Текст книги "Неизбежное (СИ)"

Автор книги: paulina-m

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Часть 1 ==========

Фалькао – убеждённый фаталист. Он твёрдо знает: человек способен многое, практически все, изменить в своей жизни, но есть то, против чего он бессилен. Это то, что предрешено, то, что неумолимо, то, что неизбежно.

И сейчас он вновь испытывает такое редкое, такое непривычно тревожное ощущение беспомощности перед неизбежным.

Мальчишка очень юный. Мальчишка очень серьезный. Мальчишка очень талантливый. Совершенно однозначно – мальчишка абсолютно невинный. Убойное сочетание, для Радамеля – особенно. Где-то в левой стороне груди тупой ржавой иглой, как всегда, колет воспоминание о Килиане, но сегодня на удивление удаётся справиться с этим довольно быстро. И, кажется, мальчик с серьёзным, хотя и безумно детским личиком и смешным ежиком играет в этом далеко не последнюю роль.

Александр долго, мучительно, словно издеваясь над одним идиотом – колумбийцем, колеблется между «Челси» и «Монако», и Радамель загадывает: если тот выберет «Челси», то он выдохнет свободно и заживет праведной, непорочной жизнью, а если «Монако»…

Парнишка, ко всему, ещё и умный. Он выбирает «Монако». И, пытаясь успокоить дыхание, непроизвольно облизывая пересохшие губы, Фалькао понимает, что он пропал. Для него это – неопровержимый знак Судьбы, а кто он такой, чтобы с ней спорить?!

Он в сотый раз смотрит, как Алекс совершенно по-ребячьи вытирает нос перед тем, как на последних минутах пробить штрафной в матче открытия Чемпионата. Пробить и при этом забить шикарный гол, между прочим! Смотрит и чувствует, как от этого мимолетного жеста внутри всё сворачивается тугим жгутом, и хочется заскулить, словно старому, побитому жизнью псу.

Он смотрит кучу других видео с его матчей, словно оголтелая девочка – фанатка, смотрит его фотки. Ненавидит себя, презирает, обзывает ничтожным червяком… Но не может прекратить это делать.

А ещё он не может не думать, как будет выглядеть этот забавный ёжик на белой подушке в его просторной спальне. Как будет несмело льнуть к нему в поисках запретного, но такого нужного наслаждения это худенькое тело. Как страдальчески Алекс сморщит и закусит свои тонкие губы, когда он будет очень нежно и бережно брать его на шёлковой простыне. Как однажды, отчаянно смущаясь, заливаясь краской и путаясь в словах чужого языка, Алекс сам прошепчет: «Возьми меня».

Смотрит, думает, представляет, стискивает зубы, пытается дышать глубже и отвлечься… И вновь, впервые за последний год, чувствует, как что-то звенит в душе и наливается тягуче-сладостной истомой в низу живота.

С весёлой обреченностью он понимает, что отныне от него больше ничего не зависит.

Радамель крепко зажмуривается на пару томительных секунд, а потом решительно открывает ноут и спрашивает у гугла, как звучит по-русски: «Доброе утро».

========== Часть 2 ==========

Я совершенно не собиралась продолжать этот текст, но оно, зараза, как-то само решило написаться. И вот теперь точно будет ещё парочка частей.

Еще совсем недавно, перед началом Чемпионата Радамель твёрдо знал, что поедет вместе со всей командой в Китай на Суперкубок. Стукнуло же кому-то наверху в голову: Суперкубок Франции в Китае! Конечно, никаких проблем… В следующем году жди нас, Гвинея-Бисау.

Но в любом случае, Китай – не Китай, а Суперкубок – это трофей, это титул и немалые призовые. Кто в здравом уме от такого откажется? Вся проблема в том, что спустя всего лишь месяц Радамель уже не уверен, что он по-прежнему в здравом уме…

Как только мальчишка, будь он неладен, ступил на благословенную землю княжества Монако и на не менее благодатную лично для Фалькао территорию стадиона Луи II, Радамель по внезапному разучившемуся биться сердцу понял, что сопротивление бесполезно. Не сказав ещё ни единого слова ему лично, даже не столкнувшись с ним взглядом, щуплый русский одержал над ним, крепким, сильным, через многое прошедшим мужиком, убедительнейшую победу.

