Текст книги "Из ниоткуда в никуда. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Озеров Игорь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Они опять выпили. Даша отложила вилку и откинулась на стуле.

– Тебе действительно интересно, что я говорю? – спросила она.

– Очень-очень. Продолжай, пожалуйста.

– Если люди решили добраться до самой вершины, то пока есть силы и желание надо карабкаться. Цепляться, в кровь сдирая пальцы, но ползти. Это очень тяжело и опасно. Поэтому идти  должны двое. Без страховки в горах нельзя. И если один сачкует, то у вас ничего не получится. Больше того – все может кончиться трагически. Только вдвоем есть шанс преодолеть скалы, ледники, обойти лавины. Доходят совсем немногие... – Даша вздохнула и посмотрела в окно за своим  плечом. – Еще труднее удержаться на вершине. Ветер, мороз, испепеляющее солнце. Зато какая красота!.. Но это все только для избранных. У многих там начинает кружиться голова и им хочется вниз. Туда, где проще и привычнее. Спуск гораздо легче и быстрее. Сел и покатился по ледяной горке. Иногда со свистом. Но есть проблема: если помчался вниз, то обратно уже не вернешься. Будешь ехать до самого низа, а там можешь улететь черт знает куда. В предгорьях остановиться уже не получится.

– Но ведь некоторые возвращаются к своим бывшим: к бывшим женам, мужьям, любимым...

– Это иллюзия. Жизнь – это не лифт. Нажал кнопку – этаж повыше, нажал другую – этаж пониже. Жизнь – дорога по пересеченной местности. То ты идешь по камням вверх, а то скользишь по горке вниз.

– Я все-таки не понял, почему невозможны возвращения? – спросил Максим, вспоминая, как пару часов назад любовался фигурой Таи.

– Люди думают, что если они опять сошлись, вернулись к формально прежним отношениям, значит все восстановилось. Нет. Это самое страшное, что может произойти.

– Почему?

– Потому что это самообман. На самом деле ты попадаешь в болото к лягушкам. А если ты попал в болото, то про другие попытки можно забыть. Из болота уже не выбраться. В лучшем случае ты будешь гулять и квакать с другими трусливыми неудачниками из твоего болота.

– И сколько попыток есть у человека?

– Не знаю. Может хватит времени на одну‑две попытки. Так что если у тебя нет сил покорять вершины, то, чтобы не оказаться в болоте, гуляй лучше по предгорьям.

– А ты?

– А что я? У меня ребенок. С ребенком уже не покарабкаешься. А любовь... Без нее ты как инвалид...

– Не любовью единой... – опять поднял налитую рюмку Максим.

– Женщина без любви никто. Ты мужик – ты можешь найти себе другие вершины. Работу, дело, еще что‑нибудь... А нам, бабам... Наливай.

Глава 7

Водка как всегда закончилась именно в тот момент, когда появилось огромное желание устроить праздник. А без неё праздник, как секс без партнера.

Время было почти восемь вечера. Магазины уже закрылись

– А не пойти ли нам, Дашенька, в ресторан? – предложил Максим.

– Да я с тобой хоть на Северный полюс! У меня два дня выходных впереди.

Они быстро собрались и уже через пятнадцать минут были у дверей того самого ресторана, где Максим днем обедал с Андреем Алексеевичем.

На ступеньках перед входом стояло несколько человек, желающих попасть внутрь. Но табличка «Мест нет» на стеклянной двери и швейцар за ней ограничивали доступ к салатам оливье и котлетам по‑киевски.

– У дверей в заведение народа скопление... – пропел Максим, пробираясь к входу.

Швейцара, бывшего милиционера, на пенсии решившего подработать в ресторане, Максим знал, поэтому уверенно постучал в дверь. Когда она чуть приоткрылась, и Максим с Дашей уже готовы были зайти, его кто‑то потянул за рукав. Он оглянулся и увидел художника Илью с каким‑то таким же длинноволосым приятелем.

– Это с нами, – быстро сообразив, сказал Максим швейцару.

