Текст книги "Суть островá"

Автор книги: О`Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Олга Бунаго из Иневии, старуха-аристократка, для которой агентство «Сова» в моем лице однажды решало эзотерическую проблему, – это дама такого уровня геральдической знатности, что любому из нашего пресловутого «бомонда», не исключая и высший политический, который при Дворце, глазом не моргнув, даст от ворот поворот – «не примет» – и любой покорно утрется, не особенно-то и опозоренный в глазах остальной части нашего Большого света, вскормленного в условиях республиканской демократии и абсолютного равенства сословий, потому что в сравнении с маркграфами Бунаго, даже королевская семья Виндзоров во вражеской Британии – всего лишь худородные выскочки, корнями из мелких немецких князьков. А я – как раз тот непрактичный парень, который довольно близко общался с графиней и даже заклинал в ее доме призраков, но не озаботился закрепить престижнейшее из знакомств… Однако, хватило и сей мимолетной малости, поддержанной, правда, личной дружбой с Чилли Чейном, чтобы в «высоком шоу-свете» нас с Шонной приняли как равных. Эта моя история, рассказанная на «простецкой» вечеринке, имела успех и породила кучу подражателей среди знаменитых домовладельцев… Кстати, Чил обманул меня бессовестнейшим образом: плохо одетой гопоты, из числа обитателей богемного олимпа, набилось к нему в дом преизрядно: человек с полсотни единовременно шлялось там, жрущих, пьющих и блюющих, от стола к столу, от бассейна к оранжереям и спальням… Но все обещанные Чилом знаменитости, отечественные и зарубежные, а также и многие другие, не менее известные, на той вечеринке были. Ну о-о-очень простые и свойские люди, когда поднажрутся… Я не ропщу на великосветские нравы, ничуть, потому как на наших «совиных», обычных корпоративных вечеринках, особенно ближе к утру, волшебнице Цирцее тоже было бы нечего делать среди полного свинства. Я отвлекся.

У Ванды Вэй в городской квартирке завелись привидения, которых она попросила меня, как человека в таких делах опытного, изгнать.

С чего начинается бесплатное камлание в доме хорошенькой женщины, если шаман – привлекательный мужчина? Правильно, с чаепития. Или кофепития, это безразлично. Дама демонстрирует наряды, макияж, гостиную (реже – кухню), умывальник, посуду, коврики и прочие элементы домашнего уюта, должные свидетельствовать о безупречном вкусе, светских манерах, способности из любых подручных средств свивать…

– Быть может, вы снимете пиджак? Я почему-то недолюбливаю «кондишены» в доме, предпочитаю терпеть жару…

– Если позволите, то – да, жарковато.

Пиджак – такая броня, которой лучше не лишаться, если хочешь сохранить деловую атмосферу и дистанцию, любой желторотый знает это правило… Эх…

– Нет, Ванда, нет, спасибо, я на работе не пью. Чай – другое дело.

– Ах, да, вы правы, Рик. Мы же еще не условились об оплате по предстоящей работе. Надеюсь, цена не будет сл… Хотя – что я такое говорю: чтобы избавиться от этого ужаса, я готова на все… Почти на все.

Господи помилуй! Где она набралась этих киношных сюсявостей? Только что, в моторе еще, была абсолютно вменяемой и остроумной женщиной… А глаза-то какие нахальные… Призраков она боится…

– Не смотрите на меня так уничтожающе, Рик, я действительно боюсь привидений и призраков, и они действительно у меня есть. Вот смотрите: сейчас свет в прихожей погаснет…

И свет действительно сам собой вырубился, но я не сказать чтобы изумился этому, потому что фотоэлементов навидался и в офисной жизни, и в собственной квартире.

– Надо же – погас, как вы и предсказывали!

– Не смейтесь, прошу вас. Молоко наливайте сами, на свою мерку, я боюсь совершить оплошность. Думаю, пока мы с вами пьем чай, все прояснится и вы поймете, о чем я говорю.

