Текст книги "Кромешник. Книга 1"

Автор книги: О`Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Хрен с ними. На колумбийский проект я готов подписаться. У меня в Майами хорошие парни из кубинцев копытом бьют, новое дело как раз для них. Пять миллионов я тоже наскребу, только задвинем марсельский груз, и я со своей доли рассчитаюсь. Так что выясни все до конца и – вперёд. А твой парнишка завтра прибудет, как я понимаю? У нас все готово.

– С Мальком накладки, Франк. Вот какое дело: боюсь, что покойный Червяк сообщил про Швейцарию и нас будут пасти. Никак не могу вспомнить, сболтнул я ему про Гекатора или нет. В Швейцарию сейчас все одно нельзя. Через месячишко я пошлю туда человека, когда все успокоится, но если я проговорился, то Мальку и возвращаться пока не надо, он знает лишнее. Не в службу, а в дружбу: не мог бы ты подержать его в Европе это время, но так, чтобы он не отсвечивал. Делом каким-нибудь займи, а?

– Да можно, в принципе. У нас точку одну расконсервировали под последнюю партию. Там полный интернационал собрался: итальянские ребята (но не эти, а с севера), парочка тайцев – это у нас вроде как обмен заложниками, а толстый Фэт – вообще ваш, местный.

– Вроде вспоминаю его – неприятный тип.

– Какой есть. Мужик надёжный, это главное. Так давай я его к ним определю? Будет сидеть безвылазно, внутри?

– Пожалуй. Только поаккуратнее с ним, он парень норовистый. Надо будет объяснить ему, что к чему, но чуть попозже, а пока сказать, чтобы ждал и не дёргался и не бузил.

– У Фэта не забалует. А если начнёт выступать? Извини, старик, у нас ведь не пансион для трудных подростков?

– По обстоятельствам, – хладнокровно ответил Дядя Джеймс.

– Ну, тогда я сегодня же позвоню. А документы на него?

– В унитаз. Я ведь уже оплатил их?

– Да перестань, какие между нами счёты. Понадобятся – новые сделаем. Читал про Червончика?

– Идёт следствие. Комментариев нет. Китайцы виноваты. Обычная ахинея, Франк.

– До тебя не дотянутся?

– Не-е. Последний месяц он же в «карантине» был из-за китайского груза, чтобы лягавые вокруг него не нанюхали чего. Я его и в Европу хотел послать, чтобы отвязались они; кто мог знать, что он сломается?

– Китайцы виноваты, вот пусть ищут китайцев.

– А я о чем. И СБП довольной останется – будет кого депортировать.

– А как ты думаешь, про тебя он многое напел?

– Про меня лично?

– Про дела ваши, про тебя лично.

– Не думаю. Если бы вскрылось все – никакая СБП ему на суде не помогла бы: живо лоб зелёнкой бы помазали. Полагаю, он договорился о новых делах стучать, где на нем ответственности бы не было. А для них тоже разница не велика, вновь содеянного хватило бы нам на всю катушку. Кухня известная: меньшими усилиями – тот же результат. Это девиз любого чиновника.

– Да и не только чиновника, Джеймс, любой из нас так же думает.

– Но у них усилия – бумаги, а результат – тоже бумаги. Если на итоговой бумаге написано, что все в порядке, то, значит, так оно и есть. Ты голоден?

– Да не мешало бы.

– Ну так поехали к «Пьеру» твоему любимому. Или передумал?

– Угощаю, угощаю! Ты помощника сменил, я вижу?

– Не говори… Только привыкнешь к чему-нибудь – опять перемены. Арнольд, не спи, морда! Скажи ребятам, чтобы выходили…

Глава 4

Твой лик – в тумане.

Твои лучи бессильны

Приблизить утро.

