Текст книги "Кристина"

Автор книги: Павел Манштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Ещё около часа мама показывала мне мои фотографии, рассказывая историю каждой. Там были фото, где я учился в начальных классах, а потом с выпускного. Я стоял во втором ряду в синем пиджаке и джинсах, а ещё у меня уже тогда были длинные волосы, как и сейчас, но на фото они были собраны в хвост, аккуратно лежащий на моём плече. С некоторыми фотографиями были связаны забавные истории, в которые я влипал или напротив, был виновником их начала и слушая их в исполнении мамы я действительно смеялся, но в конце каждой истории мне становилось грустно – сам эту историю я не помнил.

Показав мне последнюю фотографию, где я отмечаю выпускной в кругу семьи с огромным тортом на столе – мама сказала, что меня скоро выписывают. Когда именно – не уточнила. Она ушла, сказав: готовься к поездке домой и не скучай, всё будет хорошо. Спокойной ночи, сынок.

3

Утро обозначил чай в пакетике и скромный завтрак в виде каши, которую, кажется, вчера я уже дегустировал. Чёрные стрелки на белом циферблате показали без пятнадцати восемь, подъём, по идее в семь. Закончив завтрак, я проявил инициативу отнести посуду в коридор, потому что так наверняка делают все пациенты, которые в состоянии самостоятельно передвигаться. Выйдя из палаты, я вижу тумбочку, а на ней точно такая же посуда, как и на моём подносе.

Артём! – Я оборачиваюсь и вижу врача, который быстрым шагом направляется ко мне. В руке вместо блокнота спортивная сумка. Он купил много блокнотов? Подойдя ко мне, он продолжает:

– Доброе утро. Как спалось?

– И вам того же… Спалось хорошо конечно, но мне бы ещё «поспалось» пару часиков. Тогда было бы, совсем хорошо.

– Ну, пару часиков не обещаю, потому-что через три часа за вами приедет ваша мать, и вы отправитесь домой. Ваша одежда была вся изорвана и испачкана кровью, когда вас сюда привезли, поэтому ваша мама ещё в шесть утра привезла вам что надеть.

– Уже сегодня я выписываюсь, серьёзно? Отлично! – Это была хорошая новость. Я сменю больничные стерильные тряпки на что-то, что не будет так отличать меня от других людей.

– Вы так радуетесь, будто вам тут очень плохо. – Он иронично улыбнулся, а потом добавил, – но дома всё-таки лучше, но не намного!

– Интересно же, где я и как живу.

– Мне всё равно в полной мере вас не понять. Я надеюсь, что, вернув память вы не потеряете её снова и, как бы это странно не звучало – я бы не хотел, чтобы у вас были поводы видеться со мной. – Он крепко жмёт мне руку и удаляется в сторону лестницы.

Я беру сумку с одеждой и возвращаюсь в палату. Чёрная сумка с надписью «Nike» сбоку и оранжевыми окантовками на молниях. Я открываю её и вытаскиваю всё, что там есть. А есть там не так-то и много. Синие джинсы, потёртые, кажется, что не временем, а модой. Белая футболка с изображением Майкла Джексона и болотного цвета тонкая ветровка. А на дне сумке, словно пролежавшие пару часов под прессом на меня смотрят кеды с резиновыми белыми носами. Если это всё покупал я, то как тут оказались кеды?

Одевшись, я лёг на кровать и смотрел на жёлтое пятно прощаясь. На трещину, в форме молнии и пытался снова собрать мысли вокруг этого пятнышка на слишком белом потолке. Мысли не шли, а я прощался с этим местом. В особенности с пятном. Эта больница, палата, осознание отсутствия у меня памяти запомнились мне жёлтым пятном на потолке. Даже не трещиной в его центре, а именно самим пятном, словно его специально рисовал художник, чтобы в идеальном белом мире четыре на два было куда обратить внимание. Чтобы придать жизнь через чур белому и стерильному мирку номер «324», что находится на третьем этаже. В палату вошла мама. Прежде, чем повернуться в её сторону, я невольно произнёс, не раскрывая рта: прощай, пятно, и только после этого посмотрел на мать.

