Текст книги "Закрой за мной дверь (СИ)"

Автор книги: Reinneke

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«Шестерка» взвизгнула покрышками, лихо сорвалась с места, снег белыми крыльями брызнул из-под задних колес. Фигуры дрогнули, но расступиться не успели. «Шестерка» протаранила тьму, будто вляпалась с разгона в чернильную лужу. Фигуры разбрызгивало кляксами по капоту.

– Не смей, – визжала тьма, – вернись!

В какой-то момент гора покрышек выросла прямо на пути, и Сорока зажмурился, ожидая удара, но машина промчалась сквозь препятствие с той же легкостью, что и сквозь толпу людей без лиц, и помчалась по трассе.

Многоэтажки, топорщащиеся по обочинам, расступились. Мост изогнулся горбом, шоссе плавно съехало по нему вниз и проросло в земле заснеженной дорогой, бегущей вдаль, свободной от асфальта.

– Кажется, выбрались.

Сорока не понял даже, кто из них двоих это сказал.

И когда засыпанная снегом земля вдруг приподнялась, будто спина Левиафана, тоже не понял, что случилось. Снег зашевелился, нелепые белые прозрачные фигуры, смахивающие на детские рисунки с гротескными длинными руками, выпрямлялись, словно все это время сидели на корточках, укрытые сугробами. Колеса «шестерки» намертво увязли в снегу. Дени зачарованно прошептал: «Вот это да», и подтянул ближе к себе грифовский револьвер, глядя как на его глазах снег рождает новых белых. А потом кто-то или что-то сказало Сороке выйти из машины, как будто пальцем поманило.

Комментарий к 5 Шаг

*Только сегодня ночью я останусь,

И мы отбросим все это прочь.

Когда свет режет твои глаза,

Это говорит мне, что я прав

Оригинал: https://en.lyrsense.com/pretty_reckless_the/just_tonight

Copyright: https://lyrsense.com ©Только сегодня ночью я останусь,

И мы отбросим все это прочь.

Когда свет режет твои глаза,

Это говорит мне, что я прав

========== 6 Шаг ==========

***

– Первое место и стипендия им. Потанина присуждается Олегу Птицыну.

…Плохо. Почему так плохо…

– Видал, я ж тебе говорил: легче легкого.

…Не выходит, не получается…

– Ну что, бедный студент, пошли обмоем?

…Нужно постараться, нужно немножко потрудиться…

– Пока есть повод. Чтоб не ждать дня взятия Бастилии. А? Саш? Че ты как неживой?

…Нужно просто… Улыбнуться…

– Голова болит, Олег, забей. Всю ночь же над проектом тоже просидел. Не хочу пить.

– Ну так давай в какой-нибудь бар? Роллы, суши или по взрослому: по шашлычку? А? Или знаешь что, давай вечерком соберемся в нашем, на Ленинском, и наших соберем: Киру и с курса ребят. Я угощаю. Гулять так гулять!

– Ну если так, то можно, – надо, – слушай, – сделать, – Олег… – усилие, – ты молодец. Правда. Поздравляю. Я очень рад за тебя. И правда всех уделал.

…почему, почему не получается просто гребано блять улыбнуться…

– Стой, – шепотом взмолился Дени, – не бросай меня здесь одного.

Белые фигуры без лиц окружили Сороку и сказали: «иди», хотя голоса не было слышно.

– Вдруг они хотят нас убить?

– А вдруг, помочь?

Сорока шагнул на снежное нетронутое полотно, аккуратно, на пробу, как в трясину, провалился по щиколотку и замер, но земля его не засасывала, будто не желала в себя.

Белая фигура подошла и тронула Сороку за руку: «Храм».

– Мне нужно найти друга, – крикнул Сорока, – где он? Дени!

– Где-то здесь? – шептал Дени и шарил глазами по горизонту как помешанный, – рядом, должно быть.