Радость Гека по поводу неприятностей, сокращавших количество его недругов, оказалась преждевременной: полиция, карабинеры, ажаны, Интерпол – все они равно не терпели и марсельцев, и их конкурентов. В начале октября Гекатор получил полтора года и приступил к отсидке в сицилийской тюрьме. Незадолго до этого его прихватили в Палермо с пакетом…

Разгрузились накануне у побережья Кастелламарского залива, все прошло гладко, тихо. Гек рассчитывал отдохнуть денёк, так как с адресом выходила какая-то неувязка и требовалось подождать. Проклятый пакет довёл-таки до решётки, хорошо ещё, что там была марихуана. Испугался он не сразу: только когда был составлен протокол, а его отвели в камеру-одиночку «на раздумье», только тогда он понял, что отныне даже гипотетической возможности поступать как ему заблагорассудится он лишён…

«На сколько?! Ой, мама, я здесь состарюсь! Сколько здесь дают за это дело? Ежели как у нас…»

Капитан отыскал его только через сутки. Он появился в сопровождении адвоката, который бесплатно вызвался защищать интересы Тони Сордже. И немудрёно: его услуги все же оплачивались капитаном и анонимными доброхотами. Адвокат был проверенным человеком – в своё время защищал двоюродного брата Бутеры, владельца бара на рыбном рынке Аквасанта. На процессе в Катандзаро старшего Бутеру пытались превратить в прожжённого убийцу, но адвокат честно отрабатывал свои деньги…

Все это Гек узнал много позже, а сейчас он чувствовал поддержку тех, по чьей милости он попался, догадывался, что они испытывают понятные сомнения в его стойкости, способности держать язык за зубами. Но он сразу дал понять адвокату, что никакого отношения к незаконным сделкам не имеет и пакет попал к нему случайно: один американец опаздывал, с его слов, на самолёт и попросил передать пакет с фотографиями человеку с такими-то приметами, посулил двадцать долларов, будь они неладны!

Адвокат покривился неуклюжей выходке, но корректировать ничего не стал, только посоветовал линию поведения на суде, которая, по его расчётам, позволит суду быть снисходительным к первому и единственному огреху несчастного полуграмотного паренька. Адвокат имел также поручение припугнуть Тони и таким образом укрепить его в желании молчать, но пренебрёг и лишь пообещал Тони всяческую поддержку в тюрьме и на воле. По мальчишке видно было, что тот далёк от мысли о предательстве, верит в помощь и будет держаться.

Тем не менее Гек-Тони получил полтора года. Однако он решил молчать и в случае гораздо более жёсткого приговора: и выхода не было, и сицилийские порядки, не менее жёсткие к предателям, чем у него на родине, были ему известны; в запугивании действительно не было нужды. Он до конца не мог поверить, что его опять лишат свободы, не выпустят из камеры, а заставят томиться в неволе за такой пустяк…

Приговор огорчил Гека: ещё полтора года в клетке – это почти полжизни, когда тебе недавно стукнуло семнадцать, из которых четыре и так уже отдано «хозяину». Адвокат поймал его недоумевающий взгляд:

– Это пустяк в нашей ситуации, Тони, к тому же я добьюсь – и ты выйдешь раньше, обещаю тебе!

Гек смолчал, он знал цену таким обещаниям. В эти минуты он ничего и никого не слышал и не видел, слишком больно и пусто было в душе его.

Знаменитая сицилийская тюрьма охотно открыла объятья, обдала вонючим дыханием и приняла в своё лоно ещё одного постояльца из тех многих тысяч, кого она познала за свою долгую каменную жизнь. Все здесь было не так, все непривычно: режим, обычаи и даже запахи. Вроде и крытка, а режим куда легче, чем у них в малолетке. И порядки очень и очень странные: Гек своими глазами видел, как один заключённый, очевидный пассивный педераст, внаглую общался с другими, нормальными людьми – никто не боялся зачушковаться, он даже обедал вместе со всеми! Наголо тут никого не стригли, «коней» между камерами не гоняли…

Камера (гигантская, по местным понятиям), в которую определили Гека, содержала в себе чуть больше десятка мелких правонарушителей, бродяг, автомобильных воришек и тому подобную шелуху. Гек был предоставлен себе и тюремному режиму, который больше напоминал курорт в его представлении. Как он и ожидал, про него забыли: ни весточки, ни передачи – будь здоров, Тони, спасибо за знакомство!

Примерно через месяц «курортный сезон» в камере подошёл к концу. В третий раз получил срок за поножовщину некий Фра Доминико, жирный и весёлый сутенёр низкого пошиба. Он тотчас назначил себя старостой камеры, опытным глазом узрев, что конкурентов здесь не предвидится. Фра Доминико хорошо знал тюремные порядки, на прогулках разговаривал со своими знакомыми, которых знал по прошлым отсидкам или ещё с воли. Он наполнял камеру рассказами о местных нравах, о своих победах над женщинами, о своих приключениях, при этом требовал, чтобы его внимательно слушали. Не чувствуя отпора, он обнаглел окончательно. Он помыкал всеми обитателями камеры с безоглядностью средневекового феодала, отбирал деньги, вещи, избивал кого-нибудь – просто так, чтобы чувствовали и видели, кто здесь хозяин. При нем мгновенно образовались прихлебатели – двое подонков, ещё более мелких и грязных, чем он. Гек избегал, как мог, столкновений с ними, отводил взгляд и не вмешивался ни во что, но однажды пришла и его очередь.

