Текст книги "Натиск"

Автор книги: Ре Ди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Ре Ди
Натиск

Глава 1. Осколки.

Ч1.

Едкий дым вгрызается в лёгкие человека без тени. Ступни окрасились в чёрный от смеси пепла и крови, они изранены осколками и обломками того что было здесь до него. А боль уже стала чем-то обыденным, он привык к ней, и она же заставляет его продолжать существовать. Он ещё чувствует её – значит ещё жив, а если жив то надо идти вперёд.

Только вот куда?

Вопросы отвечающие сами на себя. Где-то догорает последний столб местного магазинчика в который они ходили с отцом в детстве, он не знает что это то место, но знает что это оно. Оно ведь было там, верно?

Мысли путаются, свиваются в клубок и расходятся по швам.

Вдалеке послышался звук. Справа, слева? Они тоже все вместе, в едином порыве какофонии гибели. Но это уже неважно. Тяжёлый металлический звук – это неважно, затем треск дерева, тоже неважен. Тут все неважно. Тут все уже утеряло всякий свой смысл. И эта часовня. Большой колокол пробил остатки церкви Древо-девы.

Когда по всему городу вспыхнул пожар, который конечно-же сжигает и дерево, кто-то взмолил её о помощи. А что богиня? Богиня принимает всех и все без остатка. И огонь она также приняла в себя. Он молился ей в всполохах и треске и пел жертвенные гимны переблесками. Она мать, и как любая мать она отдала всю себя ему. И им.

Безымянный не был дураком, но и не был гением, он был просто ещё одним парнем мирно живущим тут, и так наивно мечтающим о большем.

Он сидел на перилах моста проходящего над городским каналом, и рыбачил чтобы отвлечься. С самого утра всё пошло не так как хотелось, а так как было часто, и в какой-то мере даже – честно. Хотя в последнее время чаще обычного. К каждой годовщине смерти отца мама выходила из себя, не могла себя контролировать. Слезы и крики, удары и мольбы. Она винила его, он винил себя.

А рыбалка отвлекала от этих мыслей.

Вдалеке, за массивами насланных друг на друга жилых домов, был небольшой рынок, и каждый раз как ветер созывал с него звуки парень пытался уловить окончания слов, обрывки фраз и хоть маленькую частичку жизни других. Конечно всегда безуспешно, но это лучше того что было у него в голове.

Река замедлилась и помутнела. Отблески синего неба и желтого солнца провалились в радужный омут. Сначала немного, а потом… появилось странное тёмное пятнышко у берега похоже просто на грязь или помои. Но оно росло, росло медленно, но росло. Опоясало торчащий рогоз, пролегло под кувшинкой, потом, захватило и опадающую к глади иву.

Становилось жарко. Солнце стало ближе и грело всё сильней. В глазах защипало и стало пахнуть… яйцами? Тухлятина за секунды заполнила всё пространство.

А после…

После была паника. Вся грусть спала с него в тот же момент как он увидел огенный столб в центре города. Он, дети, пара знакомых стариков и пара взрослых смотрят в даль. Слышат крик с рынка. Сейчас он разбирает все слова в точности, но сейчас это слова не жизни, а то что следует после нее.

В суматохе кто-то роняет его в реку. Звуки сквозь толщину воды слышатся теперь куда приятней. Он слышит их как всегда слышал. Где-то вдалеке, обрывисто и не трогая его. А солнце играет по поверхности отражаясь на него радужным узором. Приятно и тепло. Как когда-то. Он не сможет принять то что ждал этого момента. Он не ухватился за ветку дерева, а мог. Он не всплывал, а мог. Он лишь помогал моменту, открывал рот и выпускал оставшийся воздух.

Жарко. Всё горит. Горит внутри. Горит снаружи.

И сейчас его тело напоминает про неудачу, про его принятое поражение. Кожа на ребрах – порванная рубашка. Правая рука – ниточки сухожилий с остатками мяса. Левой повезло больше – волдыри сочащиеся гноем, кровью и лимфой. И лицо… Заплывший, запекшийся глаз. Разорванный, раздробенный нос. А спина… Спину в двух словах не опишет и гробовщик. Он не должен жить. ЭТО жить не может.

Но живёт.

И медленно передвигая ногами, туго мысля и падая на каждом втором, в удачных случаях – на третьем, оно движется.