«В храм, нужно храм», – посвистывая, шептали белые фигуры ветром, ставшим им голосом, поземкой на снегу прочерчивая путь, и глаза их были пусты и печальны. «Познавший Бога познаёт себя».

– Сумасшествие, – прошептал Дени, отступил на шаг и взвизгнул как автомобильная покрышка на мокрой дороге, – психи! Все вы!

– Все дороги ведут в храм, – заворожённо сказал Сорока, – Дени, нам нужно туда. Куда привела Бухарика его дорога…

– Знаешь, Олег, сколько его помню, он всегда был таким…

– Каким?

– Целеустремлённым… Умным. Веселым. Целостным. Как будто из разных кусочков, но они так хорошо подходят друг другу… Из песни слов не выкинешь…

– Ты пьян, Саш…

– Истина в вине, Кир, в вине… А я, как вчерашний кусок торта – ни для чего… Только в помойку.

– Не надо так, Саш… Ты огорчен, но в следующем году…

– Я? Я не огорчен. Ни капельки. Знаешь, я знал. Сразу. Если Олег за что-то берется, он делает. Так вот, чтоб вжу-у-х и э-э-эх. Пока я сомневаюсь, барахтаюсь, как слепой котенок, он просто берет и… Я рад. За него. И что хоть в чем-то оказался прав. Я знал, что ничего не получится. И ничего не получилось. Три месяца, три долбанных месяца подготовки… И знаешь, нахрен никому это не сдалось, когда Олегу стоит проснуться, продрать глаза и ляпнуть, что в голову взбредет. И все сразу в восторге… Он даже не хотел участвовать сначала. Сказал – «туфта». А потом уже согласился – за компанию. Мы поспорили… Сможет ли он выиграть потанинку. За три недели… Без подготовки… На кино поспорили… Он все, сука, меня в кино с собой тащил…

– Прекрати. Это не ты. Это алкоголь. Олег – твой лучший друг, еще со школы, ты сам мне рассказывал. Я знаю, что в глубине души ты рад за него. Тебе просто обидно, я понимаю…

– А помнишь, как я признался тебе в любви? На первом курсе…

– Саш…

– А ты сказала… Нет-нет, не перебивай. Сейчас. Ты сказала, тебе нравится другой. А я все не понимал, какой другой? Не такой, как я? А потом увидел тебя с Олегом и до меня дошло…

– Хватит.

– Вот странно получается… Мы ведь с ним похожи. Читали одни книги, любили одни фильмы. Нам всегда с ним было о чем поговорить. Олег… Он такой же как я, только… Лучше. Всегда немного лучше. Вот в школе – надо мной издевались и портили учебники, вырывали из рук, называли ботаником. Зато стоило Олегу получить «отлично» – его тупые дружки смотрели на него чуть ли не как на божество. Почему? Потому что ему давалось легче? И оставалось время еще корешиться с этими мудаками? А я зубрил сутками напролет, чтобы выучить… А он меня спасал. Знаешь, Кир, он ведь меня спасал еще, да-а-а, с нашей первой встречи. Говорил этим дуракам в школе не трогать меня. Не лезть ко мне. Талдычил, что всегда будет рядом. Герой санный. Он забрал у меня, Кир… Все мое. Даже тебя. А я стал его тенью. Понимаешь? Вечно, на шаг позади. Неудачная копия. Я потерялся в его тени. Меня не видно. Меня как бы не существует…

– Тэкс, и о чем разговор? Почему отрываемся от коллектива? Кира, свет мой, почему я застаю свою девушку наедине с лучшим другом? Ай-я-яй, не хорошо.

– Олег? Напугал. Ну тебя. Да мы с Сашкой тут просто… Душно в зале. Воздухом вышли подышать.

– Ха… Олег… ну да, куда же без Олега…

– Да расслабитесь ребят, я же смеюсь, в самом деле, что ж вы такие серьезные. У-у-у да, Санек, тебе подышать нужно. Ну-ка, дыхни? Ты знаешь, что ты уже в говно? Блин, во даешь. Самое интересное – когда успел-то. Кира, детка, ты иди там, я сейчас это недоразумение до дома довезу и вернусь.