Фра Доминико возлежал на своей кровати и зевал от скуки.

– Эй, паренёк, ну-ка подь сюда! – поманил он Гека пальцем.

Гек подошёл и стал ждать, что тот ему скажет.

– И вы, все! У этого мальчика славная мордашка, не такая, правда, как у моих козочек, но здесь вполне сойдёт. Назначаю тебя своим пажом, буду кормить и одевать. Если кто посмеет обидеть, будет иметь дело со мной. От тебя потребуется самая малость: помочь мне решить кое-какие проблемы личного свойства. – Тут Фра загыгыкал: – Я добрый малый, когда меня не сердят; если сегодня вечерком мы поладим, ты не пожалеешь. Ты понял, что я тебе сказал?

– Понял, – ответил Гек.

– Умничка. – Фра Доминико откинулся на подушку. – Все свободны. А ты, Тони, принеси-ка мне водички. Жарко…

Гек плюнул ему в лицо. Как и ожидалось, Доминико вскинулся рывком, пытаясь осознать, что происходит. Но Гек не дал ему времени на раздумье. Он собрал ладони в ковшики и с силой ударил Фра Доминико по ушам. Потом за шиворот, так как тот был лысым, резко сдёрнул его с лежанки и так же резко ногой снизу пнул в солнечное сплетение. Уже оглушённый первым ударом, Фра Доминико подавился ещё более дикой, непереносимой болью, будучи не в силах издать даже мычания. Он мягко завалился лицом вниз и теперь корчился на полу, тихо-тихо сипя. Воспользовавшись паузой, Гек наградил пинком шакала, который стоял ближе остальных и дёрнулся было к другому. Но эти оба настолько оторопели, что и не помышляли вступиться за поверженного повелителя. Гек понял, что за тылы можно не беспокоиться, и вернулся к Доминико. Прошла минута, Доминико понемногу отдышался, со стоном поднялся на четвереньки, потом разогнулся и попытался встать с колен. Гек шагнул к нему и в движении, пыром, вогнал конец ботинка туда же, в солнечное сплетение. Доминико завалился, теперь уже на спину и почти сразу – на бок. И опять он корчился на полу, широко разевая беззвучный рот, а зрители молча и со страхом следили за происходящим.

Доминико оказался на редкость здоровым и выносливым парнем: он вновь сумел подняться на колени и уже ухватился за стойку своей кровати, чтобы окончательно встать на ноги; его сознание пока не участвовало в этом, действия носили автоматический характер, но он пытался встать. Проблему следовало решить сразу и надолго, поэтому Гек решил продолжить. Пользуясь тем, что враг ещё на коленях, он вплотную придвинулся к нему, пальцами левой руки залез в хрипящий рот, крепко уцепил за язык и резко выдернул его наружу. Правой рукой плотно придавил темя и врезал коленом по челюсти – снизу вверх, а носком ещё раз в область груди. Получилось удачно: остальные заключённые увидели только, что он вроде бы ударил ещё раз и отскочил в сторону, а у Доминико изо рта хлынула кровь и справа на подбородке вспучился тёмный кровавый комок. Доминико опять упал – вниз лицом, и уже не шевелился, только лужица крови из-под головы быстро увеличивалась в размерах. Молодой паренёк, сидевший за кражу, ровесник Гека, охнул и перекрестился. Гек повернулся лицом к сокамерникам и, ни на кого не глядя, проговорил с нажимом:

– Ну что смотрите, упал человек с кровати и расшибся. Сверчок! Стукни в дверь, пусть доктора вызовут, и поскорее, он вдобавок и язык свой длинный прикусил.