Немного погодя, свет в прихожей действительно зажегся, самопроизвольно.

– Вот, видите!

– Прислуга, домашние животные…

– Нет, я одна. А животные – дома, за городом.

– Угу… А крысы? Шучу, шучу, неудачно шучу. Сейчас мы изгоним вашего призрака, если не навсегда, то на некоторое время.

– Нет, нет, нет, мне нужно, чтобы навсегда!

– Зависит только от вас и вашей домработницы. Будьте добры, чистую, чуть влажную тряпочку?

– Тряпочку? – Ванда смотрит на меня во все глаза, и я не могу разобраться в этой томной бабской зелени, опушенной длиннющими ресницами: играет она, или впрямь простодушничает. – Большую?

– Размером с носовой платок.

Ванда уходит в недра квартиры, впрочем, это недалеко, в спальне, примыкающей к гостиной, где меня принимают как дорогого гостя, и выносит белоснежный платочек с монограммой: VW. Не знаю уж, сорок три ей, сорок девять, – но выглядит она обворожительно, и никак не старше на вид моей Шонны, хоть в лупу ее рассматривай с интимных расстояний. О-о-о… если бы только моя дорогая проведала, что я их сравнил по-мужски… с той, которая… она бы меня уничтожила…

– И табуретку попроще, чтобы я мог встать на нее ногами. Банкетка не подойдет, нет.

– Пройдемте тогда на кухню… Вы можете взять любую из этих. В чем дело? Или хотите, чтобы я ее принесла? – Кинодива у себя дома, она уже без каблуков и теперь с меня ростом, дылда, но при этом невероятно грациозна, любая поза в ней пластична и естественна: она просто стоит передо мною, лицом в лицо, опустив руки, и нет абсолютно ничего, что хотя бы краешком указывало на похоть и призыв с ее стороны, но древнее Я во мне – воет и требует свободы, чтобы схватить и терзать слабое женское, и обнимать его, и обладать им. Стоило лишь на самую малость утратить осторожность и ослабить моему Я один коготок, как мой потаенный троглодит тотчас предъявил права на мою цивилизованную сущность:

– Да, несите ее за мной. – У меня и тени сомнения не возникло, что она послушается и покорно примет табуретку в свои холеные ручки, вместо того, чтобы законно возмутиться моим наглым мужским антишовинизмом… Ставьте сюда. Ничего, что я в туфлях?

– Конечно. А что вы хотите сделать?

– Протереть окошечко фотоэлемента. Вот так… И теперь вон там. Нет, оставьте, я перенесу. – Сам дьявол в эти секунды нашептывает мне в ухо, и я не колеблясь следую его советам: женщина уже продемонстрировала послушание, и нет смысла в его тупом однотипном повторении, это невысокий класс игры; напротив, мужчине в моем лице вздумалось изменить только что сложившийся порядок отношений и самому переставить табуретку, а женщине остается принимать эти изменения. И она их принимает.

Нет ничего опаснее чувства эмпатии между мужчиной и женщиной, которые еще ни разу не состояли в телесных отношениях друг с другом, грубо говоря, не трахались, потому что это коварное чувство, внезапно возникшее, обманчиво, оно любит лгать, оно подталкивает человека двигаться дальше, в сторону партнера, дальше, еще дальше и смелее… до тех пор, пока не обнаружится чудовищное несоответствие между реальностью и грезой, тем что чувствует один человек, и другой, находящийся рядом с ним, но, как оказывается, не вместе с ним… Я не хочу, я не буду, я не собираюсь ее обнимать и прижимать к двери.

