Текст книги "Суть островá"

Автор книги: О`Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава III
В ней главный герой в который раз уже убеждается, что уродливее чужого скотства разве что чужая правота

Боб Бетол, по прозвищу Жук, не раз и не два разглагольствовал перед нами в том смысле, что самая лучшая смерть – внезапная, в подпитии, на сытый желудок и в жгучих объятиях красотки. Еще круче, если она при этом – любимая женщина.

Да, коль скоро никому из живущих не дано избежать смерти, то логично предположить, что расставание с жизнью, как и любой процесс, любая сущность – имеет некую субъективную шкалу привлекательности, либо, наоборот, непривлекательности – от нуля до ста процентов. Пожрать и выпить напоследок… Наверное… Почему нет? Предположим также, что и с сексом Бобби Жук угадал для себя, для конца своего бытия, правильно, оптимально… Однако, он забыл одну малюсенькую детальку: а партнерше-то его – каково будет? Во время внезапной смерти в ее объятиях? Если ему безразличны ее судьба и ощущения – тогда одно возражение снимается, но заменяется другим: что же это за любимая женщина такая, если тебе на нее начхать и ты готов подвергнуть ее подобным испытаниям ради одного последнего мгновения собственного бытия?

А если нелюбимая и чужая, чьи эмоции тебе по барабану, то… сами понимаете… Умереть в обществе случайного человека, не успев никому ничего… из твоих близких… Кому как, конечно…

Потенциально, Бобби Жук, Боб, – проклятие моих дней на ближайшие две недели. Необременительное и веселое, мужик-то он неплохой, и в работе, и в общении, но – проклятие: Рафаель Сантапаоло изволят проводить отпуск на исторической родине, в Италии, и кроме меня, Карла и Рика Жирного, тезки моего, вроде как в это время года подменить Рафаеля некому. Но Карл отдувался в прошлом году, Жирный в больнице, в реанимации – очень «удачно» желтуху подцепил, остаюсь я.

Сантапаоло – тоже с высшим образованием, его работа – как бы диспетчером у нас в офисе: реагировать и разруливать лучшим образом кадровые и ситуационные проблемы… «Карл, езжай бегом в мэрию, там опять с лицензией морока… Боб, ноги в руки – и в сорок первое, в лягавку, пиши объяснительную. Не забудь литровую для ихнего летехи взять, вот деньги. Кохен, где Кохен??? Какой еще отгул за прогул? На дачу собираешься? Срочно, сукин ты сын, бери ребят и на кондитерскую, там опять кипеш с китаезами».

Его работа – вечный аврал. Не в том смысле, что он с утра и до вечера бьется в истерике и всех торопит, а в том смысле, что по рутинным поводам его не трогают, зато все «узкие места» в нашей повседневной работе – его, ему тотчас докладывают о них и он обязан мгновенно придумать – кого и куда назначить для решения возникших непредвиденных обстоятельств. Тут уж раз на раз не приходится: бывает, он, к концу дня, весь из себя очумевшая, задерганная в корень обезьяна-неврастеник, а в иной день, когда все у всех нормально и хорошо, спит себе, в кресле развалясь, заполняет слюнями ямочку на широченном подбородке…

И все это на людях, посреди просторного рабочего зала, уставленного стеклянными перегородками, потому что признано было по опыту многих лет работы: диспетчеру отдельный кабинет не положен, – как бы доступность его общественным нуждам и оперативность реагирования понижаются… Платят ему хорошо, больше чем мне, намного, но…

Ох, неохота мне на его место, да куда денешься?

Ну, вот, а Бобби Жук, глава нашего «адюльтерного» отдела, все время околачивается в офисе. У него, в силу специфики его профессии, нет нормированного и ненормированного рабочего дня, нет выходных, нет семьи, у него круглые сутки – трудовые будни. Зато ему положены многие вольности: приходит, когда хочет, уходит, когда хочет… С запахом может прийти – никакой из боссов ему и не рыкнет на нетрезвость. Но это потому только, что хочет он по большей части работать, а в остальное время болтаться на работе. Своей семьи у него нет, так он чужие разрушает и делает это с превеликим энтузиазмом. Философия же собственных семейных отношений у него предельно проста и он любит делиться ею с первым встречным слушателем: «Ваша неверная жена при определенных обстоятельствах вновь может стать вам верной. А вот неверной быть она уже никогда не перестанет». То же и с мужьями. Отсюда вывод: незачем жениться, чтобы никого не искушать. Нет, нет, совсем не то, что вы подумали: ему абсолютно плевать на отсутствие и наличие семейного счастья в нашей с вами действительности, просто он трудоголик, а плоды его профессиональных усилий ну никак не укрепляют семейные узы обратившихся к нему заказчиков.