То, что Максим с девушкой прошли без очереди, у людей на ступеньках не вызвало возражений: все давно привыкли к тому, что есть те, кому можно больше, чем остальным. Но вот то, что они захватили с собой двух обычных людей из толпы, очень не понравилось одному низкорослому коренастому парню с широкими скулами и маленькими злыми глазами.

– Почему их пропускаете, а нас нет? – возмутился он и даже попытался протиснутся в дверь.

Но швейцар был на две головы выше его и весил, наверное, раза в два больше, поэтому легко и быстро поймал парня за плечо, развернул и тихонько оттолкнул от двери.

– Куда ты, оглоед, лезешь? Сказали: мест нет. Успеешь еще нажраться, – беззлобно осадил он его.

Попав в фойе, Илья с другом пошли наверх в зал, Даша зашла в туалет, а Максим остался поговорить с Петровичем, так звали швейцара.

– Не самая хорошая работа, – благодарно улыбнулся Максим, протягивая рубль.

– Убери. Ты что? Мы же свои. Да и я здесь не из‑за этих подачек стою, – замотал головой бывший милиционер.

– А зачем, если не секрет? Дома скучно?

– Понимаешь, мы с женой поросят держим. А здесь я с кухни за копейки отходы пищевые для них забираю для хозяйства. И нам дома веселее, да и денежка лишней не бывает. Дети же растут, а у них внуки.

– И много здесь отходов? – поинтересовался Максим, чтобы поддержать разговор.

– И здесь, и в соседней столовой – везде полно. Можно целую ферму свиней прокормить. Но кто же нам даст? Это ведь и участок большой нужен, и машина грузовая. А я еле‑еле «Москвич» купил. Вот на прицепе и вожу. Главное, под статью какую‑нибудь не попасть. У нас же могут организовать... Ты же знаешь.

Было видно, что Петровичу нравилось его новое дело. Но всю жизнь проработав в милиции, он прекрасно понимал, что таких предприимчивых как он, государство не особо жалует и в любой момент может принять законы для их искоренения. Может поэтому и не забывал своих бывших коллег.

Вышла Даша. Они поднялись с Максимом наверх и опять столкнулись с Ильей и его приятелем. Катя, официантка, которая обслуживала их днем, твердила ребятам, что свободных мест нет, а те столы в зале, которые были пусты, якобы кем‑то забронированы.

Увидев Максима, она сразу изобразила на лице радушную улыбку и, отвечая Илье, сказала:

– Кем забронированы? Вот ими и забронированы, – она показала Максиму с Дашей на свободный столик. – Проходите, пожалуйста. Я сейчас вам меню принесу.

– Спасибо, Катенька. А можно мы этих двоих к себе за столик возьмем? – спросил Максим. – А то нам вдвоем скучно будет.

– Да, конечно, можно, – Катя оглянулась на Илью с приятелем. – Вот видите, как все хорошо получилось. А вы шумели.

Она не любила людей, изображающих из себя каких‑то американских хиппи: с длинными волосами и в потертых расклешенных джинсах. Катя считала, что настоящий мужчина должен быть коротко и аккуратно пострижен и в ресторан приходить только в костюме и галстуке. К тому же девушка по опыту знала, что мороки с этими длинноволосыми много, а чаевых от них не дождешься.

– Свобода, несвобода. Я не знаю что это такое. Это очень абстрактно, – через полчаса громко утверждал Илья. – Мне главное – иметь возможность рисовать свои картины.

– Ну, не скажи, – не соглашался его друг. – Я три года проучился на философском в МГУ и какая там философия? Философия марксизма‑ленинизма, плюс постоянные комсомольские собрания. Но это бы еще полбеды. Главное, что никто не верит в этот самый марксизм‑ленинизм. Ни преподаватели, ни студенты, ни тем более комсомольские работники. Сплошное вранье. Я туда пришел, чтобы философом стать. А там можно стать только лживым лицемером. Вот я и ушел...

– А куда ты ушел? – поинтересовалась Даша, которая тоже была сильно пьяна.

– Я ушел в сторожа. Сторожу детский садик, чтобы никто его не украл.

– И ты планируешь всю жизнь просидеть там сторожем? А семья? И что будет, если все уйдут в сторожа?

