив, всячески бы подчеркивал и выпячивал свои недостатки, будто в том и есть весь его шарм. И тогда со временем все бы начали считать его красавцем. Дам ему подобный совет в следующий раз…

– Даже не вздумай! – пригрозил я Мириам. – И вообще, оставь его в покое.

Мириам смерила меня строгим взглядом.

– Ты что, решил взять его на себя? Черт возьми, не порть мне планы. Этьен – твой, это будет красиво и правильно.

Я скрестил руки на груди, откинулся на спинку дивана, и смерил в ответ Мириам свои строгим взглядом.

Она молчала. А через секунду запрыгнула мне на колени, и прислонилась своим лицом к моему лицу. Я мог бы коснуться своими губами её губ.

– Мне так нравится, как от тебя пахнет, Мартин. Я хочу себе этот запах.

Я усмехнулся, и закрыл глаза.

– И твои ресницы мне тоже нравятся. И глаза, и брови, и нос. Иногда ты безумно похож на неё. В этом нет ничего удивительного.

– Поцелуй меня, – попросил я, зная, что Мириам этого не сделает.

Она, впрочем, клюнула меня в переносицу: разумеется я просил вовсе не о таком поцелуе.

– Эти бесконечные детские игры. Мы с тобой застряли в детстве, – вздохнул я.

– Знаю. Нужно сокрушаться по этому поводу?

– Наверное, но только не нам.

Мириам слезла с меня.

– У нас не так много времени. В сентябре я получу диплом, если, конечно, подготовлю за ближайшие пару месяцев выпускной проект. Тебе тоже придется уехать, и вернуться в Германию.

– К черту. Я не собираюсь заканчивать академию.

Мириам с ужасом посмотрела на меня.

– Но ведь нам обоим нужны дипломы бакалавров изящных искусств!

– Мне не так уж сильно…лучше скажи мне, Мириам: что потом?

– Когда?

– Ты знаешь, когда.

– Уедем куда-нибудь еще. Мало ли в Европе городов. Если хочешь, уедем в Америку. Куда угодно, где знают английский язык.

Я задрал голову к потолку. Он в свое время был белоснежным, но сейчас в него въелась пыль, и потому над комнатой навис огромный серый кусок пустоты.

– На самом деле, все зависит от того, захочет ли твоя сумасшедшая мамаша содержать нас дальше. Надеюсь, у вас нет никаких родственников, которые могли бы пожелать оттяпать её состояние?

Мириам нахмурилась, и в этот момент почему-то выглядела милой и забавной. Я широко улыбнулся ей.

– Чего ты хохочешь? – она насупилась еще больше.

– Иди ко мне, Мириам.

Конечно же, она только отошла чуть дальше от меня, вглубь комнаты.

– Предлагаю каждому из вас рассказать о самой необычной, или же о самой незабываемой встрече вашей жизни. Только, пожалуйста, не надо говорить что-то вроде: «я встретил Этьена, и это самое значительное событие за последние пятьсот лет», – Мириам подделала низкий голос Анри, и даже сумела изобразить его заискивающую интонацию, – он всегда все произносил только так.

Этьен поддел плечами, отпил вина из горлышка (Мириам, конечно же, не удосужилась захватить пластиковые стаканчики), и, сказав «секундочку», достал из кармана ветровки пластиковый пузырек.

– Ага! Конфетка есть конфетки.

– Не говори так больше: это пошло, – сморщился Этьен. Он ловко открутил крышку, высыпал на ладонь две капсулы, и забросил в рот. Я неотрывно наблюдал за ним: в том, как он пил таблетки было что-то сексуальное, но на грани патологии.

– И помогает? – спросил я с неподдельным интересом.

Этьен изо всех сил старался показать, насколько я ему неприятен, насколько он бы хотел избавиться от моего общества, но…я вижу, с каким любопытством он в то же время смотрим на меня.

– Тебе не поможет, – фыркнул он.

– Я волнуюсь исключительно за тебя. Ты же не собираешься всю жизнь сидеть на антидепрессантах, Этьен?