И не понять умом, в чем причина этого сумасшествия, пьянящего и кружащего голову похлеще огненного колумбийского рома. Неописуемо красив? Да, собственно, нет: мил, симпатичен, но не идеален, видали и получше. Великолепно сложен? Тоже нет: слишком худой, будто не кормили, хотя ростом и не ниже самого Радамеля. Опять же: видали и получше, даже трогали, что скрывать. Тогда что?! Похоже, одному Господу Богу, за все его грехи ниспославшему это ясноглазое искушение, ведомо. Да еще его глупому сердцу, наперекор всему продолжающему верить в смешное чувство на букву «Л».

А когда на его корявое, но искреннее «Доброе утро» Алекс в ответ сверкнул смущённой, но пронизанной явным облегчением улыбкой, Фалькао с беспощадной ясностью осознал, что список его грехов с этого момента стал на один пункт длиннее.

Очень быстро он с иррациональным страхом обнаружил, что его спонтанное дружелюбие имело неожиданные последствия. Все дни до отлёта команды Алекс, который, понятно, никуда не летел, старался держаться ближе к нему. Это было, в общем, правильно и логично: у кого ещё искать поддержки мальчишке, впервые очутившемуся одному в чужой стране и незнакомой команде, как не у капитана той самой команды? И в то же время, каждый раз, как он видел обращённый на него взгляд, в котором непостижимым образом мешались испуг, ожидание, вызов, отчаяние, бравада, напор, он вновь и вновь чувствовал, как что-то внутри обрывается и с оглушающим грохотом несётся в пропасть.

Именно поэтому на вопрос Жардима о Суперкубке он, окончательно выкидывая белый флаг и подписывая свою полную капитуляцию, сухо отвечает: «Нет».

И, да, он совершенно точно лишился рассудка, окончательно и бесповоротно. Ведь все та же, смутная, неуловимая, но однозначно радостная улыбка, озарившая полудетское лицо при этом известии внезапно становится в сто раз важнее титулов, трофеев и призовых.

– Ну? Чем сейчас займешься? – пытаясь говорить ровно, интересуется он.

Вот уже два дня они находятся почти в полном одиночестве, не считая обслуживающий персонал, который совершенно не обременяет их своим присутствием. Команда отбыла бороться за Суперкубок, но они борются тоже: Алекс – с адаптацией, жарой и не особо покоряющимся английским языком, а он… А он изо всех сил, мыслимых и немыслимых, борется со своими демонами.

Конечно, они работают, а не загорают под ласковым солнцем Средиземноморья, но полноценной тренировкой это никак не назвать. Разминка, ОФП, пробежки, работа с мячом, перепасовки – вот, собственно, и все. А что ещё прикажете делать, если на поле не двадцать игроков, а двое?

И поэтому после окончания тренировки у них остаётся немалое количество свободного времени, а главное, сил, чтобы провести его максимально эффективно.

– Не знаю, – несколько растерянно пожимает плечами Алекс и внезапно добавляет: – Я пока себя чувствую так, словно на ногах не стою, как следует. Будто меня несёт, а я никак не могу хоть за что-то ухватиться.

– Конечно, – серьёзно кивает Радамель, пытаясь не думать, как защемило в груди при этом неожиданном признании, и как же нестерпимо захотелось обнять, просто так, без всяких пошлых намерений, словно младшего братишку, – а как иначе? У всех такое было в первый раз.

При этих словах предательское подсознание вдруг снова, вопреки его невинным мыслям о братишке, подкидывает ему картинки совсем другого Первого Раза… И он понимает, что, видимо, обладает нечеловеческой силой воли, если ему удаётся не покраснеть.

Впрочем, Алекс не замечает невольной двусмысленности в словах собеседника и продолжает:

– Я думал, проще будет. Я же из дома мелкий совсем уехал, сначала в Ленинск-Кузнецкий, ну это городок такой небольшой, там училище спортивное было, в 16 лет в Москву переехал. Так что, понимал, что будет нелегко, но думал, что махом справлюсь. Но пока как-то… – он осекается и с внезапной злобой обрывает сам себя: – Извини, не обращай внимания, я перегрелся с непривычки, наверно, – и отворачивается, ожесточенно ударяя по мячу, так что тот летит в ворота, словно ядро из пушки.