– Олег…

– Вернусь – вернусь, обещаю. Иди. А то он видишь, как навозюкался уже. Нельзя его отпускать одного такого. Он же прям в такси отрубится. Пошли, герой… Ща мы тебя до дома проводим и в кроватку уложим.

Сорока шел наугад. Казалось, не белые ведут его, а он их. Дени плелся сзади, изредка постанывая. Морозный ветер гладил раскрасневшиеся щеки и толкал в спину, толи направляя, толи путая. Сорока шел, хотя сам толком не знал куда, но с каждым шагом отчего-то в душе у него росла уверенность, что сделано все правильно, потому что неверного пути здесь быть не может.

Город алел огнями далеко на горизонте и казался дурным сном. Утро не спешило выползать и серая предрассветная завеса висела между небом и землей театральным занавесом в затянувшемся антракте. Жухлые колоски травы пробивались через снег и печально качали на ветру головами.

Сорока чувствовал, как холодный ветер будто проникает ему под кожу и тот жалкий крошечный комок трепещущих нервов, который принято называть душой успокаивается, как от ледяного компресса, замерзает и застывает. Не сбавляя шага и не оборачиваясь, Сорока крикнул:

– А Гриф, он-то сам, говорил что-нибудь?

– Много чего, – плаксивым голосом отозвался Дени, – что наступило время конца. Уйти и не мешать. Что самое главное – не мешать. И что мы все равно мертвы, значит пришла пора умереть. Представляешь, он нас всех убить хотел. Memento mori.

– Говорят, иногда смерть – благо, – отозвался Сорока. Попытался представить себя мертвым и не вышло. Посреди белого поля как вживую родилась перед его глазами черная точка – наставленное дуло грифовоского револьвера и сморгнуть привидевшееся вышло не с первого раза.

– Интересно, это когда же?

– Наверное, если нельзя ничего исправить. И остается лишь… Закончить. Или наоборот. когда закончено, а шагать дальше некуда.

– И когда ж ты лампочку починишь?

– А разве так плохо?

– Ага, втаскивать тебя в полутьмах – удовольствие то еще.

– Зачем ебать себе мозги? Кинул бы у порога…

– Ебля – дело добровольное. Знаешь, каждый дрочит на что хочет…

– А ты, че значит – на меня?

– …

– Знаешь, что я думаю? Не заслужил ты Киры. Что скажешь?

– Скажу, что ты в говно, Саш. Ложись. Ща воды тебе подам и поеду.

– Бросаешь одного все-таки?

– Не бросаю. Блин. Да иди ты хоть немного сам-то. Нет. Не бросаю. Просто я обещал вернуться. Кире и в общем…

– Значит, придется тебе выбирать: я или Кира?

– …Не надо

– Что?

– Ничего. Просто. Заткнись.

– Почему?

– Ты знаешь

– Неа, не знаю. Я ничего не знаю. Скажи? Че пялишься?

– Знаешь, что я… Люблю тебя. Давно.

– Хах. Во бля поворот… Нежданчик… Неждун. И не страшно говорить такое?

– Не особо. Даже хотелось сказать вот так – прямо. Хоть однажды. Все равно ничего не вспомнишь, тебе проспаться бы сперва. Ты идти сам – и то не можешь. Проблюешься. Все забудется. А я поеду…

Here we are and I can think

From all the pills you made,

Start the car and take me home*

Донеслось далекой тоскливой нотой, и Сорока пошел на звук, как на клич чего хоть немного знакомого.

– Холодно, – пожаловался из-за спины Дени, но Сорока холода не почувствовал – только досаду.

Here we are and you’re too drunk

To hear a word I say,

Start the car and take me home**

– Мне тяжело, – снова крикнул Дени, – помоги.