Жена дает, например, заказ: проследить за ее муженьком, следить в течение уик-энда, куда он ходил, с кем встречался, что делал. Особое внимание обратить не на пивные с ресторанами, а на особей женского пола. Протокол, хронометраж, видеосъемка, все такое… Предположим, накрыл их Бобби с поличным и доложил жене. В результате семейная катастрофа, с разводом, с разделом, с битьем по щекам… Но предположим, что не накрыл. Муж ездил к старенькой маме, потом выпил чашечку кофе в кафе, где не было ни одной женщины младше семидесяти, потом читал газету на бульваре, ни с кем ни разу не переглянувшись, потом поехал домой. По пути кормил уток в пруду. Ни с кем из посторонних не разговаривал, ни так, ни по телефону. И что? Свалился камень с сердца у бдительной супруги?

Как бы не так: либо мы плохо за ним следили, либо он искусно шифруется, зная за собой вину и подлость, «что еще хуже, чем если бы он честно во всем ей признался»… От себя скажу: дурак он будет, если захочет терпеть все это беспочвенно, и вдвойне дурак, если признается. Проверки следуют за проверками, с нашим участием, либо кустарно, либо еще как, но хорошей жизни у них не будет: бред ревности не хуже туберкулеза справляется со своими носителями, разве что быстрее… Для продуктивной деятельности фирмы и отдела, в таких случаях, как цинично шутит Боб, отсутствие результата – худший из результатов.

Боб превеликий бабник, сколько он перетрахал заказчиц и подруг заказчиков – кошмар! Другой бы за аморалку давно вылетел с работы на бреющем полете, Бобу все с рук сходит, ибо он талантлив, как в труде, так и в своем паршивом кобеляже: нет на него хоть сколько-нибудь существенных жалоб и поклепов, никто его не пытается шантажировать разоблачениями, и он никогда и никого не пытался «прижать» с помощью своей информации. Он не доставляет хлопот своей альма-матер, фирме «Сова», предан ей душой и телом, приносит ей успех и деньги. То, что он при этом шалопай и похотливая скотина – так его личное дело: слава Богу и Господину Президенту – в свободной стране живем.

Сижу я в «тронном зале», помаливаюсь помалу, без конкретной адресации, в пустоту, чтобы и третий «диспетчерский» день прошуршал также тихо, как и два предыдущих, пытаюсь нарисовать в блокнотике характерный профиль Боба, но тот вертится, лицом торгует: шевелит бровями, губами, ушами и даже кончиком здоровенного носа, весь увлеченный рассказами о «случаях» из личной и служебной жизни.

Я сижу в кресле перед пультом, он – за барьером, чуть внизу, пьет десятую, наверное, чашечку чая. Чай он пьет очень и очень странно: вместо того, чтобы просто наливать его в чашку, сверху на горячее молоко, Боб наливает из чайника на дно пустой чашки, примерно с четверть ее объема, крепко заваренного чаю, а сверху заливает все это отдельно согретым кипятком, и такое разбавленное пойло присыпает сахарным песком, «чтобы сладко было». Боб утверждает, что так пьют на зонах и в тюрьмах, когда не хотят чифиря, а хотят послабже, альвеолы пополоскать, это называется: чай купеческий «с заваркой». И то, как все нормальные люди употребляют, – это, по его словам, профанация: и не чифирь, и не чайный вкус. Пьет и рассказывает, а я слушаю, конечно.