Огромный черный круг, это все что сталось от центра города. Тут был главный рынок, тут якшались торговцы и ремесленники. Тут было три кабака, в одном их которых он с друзьями воровал пиво. Двери в подвал легко открывались, надо было только поднять замок вместе с засовом. Простой трюк обогатил их незабываемыми приключениями.

Они старались собираться раз в неделю ходить на небольшое озерцо в полудне ходьбы от границ города. Каждый приносил с собой что-то. Ганц – гитару, Инер – еду, а парень – выпивку. Трое разжигали костёр, напивались и проводили ночь за долгими разговорами обо всём. Это был стандарт которого они старались придерживаться, ну и конечно всегда что-то да шло не по плану.

– …плану… – говорит он то ли вслух, то ли про себя. Хотя слова больше не имеют смысла. Остается только боль.

И воспоминания.

Приключения они не искали, но они их находили. То стражник будет гнаться полпути, то цепные псы трактирщика, то просто кто-то да что-то да забудет и надо по тихому возвращаться домой, не разбудив родителей взять нужное, важное, а после вернутся пройдя все тот-же путь и удваивая шансы на еще одно приключение.

Важное. Когда-то что-то было важным.

Так было и в последний раз. Тогда он ещё не знал что этот – последний. Ганц забыл вяленую рыбку. Глупость да, но Инер уж больно хотел ее. Говорил мол лучшая закуска к пиву это солененькая рыбка, а если украденная так вообще отпад.Они пытались уговорить его что вот уже поздно нас найдут и им всем влетит.

Больше не влетит.

И вот они уже пролезают сквозь дырку в заборе пастбища. Самый лёгкий и самый верный способ выбраться незамеченным. Ну так было положено думать.

Почему они так думали?

Однако поле всё так-же кому-то принадлежит и этим кем-то был старик Жак. Мерзкий, старый хрыч, вечно бубнящий себе под нос одну и ту же песню.

Какую?

Парням было плевать на это, они пытались увидеть его до того как он увидит их, а там пусть хоть молебным хором распевает гимн Анимона.

Старый, глупый, бежавший солдат.

Было темно и поле освещала лишь луна. С неё всё и пошло наперекосяк. Первым пустили Ганца, а он романтик до глубины души, и как каждый чёртов бард и поэт влюблён в луну. И именно сейчас он решил взглянуть на ту что никогда не будет его. Она то его да не будет, а вот старик Жак в которого они врезались и попадали как домино станет полностью их на ближайший час. Час бега от звонкого хлыста. Жак был не глупый и простая тактика «резделись и беги» была для него детским лепетом. Они не знали его владения как он. И раз за разом он гнал то одного то другого от края до края. Спотыкаясь они слышали свист хлыста над головой.

Хруст. Череп Жака распался под ногой как солома. В его глазницах был слышен – его голос. “Беги сопляк, беги!” Тоже «беги» как тогда.

– Я не могу. – Тихие слова хрипом разрывали его грудь. Кровь вновь полилась из запекшихся ран ноги заполняя чашечку черепа.

Он слышит их голоса. Они взывают к нему. К своей усталости, и к своему спокойствию забвения.

А чем дальше – тем больше трупов, и тем больше голосов. Видимо они пытались спастись из… того чем бы оно не было. Огонь пожрал всех не жалея – чем дальше тем больше более чёрных костей.

Рассудок парня ещё пару часов держался на отметке – “полу-мертвый”, теперь же это просто “живое мясо” гонимое инстинктами.

Да, инстинкты сильны, но так ли они сильны когда само тело отказывается жить? В нём нет больше сил чисто физических. Нет энергии что поднимет ногу, нет энергии что поможет рукой ухватиться за уступ, и даже заканчивается на то чтобы просто дышать. – Хватит идти, – говорит мягкий голос Ганца из прошлого, – отдохни.

Парень спиной сползает по каменному столбу оставляя на нем большие части своего тела и смотрит вдаль. Как по трафарету или циркулем нарисованный круг солнца садиться за горизонт, как оно играет на вечереющее чистом и безоблачном небе играет красными и фиолетовыми красками. Как птицы что недавно держались поодаль от города возвращаются в надежде и вере в доброту прикармливающих их горожан. Как где-то вдалеке рыщут гончие. Гончие тех кто осмелился вернуться сюда и поискать выживших.