Радамелю и жалко парня, и хочется смеяться от юношеского максимализма во всей его красе. Самонадеянно считал, что все пройдёт гладко, без малейшего напряжения, а когда за пять дней – пять дней, Пресвятая Дева Мария! – этого не произошло, готов думать, что все пропало. Но при этом и не собирается сидеть и страдать, сложив руки: вон как по мячу врезал, аж штанга загудела. Не иначе как от злости на себя и на свою невольную откровенность.

– Знаешь что, – произносит он, вдруг поддавшись безрассудному, но, кажется, необходимому, как воздух, порыву, – давай сейчас бегом в душ и раздевалку, а потом я жду тебя в моей машине. Должен же кто-то наконец по-настоящему показать тебе город!

========== Часть 3 ==========

Комментарий к Часть 3

Небольшое отступление:

Я вообще по жизни фанат соблюдения фактологической достоверности, но здесь мне пришлось сделать аж три отхождения от правды жизни.

1. У моего Фалькао нет ни жены, ни дочки.

2. Я лишь вчера узнала, что пока команда в Китае, Саша вообще находится дома!

3. Языковой барьер. Я долго думала, что с ним делать, и решила забить на то, что у Головина в реале с ним все плохо, и сделать вид, что все отлично. Просто иначе реально текста не выйдет, если я каждые пять минут буду писать, как он экает и мекает)

Сидя в машине в ожидании Александра и нервно барабаня по рулю, Радамель изо всех сил пытался понять, что за ерунду он творит вот прямо сейчас.

«Да что такого-то?! – раздраженно билось в его голове. – Я же действительно просто хочу помочь ему быстрее адаптироваться в новой для себя обстановке. Нормальное желание капитана команды, заботящегося о ее максимальной эффективности, между прочим!»

«Конечно! – ехидно рассмеялся недоверчивый внутренний голос. – А напомни, дорогой, сколько новичков команды ты раньше самолично по городу катал? Что молчишь? Со счёту сбился? Так я напомню: ни одного.»

«Мальчик слишком молод и неопытен, – пылко возразил он сам себе. – Ему тяжелее, чем многим!»

«Прекрати делать из него нежный цветок! Парень, шесть лет живущий один в крупнейшем мегаполисе, игравший и в Лиге чемпионов, и на Чемпионатах Европы и Мира в принципе не может быть хрупкой веточкой, которая вот-вот переломится и которую надо оберегать от малейшего ветерка!»

«Проклятье! – он злобно стиснул зубы. – Я просто хочу узнать его поближе, возможно, стать другом. Что не так?!»

«То, что друзей не мечтают разложить на первой горизонтальной поверхности», – беспощадно рассмеялся мерзавец.

В бешенстве от полного и разгромного поражения в этом шизофреничном споре он саданул по ни в чем неповинному рулю, и именно в этот момент дверца открылась, и Алекс, слегка замешкавшись, уселся рядом.

От Радамеля не укрылось, с каким недоумением тот покосился на него, и, мысленно прокляв себя за несдержанность, он пробурчал что-то невнятное про нежелающую заводиться машину. Вопрос, заметил ли Алекс, что он и не думал её заводить, он предпочел себе не задавать.

– Итак, с чего начнём? – прервал он неловкое молчание, когда вырулил с парковки и влился в плотный поток машин.

– Тебе виднее, – отозвался Алекс, напряженно глядя вперёд.

Радамель незаметно покосился на него. После душа, чистый, посвежевший, разрумянившийся, тот выглядел ещё большим ребёнком, чем обычно, и он поспешил отвести глаза, обречённо чувствуя, как разрастается внутри незнакомое ощущение. Будоражащее, волнующее, щекотное. Кажется, именно это и называется «бабочки в животе»? Вот так, Радамель Фалькао Гарсия Сарате, стоило дожить до тридцати двух лет, чтобы записаться в почетные энтомологи…

– Дай подумать… – преувеличенно весело начал он. – Наш дорогой во всех смыслах стадион ты уже видел, поэтому его мы пока отложим, но имей в виду: он достоин детального изучения. Где ещё в мире ты найдёшь стадион, под которым находится подземный паркинг, а в самом здании одновременно расположены Университет и автосалон Бентли?