– Я и не собираюсь сидеть на них всю жизнь, – почти что прошипел Этьен. – Мне нужно только пропить последний курс, и дальше мой психотерапевт посмотрит, стоит ли продолжать прием лекарств, или же потребность в них отпадает.

– А я тебе и так скажу: ты просидишь на них всю жизнь. А потом еще и снотворное горстями пить начнешь. Может, лучше сразу попробуешь настоящие наркотики, а не эти их никчемные заменители? Вернешь себе почти детскую радость восприятия жизни…

– Пожалуйста, не нужно говорить в таком духе, Мартин. Никто не имеет права говорить так с другим человеком, – мягко, но требовательно произнес Анри. Мы встретились с ним взглядами, и он тут же поспешил отвести глаза: он, как я успел заметить, вообще старался избегать смотреть кому-то в глаза.

Мириам даже похлопала Анри.

– Голос гуманизма прозвучал в рядах этого ужасного и самого антигуманного общества. Тогда, Анри, ты и расскажи нам о самой необычной встрече в своей жизни. Когда и где она произошла, что за человека ты встретил, повлияло ли на тебя случившиеся. Ну? Было в твоей жизни нечто в таком роде?

Анри короткое мгновение был напуган, но затем смело (излишне даже) посмотрел на Мириам, улыбнулся, и сказал:

– Было. Три года назад. Я учился на первом курсе, и приехал домой на пасхальные каникулы. И…

– А расскажи о своей семье, Анри. У тебя французское имя, ты говоришь на двух языках, а сам из Гента, а ведь это, кажется, Фландрия? Ты не знаешь голландского?

Анри, как мне показалось, смутился, опять опусти голову, но тут же, спохватившись, продолжил:

– У меня мама из Франции, а отец – англичанин. Они сначала жили в Париже, я там и родился, но сам город, к сожалению, не помню. Потом отцу предложили работу в Голландии, и мы переехали туда, в Роттердам. Еще даже в Лондоне жили, но совсем недолго. Потом мы опять поехали во Францию, но на этот раз в Страсбург. Страсбург я помню хорошо. Но я не любил его. То время кажется мне каким-то…темным. Моя мама нашла себе любовника, отец узнал об этом, грозился разводом, и говорил, что заберет меня у мамы. Мама говорила, что устала колесить по всей Европе, и хочет остановиться в каком-нибудь одном месте.

– А кем, собственно, работал твой отец? – уточнила Мириам.

– Кажется, он входил в какой-то комитет в Европейской Комиссии. Или в Парламенте. Я не знаю точно! А мама была переводчицей, знала пять языков, много пила, и ненавидела свою жизнь.

– Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени? – нахмурился Этьен.

– Потому что её больше нет.

– Она умерла?! – удивленно и глупо воскликнула Мириам.

– Да. Однажды утром она не проснулась. Кажется, она приняла слишком большую дозу снотворного. Я подслушал из разговора отца и дяди, что в её крови было слишком много алкоголя, морфина, и еще каких-то веществ.

– Бедный Анри! Это значит, ты обречен. Когда-нибудь ты захочешь повторить за своей мамой…уже захотел. Ты любил её, скажи?

– Не знаю. Она была далеко от меня, – пожал Анри плечами. Кажется, история матери его нисколько не задевала. Или он переболел ею, и сейчас ему попусту плевать. А может, ему было плевать с самого начала.

В этот момент Этьен прижал Анри к себе. Он крепко обхватил его плечи, и держал его, может, в течение целой минуты. Мы с Мириам молча наблюдали за этой сценой.

– Анри, почему ты не рассказал мне ничего!

– Но ты и не спрашивал о моей семье, ни разу, Этьен. А я…не очень люблю о них говорить, о родителях. О своем детстве. Только названия тех городов, где я когда-то жил.

Анри осторожно освободился из цепких (но все же недостаточно надежных) объятий Этьена. Полагаю, на Мириам все это произвело некое впечатление. Во всяком случае, она сидела с задумчивым выражением лица.