Ветер подхватил колючий снег, щедро швырнул горсть Сороке в лицо, затанцевал сильнее прежнего -поднимался настоящий буран. Сорока подхватил Дени под руку, попытался тащить, но не удержался и вместе с ним сел в снег.

Белый кокон вокруг будто схлопнулся.

– Не вижу, – крикнул Сорока в отчаянии, – не вижу дороги!

Here I am watching the clock

That’s ticking away my time

I’m too numb to feel right now ***

– Ты нарочно?

– Мы о чем вообще говорим, Кир?

– Сам знаешь о чем. Не делай из меня дуру! Я только не пойму, чего ты добиваешься?

– Я?..

– Или это что – месть? Издевательства? Отвечай мне, Саш! Меня затрахали твои шутки! Ты можешь отстать, отвять, отьебаться – как мне надо сформулировать, чтоб ты оставил нас в покое?

– Кира, солнце, если у тебя плохое настроение…

– Плохое, ага. Знаешь почему? Из-за тебя. Или ты реально не врубаешься, что происходит? Каждый раз, когда у нас какие-то планы с Олегом, ты вмешиваешься и все портишь! Ты не понимаешь, как надоел? Чуть что – Олег, Олег, Олег, а он из-за тебя срывается с места. Ок, вы друзья с детства, но может тебе пора повзрослеть и самому решать свои проблемы? Ты понимаешь, как всех достал?

– Всех или тебя?

– Олег добрый, обижать тебя не хочет. Так бы уже сам давно тебе высказал! Мы с Олегом были в кино – ты звонишь – помочь занести кровать, и вот он уже срывается и несется к тебе. Хотели сходить на каток, но тебе понадобилась срочная помощь в проектом. И ты опять треплешь нервы Олегу. И так постоянно! Вчера он опоздал на встречу с моими родителями потому что тебя подвозил.

– Ну, если я его достал – пусть он мне сам и скажет.

– Я тебе говорю! Я тебе пока еще по-хорошему говорю, Сорокин. Заканчивай! Оставь уже Олега в покое. У нас перед свадьбой дел по горло. А тут ты вечно лезешь. Мы ресторан должны были сегодня ехать бронировать, и тут оказывается надо перенести, потому что ты за городом просишь опять с чем-то помочь? Ты рехнулся? Сам разбирайся со своими проблемами. Это из-за тебя Олег сорвался с места и поехал к черту на рога, в метель, на ночь глядя? Что ты ему опять сказал?

…Приезжай – Ничего! – Если хочешь меня увидеть – можешь приехать, – ничего особенного, Кир, клянусь, – или сиди со своей невестой, если я тебе не нужен, – просто созвонились, ну я предложил ему заглянуть как-нибудь… – а если нужен, – Кир, да честное слово, – то, может, уже пора сделать выбор? – ты на улицу взгляни. Метель, темень. Неужели ты правда думаешь, он бы ко мне поперся за город. Я ж вот – под новый год на даче сижу. Олег за цветами тебе наверное выехал или на работе забыл чего…

Just tonight I won’t leave

I’ll lie and you’ll believe ****

– Сорока, – шепнул Дени, – Сорока, ты слышишь меня?

Теплое дыхание обожгло голую кожу на шее и только тогда Сорока понял, насколько сильно замерз.

– А Гриф-то, прав оказался. Иногда самое лучшее, что сделать можно – не мешать. Смешно, а? Комедия положений… Ты должен идти, мы уже недалеко. Иди, ладно?

Сорока хотел спросить, о чем Дени говорит, но потрескавшиеся замершие губы не слушались. Дорогое кашемировое пальто – гордость Дени, над которой так нещадно в свое время смеялся Гриф, – лег Сороке на плече и волна тепла судорогой прошлась по его груди.

– Не замерзни главное, я тут подожду, сил больше нет… А ты иди… там же Бухарик. Он ждет. Он тебя ждет.