Сверчок – тот, кого он пнул во время экзекуции, – послушно попятился к двери, чтобы не поворачиваться к Геку спиной. Он тоже не был новичком в тюрьме и знал, как быстро происходят иной раз камерные перевороты. Уверенный тон, жестокость молчаливого и незаметного до сих пор новичка, сноровка в расправе да и сама эта молчаливая отстраненность безошибочно указывали на некую исключительность его самоощущения здесь. Слово «мафия» не в ходу на Сицилии и никогда не употребляется в сицилийских тюрьмах, но это не значит, что никто не знает о сообществе так называемых «людей чести». Гек подсознательно прибегнул к такой манере разговора, подметив, что спокойствие и замаскированная угроза – в стиле невидимой, но реальной стороны сицилийской жизни. Кроме того, он постоянно общался в последние месяцы с представителями подпольного бизнеса на Сицилии, кое-что усвоил и перенял. К моменту посадки он даже успел почти полностью избавиться от акцента, а остатки его воспринимались просто как личные особенности речи. Это, между прочим, больше всего изумило и восхитило Бутеру:

– То в тебе кровь заговорила, мой мальчик, та самая родина!

Гек знал свои способности к языкам, но тоже был доволен.

Фра Доминико погрузили на носилки и унесли. Потом начался поголовный шмон. В тайнике возле очка нашли два кастета и металлический прут, давнее захоронение, о котором, по-видимому, не подозревал даже Доминико с дружками. Личный обыск и осмотр не дали ничего – Гек предусмотрительно действовал почти исключительно ногами. Свидетелей не оказалось: каждый в момент падения чем-то был занят, все слышали звук падения и обернулись только после этого. Ясно было, что правды в свидетельствах не было ни на грош, но изменить свои показания и помочь следствию докопаться до истины никто не пожелал. Такой оборот дела вполне устраивал Гека; он наравне со всеми подвергся не слишком усердному допросу и тоже ничего не показал. К тому же спустя некоторое время допросы, как по мановению волшебной палочки, прекратились, и вновь покой воцарился в камере. Фра Доминико, он же Альфонсо Пуццоло, тридцати четырех лет, трижды судимый, умер на исходе вторых суток после побоев, так и не придя в сознание. Вскрытие показало, что у него была сильно повреждена селезёнка, кусок сломанного ребра проткнул лёгкое, язык почти полностью перекушен.

Неловкое падение на каменный пол устраивало всех, не только Гека; никому не было дела до того, по какой причине Доминико расстался с жизнью, – ни на воле, ни в тюрьме. Поэтому, как только он скончался и перестала существовать потенциальная возможность узнать о происшедшем от него самого, расследование поспешили свернуть, а дело сдать в архив.

Гек не знал, что ему делать с бременем власти, которое обрушилось на него после свержения прежнего идола: молча и единодушно его признали главным все, включая осиротевших прихвостней весёлого Доминико. Но Голубь и Сверчок так и не обрели нового хозяина. Гек для острастки дал по морде каждому из них, посоветовал вести себя тихо и не крысятничать, пользоваться же их услугами не пожелал. Более того, он выбрал низкорослого угрюмого крестьянина, сидевшего за убийство из ревности, и назначил старостой камеры, с тем чтобы по всем вопросам обращались только к нему. Такое решение никто не оспорил, но жизнь в камере продолжалась с оглядкой на него: все лучшее из посылок неукоснительно предлагалось Геку. Он принимал дары, но не всегда и понемногу, иногда сам угощал кого-нибудь из обездоленных. Гек понимал, что местные порядки отличаются от бабилонских и невозможно одни заменить на другие, да и не нужно. А чтобы активно управлять, необходимо знать здешние обычаи и следовать им, иначе весьма легко попасть в непонятное. Поэтому Гек внимательно изучал новую среду обитания, подмечал и усваивал местные правила, но старался свести к минимуму собственные инициативы.

От старого капитана и его адвоката никаких вестей так и не поступало. И жизнь шла своим чередом, тасуя дни и недели, готовя живущим в тюрьме и за её пределами новые испытания.

Как-то Гек вспомнил, что он снова католик. Пришлось молиться и даже в одно из воскресений сходить в тюремную церковь на исповедь. Но делал он это скупо и не напоказ, только чтобы держаться в границах религиозных приличий. Гек понимал, что и в камере имеются чьи-нибудь глаза и уши. Несмотря на официальное неведение о его вкладе в пополнение тюремного погоста, информация о расправе просочилась за пределы камеры. Во время прогулок он ощущал на себе взгляды других обитателей тюрьмы, исполненные насторожённости и щупающего любопытства. Но прямо к нему никто не подходил и знакомиться не желал.