Совратил он по ходу одного из дел молоденькую домохозяйку, воспитанную, стеснительную девушку. Замужнюю. Мало что оттрахал, так начал приучать ее к радостям всяких там сексуальных ухищрений. Девица по-страшному смущается, но поддается потихонечку на все его предложения, потому как все мы люди-человеки, особенно женщины, все подвержены греху любопытства. Но девица воспитана в строгой протестантской вере и ни в какую не желает вслух произносить табуированные слова, вслух высказывать те или иные желания. И вот засек Боб, что оральный секс все больше и больше притягивает нашу красотку, но она так для себя обставляет его применение, что она как бы ни при чем, что это партнер ее принуждает, железной рукой хватает ее за шею и ушки, вот она, мол, и вынуждена подчиняться… И волки с обеих сторон сыты, и нравственность на высоте…

«Ну, подогрелись оба по самое не хочу, я два раза кончил, она раз восемь… Да не вру я, достал ты уже! Восемь, я всегда считаю. И по двадцать бывало… Вот… Еще как бывало, под нормальным мужиком, не под импотентом, это норма… Лежим, такие, я на ней, глажу, трусь об нее… и нашептываю. Ну, говорю: сосешь или даешь? Молчит. И так я, и эдак, только хихикает, но не сдается, не отвечает… Хорошо, думаю… „Роза, – говорю, – давай так: когда созреем, дай знать: левую руку на спину мне кладешь – отсос, правую кладешь – просто трахаю. Согласна?“ Хихикает, лицо под локоть прячет… Я ее так-сяк, то-се, задышала… Но руки прячет, совестится. И тогда я – беру – правую ее руку – и начинаю – заводить себе на спину… И она вдруг упирается! Не хочет правую руку! А-а, – говорю, левую хочешь!? И вдруг она понимает, что попалась!.. Попалась – вперед! И вот она, такая, трудится, почмокивает, все хорошо, но мне уже мало. Я ее хвать за уши, аккуратно валю на тахту и уже засаживаю как надо и куда надо. А ты думала, – говорю, – что этим одним обойдется? Какая же ты наивная!.. А она мне – слышишь, что говорит? – Это еще кто из нас наивный!..»

Тут уж я не выдержал и засмеялся. Врет, небось, Боб, но зажигательно врет.

– … Как мы с ней потом ржали!

– А не хрюкали, а Боб?

– Сам дурак! Не хочешь – не буду рассказывать.

– Не хочешь – не рассказывай.

– А тебе самому не любопытно, что ли?

– Любопытно, врать не стану. Только я этого добра успел насмотреться и наслушаться, ты же помнишь, я в твоем отделе начинал.

– Ну а что ты, тогда?..

– А что я? Я как раз никогда, никому и ни о ком. Но то, что ты ничьих имен и обстоятельств не называешь – уже хорошо. Хотя все равно – неправильно. Ты же о реальных людях треплешься, если не выдумываешь их самих и истории с ними, представь, если бы они узнали?

– Ты кто, священник? Лучше поди налей чайник да вскипяти, этот опустел.

– Ни фига себе??? Боб? Ты это кому пытаешься поручения давать? Ты забыл, что я давным-давно не твой подчиненный? Может, мне помещение очистить от посторонних? Это реально будет.

– Подумаешь… Ты салабон и всегда будешь салабон передо мною. Тебе сколько – двадцать семь? Рик? А мне тридцать пять… ладно, я сам поставлю, мне не в гордость.

– Поставь, поставь, дорогой. Заодно и я кофейку выпью. Ох, чтой-то разморило меня от твоих рассказов… Опа! Алярмы, Боб! Начальство катит, чайник тырь!

Наш Сантапаоло не привратник, но вытребовал для себя монитор, следящий за входом: «чтобы быть в курсе». Ну, вот, нам с Бобом пригодилось, тотчас приняли донельзя деловой вид: оба очень строгие и очень хмурые, как это и положено серьезным людям с немалой ответственностью на трудовых плечах.

– …хм-с-с-ш… – Эдгар Вилан, по прозвищу Эдгар Гувер, один из самых главных наших начальников, повел носом и принялся оглядываться… – Эге. Пахнет чаем, кофе, только не работой. Ну что, парни, нос повесили? Как вам тут, тепло или жарко?

Я благоразумно смолчал, а Боб – он наглый, вдобавок, любимчик – осклабился и даже первый потянулся своей пятерней – здороваться:

– Как прикажете, господин генеральный директор!