– Ну что, сынок, поехали домой? – Мама обняла меня, а потом отпустила, всем своим видом показав, что делать тут мне уже нечего.

– Конечно мам! Мне же всё-таки интересно, где я живу.

– Интересно ему… Скоро всё сам узнаешь.

По пути домой мать немного поговорила со мной, но никак наоборот. Я произнёс максимум два-три слова, всё остальное говорила она, в основном про места, которые стремительно сменяются другими местами за окном. Здания, улицы, проулки, вывески магазинов и торговые центры – всё словно не имеет никакого значения, больше похоже на муляжи, картонные декорации, слишком походящее на настоящее. Этот мир за окном не выглядел живым – это был картонный мир, по крайней мере именно так его видел я.

Когда мы приехали, и я вышел из машины – первым, что я увидел, был не мой подъезд, а зелёный двор и современная детская площадка. В песочнице играли маленькие дети, те, что постарше, бегали по двору и кричали. На лавочках сидели их мамы, бабушки. Я пытался представить себя бегающим по двору, играющим в песочнице, но это казалось фантазией, совсем не походящей на реальность. Я не помню собственного детства, но, наверное, оно пахнет сладкой ватой и беспечностью.

Когда я подходил к подъезду с пустой сумкой на плече, что-то в голове перемкнуло. Реальность стала выключаться, вещи, подъезд, лавочка возле него – начали терять очертания, границы света и тени – смазываться. Крики детей и голос матери доносились словно издалека и постепенно затихали. Картина подъезда сменилась, будто бы я видел сон наяву.

Я иду по двору один, мне около двенадцати лет, сейчас здесь не играют дети, разве что где-то на лавочке может быть, сидят пенсионеры, как, собственно и в любом дворе. На другом конце дороги, по которой я шёл, на трубах сидит компания ребят. Пытаюсь рассмотреть, но не вижу, сколько их там, мешает растительность. Мне кажется, что я знаю их, почему-то я уверен, что если заговорю с ними, то смогу каждого назвать по имени. Ко мне подходит девочка с тёмно-русыми волосами и карими глазами. Она немного бледна, у неё слишком гладкая кожа, на фоне которой тёмная футболка кажется почти чёрной.

– Привет Артём! Ты уже поправился? Я уже думала, что ты всё лето проболеешь.

– Да, теперь снова будем гулять.

– Тебе бы одному тут не ходить, вдруг Андрей опять на тебя со своими идиотами накинется и побьёт? Ты же знаешь, им лишь бы над кем-нибудь поиздеваться…

– Крис, мне что, из-за нескольких идиотов, вообще из дома не выходить теперь?

– Ну, всё-таки надо себя как-то беречь… Вдруг что…

– Успокойся, всё будет в порядке. Я обещаю тебе.

Я почувствовал толчок в спину чуть ниже лопаток. Довольно сильный, что мне перехватило дыхание.

– Андрей! Отстань от него! Что он тебе сделал? Сколько можно? – Кричала Кристина на парня, толкнувшего меня.

Кристина расплылась в цветовое пятно, я будто провалился в невесомость, а снова обретя землю под ногами обнаружил себя идущим по этому же двору за руку с девушкой. Я смотрю на неё: те же тёмно-русые волосы, такая еже бледная кожа, только очертания лица изменились. Она повзрослевшая, уже не девочка – девушка. Когда мы молча подходим к углу дома, из-за него выходят трое парней. Одного из них я точно знаю, того, что идёт во главе – Андрей. Он то и начинает со мной недобрый разговор:

– Ну что, Тёмыч, шлюшку свою выгуливаешь? Когда-нибудь я трахну её на твоих глазах. У волосатого пидераста не должно быть девушки! – С ядовитой ухмылкой говорил он. В это мгновенье я ощутил ненависть каждой клеточкой тела. Уже не имел значения здравый смысл – передо мной стоял Андрей и декорации мира за его спиной.