Батистовый платочек весь в серых пылевых разводах, и потому, как сверкнул в него взгляд квартировладелицы Ванды Вэй, я понял, что домработнице придется весьма туго в самое ближайшее время, но – что значит порода – вновь ее зеленые глаза, устремленные на меня, чисты и лучисты… Надо дергать отсюда, срочно дергать, пока есть еще силы и разум в человеке. С любой, самой соблазнительной ловчихой мимолетных приключений – не составит проблемы справиться настоящему мужику, если голова у него работает, все-таки бабы – это бабы, есть в мире и кроме них неразменные ценности…

– Тогда мойте руки, и продолжим чаепитие, брошенное нами так поспешно и несправедливо по отношению к этому чудесному ритуалу. Вы знаете, какой чай прислали мне друзья с далекого острова Цейлон?

– Цейлонский черный, я полагаю. – Ванда смеется, смех ее звонок, светел, и я – ох как… почувствовал, всем нутром понял, почему продюсеры не стесняются платить ей такие гонорары за участие во всякой киношной лабуде!

– Верно. В умывальной вы уже были, стало быть, легко найдете полотенце и крем на прежних местах, я же пока подогрею молоко и воду. Ее голос тепл и спокоен, это значит, что она уже уверена, что я – готов, что я теперь не сбегу от нее… Слишком много мнит о себе… Или… просто не подозревает об инстинктах, которые она во мне разбередила. А сама ничего не видит вокруг себя, кроме хорошего бесполого знакомого, согласившегося безгрешно помочь ей в пустяковом деле. Да, у меня уже стоит на Ванду Вэй, но в брюках, при этом его положении влево-вверх, эрекции не может быть видно, я сколько раз проверял себя, осматривал придирчиво, как бы со стороны… Ну-ка… Я привстаю на цыпочках перед зеркалом в умывальне – ну… если присмотреться… Допью – и н-на фиг, на волю, в офис поеду, отдышусь там…

Разговор у нас не клеится, хотя Ванда честно пытается щебетать за двоих. Нет, я не сижу бревном, и междометия отпускаю впопад, и жестикулирую уместно и целомудренно. Чай уже выпит, я даже молоко прикончил, самоуправно долив его в фарфоровую пиалу.

– Давайте, я поставлю еще? Или, может быть, вы голодны? Знаете, я не очень люблю есть в ресторанах, там такие ужасные цены… Нет, мне не денег жалко, их у меня вполне довольно, мне ведь много не надо. Но поощрять этот узаконенный гастрономический разбой… Хотите, я что-нибудь приготовлю?

Да-да, зачем Ванде Вэй много денег? Эти брильянты на пальцах и изумруды в ушах, эта квартирка в сверхпрестижном кондоминиуме, эти ее моторы и виллы, яхта чуть ли ни с Титаник ростом… Куда, зачем ей деньги?.. Но насчет ресторанов – да, рассуждает вполне здраво.

– Нет, спасибо огромное. Нет, Ванда, правда, дело не в стеснении, я вам честно признаюсь, что да, голоден, однако – день на дворе, рабочий день, и мне пора перемещаться к себе в офис. Вы и сами… О вас легенды ходят, что вы как никто понимаете важность дисциплины в съемочное время.

– О, да, здесь я пурист и фанат. Наверное, женщине правильно будет сказать: пуристка и фанатка?

– И так, и так допустимо, впрочем, я не грамматик. Вы проводите меня до дверей?

– Хоть до края света…

Как знать, быть может, проживи я иначе секунду-другую, там в прихожей, на самом пороге, и – дальнейшее будущее мое было бы не похоже на грянувшее настоящее, но я, по чести говоря, не верю в роковые мгновения… А в судьбу – почти да.