Эдгар Гувер руки не заметил, но и шутить перестал.

– Боб, давай за мной. Где тут свободный кабинет? А где Санта? А, в отпуске, я забыл… – Он остановился передо мной и вглядывается в упор… Глазки медвежьи, глубоко сидят. Ну, гляди, гляди, дыру не протрешь… Я даже и вставать не стал, поэтому, быть может, он так меня и разглядывал… Мне не положено вставать, сидючи за пультом, Рафаэль мне четко эти примочки объяснил, тем более, что селектор закудахтал…

– Первый пост. Да? В каком именно квартале двадцать четвертой? Понял. Але? Пит? Два мотора на выезд, угол Среднего и двадцать четвертой, там «страховой случай». И адвоката с собой. Вперед.

Гувер продолжает на меня смотреть, но уже сквозь меня, лоб наморщил, думает.

– А где госпожа Шпильбаум? (это наша заведующая хозяйством, и вообще – наша хозмамочка. Наш кадр, из драгоценных и вечных)

– У себя в кабинете. Позвать?

– Да… э-э-э… Ричард. Позовите. Пусть она посидит вместо вас и кое-как отпинывается от публики, а мы пока в ее кабинете потолкуем, втроем: я, Боб и вы. Нет возражений?

Возражений ни у кого не оказалось, даже у госпожи Шпильбаум. Она вообще безотказная для работы тетка и, в свои шестьдесят с километром лет, преданностью работе может состязаться с самим Бобом. Какое счастье, что я не такой, как они… Задача госпожи Шпильбаум поддержать рабочий процесс за диспетчерским пультом, покинутым мною по высочайшему приказу, и по мере сил отклонять все попытки связаться с нами троими.

Сели. Босс нагружает нас с Бобом проблемой, важнючей и вонючей. Между прочим, проблема возникла не вчера и особо важною до поры до времени не воспринималась. Начальник вполне разумно решил освежить нашу общую память и повел речь издалека. Дескать, некий Альберт Моршан, заместитель нашего мэра, имел глупость не только воровать непомерно и открыто, но еще и завести себе молодую любовницу.

– Ей двадцать один, жене сорок один, а ему шестьдесят один, гы-гы-ы…

– Парни, не перебивайте меня. Ты идиот, что ли?

– Никак нет.

– Ну так и сотри со своей физиономии свою сальную улыбочку. Вот… с мысли сбил…

Жена, которая была на двадцать лет моложе мужа, но на двадцать лет старше новой пассии своего ветреного государственного мужа, была очень глупа и весьма подозрительна. Ее глупость наша фирма подкрепила своею, гораздо менее простительною: приняла заказ от госпожи Моршан и проследила за внерабочим времяпрепровождением ее супруга, заместителя мэра господина Моршана…

Эдгар Вилан, по прозвищу Гувер, рассказывает нам все это, а я примерно догадываюсь, про себя, конечно же, кто как и зачем принял такое опасное решение – отслеживать чиновника столь высокого ранга… Наверняка руководство, быть может и в лице самого Гувера, решило подстрелить нескольких зайцев одним махом: соскрести приличных деньжат, очень больших, видимо, укрепить свои позиции клиентурой такого уровня, завести, если получится, компру на кого-нибудь из них… Одним словом, супруга мы уличили, деньги получили, руки умыли… Да не тут-то было! Эта идиотка, обманутая госпожа Моршан, не нашла ничего лучшего, как заложить своего муженька по служебной линии, кумовство и взятки, мол, такие-то и там-то… Уж неизвестно, чем она там думала, стуча: быть может, посчитала, что его наругают как следует, что Господин Президент лично надерет ему уши, вернет в лоно семьи и тем закончится? Привыкла, небось, что все берут и обо всех все знают… Но общие слухи – это далеко не письменное заявление, с числом и подписью, зарегистрированное в канцелярии мэра и Господина Президента…

Цап нашего Альберта Моршана – и в «Конторские» подвалы, в гости к генералу Сабборгу, министру внутренних дел. Самого мэра, согласно табели о рангах, в этих обстоятельствах допрашивала бы уже «Служба», департамент разведки и контрразведки под руководством министра, некоего господина Доффера… Но в застенках Конторы не многим слаще. Сам я не бывал ни там, ни там, но ходят такие небеспочвенные слухи…

Госпожа Моршан в шоке, «она же не знала…». Мы, вернее наше начальство, тоже в шоке, но по причине прямо противоположной, ибо мы, вернее наше начальство, при полном сознании и в тягостном предчувствии, когда кто-нибудь из Конторы, либо Службы дотянется своим вниманием до нас, вернее до нашего начальства. Но и до нас.