– Это не значит, что все должны дойти до такой степени свободы, – он гордо расправил плечи, чем стал похож на того же комсомольского работника, выступающего на собрании. – Человек слаб, и я не обвиняю его за то, что он, трясясь от страха перед неминуемой смертью, пытается найти хоть какой‑нибудь смысл в своей жизни. Кто‑то собирает марки, кто‑то пытается построить космический корабль... Но все это пустое. Смелые духом люди не занимаются такой ерундой – они или сразу прекращают этот бессмысленный путь, или уходят в вечный алкоголический полет.

Философ с удовольствием выпил, не дожидаясь остальных. Они говорили так громко, что все‑таки прорвавшийся в ресторан  возмущавшийся на улице коренастый парень, сидевший сейчас за столиком рядом, не выдержал и вмешался в разговор:

– Я тоже комсомольцев не люблю, – заявил он, почему‑то глядя на Максима. – Этих хиппарей, – он махнул головой в сторону Ильи с философом, – тоже не люблю, но комсомольцев больше.

– А почему не любишь? Девушку они у тебя что ли увели? – прищурив глаза, чтобы лучше разглядеть парня, спросила Даша.

– При чем здесь баба?.. Они нам играть не давали, – парень почему‑то обиделся и презрительно посмотрел на Дашу.

Все уже были сильно пьяными, но он был пьянее всех. Его маленькие злые глазки будто затянуло какой‑то мутной пеленой. Было очевидно, что ему хочется с кем‑нибудь подраться.

– В домино играть не давали? – не обращая внимания на его взгляд, посмеивалась она.

– Почему в домино? – вмешался в разговор приятель коренастого, чтобы не вышло какого‑нибудь конфликта. – Мы в школе свою группу организовали, у себя в Саранске. А завуч запретила нам играть, – пояснил он.

– А комсомольцы-то здесь при чем? – не унималась Даша.

– А потому что это они ей на нас настучали, – выкрикнул пьяный парень.

– Миша, не выдумывай, – попытался успокоить своего товарища тот, который был потрезвее. – При чем здесь комсомольцы? Мы частушки матерные пели про тещу, – сказал он, обращаясь к Даше. – Только тещу заменили завучем. Она услышала. Обиделась. И отняла у нас ключ от зала, где аппаратура и инструменты были.

– То есть вы из Саранска сюда приехали? – перевел разговор миролюбивый Илья.

– Давно уже, – кивнул пьяный Миша. – В такси работаем. Но это временно. Как коммуняг выгонят, начнем мыло варить, – уже плохо выговаривая слова, сказал он.

– А мыло вам зачем? – удивился Илья.

– Ты бы книжки лучше читал, чем волосы отращивать, –  презрительно ответил Миша. – Знаешь, что такое американская мечта? Это когда ты сначала мылом торгуешь, а потом миллионером становишься. Хотя бы «Голос Америки» послушал бы для развития.

– Так почему ты сейчас мыло не варишь и в такси им не торгуешь вместе с водкой? – еле сдерживая смех, спросила Даша.

– Мы водкой не торгуем, – ответил Мишин приятель.

– Какие же вы коммерсанты, если вы даже водкой не торгуете? Как же вы мылом будете торговать? Это вам не матерные частушки петь, – потешалась Даша, уже не сдерживая смех.

Парень окончательно обиделся и решил, что пора начинать драку. Он попытался быстро вскочить со стула, но споткнулся о его ножку и чуть не упал на соседний стол, от которого его грубо оттолкнули другие посетители. Пока он пытался понять, в какой стороне враги, элемент внезапности прошел и более‑менее трезвый приятель обнял своего пьяного товарища и потащил из зала.

Официантка Катя, внимательно наблюдая за происходящим, побежала за ними, видимо догадываясь, что такие могут уйти не расплатившись.

Максим же со своей большой компанией сидели до самого закрытия. Заканчивали вечер уже в парке, взяв из ресторана с собой пару бутылок и остатки закуски.

Над скамейкой, на который они расположились, висела огромная луна, которая заменяла разбитый фонарь.