– Странное сочетание, – хмыкнул Алекс.

– Вполне обычное для Монако. Привыкай, тут все буквально впритирку соседствует с чем-то ещё. Ты, надеюсь, в курсе, что здесь самая высокая плотность населения в мире на абсолютно крошечной территории?

– Ага. Два квадратных километра. В голове не укладывается.

– Ещё бы, – весело фыркнул Радамель, – это после твоей бесконечной России-то! Интересно, сколько сотен Монако разместилось бы на территории одной Москвы?

– Сотен? – Алекс, кажется, впервые за эту поездку улыбнулся и несколько расслабился. – Ты шутишь? Да даже в моём Калтане, о котором на всей Земле знают только его жители, целых шестнадцать Монако. А в Москве их тысячи, наверно.

– Поражаюсь масштабам вашей страны, – протянул Фалькао, выкручивая руль вправо и внимательно следя за суетливо мельтешащим перед ними «Ауди», – какие-то совершенно сумасшедшие размеры.

– Ещё бы, – на сей раз Алекс улыбнулся более свободно, – поездки между Саранском, Казанью, Самарой и Москвой кого угодно впечатлят.

Даже новый бросок тупого «Ауди» влево не смог удержать Радамеля от того, чтобы изумленно воззриться на соседа. Головин знал, в каких городах сборная Колумбии играла свои матчи?! С чего вдруг? Нет, конечно, он сам тоже просмотрел все матчи российской команды, и даже не по разу, если сказать честно, но с ним все понятно, а Алекс-то зачем этим занимался?!

Видимо, поняв, что ляпнул лишнего, мальчишка вмиг стушевался и вновь уставился в окно, упрямо стиснув губы.

Радамель предпочел сделать вид, что ничего необычного не случилось, и вернулся к прерванному разговору.

– Да, площадь крохотная, но ты даже не представляешь, какие деньги тут крутятся. Ни ты, ни я таких денег за всю жизнь не заработаем.

– А зачем? – безразлично отозвался Алекс, не отрывая взгляда от окна.

– То есть?! – вновь уставился на него Фалькао.

Определённо, этот непостижимый русский сегодня вознамерился как следует его удивить!

– Зачем иметь столько денег?

– Деньги – это возможности, деньги – это свобода, деньги – это могущество, в конце концов! Обычно в твоём возрасте все хотят их, и как можно больше.

Алекс, наконец, оторвался от созерцания пролетающих мимо местных красот и неожиданно остро глянул прямо ему в глаза:

– А вот в старом возрасте все как раз наоборот. Я недавно читал, что людей после семидесяти спрашивали, о чем они жалеют больше всего. Так вот: о том, что не повидали мир, о том, что мало времени уделяли любимым людям, а главное, что большую часть своей жизни провели на нелюбимой работе. И почти никто не сказал, что он жалеет, что у него было мало денег, или что не было навороченных автомобилей, роскошных вилл и все такое. А я как раз таки занимаюсь самым любимым делом в своей жизни. И какая разница, езжу я при этом на «Ламборджини» или на старенькой «Рено»?

Он замолчал и отвел взгляд, словно смутившись и вновь закрывшись в себе.

А Радамель механически правил машиной, пытался прийти в себя от такой внезапной отповеди и слушал, как внутренний голос торжествующе вопрошает: «Ну?! Значит, глупенькая хрупкая веточка?»

– Главная достопримечательность Монако, – наконец нарушил он тишину, которая уже грозила стать неприятной, – конечно, казино Монте-Карло. Оно шикарно, поверь мне на слово. Редко где встретишь подобную роскошь, его обязательно надо увидеть. Туда можно пойти просто на экскурсию, но… – он бросил короткий взгляд на часы, – сейчас уже действует дресс-код, и мы в джинсах будем там не к месту.