Штатный состав фирмы вполне даже может пострадать, лишиться работы, огрести нечто вроде «волчьей» трудовой книжки, с которой и в говночисты не возьмут…

– Трудности и последствия мы отлично понимаем, но… какова наша задача? – Это я беру слово и Боб активно трясет головой, показывает, что мой вопрос – это и его вопрос. Боб взопрел не напрасно, ибо я, на данную секунду сложившегося положения вещей, могу лишиться только работы, а Боб – зубов, почек на допросах и свободы, потому что он лично принимал пожелания у госпожи Моршан и организовывал слежку.

– Сделать так, чтобы она не полоскала языком о нашем заказе.

– Убить ее, что ли? Не, я не подпишусь.

«Сова» не занимается откровенным криминалом, это главное отличие наше от гангстеров, но я бы не удивился, если бы в данной бубновой ситуации начальство закрыло глаза на самоуправство кого-нибудь из нас… А потом, в случае чего, немедленно открестилось бы от нас с легким сердцем… Боб отказался, и правильно сделал. А уж я тем более никогда не соглашусь. Как я потом этими же руками детишек своих подхвачу и обниму? В мужской серьезной драке, там, или в бою – это куда ни шло, это со всеми бывает, но ни за деньги, ни из зависти – нет, я не убийца. Однако же, в отличие от Боба, я молчу совершенно нейтрально, поскольку выдался редкий шанс заглянуть поглубже в чужое мурло и грех этим не воспользоваться… Но Гувер наш также не шилом деланный, в ту же секунду скривился, будто червя раскусил, зырк в меня колючим карим глазом…

– Ты что, Боб, совсем уже осел? Я тебя сейчас сам убью вот этим пресс-папье!.. – И убьет ведь: босс здоровенный малый, а пресс-папье из мрамора. – Я сказал: сделать так, чтобы не болтала. Даже вырывать язык при этом вовсе не обязательно. Уговорить, подкупить, запугать, убедить, отвлечь… Что угодно, лишь бы не болтала дальше, ни «конторским», ни подругам. Понятно?

– Понятно. А как это сделать?

– Ну а я откуда знаю, Боб??? Ты и Ричард в курсе дела, я вам даю такое поручение, исполняйте. Откажетесь – вылетите с работы, но не по злобности моей, а потому, что оказались «холостыми» носителями важной служебной информации. Я к вам обоим отлично отношусь, очень ценю, но земля дымится, некогда милосердствовать. Если беретесь – награжу по-царски.

– Это как? – Я по-прежнему помалкиваю, лишь глазами и мелкой жестикуляцией подтверждая свой большой интерес к разговору, весь вербальный диалог пока ведет Боб.

– Если управитесь в ближайшие трое суток, пока не определится дальнейшее направление следствия, по двадцать пять тысяч на брата сразу и недельный отпуск за счет фирмы на северах. Отпуск внеплановый дополнительный – попозже, зимой.

– А как и к какому сроку мы узнаем, что все обойдется? Если повяжут – сразу узнаем, а если все тихо будет? – Боб перестал валять дурака и занялся делом. Уважаю.

– Гм… Посмотрим. Не знаю. Примерно трое суток, плюс туда-сюда еще столько же, для верности. Но честью обещаю: не напарю и уворачиваться от сказанного не буду. Полагаю, через неделю все станет ясно. Ну?

– Я готов.

– Э-э… Если Рик согласен, то я тем более. А как же наши дела?

– Вот вам ручки, вот… по листку бумаги. Чистые, с обеих сторон? Пишите увольнение по собственному желанию. Датируйте сегодняшним числом, проставьте время. Поясняю, зачем это нужно: если что – я от вас откажусь с легким сердцем и покажу бумажки, а госпоже Шпильбаум даже не придется лжесвидетельствовать: пришел, поговорил и уволил. Если что в другую сторону – вы наотрез отказались от моих служебных распоряжений и написали заявления. Через недельку все порвем и сожжем на ваших глазах. Разумно?