Я ударил его в челюсть собрав в этот удар всю ту ненависть, которая в эту секунда взращивалась в каждой клеточке моего тела. Он упал наземь и издал истошный крик, брызнув кровью на одного из своих друзей. Кажется, одним зубом у него меньше. Я успел пнуть его в лицо, стараясь попасть в то самое место, откуда у него во рту текла кровь, но как только я замахнулся для автора удара – Кристина одёрнула меня за руку, и я машинально повернулся к ней увидев в её глазах ужас, а ещё через секунду на меня посыпались удары, в следствие чего я оказался на земле, на том самом месте, где только что заливался криком Андрей. Меня пинали его друзья, а Андрей пытался попасть мне по лицу максимально больно, просчитывая каждый удар. Пока я лежал под ураганом ударов, мир потерял звуки и очертания – он ограничился тем пространством, которое занимал я, свернувшись в позе эмбриона и закрывая голову руками.

В какой-то момент всё кончилось – они ушли, а я увидел рыдающую Кристину. Она смотрит на меня, под покрасневшими глазами чёрные полосы от потекшей косметики, а губы судорожно пытаются что-то сказать, но молчат. Я пытаюсь её успокоить:

– Кристина, всё в порядке, со мной всё будет в порядке, не плачь. Вот увидишь, всё будет хорошо. – Говорил я, поднимаясь на ноги, стараясь сделать вид, что мне это даётся легко. Легко мне это не давалось.

– Кристина? Ты вспомнил свою девушку? Сынок, я уже не знала, что и думать, хотела вызвать скорую… – Передо мной была моя мать, а сзади неё – облака. Я лежал на асфальте и всё-ещё чувствовал боль от ударов, которые, кажется, только что градом обрушились на меня.

– Мама… Это ты? А где Кристина? Она только что была здесь… Там где сейчас ты…

– Её здесь нет, но сегодня ты её увидишь. Я приглашу её к нам в гости в честь твоего возвращения из больницы!

– Хорошо мам…

4

Возвращение домой. Кажется, что я буду осматривать место где теперь буду жить, знакомиться с местным воздухом, попробую почувствовать атмосферу этого дома. Я молчал, мама тоже. Как только я вошёл, то сразу почувствовал то, что люди называют дежавю.

Войдя в коридор, я сразу же бросил взгляд на вешалку из оленьих рогов. Я спросил у мамы: а они настоящие? Она ответила, что да, настоящие. Два рога прикреплены к маленькой деревянной доске, которая ввинчена в стену с белыми обоями. Рельефными, на белом фоне тёмно-серый узор, который можно ощутить пальцами. Как только я дотронулся до обоев, чтобы изучить коридор ещё и на ощупь – мама одёрнула меня фразой: не пачкай обои!

Разувшись и поставив кеды в обувную полку, я спросил: а у меня есть комната? Мама молча указала мне пальцем на светло-коричневую дверь. Я вошёл. Стены пестрят постерами рок-групп, среди них затерялся один с Майклом Джексоном. Наверное, кроме рок-музыки я люблю поп-музыку. В углу стоит небольшой стол, компьютера на нём нет. Ноутбука тоже. На столе лежат: блокнот, ручка, пустая фоторамка (интересно, я в неё собирался вставить фотографию или наоборот, я её оттуда вытащил?), а ещё там не было пыли. Мама здесь убиралась. За три недели слой пыли должен был стать таким, что на нём без проблем должно получаться писать номера пальцем.

Слева от меня на стене висит фотография в деревянной фоторамке. На ней молодой человек, одетый в серую рубашку обнимает за талию девушку, красное платье которой выделяется на фотографии сильнее всего. Присмотревшись, я понимаю, что эти люди – я и Кристина. Девушка улыбается так, словно это самый счастливый момент в её жизни, молодой человек рядом с ней более сдержан. Сложно сказать, что он улыбается, скорее, просто не хмурится. И всё-таки это он, а не я, слишком чужое лицо и слишком незнакомая рубашка на нём. Я понимаю, что он, это я, но я не в состоянии даже предположить, о чём этот человек думает. Но глядя на Кристину я почувствовал, что она, в отличие от человека рядом с ней – мне не чужая. Я бы даже сказал – родная. Момент фотографии – ещё одно доказательство, что тот «я», который был до потери памяти и «я», смотрящий на это фото – два разных человека, но с каждым, даже самым незначительным воспоминанием – дистанция между нами рвется, и так будет продолжаться до полного слияния.