– Тогда, может, завтра? – предложил Алекс с еле заметной надеждой. – Постараемся приехать чуть пораньше.

Радамель смог лишь молча кивнуть головой, бессильно слушая, как мгновенно загрохотало в висках, а нежные бабочки увеличились до размеров хищных птеродактилей.

Завтра. Вот так непосредственно, наивно, доверчиво, он собирается кататься с ним и завтра… Пресвятая Дева, за что ему все это?!

– Тогда сегодня давай в бухту, – он кое-как вынырнул из омута своих сумеречных мыслей и выдвинул самое простое предложение, лежащее на поверхности. – Бухта Эркюль по красоте не сильно уступает казино, если вообще уступает.

– И чтобы её посмотреть, не требуется смокинг? – беглая улыбка, осенившая губы Алекса при этих словах, показалась Радамелю удивительно красивой.

– Ты даже можешь заявиться туда, о ужас, в плавках! – весело ответил он в тон и тут же проклял себя за это. Перед глазами невыносимо ярко и выпукло вспыхнули картины Алекса в узких плавках на бледном теле, по которому медленно стекают сверкающие на солнце капельки воды.

Того самого Алекса, что спокойно сидит на расстоянии вытянутой руки. И если таки эту руку вытянуть, то можно погладить по плечу. Можно положить руку на колено, сжать его так, чтобы стало больно, провести горячей ладонью выше, ещё выше. Можно задрать футболку и прикоснуться к наверняка шелковистой коже живота и ощутить, как еле заметно дрогнут мышцы пресса при этом. Да все можно! В том числе, и грубо содрать с него эти узкие джинсы и трахнуть прямо тут, без особых церемоний.

Эти картины мелькали в его воспаленном сознании настолько живо и осязаемо, что он едва не замотал головой, пытаясь от них избавиться. Кое-как он непроизвольно сглотнул, стиснул руль так, что пальцы побелели, и сверхусилием заставил себя думать о погоде на завтра и об обещанном дожде, лишь бы погасить нахлынувшее волной возбуждение, которое вот-вот могло стать явно заметным.

И это немыслимое наваждение повторится ещё и завтра?!

Кажется, наказание за его грехи началось уже при жизни.

С высокой скалы Алекс смотрел на бесконечную бирюзовую гладь моря, усыпанную яхтами, катерами, кораблями, с нескрываемым восхищением.

И ровно с таким же восхищением Радамель украдкой то и дело глядел на него. Почему-то именно здесь, оказавшись наедине с величавой стихией, он вдруг посмотрел на него иным, словно прояснившимся, взглядом.

Блестящие от детского восторга глаза. Тёмные волосы, которые так ласково взьерошил тёплый морской бриз, – и Радамель ему дико завидовал. Влажные губы, по которым то и дело скользила уже знакомая, неуловимая улыбка, обращённая куда-то внутрь. Тонкие черты узкого лица.

И он, идиот, ещё недавно считал, что Алекс не особо красив? Да как его молния не поразила за такое кощунство?!

– Знаешь, когда мне было семь лет, меня впервые повезли на Чёрное море, – Головин, наконец, повернулся к нему. – До сих пор помню свой шок и щенячий восторг. Я ещё тогда носился, как угорелый, по берегу, от прибоя убегал. Но это…

Он запнулся, видимо, пытаясь подобрать достойные эпитеты для увиденного, но не смог и только досадливо махнул рукой.

Радамель прекрасно его понимал: его, уроженца Санта-Марты, гордо высящейся на Карибском побережье, морем, конечно, было не удивить. Но и он до сих пор помнил трепет, охвативший его при первом взгляде на неповторимое Средиземное море и блистательный Лазурный берег.

Вот только он никогда не думал, что сможет испытать нечто подобное, глядя на человека. Обычного, из крови и плоти, с двумя руками и ногами. И тут же, вновь мазнув взглядом по сияющему лицу Алекса, он понял: нет, необычного. Для него – совершенно необычного. Отныне и, похоже, надолго. И хорошо, если не навсегда.