Илья доказывал своему приятелю, что в искусстве не должно быть никакой идеи и что мир самой природы уже устроен совершенно. Все человеческие попытки его улучшить, утверждал он, проливая водку мимо единственного стакана, рано или поздно приведут только к катастрофе. Его приятель флегматично напоминал, что в этом совершенном мире каждая жизнь неизбежно заканчивается катастрофой и что, скорее всего и для всего человечества, тем, кто создал этот мир, предусмотрено что‑то подобное. Поэтому лучше всего занять хорошие места в этом зрительном зале и пока спектакль не начался найти какое‑нибудь приятное занятие.

Даша была с ним полностью согласна и поэтому тянула Максима домой, давая понять, что там она найдет как провести время пока не пришел конец света.

Глава 8

Максим проснулся задолго до звонка будильника. Хотелось пить, но голова еще не болела, так как похмелье еще не началось. Он лежал с закрытыми глазами не в силах расстаться с остатками сна. Ему снился Крым, где они с Таей отдыхали, когда еще были вместе. Во сне они снова были вместе в том же сарайчике, который снимали у веселой хозяйки много лет назад.

– Вам молодым больше и не надо, – оправдывала она скудную обстановку сдаваемого жилья, состоящую из двух железных кроватей и тумбочки между ними. – Главное: море близко.

Море действительно было близко. Его было видно сквозь стройные высокие кипарисы. А еще рядом был Воронцовский дворец. Тая тогда говорила, что можно представать себя хозяевами дворца, которые решили отдохнуть не в своих покоях, а в вишневом саду большого парка.

Неожиданно зазвонил телефон. Перед тем, как снять трубку, Максим попытался восстановить в памяти концовку вечера, но не смог.

– Максим, здравствуй. Надеюсь, не разбудил, – услышал он голос Андрея Алексеевича. – Собирайся. У нас ЧП. Еще один пожар, – прокурор на секунду замолчал, а потом, видимо решив не откладывать, произнес: – Вот что, Максим. Сгорел дом твой подруги. Тая погибла вместе с мужем.

Глава 9

Три дня прошли как в тумане. Все это время Максим пил и спал. Просыпаясь, в полузабытье доставал из‑под кровати недопитую бутылку, наливал водку в одну из чашек на столе и опять пил.

Больше всего он боялся вспомнить глаза Таи, неуверенно сидящей на потертом стуле в его кабинете. Он тогда ей не поверил. Точнее, не захотел поверить. Поэтому сейчас считал только себя виновным в ее смерти.

Максим даже не помнил, как приехал его друг. Как помог ему спуститься с третьего этажа и сесть в машину. И конечно не помнил, как они провели в пути весь день и всю ночь пока ехали в северную деревню в медвежьем углу Архангельской области.

Николай, его хороший приятель, родился в этой деревне. По примеру своего известного земляка поехал поступать в Москву в университет. Никто не верил, что он сможет, а у него получилось. Там и познакомился с Максимом. Оттуда вместе они ушли в армию.  Только военкомат послал их служить в разные концы огромной страны. После возвращения Максим пошел работать в прокуратуру, а Николай в КГБ.

Колю попросила приехать мать Максима, которая больше не могла смотреть на то, что делает с собой ее сын. Он ничего ей не рассказывал и  это пугало ее больше всего. Она уговорила Николая увезти его подальше от дома, в надежде, что смена обстановки приведет Максима в чувство.

В старом родительском доме Николая давно никто не жил. Дом стоял на краю деревни у самого леса. Ключ от замка висел на гвоздике у двери. Других мер безопасности здесь и не требовалось.

После зимы дом немного отсырел и пропах плесенью. Но через пару часов после того, как Николай разжег огромную  русскую печь, которая занимала почти половину дома, в него вернулась жизнь. Запахло душистыми березовыми поленьями,  блинами и пирогами, которые готовили в этой печи несколько поколений ее хозяев.