Обыск полок и шкафов в комнате – всего лишь отчаянная попытка попытаться вспомнить ещё хоть что-то. Тщетно. Я нашёл кучу ненужного хлама, который готов выбросить прямо сейчас: кубик от настольных игр, ржавая фляжка, книга в измятой мягкой обложке «Аллен Кар – Как бросить курить» и плеер с треснувшим экраном фирмы «texet». Я взял пустой пакет вроде того, что можно купить на кассе в супермаркете и не торопясь собирал туда всё, что скоро отправится на помойку.

Среди длинного списка вещей, которые я отправляю в пакет для мусора мне попалось несколько фотографий. На каждой из них был я, но мне там виделся мой клон. Я так и не смог ничего вспомнить. Ничего. «Я приглашу её к нам в гости…» – Голос матери в голове прозвучал так отчётливо, что я понял – сегодня придёт Кристина. Нужно только спросить у мамы, когда. Кристина достаточно хорошо меня знает, судя по всему мы с ней были близки достаточно долгое время. Разве что, в больнице, на сколько я предполагаю – она меня не посещала. В любом случае, она знает обо мне достаточно и способна ответить на очень много моих вопросов. Я подошёл к маме:

– Мам, а когда придёт Кристина? Ты вроде говорила, что пригласишь её… – Я хотел было сказать что-то ещё, но непроизвольно замолчал.

– У неё домашний не отвечает, а мобильного телефона её я не знаю… Извини, давай посидим вдвоём?

– Хорошо мам… – Ниточка, которую я тянул из темноты оборвалась. Казалось, что из этого тёмного угла я смогу вытянуть столько ответов, но нет, либо нить оказалась слишком тонкой, либо на другом её конце ничего и не было.

5

Дети во дворе всё-ещё резвятся, хотя уже вечер. Их крики доносятся до меня через открытую форточку эхом собственного забытого детства. Кажется, что среди этих криков и смеха затерялось что-то важное, что я не могу вспомнить.

Я открыл глаза, кажется, мгновенье назад я слушал детский смех, а сейчас моя комната залита утренним светом. Словно впервые в жизни я встречаю утро. Я могу рассмотреть в воздухе пылинки, которые подсвечены солнцем, из окна доносится пение птиц, чего в больнице не было. Я первый раз проснулся не под больничное расписание, а просто под утренних птиц и желание потянуться. Я нахожу удовольствие в том, что могу смаковать это утро, наслаждаться им, вслушиваясь в птичий щебет, просто потому, что другого такого утра я не в состоянии вспомнить. Те, кто помнит свою жизнь, уже давно не видят магии в подсвеченных солнцем пылинках, что рано или поздно ждёт и меня.

Потянувшись, я не торопясь пошёл на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Там я встретил мать пьющую кофе из маленькой чашечки:

– Артём, я сегодня уезжаю на неделю в Москву, я там вахтой работаю администратором. Я оставила тебе на неделю десять тысяч рублей. – Она пододвинула две пятитысячные купюры, лежащие на столе в мою сторону. – Сильно не траться, я тебе буду звонить. И вот твой новый мобильный телефон, прости, что старая модель, просто покупать мне было некогда, а этот у меня с того года лежал без дела. – Она жестом обратила моё внимание на мятую коробку на столе, на ней был нарисован телефон и указана модель Nokia X2-02. – Артём, в нём две сим-карты можно держать, но стоит там конечно одна сейчас, не выключай его и старайся брать трубку, чтобы я не волновалась.

– Хорошо мам. Спасибо большое. Я не знал, что ты работаешь в Москве… – Уже сегодня вечером мне придётся самому находить дома продукты, самостоятельно их покупать. Что-то готовить, находить дома нужные вещи. Слишком много нового для человека, которые не может и старого вспомнить.

– Не волнуйся Артём, я там не собираюсь жить. Я работаю неделю там, а неделю отдыхаю дома. Я пойду собирать пока что вещи, а ты завтракай. Я тебе приготовила еды на неделю и завтрак. Приятного аппетита сынок.