Было уже почти темно, когда они подъехали к дому, где клуб снял Алексу квартиру.

Тот на удивление не спешил выходить, сидя неподвижно и задумчиво глядя в бархатные сумерки.

– Было круто, – наконец негромко произнёс он и в кои-то веки улыбнулся широкой, открытой улыбкой. – Спасибо тебе!

Он слегка неловко сунул ему холодную ладошку на прощание, вдруг заторопился и быстро вылез из машины, но, уже захлопнув дверцу, наклонился и почти прошептал в приоткрытое окно:

– И я буду очень ждать завтрашнего дня.

Радамель, не торопясь, ехал домой, лениво лавируя посреди поредевшего потока дорогих автомобилей.

И в дружелюбной темноте никто не видел, какая счастливая улыбка блуждала на его губах.

========== Часть 4 ==========

Эта ночь стала одной из самых беспокойных в его жизни. Обычно, упахавшись на тренировках, занимавших львиную долю его времени, Радамель выключался, стоило только его голове коснуться подушки. Но сегодня сон наотрез отказался к нему приходить. Он долго ворочался, пытаясь уснуть, но все время что-то мешало: то ли изнурительная жара, никак не желающая спадать даже ночью, то ли духота, которую не мог рассеять и свежий ветер с побережья, то ли фрагменты их прогулки, кружащиеся в его мозгу в диком танце. И когда он все-таки провалился в неглубокий сон, эти картины с настойчивостью садиста продолжили над ним измываться.

Вот они с Алексом гуляют по залам казино, и под одобрительную улыбку мальчишки он кидает на стол свой последний жетон, точно зная, что больше у него нет ни единого евро за душой, и конечно же, проигрывает. Вот они стоят на скале у роскошной бухты, и вдруг он понимает, что на них нет ничего, кроме пресловутых плавок. Он жадно, даже не пытаясь скрываться, облизывает Алекса взглядом, но в этот момент тот оживлённо кричит: «Пошли, что же ты?!» и прыгает со скалы в море. И не задумавшись ни на секунду, словно завороженный, он бросается вслед за ним. Вот, сидя в машине, Алекс, чьи глаза в темноте блестят ярче звезды первой величины, тихо говорит: «Я буду ждать тебя» и сам тянется его поцеловать.

И после каждого такого сна он просыпался с бешено колотящимся сердцем и хватал воздух ртом, словно рыба, безжалостно вышвырнутая на берег.

Неудивительно, что после такой ночки наутро он чувствовал себя как чашка, которую уронили на пол, наспех кое-как сложили осколки обратно, но нормально склеить так и не удосужились.

Алекс выглядел не лучше: он казался рассеянным, уходил в себя чаще обычного, отвечал невпопад и, хотя и выполнял все упражнения с прежним энтузиазмом, но Радамель не мог отделаться от ощущения, что тот попросту тяготится тренировкой. И когда он, едва ли не впервые в жизни плюнув на режим и бессовестно злоупотребив своим капитанским положением, предложил закончить сегодня тренировку пораньше, то понял, что был абсолютно прав. Алекс, конечно, как мог, постарался скрыть охватившее его при этом облегчение, но радостно заблестевшие глаза говорили сами за себя. И все, что осталось Радамелю, это пытаться понять: он так не хочет работать или…? Или?!

– Ну что, теперь в казино?

– Как скажешь, – сдержанно пожал плечами Алекс, впрочем, уже привычно устроившийся на соседнем сиденье.

– А не боишься поддаться всеобщей атмосфере, начать играть и просадить все состояние? – хохотнул Радамель, сворачивая к площади Монте-Карло.

– Это мне не грозит, – Алекс коротко улыбнулся кончиками губ, – нет у меня никакого состояния.

– О, это пока! – с деланной серьёзностью возразил Радамель. – А вот лет через двадцать, будучи мультимиллионером, приедешь ты сюда по юношеской памяти и таки потратишь все до последней монеты. И что я тогда должен буду думать? До конца дней своих мучиться чувством вины?

– Конечно! Во всех интервью, которые у меня будут брать наперебой самые известные мировые СМИ, я буду говорить, что именно великий Радамель Фалькао – тот человек, который увлёк меня в пучину порока.