Он их не видит. Глаза заплыли мутью. Он их не слышит. Уши заложило спёкшийся кровью.

Страх смерти что двигал им – отступил.Ушел так далеко что кажется его и небыло вовсе. Тишина заполняет его разум, пустота – его сердце.

Солнце. Солнце так прекрасно в своём величии. Оно разгоняет тьму ночи, оно дарит жизнь по утру. Всем тем кто попадет под его взор оно дает надежду. Но сейчас оно катит на убыль.

Тишина не говорит – она заставляет тебя говорить, ты не падаешь в пустоту – она принимает тебя.

Ч2.

Разум всегда просыпался раньше тела и парню было сложно было думать о высоких вещах, важнее сейчас, вот в данный момент – открыть глаза и не ослепнуть.

Он лежал на двух подушках в слегка приподнятом положении и чувствовал что спина у него ноет от долгого отдыха. Да и вообще все мышцы в теле тяжело поддавались даже мысли о контроле. Обе руки было слабо перебинтованы и возникло такое ощущение что они были чем-то пропитаны, потому-что запах стоял невыносимый.

Слава богам что окошко было открыто и полуденный свет игрался со всем что попадалось ему на пути. Жаккардовая штора виляла взад-вперёд переливая тени на своих узорах, слабый ветер пытался вырвать какую-то бумажку из-под пустого стакана на подоконнике, а с улицы слышался ребячьи голоса. Однако его внимание в этом буйстве обыденности привлекла столь же обыкновенная пыль. Она танцевала и каждая горела отдельной звездой. Поднимаясь и опускаясь в лучах она постепенно полностью завладела им.

Он был занят своими делами, а девушка в противоположном углу занималась своими. Её звали Лидия и с парочкой своих друзей они всю неделю донимали одного “ворчащего, старого, вонючего деда”. Причиной стало то что тот вечно за ними “подглядывал”. И ладно бы он смотрел за всеми детьми в деревне, так нет же именно она удостоилась его внимания. И вот прошлой ночью их взаимная вражда перетекла в нечто большее. А именно – двадцать пять пар разбитых куриных яиц перетекли в наказание в виде присмотра за тяжело больным бродягой.

Стежок, ещё стежок и вот пришло время подняться и взять новый клубок нитей.

Их взгляды встретились и Лидия застыла в оцепенении. Она не раз заглядывала ему в глаза чтобы проверить чувствительность зрачка, однако сейчас его глаза были широко раскрыты сами и в них виделся он. Настоящий он. Тот кто месяцы подряд лежал в одной позе и пил из рук, тот кого уже нарекли мёртвым и отправляли сюда негодных – смотрел на неё.

Бабуля Баа, местная знахарка наотрез отказывалась умертвить его, и в напутствии Лидии утверждала что тот однажды проснется. Вспомнив что при таком лучше и бежать к ней она смогла выйти из ступора. Но не бежать. Медленно она стала откладывать шарф любимому на столик. Она понимала что боиться этого парня.. Из-за чего, это уже другой вопрос. Ей казалось если моргнуть произойдет что-то страшное.

Она же показалась ему милой, бледное лицо и угольные волосы, та серость платья игралась с пылью. Она была картиной и он смотрел на нее именно так. Он не видел её страха, сейчас он наслаждался красотой момента, её красотой. Он не думал ни о чём плохом, ему было сложно думать.

Просто пыль, просто девушка, просто хлопок закрывающейся двери, и снова – виток пыли в лучах солнца.

Ч3.

Человечество научилось бороться с природой ещё задолго до того как это понятие возникло. Со временем появлялось все больше способов улучшить свою жизнь. И природа не была против. “Берите ветви мои в хладный час, а плоды мои в гладный” – изречение Древо-девы в трактатах прошлого и поговорка в нынешних. Её почитали в древние времена и почитают сейчас. Большие храмы и монументальные изваяния считались кощунством. Та что даёт и никогда не берёт – не требует. Ей делались маленькие статуэтки преимуществом из глины или дерева, ставились в уголок комнат и тихо почитались. И чем проще был дизайн фигурки тем ценнее она считалась. Ну, не уходя в крайности конечно.