– Не маленькие, не впервой. Разумно-то разумно… – Это опять Боб говорит, а я молчу. – А… деньги, средства?

– Деньги – вот, налом, по две с половиной тысячи, на мелкие расходы. Боб, всякие разные спецсредства… используй свои, не казенные. Есть у тебя? Аппаратура, смотреть, слушать… – Боб оттопыривает нижнюю губу, задирает белесенькие брови и с понтом дела задумывается…

– Найдутся.

– Кто бы сомневался. Парни, надеюсь на вас очень. Валите из офиса, я сам здесь подежурю. Никому больше, все работы вдвоем, не привлекая третьих и четвертых лиц. Моторы свои…

– … «моторы свои»! Нет, скажи, Рики! Как будто мы казенными хоть раз пользовались!

– Пользовались и не раз. Что предлагаешь, начальник?

– Ага! Я тебе говорил: не плюй в колодец! Я опять твой начальник, понял?

– Понял. Я уже сто раз на свободу выйду, а ты будешь лишний «командирский» пятерик тянуть.

– Тьфу на тебя!

– Пройдешь за паровоза. Меня, госпожу Шпильбаум и Гувера пристегнул втемную, за деньги, а сам – главарь, мозговой центр.

– Чтоб твоему языку горилле в жопу провалиться! Накаркаешь… Ну? Давай, предлагай. Все знают, что ты у нас умник с высшим образованием. Как думаешь?

– Я…

– Может, скажем ей, что опубликуем про нее подслушанные высказывания ее мужа? Типа, такая она в постели и рассякая?

– А он говорил?

– Нет, не зафиксировано.

– Тогда не пойдет, ненадежно. Что она дура – это понятно. А вообще как?

– Милая дамочка. С морщинками, но вполне боевая кобылка. Я, грешным делом, в свое время даже подумывал…

– Босс был прав.

– Насчет чего?

– Насчет осла. Однако, вернемся к делам и перестанем чесать волосы на теле. У меня дома народу полный комплект, совещаться негде, Шонна и дети, да еще ее подруга с дочкой, даже в кабинете не спрячемся. А у тебя? Где будем совет держать?

– У меня?.. Почему у меня, давай поедем в дальний оф… Запрещено же, черт. У меня свинарник, не прибрано со вчерашнего.

– Один хрен. Поехали, не в моторе же канцелярию раскладывать, и не в пивной.

Боб слегка прилгнул, утверждая, что «не прибрано со вчерашнего». Там конь месяц не валялся: всюду пыль, кухонное умывальное корыто по самый кран грязной посудой заросло, на столе полная пепельница окурков, даром что Боб не курит…

– Как ты сюда баб-то водишь? Не стыдно тебе?

– Да ну. Я же их не в музей вожу. Домработница уехала в деревню на похороны, вот и запущено. Послезавтра вернется, кляча старая, и все отдраит. Ну, чайку?

– Кофейку.

– Как скажешь. Давай думать, брат Рик, давай крепко думать…

Думали мы думали, чего-то там придумали.

Дома-то Шонна сразу учуяла, что я не в своей тарелке, давай меня пытать: что случилось да как, да где? Угу, так я сразу ей и выложил, что на грани вылета с работы и на пороге всяких иных забавных приключений с деньгами и свободой… Сказал, что кадровая болтанка, и что прибавка к жалованию проблематична, и что я на это надеялся… Отоврался, вроде бы, но подруга моя все же в сомнениях осталась… Все равно утешает, и одеяло под бочок подтыкает, как маленькому… Говорит, что я стонаю во сне… Стоню? Издаю стоны? Вполне возможно, думаю, это оттого, что мне рисовать некогда.

– Госпожа Моршан?

– Да, алло?

– Из бухгалтерии ЗАО «Сова» вам звонят… ЗАО «Сова». Вы, четвертого ноября, оплатили заказ 7/4/11 сего года на определенную сумму…

– Я? Так, и что?