«Я очень надеюсь, что этим пороком будут не только азартные игры, а ты, о мой непутевый хозяин?» – ехидно пропел мерзкий внутренний голос.

Когда спустя час они вышли из казино, Радамель был несколько обескуражен. Нет, он понимал, что парень пока ещё не мультимиллионер, и при этом не по годам серьёзен, но он считал, что тот не удержится от того, чтобы хотя бы чисто символически поиграть в автоматы. Но вместо того, чтобы попытать удачи в обители непредсказуемой богини Фортуны, он почти молча прошёл по залам, полюбовался на роскошные интерьеры, пару раз кратко выразил своё восхищение и скучающим видом дал понять, что для него экскурсия закончена.

– Почему ты не захотел сыграть? – не выдержал Фалькао, когда они вновь очутились в родной машине.

– Не мое это, – протянул Алекс, как всегда, уставившись в стекло.

– Почему?

Алекс помолчал пару секунд:

– Как бы объяснить… Не люблю, когда что-то, происходящее со мной, от меня никак не зависит. На поле, например, я сам решаю, кому отдать мяч, как разогнать атаку, как обмануть противника. Я сам решаю за себя и сам делаю свою игру. И не хочу быть ничьей игрушкой. Ни в чем и никогда.

Он вдруг бросил на Радамеля мимолетный взгляд, в котором мелькнуло нечто странное, не распознаваемое, и вновь поспешно отвернулся.

А тот сидел, пригвожденный к месту невесть откуда нагрянувшей мыслью, что, кажется, упускает что-то важное. Очень-очень важное…

– Монако-Вилль – место, где находится княжеский дворец, сердце княжества, можно сказать.

Алекс, не отходя от машины, задрал голову, пытаясь рассмотреть скалу, на вершине которой и угнездился названный дворец.

– Впечатляюще, – вымолвил он наконец. – И он тут стоит с давних пор?

Радамелю, все это время украдкой любовавшемуся его тонким профилем, понадобилась пара мгновений, чтобы вернуться в этот мир и понять, о чем же он его спросил.

– Эээ… Ты про дворец? Кажется, да, с давних. Сам понимаешь: крохотное государство, куча желающих сожрать и присоединить к себе, вот и приходилось принимать всевозможные меры для защиты. А на такую скалу сходу не заберешься. Умные были люди, что и говорить. Но мы с тобой их захватывать не собираемся, так что пошли. Думаю, нам пушечные выстрелы не грозят.

Они уже возвращались обратно, как вдруг две девицы весьма уверенного вида вдруг радостно заголосили:

– Фалькао! Радамель! Фалькао!

Он скривился недовольно, зная, что они не увидят его гримасы, вздохнул и, натянув на лицо приветливую улыбку, покорно, словно овца на заклание, повернулся к ним.

Они быстро подлетели к нему, защебетали стандартную ерунду про то, как болеют за родной клуб и желают удачи, сделали кучу селфи, а затем неизбежно обратили внимание на Алекса, скромно стоящего в стороне.

– О, а это кто? Это же тот самый мальчик, ваш новенький? Какой красавчик! Он в моем вкусе, – развязно пропела тощая и длинная, как жердь, блондинка с глазами навыкате, и Радамель вдруг почувствовал, как ему хочется дать ей хорошего пинка.

– Бесполезно, Луиза, – томно протянула вторая, кудрявая, словно пудель, брюнетка, старательно выпячивая внушительную грудь, – мальчику явно нравятся такие, как я.

И Радамель понял, что эту ненавидит ещё больше.

Не теряя времени даром, обе тут же переметнулись к новой жертве, к счастью, не понявшей ни слова из их увлекательного диалога, и мучили его своими проклятыми селфи до тех пор, пока Фалькао не сжалился над его совершенно несчастными глазами и вытащил его из цепких ручек вежливо, но беспрекословно.

– К сожалению, это тоже наша работа, – невольно посмеиваясь, говорил он, пока они ехали дальше, так и не решив, куда именно. – Ты и сам это знаешь не хуже меня. Так что постарайся быть на фото более счастливым и не выглядеть так, словно тебя вот-вот сожрет крокодил. Наверняка, тебя же дома тоже поклонницы одолевали?