Максиму показалось, что люди со старых фотографий на стенах тоже проснулись и внимательно смотрят на него, пытаясь понять, что он за человек. Он подошел поближе, чтобы им было лучше видно. Почти все мужчины на старых пожелтевших снимках  были в военной форме. Кто‑то еще в казацких папахах и черкесках, кто‑то в революционных буденовках. На одной фотографии, скорее всего сделанной уже в конце войны, веселый солдат с автоматом и орденом Красной звезды на груди позировал на фоне сгоревшего немецкого танка. А рядом, недавнее фото Николая в парадной форме во время его присяги в воинской части.

– У вас здесь на севере тоже казаки были? – удивился Максим.

– Были, – откликнулся с кухни Николай. – Как репрессированных с Дона и Кубани начали привозить, так и появились. Деда моего с Запорожья сюда привезли. Зимой. Со всей семьей. Только вот доехали не все. И еще меньше здесь выжило... Сейчас немного поедим, и я пойду баню топить – буду из тебя водку выгонять.

Пока Николай это говорил, он пришел с кухни к Максиму и тоже смотрел на фотографии.

– А вот бабушка моя, Евдокия Ивановна. Поморка.

Николай показал на еще молодую красивую женщину с тремя детьми. Двое мальчуганов стояли рядом с ней, из‑под бровей, испугано и с любопытством, глядя на фотографа. Еще одного она держала на руках. Максим обратил внимание на ее пальцы. Даже по ним можно было понять, что жизнь в деревне в те времена не была легкой.

– Ее дед чуть ли не выкрал из соседней деревни. Но это скорее легенда. Она сирота была с двенадцати лет. Вот бы с ней сейчас поговорить... Многое бы рассказала. Да не получится уже... – с тоской в голосе сказал Николай. – Пойдем на кухню. Я там приготовил кое‑что.

На маленькой электрической плитке в глубокой чугунной сковороде жарилась яичница. Хозяин уже порезал хлеб, открыл пару банок рыбных консервов и выложил их на тарелки. На полу закипал настоящий дровяной самовар. Его черная труба в форме буквы «Г» была вставлена в специальное отверстие в печке, куда и уходил дым.

Максим никогда не был в таком доме и сейчас с любопытством осматривался. От печки до стены под потолком был сделан настил из толстых досок. Под ним на длинном узком столе у стены стоял зеленый эмалированный таз, над которым  висел серый умывальник. Чтобы из него потекла вода, надо было снизу надавить на длинный штырек.

Николай с улыбкой смотрел на товарища.

– Я как представлю, что моя мама, мои дядьки, тетки здесь родились и выросли... Вот на тех полатях взрослели... Так иногда до мурашек пробирает. Иной раз хочется все бросить и остаться. Завести корову, овец...

– И что останавливает? Жена? – спросил Максим.

– Да, наверное... А главное, работы здесь нет. Был леспромхоз, только лес вырубили, а новый нескоро вырастет. А больше здесь работать негде. Колхоза нет. Фабрик нет. Ничего нет. Уезжают все отсюда и правильно делают. Неперспективная деревня. Да и дела мои за меня никто не сделает.

После обеда Николай пошел топить баню. Максим сначала хотел ему помочь, но потом вернулся в дом, взял пару старых журналов и лег на диване.

Утром они встали очень рано. Нахлеставшись в бане душистыми березовыми вениками, пропарив все косточки, они спали как убитые. Будто их сон оберегали все бывшие жильцы этого дома.

Вечером они решили, что утром отправятся на рыбалку.

До озера, как сказал Николай, было рукой подать. Они прошли по деревянным мосткам мимо покосившихся заборов через спящую деревню, перешли по бревенчатому мостику небольшой ручей и вышли на узкоколейку, по которой раньше вывозили лес.

Сначала прыгали по шпалам, будто специально расположенных так, чтобы ходить по ним было неудобно. Потом спустились с насыпи и пошли по тропинке, почти незаметной в мягкой недавно появившейся траве.

Километров через пять Николай, который шел первым, свернул в лес и дальше они то поднимались на невысокие холмы, то спускались в сырые лощины. Лес тоже менялся. Иногда это были светлые березовые рощи, но чаще они шли через темные ельники с кучей поваленных деревьев и с вырванными из земли корнями.

– А чьи это какашки вдоль дороги? Я их уже в нескольких местах видел, – на ходу, не останавливаясь, полюбопытствовал  Максим.