– Ну… Я пошел… – Видимо, она кивнула в ответ, но я не услышал кивка и обернулся. И шагнул назад, просто чтобы сгладить неловкость поспешного ухода… чтобы вежливо клюнуть сухими губами в подставленную щеку… Зачем я сграбастал потной пятерней короткую гриву ее прически? То ли я потерял направление, то ли она неловко повела губами… Не знаю, как я их не искусал в том поцелуе… самохваленая выдержка моя рассыпалась по прихожей мелким просом… Почему я не удивился, что она ответила на мой поцелуй, покорно приоткрыла губы навстречу моим губам?.. Мне бы и в голову не пришло назвать те наши с Вандой эмоции и поступки – любовью. Страсть, похоть – да, временное безумие, – да, выскочившие на свободу инстинкты – да, любовь – о, нет, только не любовь! Любовь – это семья, это родители, это Жан и Элли, любовь – это Шо… Стоп. Не буду об этом, лучше попробую вспомнить, как это все было, там, в роскошной квартире богемной богини… Я не понимаю, что означают слова «не первой молодости» в отношении Ванды Вэй, ее лица и тела! Морщин практически нет, целлюлита нет, складок, дряблостей, «киселька» нет. А я ведь – не сказать, чтобы зеленый новичок по данной теме: щупал, мял, имел и видел всякое! Попа упругая, отнюдь не каменная, и очень удобная для ухватки за нее. Сначала я прижал к ягодицам левую руку – правая была занята ее затылком, потом и правую туда же, на попу переместил, чтобы удобнее было прижимать ее чресла к своим, чтобы она чувствовала и понимала – что именно упирается ей в низ живота, сквозь ее платье и мои брюки… Ненадежный бы из меня вышел запоминальщик: даже под угрозой расстрела я не сумел бы воспроизвести в хронометрической последовательности тот кошмарный день… В тупых фильмах, где показывают пошлейшие любовные сцены, в подавляющем большинстве их, любовники умеют грамотно использовать предоставленные им интерьеры, не ушибаясь, со всеми удобствами… Любой другой на моем месте, вероятно, должен был бы подхватить на руки прекрасную почти случайную знакомку и с нею на руках посеменить к алькову, к кровати, то бишь, а там, среди бесконечных поцелуев, медленно, словно в забытьи, освобождать свою милую от кружевных и воздушных одеяний… Ха. Я повалил ее на паркетный пол – платье уже было задрано, это я еще в вертикальном положении спроворил – сдвинул в левую сторону (для нее в правую) трусы на промежности, действительно кружевные, высвободил свой член и тотчас же засадил ей. Хорошо помню, хотя и невпопад, как заскакала по полу оторванная в спешке брючная пуговица на ширинке… Минут несколько, довольно долго, я жестоко харил ее в этом положении, яростно, не думая о том, удобно ли ей, согласна ли она… В какие-то короткие мгновения голова моя прояснялась и я с ужасом понимал, что насилую… Иначе почему она так бьется подо мной и стонет… И плачет. Она плачет!

– Еще… еще… – Что? Что еще… А… Это она, она мне шепчет: «еще»… Н-на! Вот тут она забилась не шутя! Еще Шонна с давних пор научилась бояться в сексе, когда я вхожу в раж и начинаю засаживать «по полной», особенно когда она еще не раскачалась и не «разработалась»… С моими размерами следует быть аккуратнее во фрикциях, и я всегда помнил об этом. Но одно дело – Шонна, а… Стоп. Я засадил во всю мощь и начал кончать, и меня потряс долгий и нестерпимый оргазм, нет сил как щекотны вдруг стали последние фрикции! Я аж замычал… И Ванда стонет, коготками в спину мне вцепилась… А рубашка моя где? Брюки с трусами болтаются на одной ноге, а рубашка…

– Не слабо мы зажгли… А где моя рубашка?

– Не знаю… вон валяется… Ты уже хочешь уйти?

– Я? М-м… Нет. Идем, попьем чаю. Что-то мы слишком быстро оттрахались, я ничего не разобрал.

– То есть, ты хочешь еще?

– Не знаю, наверное. Минут через пятнадцать – скажу точнее. Скорее всего – да.

– Пойдем.