– С вас по ошибке удержано более, чем полагалось. Вам предлагается на этой, либо следующей неделе, подъехать к нам в офис, чтобы мы могли принести вам извинения и вернуть эти деньги. Когда вы сможете заехать? Когда вам удобнее?

– Извинения? А какая сумма?

– Я всего лишь бухгалтер и передаю то, что велено. Мы не говорим по телефону о суммах, но поскольку деньги сравнительно небольшие… Триста сорок пять талеров. Либо, если хотите, пришлем к вам курьера прямо на дом, но тогда накладные расходы на вас.

– На дом? А сколько это будет стоить?

– Пятнадцать талеров ровно. Мы бы вам просто перечисли на счет, но деньги возвращаются по расходному ордеру, нам нужен корешок, квитанция.

– А всего сколько, триста сорок?

– Да, триста сорок пять. Вы заедете?

– Да. Нет… Пусть лучше курьер.

– Завтра, от двенадцати тридцати пополудни до тринадцати пополудни вам удобно?

– Завтра?.. Да, да, мне будет удобно, хорошо.

– Тогда до завтра. Извините за беспокойство, всего доброго, до свидания…

– До свидания…

Это Боб мамашу свою задействовал под бухгалтера, наврал ей что-то насчет огрехов… Она у него дрессированная. Все время его бабам врет, что он велит, отмазы всякие.

На следующий день, мы с Бобом, в костюмах, выбритые, благоухающие, подкатываем к их особнячку в указанное время. Скромненький такой, уютный двухэтажный домишко, миллиончика этак на четыре, с обширным двориком, с газонами… Эх, хороши оклады у простых чиновников, а в газетах пишут, что спартанские.

Госпожа Моршан выходит на порог, навстречу ей мы: Боб с улыбкой и конвертом в руках, я с крохотным букетом фиалок.

– Сударыня! Мы с коллегой Ричардом хоть и не курьеры, но были счастливы вильнуть по пути и завезти вам оговоренное. И принести извинения от лица фирмы. Глубочайшие и искренние извинения.

Госпожа Моршан почти не смотрится на свои сорок один, невысокая, вполне ухоженная, чуть шире в талии, чем ей наверное хотелось бы, но очень даже миленькая, я бы сказал уютная. Даже и не верится, что именно она заложила своего благоверного, отдала в лапы правосудия. Лицо у нее вовсе не глупое, но грустное, и это очень даже понятно, однако нам она улыбнулась.

– Ах, господа… Спасибо вам, конечно… Это мне? Какие чудные фиалки. Я… что должна сделать?

– Вы? Ничего. Проявить великодушие и принять наши извинения, принять и пересчитать деньги, поставить роспись на расходном ордере, корешок отдать нам, а мы его в конце рабочего дня забросим в бухгалтерию…

– Да, сейчас… Что же вы стоите, давайте пройдем в дом… Кофе?

– С удовольствием бы, но… Рабочий день, сами понимаете…

Госпожа Моршан приняла наши кровные представительские триста сорок пять талеров, расписалась в липовом ордере… Я смотрю на Боба, и он начинает.

– Ох, забыл представить: Ричард, светило юридической мысли, за ним и Карлом мы как за каменной стеной, они следят, чтобы рамки законности приносили нам спокойствие и выгоду.

– Очень приятно.

– Взаимно. Госпожа Моршан, мы с Робертом вас покидаем и поскольку мы с вами, наша фирма, все-таки, не совсем посторонние, позволю себе и сугубо от себя – подчеркиваю – некоторую доверительность, тем более, что я ничего такого не выбалтываю…

– Да, да? – Госпожа Моршан вежливо изобразила легкое любопытство, однако, волшебное слово «выбалтываю» и впрямь ее заинтересовало.

– Мы знаем о вашем несчастье и от всей души сочувствуем вам, вашему мужу и мы… Вернее я, я, как частное лицо, считаю долгом предупредить, что вас, возможно, захотят допросить люди из контрразведки, из службы безопасности. Имейте в виду.

– Меня? За что? Меня уже допрашивали. Сам этот… генерал… генерал… из внутренних дел… Не помню.

– Да. Но контрразведка – совсем другое ведомство, и вполне возможно дублирование вопросов.

– И что дальше?..