Сорока хотел возразить. Хотел сказать – «чушь» и «дойдем вместе», но что-то громадное весом с гранитную плиту не дало ему шевельнуться, а Дени улыбнулся: легко и немного печально, словно извиняясь за недавние истерики, пустые речи, надменное поведение, искупая отданной частицей настоящего тепла все лишнее и ненужное, что в нем было, а потом фигура его покачнулась и рассыпалась ворохом сверкающих снежинок, самым прекрасным из всех воплощений зимы.

Сорока попытался поймать их, но схватил пустоту. Покачиваясь, встал. Невидимая рука будто раздвинула впереди него завесу, скрывающую путь. Слова Дени звучали в ушах. «Иди вперед».

И Сорока шагнул вперед, и единственного шага оказалось достаточно. Снежный вихрь, застилавший небо стих, как по волшебству, а впереди показалась заглохшая разбитая машина, и на капоте ее сидел Гриф.

Комментарий к 6 Шаг

* Вот мы здесь, и я могу думать

После всех твоих таблеток,

Заводи машину и вези меня домой

**

Вот мы здесь, и ты слишком пьяный,

Чтобы слышать, что я говорю,

Заводи машину и вези меня домой

*** вот я наблюдаю за часами,

Которые отсчитывают мое время,

Я слишком оцепенел, чтобы что-то чувствовать

****только сегодня ночью я не уйду,

Я буду лгать и ты будешь верить

========== 7 Шаг ==========

***

От удивления Сорока задохнулся. Даже невооруженным взглядом было видно, что машина не на ходу. Лобовое стекло разбито, из-под смятого, как фольга, капота тянулся серый дымок. Но ни забора, ни дерева, ни иного препятствия, что объяснило бы столь плачевный вид, Сорока не заметил. Словно гигантская рука неловко поигралась и бросила сломанную игрушку посреди пустыря зарастать сугробами.

Гриф зашевелился, ожил, оттаял – уставился на Сороку, а потом усмехнулся и поманил пальцем.

– Иди-иди. Не зря же сюда шел?

И в жесте его не было угрозы, напротив – гордость учителя, чей ученик сам распутал сложную задачку.

Сорока рванулся вперед – не к Грифу. К желанному финишу. И в тот же миг – словно лопнула последняя струна – земля вокруг задрожала и начала осыпаться позади хрупким стеклом. Темные проплешины поползли по снегу дырами в чернильную пустоту, горизонт потемнел, как будто выключили подсветку декораций и в круге света остались оторопевший Сорока, Гриф и машина на пятачке пустыря, занесенного снегом.

– Не бойся, – сказал Гриф, – иногда что-то должно исчезнуть не потому что оно плохое, а потому что для него в будущем попросту нет места.

Сорока задумался, но не понял: ни слов Грифа, ни того странного исчезновения, которому стал свидетелем. Вместо этого он мотнул головой и задал вопрос, настойчиво стучавшийся в голове:

– Где Бухарик?

– Так вот он, – Гриф нежно похлопал, почти погладил дымящийся капот, – глаза ты что ли залил не хуже Бухарика?

И только после этих слов Сорока заметил человека за рулем.

– Мне тоже потребовалось время, чтобы его найти, – доверительно сообщил Гриф. – Вообще, я тупанул, конечно. Надо было сразу сюда гнать. А когда понял, где искать – тупанул еще больше. Решил притащить тебя к нему силой. Чтоб быстрее. А быстрее видишь – только кошки родятся. Надо было чтоб ты свои ходом, добрался…

Сорока сглотнул. Человек в салоне разбитой машины крепко сжимал руль и смотрел прямо перед собой – даже не повернув головы. Казалось, это кукла, а не кто-то из плоти и крови.

– Отпусти его! Немедленно!

– Да разве я держу, – удивился Гриф и чуть ли не обиделся, – он сам себя держит. Хочешь, спроси. Я что – выродок какой?