Люди строили дома, люди обустраивали деревни и люди возводили города; убивая всё вокруг себя. И может быть вера была пуста в своём смысле, но она позволяла не корить себя за те злодеяния которые они совершали. Люди в этом мире стали первыми кто смог себе подчинить, без сопротивления, природу. Но их сила была равноценна их вине.

Что-то половица уже иструхла – надо заменить, сын родился у соседей – надо подарочек сделать, тесновато жить – новый дом построим, пристройку, сарай.

И вот так шаг за шагом в шелесте листьев на ветру селилась их вина. Немного, самые капли собирались в хор. Тихий шепот собственных терзаний сводил древних с ума. Гончая убежала в лес? Её туда позвали. Дети пропали? Их лес забрал. Лес горит? И нам туда.

Случайности приводили к катастрофе и так повторялось раз за разом, пока кто-то не стал поклоняться ей. Богиня слушающая, но не слышащая – это то что нужно было. Простое правило которое как говориться в легендах обозначил ребёнок – не бери больше чем тебе нужно.

Легенды старые и от глупых людей, а вот умные времени сего уходят мыслями в то что тогда произошла психическая катастрофа, что во время формирования магии как таковой, дикая, выходила страданиями и зовом. Но так как со скрытыми эмоциями невозможно бороться древние люди создали религию. И так, или иначе, заложили основные законы пользования магией и сумели спастись от себя.

Бабушка, слегка сгорбленная в спине, подошла к углу комнаты где лежал Безымянный и встала напротив. Немного посмотрев сверху вниз, она потянула руку и взяла с угловой полки ту самую статуэтку Древо-девы.

– А ты знаешь что именно она тебе помогла сейчас.

– Я… – хрипло начал парень, – …не понимаю, где я.

Многозначительное “Хм” послышалось у старухи в голосе.

– Присяду. Не против? – Ногой она отдернула табурет от окна. – Ну, малой, говори, раз можешь. Быстро ты речь восстановил.

– Кто вы? Где я? – Медленно, стараясь не запинаться на кашель проговорил он шепотом.

– Ну как сказать. – Баа провела пальцами по глазам статуэтки. – Ты у меня дома. Я местная важная. Лечили тебя тут.

Он не знал что ответить или что спросить и тишина повисла в воздухе. Вместе с Баа пришли ещё два её сына. Но они молча стояли в уголку переминаясь с ноги на ногу.

Два брата, Кау и Тау нашли его на руинах А’Элина. Кау был лучником, а Тау плотником. Но в тот день они решили пойти вместе на охоту. Тот день был самым обычным из всех их обычных дней.

Но Кау захотелось вновь вернуться на место катастрофы некогда их былого дома. Там он искал всякие мелочи напоминавшие жителям о былых деньках. Хотел обрадовать частичкой той жизни которую они потеряли, но могли бы восстановить. Он хотел хоть что-то им дать. Тау же был всегда против возвращаться сюда, это место “говорило” с ними. Говорили не прямо, да вот каждая улица что прежде принимала десятки людей – теперь пустовала черным пеплом. И это напоминало о произошедшем.

И поднимая очередную обугленную балку они увидели руку. Это было странно. Всё живое в тот день было сметено. Они не раз были тут. И были тут лишь остатки людей. Их черепа и их прочие кости были прожарены до такой степени что распадались под ногами. А тут целая рука, а потом и вовсе целый человек. Это можно было бы посчитать самым странным в тот день, если бы не тот факт что он был одет в рваную одежду солдата Катарсиса.

Тау просил брата, умолял бросить его тут. Он считал что он один из тех что это начал. Он дышал, а их братья и сестры уже нет. Его надо тут оставить, а лучше вообще убить. Он военный и только военные могли такое сделать! Но Кау же не хотел отпускать его просто так, он хотел притащить этого неладного к ним в деревню! Возможно того кто виноват в случившимся!

И его кормили с ложки, за ним меняли простыни, его лечили и приглядывали. Того кто сейчас проснулся, того мальчика с грустными и пустыми глазами, того кто виноват.

И вот он встал, он живее всех живых и играет с ними в молчанку. Тау это злило, он сжимал и разжимал кулаки, раскачивался и горел необоснованной ненавистью в груди.

– Говори, мать твою, кто ты! Шпион! Диверсант! – Он было поддался гневу и попытался рвануть на парня, однако брат перегородил ему путь. – Этот сученыш их шпион, это он..