Кивнув, я сел за стол. Мама поставила тарелку с тремя блинчиками на стол, они были с персиковым джемом и кружку с кофе с молоком. Домашний завтрак оказался значительно вкуснее больничного. Главное его преимущество – чтобы его съесть, не обязательно быть голодным.

Я вернулся в комнату, а следом за мной через порог прокрались тревожные мысли: почему Кристина не выходит на связь? Почему она меня не навестила, пока я был в больнице? Может быть, мы с ней расстались и расставили все точки? Вероятно. А ещё вероятно, что что-то случилось, но тогда я должен понять, что именно.

Около четырёх часов дня мама уехала, поцеловав меня в щёку на прощание. Я остался дома один. Сорок с чем-то квадратных метров неизвестности. Господи, я даже не знаю, каким полотенцем вытирать руки, а каким лицо, что уж говорить о приготовлении еды? Придётся с этим справляться, на случай, если недельного запаса не хватит. Я прогулялся по квартире несколько раз, стараясь внимательно осмотреть каждый уголок, чтобы этот дом не был настолько чужим. После чего пошёл за сигаретами.

Во дворе уже сидят мамы на лавочке и следят, как их пока ещё совсем маленькие дети строят песочные замки, которые потом сами же и разрушат. Мимо меня проходит пара, я всматриваюсь в их лица надеясь, что они узнают меня, – тщетно. По пути до магазина я встречаю ещё с десяток человек, но ни один из них даже не протянул мне руку. Интересно, много ли у меня знакомых среди местных?

Захожу в магазин, здесь пахнет сырой рыбой. Кажется, один из холодильников не справляется с работой. Как только подходит моя очередь покупать, я прошу первые попавшееся мне на глаза сигареты из низкой ценовой категории, это синий «WEST». Продавщица, женщина лет пятидесяти с боевыми чертами лица кладёт пачку на прилавок:

– С тебя 40 рублей. Давно не видно было тебя, Артём. Где пропадал? – Она первый человек, который меня сегодня узнал, но почему-то этому я не рад.

– Да так, в гости к другу в Петербург ездил. – Сказал я наугад.

– Красивый город. Ну и как тебе там? Далеко у тебя живут друзья, а как с Кристиной у тебя? Вы вроде хотели пожениться.

– Да всё хорошо. Извините, у меня нет времени, меня там ждут. До-свидания.

Я вышел из магазина, а земля попыталась выйти из-под меня. Мы с Кристиной собирались пожениться? Выходит, у меня с ней всё было серьёзнее, чем я предполагал. Именно, что «было», за последнее время могло измениться слишком многое. Пока я был без сознания – она меня не навещала, это почти точно, а это оставляет всё-таки больше вопросов, чем ответов. Это меня и пугает, потому что еле живой голос внутри моей головы говорит мне, что знает ответы на эти вопросы, но предупреждает, что они мне не понравятся.

Вернувшись домой, я пошёл на балкон. Раскрыл окна: открылся вид на двор. Теперь к детям, играющим в песочнице добавилась детвора постарше – они играют в мяч. Я достал пачку сигарет и закурил. Дым наполнил мои лёгкие, немного закружилась голова, но это приятное чувство. Точно такое же, как когда я курил с Аней. В голову закралась мысль: почему бы не выпить? Только не в одиночку. В своих вещах я нашёл вырванный листок с номером телефона Ани и набрал его. Гудок, за ним ещё один, потом я слышу в трубке знакомый голос:

– Алло.

– Аня, привет. Это Артём из больницы. Я стрелял у тебя покурить не так давно. В общем, я тот парень с амнезией. Ты узнала меня?

– О привет! Конечно, узнала! Всё-таки ты позвонил! А я уже думала и не дождусь. Просто так поболтать звонишь? Или по какому делу?

– А тебя из больницы выписали?

– Да, и гипс сняли. Но костыли не отменяются! – Она смеётся, кажется, по ту сторону трубки она улыбается, – а ты погулять меня позвать собрался?

– Вроде того. Не хочешь ко мне в гости заехать? А то мне очень скучно тут пить в одиночку.

– Конечно! Только адрес скажи.

Уже через минуту я стучу в дверь соседу, мне открывает дедушка и я с порога удивляю его вопросом: а какой здесь адрес? Он спросив: Артём, тебе что, голову отбили? Называет адрес. Пришлось подтвердить его предположение, а потом продиктовать адрес Ане.