Сидим в гостиной, пьем чай без молока. Я по пояс голый, в одной рубашке, она в шелковом халатике до колен, поясок завязан… Разговор клеится еще меньше прежнего. Мне хочется быть поделикатнее в эти минуты, чтобы как-то сгладить… странность ситуации, но речевой аппарат принадлежит какому-то дауну, а не мне.

– Я кончил, как редко, почти никогда я так не кончал. Но… В тебя, извини.

– Спасибо, что предупредил. Я заметила, но не изволь беспокоиться, проблема контрацепции решена мною навсегда. Ты смелый парень, Рик. Ты не боишься, что я тебя заражу какой-нибудь… инфекцией?

– Нет, не боюсь, что ты! – говорю я и несколько секунд пребываю в простоте душевной, прежде чем догадываюсь рассмотреть все грани ее вопроса.

– Я понял. У меня все в порядке, я никогда и ничем… Не сомневайся.

– Да? А у меня бывало. Этот кинематограф – он еще хуже, грязнее подиума, разве что подлости в нем поменьше. – Я никак не могу выйти из состояния легкой потерянности и контроль над головным мозгом по-прежнему у дурака.

– Подлости поменьше? Как это?

– Так. Кинематограф в гораздо большей степени разбавлен мужчинами, потому и концентрация подлости в нем пожиже. Тебе не пора на работу?

Ванда угадала самое большое мое желание: немедленно одеться – и в мотор, на работу, на всех скоростях, щедрою рукой выплачивая штрафы дорожным полицейским… Но угадав – задела мое самолюбие. Этот надменный ротик не далее как полчаса назад кричал и охал подо мною, умоляя то прекратить, то продолжать, эти брильянтовые пальчики царапали мне спину, эти длинные ножки, сейчас закрытые халатиком и столешницей…

– Пора. Но я подумал, что не лишним будет вставить тебе еще разок.

– Мы уже настолько сроднились, что можем хамить друг другу, да? Благодарю за визит и помощь. Галстук ты вполне можешь завязать на лестнице, это заметно ускорит процедуру нашего расставания. Ты понял, Рик?

Нет, ну надо же! Она у нас теперь «строгая госпожа»! На свете не так уж мало вещей, с помощью которых меня легко взбесить, чужое презрение – одна из них. Кроме того, я вполне отдохнул.

Я встал из-за стола, оставив рубашку на стуле и подошел к Ванде. Она замерла, глядя на мой голый живот и во мне шевельнулось безумное искушение, догадка своего рода, как следовало бы дальше… но в тот момент мне уже было не перестроиться:

– Идем. Я грубо схватил ее запястье и потянул на себя, внутренне готовый применить те или иные борцовские приемы, в зависимости от того, что она предпримет для сопротивления, но Ванда Вэй легко позволила выдернуть себя из-за стола, она схватилась свободною рукой в наше насильственное «рукопожатие» и стала похожа на невольницу со связанными руками, из костюмных фильмов, покорно идущую за своим мучителем. Вообще говоря, я предполагал переместить ее в соседнюю спальню, и там уже, на кровати, в комфорте, отжарить ее как следует, но легкость, с которой она превратилась из надменной барыни в покорную жертву, немедленно восстановила мою эрекцию в полном объеме: член надулся и аж задрожал.

– Галстук, да? Прежде чем повалить на кровать, я поставлю тебя раком прямо здесь, у входа в спальню, и ты мне расскажешь вслух про галстук и лестницу…

– Не говори… не говори… со мной… так грубо…

– Я сказал: раком! Ну!