– Это миша впереди нас идет. Но ты не бойся. Он сам нас боится. Видишь, медвежья болезнь у него...

– А ты уверен, что он боится?

– Конечно уверен. Иначе он сожрал бы нас давно. Они весной голодные, – то ли в шутку, то ли серьезно ответил Николай.

Внезапно лес кончился, и они вышли на берег озера. Было непривычно после густой чащи увидеть такой простор. Дальний берег был почти не виден, но недалеко от них был небольшой, весь заросший соснами, остров.

Как будто специально для тех, кто прошел этот путь и теперь мог отдохнуть, на берегу лежало толстое бревно. Максим тут же  сел на него лицом к озеру. От быстрой ходьбы он взмок. Николай остался стоять. Все вокруг было таким красивым, что казалось ненастоящим. Поэтому они даже не удивились, когда из‑за края леса, громко курлыкая, вылетели два лебедя. Максим провожал взглядом белых сказочных лебедей на фоне необычайно голубого неба и вспоминал Таю.

Николай, будто почувствовав перемену настроения у товарища, бодро объявил:

– Нечего рассиживаться! Осталось чуть‑чуть. Сейчас вдоль берега быстро доберемся до места.

Они действительно скоро оказались у охотничьей заимки, расположенной на поляне около небольшого заливчика, зажатого с двух сторон уходящими в воду лесистыми гребнями.

У самой воды стояла бревенчатая баня с тесовой крышей. От нее в воду шел хлипкий помост из нескольких досок, к которому был привязан полузатопленный плот. На берегу, как выброшенная из воды большая рыбина, лежала черная лодка, выдолбленная из ствола толстого дерева.

В центре полянки, около стола под навесом между больших пней из серых гладких валунов было выложено большое круглое костровище.

«Все как сотни лет до нас», – подумал Максим и встал около него, ожидая команды Николая. Тот улыбнулся и пошел к лесу. Только тогда Максим разглядел, что в начинающуюся на краю поляны гору было врезано странное сооружение из толстых, почти не тесаных бревен. Наполовину избушка, наполовину землянка. Он пошел за приятелем.

Дверь в нее была подперта бревном, наверное, от животных. Рядом было вырублено единственное небольшое окно. Боковые стены наполовину прятались в горе, а заднюю стену гора укрывала полностью. Максим вообразил, что это вход к хозяйке этой горы и этих мест.

– Хорошая избушка. Всегда к лесу задом, а к людям передом, – сказал Николай, пригнувшись, входя внутрь.

Убранство было очень скромное. Пол земляной. В центре стоял накрытый протертой клеенкой большой стол с двумя лавками. За ним от стены до стены широкие нары, на которых могли разместиться несколько человек. По бокам висело насколько полок из нестроганых досок. На них стояли какие‑то коробки, пакеты и несколько книг. На гвоздях висели два котелка и железный почерневший от костра чайник. В противоположном от окна углу примостилась пузатая чугунная печка‑буржуйка. Рядом с ней охапка сухих дров и береста для розжига.

– Есть все, что надо для жизни, – оглядевшись, заключил Николай.

– Остальное дано нам в искушение, – с улыбкой поддержал Максим.

Они разожгли костер. Николай попросил принести воды из ручья, который сразу за баней впадал в озеро. На толстой жерди, перекинутой через костер между двумя опорами, вскипятили воду в чайнике и в нем же крепко заварили чай.

– У нас в армии был маленький клуб, – вспомнил Максим, потягивая крепкий горячий чай из алюминиевой кружки за столом у костра. – И мне как старшине надо было туда водить после ужина молодых бойцов.

– А почему только молодых? – спросил Николай.

– У нас часть маленькая, в казармах были телевизоры. Никто из старослужащих не хотел идти в клуб и в сотый раз смотреть «Чапаева». А для молодых это была передышка перед вечерними издевательствами, – Максим смотрел на озеро, а в мыслях был очень далеко. – Я к чему это вспомнил. Там в клубе я впервые ощутил биополе, которое исходит от людей. Страх висел в этом маленьком клубе, как тягучий туман. Солдаты ловили последние минуты покоя, перед тем, как их опять будут заставлять чистить чужие сапоги, подшивать воротнички, ползать под кроватями, изображая танки. Я чувствовал их страх...