Медленно, как во сне, не спуская глаз с Грифа, Сорока подошел к машине, а потом глубоко вдохнул, будто набрал воздуха в грудь перед нырком, нагнулся, рывком распахнул дверь и заглянул внутрь.

– Бухарик, друг, ты как?

Но Бухарик сидел по-прежнему вцепившись в руль и не отозвался.

– Что ты с ним сделал? Отвечай!

– Ничего, – грустно прошептал Гриф, – он просто тебя не слышит. Он больше никого не слышит. Знаешь, что это?

Сорока опешил, но иного ответа кроме того, что и так вертелся на языке, не нашел.

– Пустырь… Машина?

– Машина, – кивнул Гриф. Вздохнул, слез с капота, распахнул дверь с противоположной стороны и тоже оглядел Бухарика, словно видел впервые.

– Знаешь, даже хорошо, что для тебя это просто машина. Для него это был Храм. Все дороги ведут в Храм. Неважно какой. Необязательно ведь четыре стены и крыша… Его дорога вилась много лет, а привела сюда. Место, где он стал богом. Место, откуда пошел наш мир.

Сорока почувствовал, как у него закружилась голова.

– Богом?

– Да-а-а, – Гриф почти с нежностью провел по бледно-голубому лбу Бухарика, поправил непослушные пшеничные пряди, чтоб не лезли в глаза, – правда, теперь он ничего не слышит. Богу потребовалось семь дней, чтобы создать мир. А ему – семь с небольшим минут. Знаешь почему?

– Мне очень жаль. Но в этих условиях мы ничего не могли сделать… Основной удар пришелся на грудь, голову, позвоночник… Раздроблены кости, перебито основание черепа…

– Дверь заклинило…

– Его надо вытаскивать…

– После остановки дыхания и сердечной деятельности человек умирает не сразу. Практически мгновенно отключается сознание, потому что мозг не получает кислорода и наступает его кислородное голодание. Но тем не менее в короткий период времени, от трех до шести минут, его еще можно спасти.

– Кира, девочка моя, не смотри, не надо…

– Оле-е-г! Не-е-ет! Это ты! Это ты во всем виноват! Зачем ты?! Это из-за тебя он поехал за город в такую метель по гололеду! Ты его позвал при-е-ехать!

Сорока пошатнулся. Удар был слишком силен. Женский крик ввинчивался в уши, хотя вокруг стояла мертвая тишина, и только напитанный поземкой ветер скулил в искореженном капоте.

– Шесть минут он ждал, что Олега спасут, – помолчав, добавил Гриф, шёпотом, словно боялся потревожить Бухарика, – шесть минут, пока вокруг суетились врачи, верил, что все не напрасно. Бог знает, где он это вычитал. Уже и не вспомнить. Но время вышло и не наступило ничего кроме боли, раздирающей на части. И тогда на седьмую минуту он спас своего друга сам. Как мог.

Сорока нестерпимо захотел убежать, закрыть уши руками, отгородиться завесой – глухой и непроницаемой, как сама пустота, но потрескавшиеся на морозе губы сами против воли спросили:

– И что он сделал?

Гриф хмыкнул, будто иного и не ждал.

– Бухарик, он… Придумал новый мир. В котором тот кошмар не случился. Мир, где время замерло, где царила вечная зима, и где он мог видеться с Олегом сколько угодно. Он стал богом этого мира, придумал его «от и до» в своей голове. А теперь, когда он ничего не слышит – мир начинает разрушаться. Потому что не может существовать, если не подпитывается волей создателя. Его мысли, надежды, страхи… Вот, что было важно. Вот, на чем все держалось. Остальное так – скорлупа. А теперь – тебе решать.

Сорока сглотнул, и время, которое он выиграл этим, пролетело бессовестно быстро.

– Почему мне?

Гриф снова улыбнулся и на этот раз улыбка вышла доброй, как улыбаются матери когда ребенок несет милую чушь. Картинно хэкнул, нагнулся, подышал в зеркало заднего вида, протер его рукавом и вдруг, вывернув до хруста, сунул Сороке под нос:

– А ты на себя посмотри.