Как и тогда, на кухне, возле табуреток, когда я почувствовал в Ванде, под ее холеной и надменной красотой, жадную женскую покорность, меня подхватил на свои крыла мрачный пещерный восторг, только теперь он был еще темнее и яростнее. Левой рукой я захватил ее волосы на затылке, развернул к себе спиной и заставил нагнуться, правой нетерпеливо дважды шлепнул по ягодицам, словно пощечины раздал, и Ванда поняла, послушно расставила пошире свои великолепные ножки, а немного погодя и согнула их в коленках, чтобы мне не стоять на цыпочках во время фрикций. Это был бешеный трах, шлепки моего живота о ее попу сливались воедино с непристойнейшим хлюпаньем в ее влагалище, мои хрипы и ругань было непросто услышать за ее непрерывными криками и воем! Н-на! Н-на! Н-на! Н-на! Я с размаху вгонял в нее свои «восемь дюймов», не думая ни о чем, кроме собственной радости и ее жалобных криков, но уже она не уклонялась от моих яростных ударов и подмахивала навстречу…

– Ты кончила?

– О… да… четыре… а ты… хватит… пожалуйста… а ты… – Ванда кончила раком четыре раза подряд – и все четыре только придавали мне сил, но сам я, от спешки ли, от волнения, все не мог и не мог достигнуть оргазма. Это не страшно, на самом-то деле… хотя… как она смотрела на мой голый живот…

– Становись на колени, соси.

– Нет!..

– Соси, сука! – И Ванда Вэй, не в силах больше бороться с моей и собственной похотью, опустилась передо мною на колени…

Дотрахиваться пришлось в кровати, лежа, потому что даже и ее божественный отсос оказался не способен приблизить миг второй эякуляции… А там уже, в постели, я успокоился, подрасслабился и в общей сумме оказался владельцем трех полноценных оргазмов. Сколько раз кончила Ванда – она не помнила, а я сбился со счета.

– Ты знаешь, в жизни почти каждой женщины есть воспоминания… дорогие воспоминания, которые она хранит, как величайшее сокровище на свете, зная, что испытанное – никогда, никогда, никогда более не повторится… Изредка достает их из тайников своей памяти и бережно перебирает, образ за образом, мгновение за мгновением… В моей жизни тоже были такие воспоминания, да, они были… Я долго живу на свете, ведь я намного старше тебя, Рик… Я уже старая…

– Годами – и то нет, а во всем остальном – ты просто молода. Мне с тобой радость.

– И перебирая воспоминания, человек все равно надеется, что когда-нибудь, однажды, придет к нему чудо и… не представляю уж, какое это может быть чудо, но что ушедшее безвозвратно – вернется, и засохшие лепестки из ветхого гербария вдруг наполнятся зеленой свежестью и запахами, станут явью… В моей жизни был человек, даривший мне радость… Я его любила, а Джеймс был добр ко мне… Я была очень молода… это была юность, это было счастье… Мне с ним было так хорошо, как никогда потом, ни с кем, ни разу… Один только Чилли иногда… что-то издалека похожее…

– Почему ты плачешь? Тебе плохо? – Ванда повернула ко мне голову, примяла подушку, чтобы она не перекрывала наши взгляды, и улыбнулась одним уголком рта…

– Мне хорошо. Не убирай, пожалуйста, руку, она такая… Впервые за… последние полжизни мне так же хорошо, как в те далекие годы. Нет, нет, нет, Рик, ты не бойся, я вижу твое кольцо, я не претендую. Мы расстанемся, и это предопределено. Однако теперь, в моей шкатулке поселятся новые воспоминания. А те, прежние, по-прежнему оставшись в ней навечно, осыплются в прах… Но они все равно дороги мне и будут дороги, пока я жива… Ты видел у меня в прихожей крючок возле шкафа и вешалки?

– Гм… Видел. Я и…

– Вот именно. Этот крючок – для оружия, чтобы на него можно было повесить кобуру с пистолетом. Где бы я ни жила, даже в гостиницах, в требованиях моих менеджеров обязательно записано наличие такого крючка, хотя они и не знают, зачем это мне нужно… И репортеры никогда не знали… И с тех давних пор, как я рассталась… с одним моим другом, никто и никогда, ни единого разочка, не вешал туда кобуру.

– А я повесил.

– А ты повесил. И тогда я поняла, что схожу от тебя с ума …