– Все. Просто имейте в виду и требуйте, чтобы они четко представлялись вам, кто они, какое ведомство представляют. Вы же сами знаете, какие они бывают жесткие, держите с ними ухо востро. На этом позвольте откланяться, думаю, что ничего тайного и предосудительного я не выболтал.

– Нет, нет, нет, подождите… Голова кругом… А что мне делать, что им говорить?

– Да ничего. Не волнуйтесь, они хоть и строгие господа, но их будет интересовать узкий аспект проблемы, связанный с безопасностью государства, а не с деньгами или адюльтером. Честному человеку тут совершенно нечего бояться, ибо именно они нас всех защищают от внешних и внутренних врагов. Вот если бы вы были шпионкой, или состояли в террористических и экстремистских организациях, тогда да… А так – вы для них неуязвимы. Просто знайте для себя, и только.

За двое суток подготовительной работы нам удалось вылущить из всякой разной прессы намеки, что в ранней юности госпожа Моршан была во Франции, в Париже, где успела поучаствовать в левацких молодежных волнениях, вместо того, чтобы мирно осматривать Лувр и Елисейские поля. Бедовую туристочку досрочно выпроводили из страны домой, где она получила пятно в биографию… Из очень благополучной и благонамеренной семьи была девчонка, поэтому более-менее обошлось… Вот на это пятнышко мы с Бобом понадеялись… если бы она не клюнула, пришлось бы вынимать из рукавов заготовленные другие, столь же дохленькие козыри…

– Ну как это… ничего не говорить… Они же спросят… А это обязательно? Что они придут?

– Вовсе не обязательно. Просто возможно. Да не бойтесь вы, это на самом деле не так уж и страшно. Если они встали на след – они звери, умные, но беспощадные. А если обычная служебная профилактическая беседа… Ерунда. Просто знайте, что этих господ лучше не искушать собственным страхом и долгими беседами. То есть, не бойтесь их, и не будьте с ними чересчур словоохотливы. Они спросят – вы отвечайте в самых необходимых пределах. Они вам только спасибо скажут за сдержанность, чтобы не грузить себя лишними пустыми раскопками. Вот и все. Это я вам как юрист говорю, чтобы вы имели возможность защищать себя и свои интересы в рамках закона, не нарушая закона.

– Я… Я не хочу ничего нарушать… А адвокат? Я могу пригласить на ту беседу адвоката мужа?

– Можете, имеете абсолютное право. Но эти парни не любят в доверительные беседы впускать посторонних лиц. Кроме того, адвокат мужа… Он… Ваши интересы защищает? – Госпожа Моршан замерла, пораженная ужасной мыслью: адвокат мужа, посаженного ею, получает деньги отнюдь не от нее… И наверняка зол на нее… А имущество… А конфискация…

– Господи, Боже мой, что же мне делать? – Госпожа Моршан вцепилась побелевшими пальцами в воротничок блузки, но что толку – и воротничок задрожал.

– Так. Спокойно, госпожа Моршан. Давайте-ка мы, действительно, выпьем по чашечке кофе и прикинем, что к чему. Абсолютно не о чем здесь волноваться. Мы с Робертом сейчас дадим вам кратенькую квалифицированную юридическую консультацию, естественно безо всякой оплаты, и все. И выкиньте в форточку все ваши переживания. Мы вам обещаем. Это же наша профессия: защищать интересы наших клиентов. Да.

Я улыбнулся, Боб улыбнулся, оба мы кивнули синхронно… Выпустила воротничок.

– Сейчас я велю принести… – Но тут Боб повел свою партию.

– Да ну… Ни к чему лишние уши прислуги, лучше отведите нас на кухню и мы сами справимся со своими чашечками. Или это будет чересчур интимно – показывать нам кухню, святая святых всякого порядочного бабилонского дома?

– Нет, отчего же, пойдемте, если вас не пугает… Мне даже проще… Извините заранее за беспорядок…

«Учись, Боб, учись, сукин ты сын: вот что такое „беспорядок“ у чистоплотных людей» – захотелось мне сказать Бобу, когда мы на кухне оказались… Светлая, просторная, ни пылинки, ни пятнышка… Чашечки по три мы опрокинули, спины аж мокрые от напряженного труда. Ошибиться и сфальшивить никак нельзя…