Гек проявлял холодное спокойствие и полное безразличие к окружающему, но, конечно же, страдал от одиночества и чувства гнетущей тревоги. Он жадно вслушивался во все обрывки разговоров, внимательно присматривался к тому, кто и как себя ведёт и что из себя представляет. Больше всех его заинтересовал седой и солидный пузан – дон Паоло, как его величали все, включая надзирателей.

Это был чрезвычайно уравновешенный и доброжелательный господин: активные игры на свежем воздухе ему, как видно, претили, так что он устраивался где-нибудь на солнышке и играл в шашки с многочисленными партнёрами, всегда готовыми почтительно поддержать компанию. При нем постоянно клубилось нечто вроде свиты, состоявшей наполовину как бы из придворных и просителей, а наполовину из молчаливых парней крепкого сложения. Дон Паоло охотно шутил, улыбался, интересовался здоровьем собеседника, порой сетовал на своё, словом – он знал всех, и все знали его. Он мог часами слушать подробности семейного быта любого из своих приближённых, а то просто сидел, подставив бритый подбородок лучам неяркого зимнего солнца. Только Гека он не замечал – глядел сквозь. Гек многое бы отдал, только бы узнать, что насчёт него думает этот дон Паоло. Он не сомневался в источнике силы и могущества разговорчивого добряка и понимал, что от прихоти или иных каких намерений старого дона зависит его жизнь. Гек видел: его изучают, и мысленно он уже приготовился к самому худшему: «Крысиная нора, из неё не выскочить».

Как-то в воскресенье, когда заключённые находились на прогулке, к Гекатору подошёл парень по прозвищу Чичероне. Он сидел за соучастие в вооружённом грабеже, что плохо вязалось с его тщедушным обликом. На вид ему было лет двадцать с хвостиком; сутулый и нескладный, он никогда не принимал участия в играх, которые затевались во время прогулок, в драках, возникающих нередко между заключёнными, был молчалив и бесцветен. Он, вероятно, даже не сумел бы постоять за себя в подобных заварушках, а между тем Гек не помнил случая, чтобы кто-либо попытался зацепить парня. Видимо, причина этому крылась в том, что Чичероне состоял в свите дона Паоло, того самого почтённого синьора, даже в заключении сохранившего благорасположение к людям, которые, в свою очередь, безмерно уважали его. Уважение к дону Паоло всячески демонстрировала и администрация тюрьмы: разрешала держать ему под рукой своего рода прислугу и «сиделок» из числа заключённых, поскольку врачи обнаружили у него стенокардию и ревматизм; пищу ему доставляли только домашнюю – тюремную не позволяла принимать язва. Обременённый многочисленными болезнями, дон Паоло выглядел очень хорошо в свои пятьдесят пять лет, а язва не мешала ему иметь солидное брюхо и красные щеки. Вот и сейчас он, по обыкновению, предавался раздумьям, занесши толстые пальцы над стоклеточной доской, и не видел, что один из его «ординарцев» отделился от свиты и беседует с каким-то новичком.

Чичероне предложил Гекатору сигарету и закурил её сам, поскольку Гекатор вежливо отказался.

– Приятная погодка, а? Прямо весенняя, – начал Чичероне. – Сейчас бы на пляж, а там девочки, а?

«Тебе не девочку, а жратву усиленную надо бы, трефец чахоточный», – беззлобно подумал Гек, а вслух протянул:

– Да-а, девочку бы не помешало…

Поговорили о футболе, который Гек терпеть не мог, и постепенно перешли к главному, как догадывался Гек, вопросу. Речь зашла о преступлениях «красных бригад».

– Кстати, – понизил голос Чичероне, – видишь тех двоих, вон – патлатые (в этих диких краях зэков даже не стригли!), да нет, вон те, один ботинок завязывает… Ага – вот как раз «красные бригады». И взрывы за ними, и нападения на банки, и даже убийство – это они уже в наших краях развлекались. Им сидеть до конца века, самые настоящие бандиты – кошмар! Всего неделю здесь, а наглости хоть отбавляй… Никакого понятия о порядке. Об уважении к кому бы то ни было – и речи нет. Дон Паоло хотел было с ними поговорить, урезонить – куда там! Плевали они на его слова с высокой крыши, угрожали ему, представляешь?