Сорока послушно поднял взгляд, непонимающе мотнул головой, отбрасывая со лба вечно лезущие в глаза пшеничные пряди, поправил воротник куртки – слишком большой, а потому сидевшей мешком, потом перевел взгляд на Бухарика и неожиданно понял.

– Меня узнал, его узнал, а сам себя не можешь? – Хохотнул Гриф, глядя на растерянное лицо Сороки, потом взглянул на фигуру в машине и улыбка его угасла, – ему было сложно. Признать все как есть. И он создал тебя, как того, кто продолжит с того момента, где он закончил. Свою новую версию. Лучшую. Которой хватит сил признать прошлые ошибки. Видишь ли, он – ты – не мог избавиться от ощущения злости, потому что с ранних лет завидовал, как легко и просто Олег получает все, о чем мечтал ты. Любовь красивой девушки, дружба одноклассников, признание профессоров. И когда Олег сказал, что любит тебя – эта злость победила. Ты ощутил такое превосходство, такое удовлетворение… Теперь ты мог мучить его, делать вид, словно ничего не понимаешь, смотреть, как он страдает, как в кое-то веки он не может заполучить то, чего хочет. Тебя. Это стало твоим триумфом, твоей долгожданной местью. А потом знаешь сам, что произошло…

Сорока не кивнул – сил не хватило, но Гриф понял и так.

– Ты не смог себе простить, что из-за твоих глупых издевательств, подколок, подначек он погиб. Ты слишком испугался, каким чудовищем оказался. Ты обманул всех и обманулся сам, притворившись, будто не знал о чувствах Олега. Что все это неправда. И якобы был уверен, что твою просьбу приехать – зимой загород – он воспримет как шутку и никуда не поедет. Как будто ты не знал, какую власть над ним имело твое слово, твоя просьба. Ты притворился, что все это была…

– … шутка. Кира, клянусь тебе!

Do you understand who I am*

– Я не знал, что он воспримет это серьезно! Я и подумать не мог! С чего вдруг!

Do you wanna know**

– Да мы просто прикалывались, и я ляпнул – хочешь приезжай… У меня и в мыслях не было!

Can you really see through me now…***

Сорока прислушался к мелодии, летевшей из автомобильной магнитолы, и сказал:

– Я уже слышал эту песню.

– Конечно слышал.

Гриф выкрутил ручку на полную и мелодия полилась над заснеженным пустырем.

– Она играла там… В его машине, когда ты видел его… В последний раз.

– Олег! Нет нет нет! Пустите!

– Стой! Парень, куда!

– Олег! Да помогите же, блять, кто-нибудь!

…But just tonight I won’t leave

I’ll lie and you’ll believe

Just tonight I will see

That it’s all because of me…****

Сорока сел на снег, ноги перестали держать его. Белые трескуны подошли и сели рядом, словно Сорока был их божком.

– Теперь тебе решать, – повторил Гриф, – я должен был отвести тебя к нему. Потому что когда Бухарик исчез – я понял: время пришло. Он был готов умереть. И его старый мир должен исчезнуть, чтобы ты – его новая личность, новое я – мог сотворить свой мир. Узнать правду и решить: можно ли спасти хоть что-то или все обречено кануть в пустоте. Эта зима и этот город с его вечной болью и не проходящим чувством потери – тупик. Навечно застывшее нигде. Когда двигаться дальше некуда, смерть – хороший выход.

Слезы градом бежали по лицу Сороки и ему потребовалось бесконечно долгих пять минут, чтобы выдавить из себя:

– На самом деле, он… я… тоже любил Олега. Просто из-за дурацкой гордости… и обиды… не хотел признать. И он… Я. Не смог жить, после того что случилось по моей вине.

– Я знаю. Я… Всегда знал, Саш. Я думал, тебе надо дать больше времени, надеялся ты сможешь простить меня за то, что нечаянно мучил тебя. Я тогда не все понимал.