Она сказала, что вызовет такси, а я тем временем сбегал в магазин и купил три бутылки розового сладкого вина. Придя домой, я понял, что это не совсем вино. Оно плодовое, ежевичное. Тем лучше.

Ожидая звонка в домофон, я включил передачу про какое-то африканское племя по каналу «National Geographic» и думал, что очень хорошо, что у нас не живут кобры и целая прорва гадов, которые обитают в Африке.

6

Домофон загудел – скорее всего это Аня. Я выключаю передачу про племя, застрявшее в трёхсотом году до нашей эры и спрашиваю, прислонив к лицу белую трубку домофона:

– Аня, это ты?

– Да, – отвечает она.

Я быстро выхожу в подъезд и спускаюсь вниз, чтобы помочь ей подняться. Пока иду ей на встречу, слышу стук костылей по лестнице и медленные осторожные шаги. Вряд ли она слишком уверенно ходит. Дойдя, я беру её под руку и, перекинув на себя большую часть её веса помогаю подняться. Зайдя в коридор, Аня просит меня помочь ей разуться, а потом хромая с костылём на перевес проходит в комнату, на которую я указываю ей жестом и садится на диван:

– Какой неожиданный звонок и приглашение, а вино ты купил по случаю моего визита или ты просто хотел выпить и нужна была компания?

– И то, и другое, думаешь, оно хорошее? – Спрашиваю, рассматривая в руках бутылку вина.

– Думаю да. Ну, так, где бокалы? Разливай! Ты хозяин, а я твоя гостья.

Я достал из серванта в зале фужеры и разлил в них вино. Пока я откупоривал бутылку, Аня внимательно смотрела на меня. Взгляд был одновременно и оценивающим и любопытным. На ней чёрные облегающие джинсы, подчёркивающие удачную фигуры, чёрная рубашка сильно приталенная, розовый блеск на губах и синие тени. Всё словно подобрано для того, чтобы почеркнуть её каре.

Я поймал себя на том, что смотрю на неё не только как на гостью. Я вижу в ней симпатичную и привлекательную девушку. Может быть, секрет её привлекательности в том, что она первая проявила ко мне внимание? А ещё каждый раз, когда мой взгляд опускался чуть ниже её шеи – я видел перед собой фото, где я стою с Кристиной и обнимаю её. Имею ли я моральное право на то, чтобы смотреть на Аню как на девушку? На одном плече сидит ангел, а на другом демон и каждый твердит: поверь мне.

Я протянул Ане фужер с вином, выбрав тему для разговора прежде, чем молчания затянется:

– А расскажи о себе. Чем занимаешься в свободное время? Чем живёшь вообще?

– Работаю, вот, скоро снова выхожу, работа сидячая, я медрегистратор. Ещё стихи пишу для души. Ну как стихи. По мне, так нескладные детские шалости – она иронично улыбнулась – но если хочешь, могу тебе один прочитать, который я наизусть помню, но оно старое и кривое.

– Давай. Почему бы и нет? – Я отпил вина, а Аня выпила до дна, положила ладони на колени убрав фужер на пол, и закрыла глаза:

Они убили сестру за брата

И за веру распяли Христа

Они ждут мира от автомата

Их дорога к миру – война.

Они верят в Богов ставя свечи

Они ищут правду во лжи

И за веру друг друга калечат

За спиною точат ножи

О любви говорят так красиво

Лишь неверность дарят взамен

И обманывают очень правдиво

Но боятся любых перемен

Они молятся Богу в корысти

И толкуют не вещие сны

Они меня родных слишком быстро

Но только «они» это «мы».

Фраза «лишь неверность дарят взамен» звучит в моей голове вместе с голосом Кристины. Я не понимаю, что она говорит, но я узнаю её голос. Делаю несколько глотков вина и продолжаю разговор с Аней, стараясь не выдать, что в моей голове совершенно иные мысли:

– А у тебя неплохо получается. Я, конечно, не эксперт, но мне нравится.