Гек представлял. Только псих мог надеяться безнаказанно оскорбить словом или хотя бы знаком уважаемую на Сицилии персону.

– Люди было вступились за него, да дон Паоло остановил: не надо, говорит, связываться с дерьмом, сам он на них не в обиде, поскольку они нравственные калеки и не ведают, что творят. Бог их и так покарал, отняв свободу и разум. Слепцы, они вряд ли когда прозреют… А вот о тебе он неплохо отзывался.

– Не может быть. Откуда он меня знает, я ведь ни разу с ним и не разговаривал…

– Да уж знает… А история о переломанных рёбрах да прокушенном языке всей тюрьме известна. Знатно парня отделали.

– Фра Доминика, что ли?

– Его самого.

– Хм, я тоже догадывался, что там что-то такое было. Значит, он не сам расшибся? А кто его так?

Чичероне остолбенел:

– Ну ты даёшь! – Он ухмыльнулся в минутном замешательстве и продолжил: – Так вот, дон Паоло о тебе хорошего мнения, уж не знаю за что. Он считает, что ты держишься достойно, как подобает сицилийцу, пусть и попавшему в беду, что ты не похож на современную испорченную молодёжь, не то что эти двое мерзавцев. Да, твои знакомые через него просили передать тебе привет и самые тёплые пожелания. Они тебя ценят и о тебе помнят.

«Суки», – подумал Гек.

– А дон Паоло мне поручил, что я и делаю.

– Спасибо огромное дону Паоло за хорошее мнение обо мне, хотя, быть может, я и не заслужил этого. – Гек помолчал немного и так же раздумчиво добавил: – Спасибо ему. Дон Паоло – человек, по-настоящему достойный всяческого уважения, а те, кто этого не понимает, – слепцы.

Видя, что Гек больше не имеет что-либо добавить к сказанному, Чичероне похлопал его по плечу, кивнул ему с полуулыбкой и пошёл обратно, смешно откидывая при ходьбе плоские и несоразмерно большие ступни.

Дважды в день, утром и перед ужином, Гек упражнялся. Даже неделя перерыва существенно сказывалась на точности и силе движений, а кроме того, он уже привык поддерживать себя в форме – физические нагрузки действовали успокаивающе. Обитатели его камеры с нескрываемым любопытством наблюдали за ним и уж наверняка не держали язык за зубами. Приходилось приспосабливаться: Гек выбрал только те упражнения – приседания, наклоны, отжимания от пола, – которые не несут в себе никакой «специфики» (по выражению Патрика). Теперь, когда появился заказ, Гек осторожно добавил эту «специфику»: отжимался на кулаках и пальцах, приседал, выбрасывая руки резко вперёд и в стороны, делал наклоны, набивая пальцы о каменный пол.

Все было предельно понятно. Этот самый дон Паоло ясно дал понять, что пока не доверяет Геку, но готов обратить на него своё высочайшее внимание, когда тот продемонстрирует послушание и сообразительность. Именно поэтому он и придержал своих урок и не дал им наказать «красных». Этих молодцов приготовили для Гека.

Гек понимал, что выбор невелик. Если вдруг по слабости характера и по молодости лет ему надоест париться в тюрьме и он захочет скостить срок, а для этого помочь следствию, вломив даже тех немногих, кого он знал, то это грозит существенными неприятностями важным людям. Его можно убрать, а можно и кольцо в нос продеть, зависимым сделать. Дон Паоло предложил Геку выбирать самому. Смерть или рабство? Рабство, решил Гек. Он заделает этих рогометов и подымет новый срок во имя дона Паоло: на воле ему сейчас делать нечего, да и на тюремном кладбище тоже. Гекатор уже решил про себя, как он будет действовать. Оставалось ждать (но не затягивать) удобного момента и тренироваться помаленьку.

Ждать долго не пришлось, через неделю случай представился. Гек ни разу не подходил близко к террористам, наблюдал за ними издали. Это были крепкие и рослые, по местным понятиям, парни, северяне по виду и говору. Они уже почувствовали вакуум вокруг себя, скрытое недоброжелательство остальных, но не переживали по этому поводу, держались вместе и ни перед кем не заискивали. Они замкнулись друг на друга, говорили все, спорили о чем-то, а на окружающих смотрели поверх голов.