Гриф обошел машину, встал рядом, так что их с Сорокой глаза очутились вровень, но вместо злости и презрения Сорока увидел в его взгляде лишь теплую грусть.

– Я потому и спешил. Было так невыносимо смотреть, как ты мучаешься. Как он мучается… Бухарик – он ведь после той аварии не стал класть все яйца в одну корзину, знаешь ли. Даже в своем выдуманном мире он боялся потерять Олега и разделил его на… Нас. На те части, которые он любил больше всего в Олеге. Айзек – разум, начитанность, эрудированность. Дени – изящество и умение непринужденно красиво держаться на людях. Тот магнетизм, покоривший Киру… Ну и… – Сорока ждал, и Гриф не стал его мучить, – меня, Грифа, как звали Олега Птицина его товарищи еще со школы, бесшабашного веселого друга, который всегда умел поддержать, потому что я видел Бухарика насквозь. И понимал его порой даже лучше чем он сам. Бухарик не мог справиться с чувством вины и потери, которое его съедало. Он решил уйти, чтобы освободить место тебе. Ты смог пройти через то же осознание, что и он, и не раствориться в этом мире. А теперь, ты – новый бог и тебе решать.

Сорока улыбнулся сквозь слезы и не удивился тому, что они не замерзают, потому что вдруг понял: отныне все будет так, как захочет он. А он сейчас хотел плакать, будто выпуская из себя что-то старое, забродившее.

– Выходит, ты спасаешь меня даже мертвым.

Гриф улыбнулся шкодливо.

– Это моя работа. Неплохо же вышло.

Мотор машины взревел. Сорока опустил глаза на собственные руки, сжимающие руль. Потом взглянул поверх на блестящий лакированный капот – будто только из автосалона.

– Значит, это все?

– Похоже на то, – Гриф наклонился к водительскому окну, деловито сунул руки в карманы, – езжай, видишь дорога свободная. А я, пожалуй, тут останусь. Че мне там делать? Видеться, вроде, незачем, а вспомниться – и так сможем. Ты уж только постарайся там. Я на тебя рассчитываю. Не лоханись, смотри. Чтобы ты… Он больше не страдал по ерунде, лады? Ну подумаешь, обидно ему было, да блин, с кем не бывает, я знаешь сколько по мелочам себе мозги парил… В общем позаботься там обо всем. Разберись.

Сорока с улыбкой кивнул, сморгнул налипшие на ресницы слезы и вдруг по-детски отчаянно признался:

– Только я не вижу там никакой дороги.

Гриф рассмеялся – звонко и свободно, как ни разу не смеялся при Сороке. Словно он сдерживался все это время, а теперь ушло что-то тяжелое, давящее ему на грудь:

– Дурак ты, Саш. А ты поверь, что она там есть.

Утробно урча, машина дернулась, вырываясь из снежного плена, двинулась, покатила вперед. Позади Гриф, смотревший вслед, вскинул руку в прощальном жесте. Мягко покачиваясь на ухабах, машина съехала с заснеженного пятачка. Тьма прильнула к стеклам. Песня, непрерывно льющаяся из динамиков, заглохла и стала белым шумом. Сорока крепче сжал руль, но ухабы напротив прекратились, будто под колесами распростерлась самая ровная, выложенная лучшими асфальтоукладчиками, автострада.

Пальто Дени, накинутое на плечи, согрело Сороку. «Поверь, что дорога есть», – сказал голос Грифа у него в голове. «Даже если ты пока ее не видишь». Ручка автомагнитолы дернулась сама по себе. «Добрый день, всем, кто в пути», – радостно провозгласил бодрый голос диктора, – «это было долгое утречко, но давайте уже следующий трек». Сорока кивнул и вдавил педаль газа в пол. Тьма впереди дернулась, отступила, изогнулась. На выходе из тоннеля ослепительным прямоугольником зажегся свет.