– Да ладно тебе, Артём… Мне до красивых стихотворений ещё далеко. Это от вина тебе кажется, что оно красивое, послушал бы на трезвую голову, по-другому бы заговорил. – Я наливаю ей ещё вина, и она сразу делает глоток.

– Я выпил пару глотков вина, так что слушал я на трезвую голову. У тебя талант. – Я поднял бокал вина – тост за классный стих и за тебя в целом. – Мы чокнулись и выпили.

– А ты давно уже пишешь стихи?

– С двенадцати лет. В школе я часто участвовала в разных творческих конкурсах. Иногда мне поручали писать что-то вроде гимна школы, или что-нибудь к новому году, и я не всегда справлялась с задачей. Очень сложно писать на заказ. Я пишу тогда, когда ко мне это придёт, когда я почувствую эту атмосферу, проникнусь ей, погружусь в неё и стану частью её. Только тогда я начинаю писать. Знаешь, это так странно получается… Словно ты уже знаешь первые строки и просто их записываешь, потому что они родились сами по себе, спонтанно, и с каждой новой строчкой рождается следующая. Иногда, я сама долго думаю над ней, перебираю массу вариантов, переписываю их, пробую, а иногда просто выкидываю из головы очередную идею стиха.

– Наверное, много красивых стихотворений так и не родилось. Жаль. Я бы тоже хотел уметь писать стихи, да только и двух строк между собой связать не в состоянии.

– Знаешь, Артём. Здесь есть и свои минусы. Вот представь, спишь ты себе спокойно, никому не мешаешь, а тут бац! И в голову приходят строчки! И хоть ты тресни, а уснуть они тебе не дадут, пока ты их не запишешь и не продолжишь. Пока они не исчерпают себя. А когда ты дописываешь стих, то только тогда можешь спокойно лечь спать. Иногда из-за этого страшная бессонница. Так что радуйся, что ты не поэт.

– Наверное, это конечно минус. Но всё равно я уверен, это классно, писать стихи.

– А чем ты увлекаешься? Я почти ничего о тебе не знаю.

– Я и сам ничего толком о себе не знаю, может я вообще, гей… – Удалась ли шутка?

– Ах, извини! Я же совсем забыла, что у тебя амнезия. Ничего, вспомнишь ещё, чем ты увлекаешься, музыку любишь?

– Я не знаю, – я улыбнулся и выпил ещё вина, – но проверить это можно.

– Тогда включи что-нибудь. А у тебя дома есть интернет?

– Не знаю. Есть музыкальный центр, и вон диски какие-то рядом с ним валяются.

Аня подошла к музыкальному центру с костылём наперевес. Обе колонки подсоединялись одним шнуром, и она подключила его к телефону:

– Не зря же у меня безлимитный интернет и большая абонентская плата. Сейчас найду что-нибудь подходящее под сегодняшний вечер. Так, нужно что-то красивое… – Она что-то ищет в телефоне, опираясь на костыль. Пока я смотрю на неё, мне с разных сторон ангел и демон твердят одну и ту же фразу: поверь мне. – Вот! Нашла! Будем слушать Lacrimas Profundere-Morning grey. Очень красивая композиция.

Зазвучала музыка. Я сразу понял, что музыкальный размер здесь – вальс, три четверти. Наверное, в музыке я что-то понимаю. Фортепьяно играет незатейливую простую партию, которая погружает в атмосферу серого утра, фоном слышна скрипка, которая заставляет звучать однообразную партию фортепьяно по-разному. Потом вступает девушка, она очень медленно поёт, я не понимаю слов, но слышу эмоции – меланхолия, созерцание дождя. Мужской вокал просто произносит отдельные слова каждый восьмой такт, но всё это сливается в картину серого утра. Первое, что приходит на ум – двое разделённых километрами, но под одним дождём смотрят в окно, думая друг о друге. Возможно, они пока не знакомы. Как только заканчивается эта композиция, её сменяет другая. Её обозначает ритмичная акустическая гитара, играющая ломанную фигуру, потом вокал и всё это резко перетекает в тяжёлый металл. Аня говорит, что это всё та же группа.