– Да уж. А у нас дедовщины не было. Все по Уставу.

– Так вот здесь, на озере, – Максим посмотрел вокруг, – я физически ощущаю покой. Такое ощущение, что я часть этих деревьев, этого ручья, озера, этого неба над нами... И все это вечное, в отличие от нас. Мы умрем, а все это будет оставаться почти без изменений.

– Это после города тебя так накрыло, – улыбнулся Николай.

– Не знаю... Но когда погибают близкие люди... – глаза у Максима мгновенно наполнились слезами, – смерти которых ты не ждешь... Как будто умирает часть тебя.

– Деревья тоже умирают, но потом они возвращаются новыми ростками. Может быть и с людьми происходит что‑то похожее. У Таи же были дети... – напомнил Николай.

Максим первый раз за эти дни вспомнил о ее детях. Он задумался: а ведь один из них мог быть его ребенком. Задержал эту мысль в голове, пытаясь понять, какие эмоции она вызывает. Но он  их почти не знал, и поэтому что‑то понять сейчас ему было сложно.

– Ну что, на рыбалку? – предложил он, чтобы сменить тему. – Мы же для этого сюда пришли.

– Да, конечно, – кивнул Николай. – Магазин далеко. Надо на уху рыбы наловить.

– Только я с берега попробую. Эта пирога мне доверия не внушает. А плаваю я не очень.

На самом деле Максиму сейчас не хотелось разговаривать даже с другом. Он боялся, что растеряет свои новые ощущения, которые и сам еще не мог понять.

Николай не стал уговаривать. Он свободно столкнул легкую лодку в воду. Сложил в нее удочки и весло и запрыгнул сам.

– Не передумал? – спросил он, когда лодка уже тихо скользила от берега.

Максим не ответил, вышел на край мостика и смотрел, как друг разворачивает лодку и отплывает.

С заходом солнца, когда они варили уху в котелке и запах от нее вместе с дымом кружился над водой и лесом, на полянку вышел невысокий пожилой мужичок в кепке, кургузом черном пиджаке, болотных сапогах, сложенных несколько раз ниже колена, и вещмешком за спиной.

Поздоровавшись, он снял рюкзак, присел к столу и закурил.

– А тебя я знаю, – сказал он, обращаясь к Николаю. – Ты Маши Васильевой сын. Мы же с ней учились в одном классе. Тогда деревня еще живая была. Народу много. Молодежи на танцах полный клуб собирался. Потом все в города поехали. И ты, помнится, тоже уехал.

– Вы же дядя Ваня! – обрадовался Николай. – Я вас сразу не узнал. Столько лет прошло.

Они стали вспоминать общих знакомых. Николай спрашивал, где они, чем занимаются. Дядя Ваня охотно отвечал. Только большинство его рассказов кончались печально. Кто‑то замерз в сугробе, кто‑то попал под поезд, кого‑то в драке зарезали в клубе. Все истории подразумевали, что люди много выпивали перед этим.

– У вас здесь кто‑нибудь из мужиков своей смертью умирает? – не выдержал Максим.

– Ну, если успеешь бросить, то есть шанс. Я вот уже лет пять не пью. Избушку выстроил. Баню собрал.

– Неужели все один? – искренне удивился Николай.

– Один конечно, – спокойно, без хвастовства, ответил дядя Ваня. – Остальные пьют. А из пьяницы какой работник? В прошлом году двое пришли помочь и утонули. Напились, поплыли порыбачить, лодка перевернулась и конец.

Дядя Ваня встал и прошел в избушку. Принес четыре тарелки для ухи и ложки. Достал из рюкзака большую краюху черного хлеба.

– Уха у вас уже сварилась. Пора ужинать.

Он по-хозяйски снял с костра котелок и аккуратно разлил часть ухи по тарелкам. Потом взял ложку и выложил рыбу со дна котелка на четвертую тарелку. Николай в это время нарезал хлеб.

– У меня и водка есть под уху, если надо, – предложил дядя Ваня.