– Да не особо, – коротко ответил Алекс, но поняв по выразительному молчанию, что его собеседник ждёт более подробного ответа, вздохнул и продолжил: – До чемпионата только фанаты ЦСКА иногда просили сфоткаться или автограф дать. Но спокойно, вежливо, без такого вот… – он махнул рукой назад. – А вот после чемпионата – да. Там шумиха поднялась. И не сказать, что я этому был рад.

Фалькао кивнул: насколько он успел изучить Алекса, тот однозначно должен был тяготиться публичной стороной их жизни.

– Болельщики – это дело такое… – задумчиво проговорил он. – Сегодня тебя на руках носят, а завтра проклинают. Причём те, кто громче всех восхищались, усерднее всех и грязью поливают.

– Это точно, – медленно ответил Алекс, и что-то в его голосе заставило Радамеля внимательнее к нему присмотреться.

– А что? У тебя были проблемы с болельщиками?

Повисла тягучая, зазвеневшая напряжением тишина. Алекс явно не горел желанием делиться очевидно неприятными воспоминаниями, и Радамелю очень хотелось проявить милосердие и сказать: не хочешь – не отвечай. Но предательское любопытство было гораздо сильнее: чем фанатам мог не угодить этот мальчик, казалось, самой природой созданный для восхищения?!

– Это после последнего чемпионата Европы было, – наконец нехотя сдался Алекс. – Мы там выступили позорно, из группы даже не вышли. Ну и… Кажется, все только и думали, как бы нас посильнее ударить. И вот возвращаемся мы домой, идём в аэропорту, настроение кошмарное, только и думаем, куда бы спрятаться от всех, чтобы никто в душу не лез. И тут мне в лицо микрофон суют и орут: «Саша, а вам не стыдно?». Нет, нас конечно, предупреждали, чтобы не поддавались на провокации, но я, дурак, все-таки спросил: ” За что стыдно?». Я, правда, просто хотел уточнить, что они имели в виду! А раздули все так, будто я нагло заявил, что мне нечего стыдиться. Ох, и началось тогда…

Он замолк, болезненно скривив губы, и Радамель, уже проклявший свое любопытство, был этому дико рад. О да, он прекрасно понимал, что началось. Такая неосторожная фраза от игрока провалившейся команды – это же манна небесная для жадных и хищных журналюг, клацающих зубами в поисках новой жертвы, и для безбашенных фанатов, яростно ищущих себе козла отпущения, на которого можно вылить всю злость и разочарование после проигрыша команды. Он почувствовал, какой горячей жалостью к этому нахохленному мальчишке затапливает сердце. Господи, это ж ему всего двадцать тогда было! И в таком возрасте стать объектом всеобщей травли… Он еле удержался от почти неодолимого желания обнять. Просто так. Чтобы утешить. Чтобы помочь. Чтобы все и сразу.

– И как все обошлось? – он сам удивился тому, насколько изменился его голос, но Алекс, углубившись в мрачные воспоминания, ничего подозрительного не заметил.

– Да никак, я поначалу что-то пытался объяснить, доказать, мучился очень… А потом просто в интернет перестал заходить и телик смотреть чтобы не читать, не слышать, не видеть. И на звонки почти не отвечал. Вот и всё. Родители

вот только очень переживали, за них страшно было…

Фалькао машинально крутил руль и ошеломленно думал, какая же, оказывается, недюжинная сила воли кроется в этом щупленьком теле совсем юного парнишки, если после такого случая он не бросил жестокий спорт, не озлобился, а наоборот, нашёл в себе силы упорно работать и стать гораздо лучше, чем был.

И в его груди, там, где совсем недавно гнездилась жалость, расправляло крылья какое-то новое, всеобьемлющее, доселе неведомое чувство. И он совершенно не знал, как к этому относиться.

– Ла-Кондамин – деловой центр Монако. Скопище офисов, важных боссов и банковских счетов с кучей нулей.

– Это здесь крутятся те самые миллионы, которых мы никогда не заработаем?