– Остановись! – Резким возгласом Кау прервал обвинения и оттолкнул брата обратно к двери.

Безымянный сидевший теперь оперевшись о спинку кровати, ему помогла Баа, испугался столь резкого изменения погоды в комнате и отшатнулся ближе к стене.

– Тау, заткнись, и выйди отсюда. – Медленно, четко выговаривая каждое слово сказала старуха. – Ты так и не понял? – Баа вгляделась в глаза парня. – Ты ведь ничего не помнишь, верно?

Тау стал успокаиваться, он знал что малой вряд ли знает хоть что-то, но все странности рядом с ними не давали ему покоя. Он не раз говорил с матерью и братом о нем. Скорей всего этот парень просто бродяга одевшийся солдатом, но ему хотелось получить ответы, хоть какие-то ответы. Бродяг нет в той местности. Солдат тоже. И подавно детишек с молоком на губах там тоже быть не должно. Это пепелище, и на нём нет ничего и никого кроме смерти.

Уходя он ещё раз взглянул на неизвестного. С жалостью, быть может, даже с извинениями. Тот их не понял и лишь отвёл взгляд на пол.

– Ты наверно хочешь попить так? – Начала бабушка – Столько дней в постели, а тут мы нападаем с вопросами, верно? Ты отдыхай, я сейчас.

Парень ничего не ответил, лишь кивнул и продолжил смотреть в пол. Ему правда очень хотелось пить, он по сути то не мог говорить из-за пересохшего горла.

Баа крикнула имя Лидии и за окном послышалось шуршание. Девушка даже не пытаясь как то убежать или притвориться что ее тут нет. Старуху не обманешь. Много раз пыталась, и всегда безуспешно. Она встала, отряхнула подол и пошла в сторону входа в дом.

Парень взял кружку двумя руками и потихоньку стал пить.

– Молодой, а может я ошибаюсь и ты всё помнишь?

– М?

– Ну, скажи хоть имя своё, мы тебя не обидим, я за это ручаюсь.

– Да,да мы просто хотим узнать как тебя зовут. – сказал Кау потирая бок от удара локтем матери.

– Извините, я не помню. Правда… – Он говорил тихо и смотрел на отражение своего лица в кружке.

Голубые глаза, да шрам на правой брови. Он видел себя будто в первый раз, но вглядывался всё сильней и сильней в надежде хоть что-то вспомнить. Четно.

И вот страх и запутанность, смятение и грусть. Лицо не дающее никаких ответов. Обычное лицо, обычного парня, но не его.

– Я, я правда не знаю, я не… – слезы начали наполнять его глаза.

Кау подошёл к нему и положил руку поверх кружки, слегка касаясь рук незнакомца.

– Всё нормально, парень, успокойся. Мы поможем. – Сказал он и положил другую руку ему на голову – Память вернётся, а ты пока побудешь нашим другом, хорошо?

Эти слова были тёплыми, но одновременно выточенными до идеала. Он хотел его успокоить и не нашёл ничего лучше сказать так как говорил своим детям.

Лидия ерзала на кресле и теребила шарф. Она набиралась смелости сказать.

– Рим! Ты будешь Римом! – Выпалила она и сразу заткнулась под суровым взглядом старухи.

Тишина и недоумевающие взгляды вцепившиеся в девочку

– Ты бы лучше помолчала когда говорить не стоит! Маловата для того чтобы имена давать! Роди сначала своего, а потом уже и других обзывай. – Сказала Баа. – Давай-ка тоже брысь отсюдова. Тебя вообще здесь быть не должно.

– Но вода…

– Спасибо, и проваливай. Ничо девке на парней голых смотреть.

Лидия покраснела как помидор, быстро развернулась на все 180 и зашагала строем на выход. Сегодня она его обмывала с утра и даже не думала о чём-то таком пошлом, да и сейчас не думала. “Подумать только! Я, да смотрела на него? У меня уже скоро свадьба с Бени! Дряхлая бабка!” На сегодня её отпустили, а завтра придумают новое наказание. “Но завтра есть завтра, так?” Подумав об этом она уже бежала, а то это завтра может оказаться сегодня если ее заметят родители или этот дряхлый дед…

Проследив за девушкой в окно Баа попросила сына закрыть его.