Я снова разлил вино, и мы сразу же отпили, каждый из своего фужера. Тем временем в комнате стало слишком темно, и я включил свет. Меня мучило странное чувство, будто я стою на тонком-тонком канате, а подо мной пропасть, но дна я не вижу. Если не удержу равновесия, то рухну вниз и неизвестно, что там, на дне. Не дав мне распробовать это чувство на вкус, Аня сама подлила вина мне и себе, а потом предложила тост:

– Этот тост за то, чтобы твои воспоминания были только хорошими! Чтобы они открыли тебе много нового, а точнее старого, и чтобы ты наконец-то окончательно поправился и начал жить полноценной жизнью! Не зря же говорят, всё новое, это хорошо забытое старое!

– Было бы неплохо – Мы чокнулись и выпили. Аня наполовину, а я до дна.

В какой-то момент я обнаружил себя сидящим в углу комнаты с зажжённой сигаретой. Я стряхиваю пепел в пустую бутылку из-под вина, рядом со мной ещё одна бутылка – в ней осталось немного, не хватит и на фужер. Что-то мне подсказывает, что её я выпил один. Аня спит на диване, нечёткая, размытая, как и всё вокруг. В окне я вижу первые намёки на рассвет, но попытка встать, чтобы дойти до балкона и встретить его – проваливается.

7

Я не смог открыть глаза – я их прищурил и прикрыл ладонью от яркого утреннего солнца, которое ворвалось в мой угол, который приютил меня этой ночью. Две пустые бутылки вина по-прежнему рядом со мной, но одну, судя по всему, я во сне закатил недалеко от себя. Может быть, как-то задел ногой или рукой во сне. В той, которая от меня откатилась – что-то ещё осталось, но пить это я не собираюсь.

Не смотря на бурный вечер, голова у меня не болит и ни малейшего намёка на похмелье, которое, по идее сейчас должно меня гнать к крану с холодной водой. Стоп. Аня. На диване её нет, я встаю и иду на кухню – муха безрезультатно пытается пролететь сквозь стекло. Туалет, ванная – никого, дверь закрыта изнутри на щеколду. Что не так?

Свой мобильник я нашёл на столе, на котором по-прежнему не хватает компьютера. Последний исходящий вызов – Аня. Значит, я ей всё-таки звонил. Я набираю её, гудки сменяют друг друга, превращаясь в мантру безответности – теперь я знаю, как звучит тишина. К горлу подступает ком, судя по ощущениям, следом за ним ещё один, а ноги заявляют о независимости и валят меня на пол. Я стою на коленях, мобильник валяется прямо передо мной. На экране «Аня. Набор номера», а через секунду «Аня. Завершён».

Ком застрявший в горле вырывается лужей непереваренного вина. Отвратительный запах и жжение в горле, в носу. Мобильник тоже попал под раздачу. Я вытащил его из лужи неусвоенного алкоголя и вытер о джинсы, чтобы набрать Аню ещё раз.

Опираясь правой рукой о стену, я встал. Набираю всё тот же номер. Снова продолжительный звук тишины. Сила притяжения делает один оборот вокруг своей оси, снова повалив меня на пол. Кажется, Аня так и не возьмёт трубку, даже если я встану и упаду ещё несколько раз.

Мне снова удалось встать и, взяв телефон, по стеночке я дошёл до балкона через кухню. Только сейчас, выйдя на балкон я вижу, что солнца и след простыл, его сменили тёмно-синие грузные облака. Вдалеке сверкнула молния, а следом за ней ударил ливень с градом под вой сигнализаций. Я не успел заметить, как к ливню примешался ураган, наклоняющий деревья во дворе. В звуки дождя вклинивается навязчивая мелодия звонка. Номер неизвестен, но я отвечаю:

– Алло, кто это? – вместо ответа я слышу помехи, где-то среди тресков и белого шума затерялся женский голос, который что-то мне говорит, но слова превращаются в бесконечный треск сломанного радиоприёмника. – Я вас не слышу! – Говорю я максимально громко, но через помехи голос девушки пробивается: вставай!

8

Вставай! Хватит спать! – Аня аккуратно трясёт меня за плечо. – Пойдём пить чай. Наверное, голова болит после вина? – Каждое сказанное ею слово отзывалось болью внутри моего черепа.