– Вы же не пьете? – улыбнулся Максим.

– Я-то да. Но водку всегда держу поблизости. С ней, как с бабами. Если баба под боком, ее и не хочется. Вот поэтому я от своей бабы на озеро бегу.

– А она дома без вас не скучает?

– Скучать ей некогда, но ревновать – ревнует. Два раза даже прибегала проверить, нет ли у меня здесь какой‑нибудь русалки, – засмеялся мужичок.

– А вас самого не тянет? На русалок? Не скучно здесь одному?

– Раньше, по молодости, когда здесь еще с отцом рыбачил, через день в клуб на танцы бегал в деревню. Десять километров туда, десять обратно. А сейчас... Отбегался видать.

– Здесь же на этой полянке вроде и раньше была избушка? Мы еще совсем пацанами тоже сюда ходили, – вспомнил Николай, пододвигая к себе тарелку.

– Была. Еще дед мой строил. Нерадивые рыбаки сожгли по пьянке.

– Что же у вас так пьют много, – не выдержал Максим.

– А что еще делать? На работе никого не волнует, работаешь ты или баклуши бьешь: платят одинаково. Поэтому работают спустя рукава – времени свободного много. Раньше жили труднее. Корову надо было держать, овец, птицу... А это значит сенокос, навоз почистить надо, скотину накормить... Людям некогда было пить. А теперь...

– Можно же дело себе найти... Вот вы избушку построили...

– Так-то оно так, – грустно вздохнул дядя Ваня. – Но если не пьешь, значит, ты вроде как чужой для всех. Как прокаженный. Я когда осенью в деревню возвращаюсь, то как в другую страну  попадаю. Смотрю на людей, будто они иностранцы и говорят на чужом  языке. Хожу между ними и думаю: а вдруг я никогда не пойму о чем они говорят. Потом чуть отпускает...

– Неужели людям не стыдно? – не унимался Максим.

– Чтобы стыдиться, надо чтобы примеры были правильные.  А если все вокруг пьют – и мужики, и бабы, то и осадить некому. Нет уже тех, кого могли послушать. Кто потолковее в город убежали, а старики вымерли.

– Что-то я не вижу, чтобы в городе совестливых прибавилось, – заметил Максим, так и не приступив к ухе.

– Это потому, что корни они свои теряют. А без корней человек рано или поздно засыхает.

– Что же делать? – спросил Николай. – Здесь остаться – сопьешься, в город уедешь – корни потеряешь.

– Не знаю... Для меня эта заимка все. Я здесь себе и бог, и царь, и судья. Если остальной мир куда провалится – мне наплевать.

Остатки дыма от костра растекались над водой и смешивались с появившимся туманом. Заметно похолодало. Учуяв запах еды,  прилетели две вороны и сели на верхушке соседнего дерева.

Дядя Ваня доел уху, выпил крепкого, но уже остывшего горького чая и пошел в избушку.

– Надо печурку протопить, – сказал он. – Ночи холодные. Померзнете.

Максим тоже встал, подбросил в огонь несколько толстых веток и повесил над ними чайник.

– Теперь и я захотел здесь остаться. С дядей Ваней, – сказал он.

– Сюда ты всегда успеешь. У тебя дома есть чем заняться, – серьезно ответил Николай.

– Запутался я что‑то. Иногда мне кажется, что от меня ничего не зависит. Есть ли милиция с прокуратурой, что ее нет – количество преступлений не изменится, – ковыряясь палкой в костре, произнес Максим. – Не в нас дело. Вот этот дядя Ваня сейчас все объяснил.

– Это не твои заботы, ты главное свое дело делай. То, что должен.

– Например?

– По крайней мере, найти того, кто убил Таю.

Через три дня они собрались домой. Николай хотел побыть до конца недели, но Максим настоял.

– Сам говоришь: надо с делами разобраться.

Николай не стал спорить. Они побросали вещи в багажник и ранним утром поехали в сторону Москвы.

Не успели они выехать из деревни, как Максим заметил на обочине седенького старичка, который помахал им рукой. Машины здесь проезжали очень редко, и Максим удивился, что Николай не остановился.