– Знаешь, а ведь это имя отлично тебе подходит. Она даже и понятия не имеет как права. – Баа причмокнула и потерла лоб статуэтки. – Так зовут героя детской книжки. Рим потерялся в лесу, один. Два дня и две ночи он скитался там и в первый день… Эх. Хотя давай ещё короче. Он в лесу этом повстречал полубога и тот его спас. Конец.

– Вы и есть эти полубоги? – Наивный вопрос поверг обоих в неловкий смешок.

– Нет, нет ты что. Это к тому что ты потерялся. Ну… потерял свои воспоминания. – Сказал Кау.

– А как вы поняли что я их ну “потерял”?

– А ты их не потерял? – Сказала Баа осматривая дрожащее тело неизвестного.

Эта история ему ничего дельного ему не дала кроме как имени. Рим. Теперь его будут звать так. Это хорошо, это успокаивает и даёт надежду что он сможет найти хоть какие-то зацепки. Ему пообещали помочь.

– Так давай перейдем к бытовому. Обыденному то есть. – Начала бабушка – Ты хоть как себя чувствуешь? Кроме усталости.

Рим хотел бы осмотреть себя полностью, но руки его были перебинтованы, на торсе налеплены какие-то жгучие бумажки, а с ногами… С ногами пока непонятно. Их он и не видит, и не чувствует. Так что наверно бабка спрашивала про ощущения в целом. А в целом у него ломило во всём теле. Главное это все таки была адская усталость. Хотелось спать дальше.

– Пальцы – наконец сказал Рим – Пальцы ног двигаться не хотят. И иногда в глазах всё плывёт.

Баа встала и медленно, будто с заботой о родном внуке, сдвинула простынь с одной из ног.

– Твоя правая нога была сломана, тяжелым случаем. Так что не дергай ей, хорошо? Обычно такие переломы заживают за недель шесть. Проблема в том что пока ты спал, ну, организм пытался сначала разбудить тебя, а не заживлять кость. – Она постучала по глиняной ноге. – Вот это особенно береги. Глина хорошая, сама делала, и вылечит тебя быстро.

Рим видя что накладка простирается почти что до паха и глухая для сжимания в области колена понял что легко с ней не походить.

Кау будто услышав мысли парня вспомнил что его брат может сделать что-то подобие костыля. Да придется его уговаривать, но хоть он и кажется на вид и характер злой – он не такой. Да и хоть как-то его отвлечь от мыслей о бездумной мести. Есть конечно Гриша, но брата нужно остепенить.

В тот день им пришлось соорудить носилки из крепких веток и собственной одежды.

Как только Баа тогда не пыталась заживить ногу. Использовали все известные старухе методы по лечению – нога не поддавалась. Подняли на уши всю деревню и собрали всех более-менее толковых врачевателей. Трое суток они с ним провозились и все безуспешно. Кое-какие медикоменты они выторговали у странсвущего каравана что направлялся на восток, и хотели бы оставить их у себя, но старуха стояла на своём и буквально задавила их угрозами и проклятиями.

Постоянный жар, пена изо рта и сложность принятия пищи (он иногда её выплескивал из себя) говорили лишь об одном – он проигрышный вариант. Они ничего от него не получат – лишь тратят время и средства.

Баа за спиной стали называть уже чуть ли не сумасшедшей, но её вера в себя, и в свои навыки была непоколебима. Она думала о том что этот парень, что этот малец что-то значит. Что именно? Непонятно. Но один тот факт что та же нога просто не отвалилась, а заражение не пошло дальше и не убила его – уже вариант несбыточный в таких ситуациях и таких условиях антисанитарии. Однако доказательство было уже через месяц, и хоть этого не видели остальные жители, но его заражение сошло на нет, вены на ноге стали чуть-чуть да дергаться от движущейся крови. Состояние стабилизировалось несмотря на кому, и не смотря на то что лечение было прискорбно плохим на нынешнем месте. Лучшим из возможных, но в городе бы его поставили на ноги быстрей.

Шли дни, а бабка не унималась. Бегала по лесам и по полям сутками напролет. Искала тройник, редкий плющ в этих землях, но все таки встречающийся. И глину для него. Бегала, и бегала, пока не нашла.

И вот, та старуха что “выжила из ума”, сейчас сидит напротив смертника. И смертник этот на вид обычный паренёк.