Геку удалось ни разу не встретиться с ними взглядом; он был уверен, что ничем не привлёк их внимания. Перед прогулкой Гек поскрёб пальцами обеих рук по куску мыла, чтобы оно набилось под ногти, до этого коротко подпиленные, – теперь он был готов. Гек не был уверен, что все пройдёт без сучка без задоринки, но все-таки надеялся, что в случае чего вправе ожидать поддержки от дона Паоло.

Но когда везёт – везёт во всем. Гек зашёл в туалет, огороженный ширмами, и, ещё расстёгивая молнию на брюках, боковым зрением засёк, что «красные» тоже направились к туалету. Гек поторопился закончить, даже застегнул ширинку, но продолжал стоять над писсуаром. Внезапно он ощутил слабость во всем теле и понял, что не может двинуть ни рукой, ни ногой.

«Я боюсь», – успел подумать он…

…Указательный и средний пальцы левой руки вошли в глазницы, как сквозь гнилые яблоки. Гек успел выдернуть пальцы и правой ударить второго, и только тогда мартовский воздух тюремного двора содрогнулся в нечеловеческом крике. Спешка ли тому была причиной, а может, недостаточность тренировок на тюремном полу, но удар правой удался наполовину: один глаз на двоих человек оставался. Уже не помня себя от паники и отвращения, Гек сплеча рубанул его по переносице и отступил назад, к умывальнику. В голове прояснилось; Гек все ещё не видел и не слышал ничего вокруг, но уже помнил: надо мыть руки!

Вымыл, стараясь делать это тщательно, вытер о трусы, для чего втянул в себя живот и сунул в штаны мокрые кисти рук, вышел на свет и сделал шаг в сторону. Никто ничего не понимал: два залитых кровью человека корчились на каменных плитах, заключённые сбились в кольцо вокруг них; никто не решился подойти ближе, чтобы не завязнуть в чужих заморочках.

Гек оказался в переднем ряду зрителей, задние, напирая, спрашивали – что случилось? Гек пожимал плечами и молчал, втихаря выковыривая остатки мыла из-под ногтей. Он не испытывал ни малейшей жалости к людям, которых он изуродовал навсегда: ведь если вдуматься – так они остались в живых благодаря ему, Геку. Если бы он оплошал, их наверняка убили бы как посягнувших на святую святых островного мироздания – престиж всеми уважаемого Падрино. Да если бы они и подохли, Гека это нимало не трогало: он не совершил ничего такого, что выходило бы за привычный круг его понятий о совести, целесообразности, добре и зле. Хорошо жить, чтобы никому не мешать и чтобы тебе не мешали, – это все так. Ну а если приходится выбирать между собственным здоровьем и благополучием других – так любой дурак не ошибётся в правильном выборе, если он не совсем дурак. Пусть живут как знают, а я своё дело сделал.

Красота: свидетелей не было! Следствие заглохло в самом начале, так как не осталось никаких улик происшедшего. Охрана оплошала, упустив на миг этот злополучный кусочек пространства, а в этот миг все и случилось. Сами потерпевшие не могли пролить свет на происшедшее: один так и не вышел из коматозного состояния – осколки переносицы проникли в мозг, – другой не сумел толком вспомнить, сколько было нападающих – то ли двое, то ли трое. Их уже удалили с острова, и оставшийся в живых лежал в госпитале, где его лечили и безуспешно допрашивали. Конечно, может, кто и видел, как все происходило на самом деле, да что толку! Люди хорошо помнили тот день, когда дону Паоло публично выказали неуважение те двое. Все восхитились тогда кротостью, истинно христианской, и благородством, с которым он перенёс хамство этих бандитов. Бог примерно покарал обидчиков, и хотя несомненно, что орудием кары небесной Всевышний избрал одного из смертных, не по-христиански да и не по-сицилийски было бы вмешиваться в дела, непонятные простому человеку. А ведь в самую точку угадал дон Паоло: мало надежды, что они когда-нибудь прозреют! Так оно и вышло…

Всех почему-то поразила эта фраза, упавшая из уст дона Паоло, и теперь обитатели тюрьмы с благоговейным ужасом повторяли её друг другу. Докатились слухи и до администрации, но дона Паоло даже не побеспокоили вопросом о нелепом совпадении, напротив – поспешили предать забвению инцидент с террористами, которых, слава богу, перевели от них подальше.

Но истинный виновник переполоха остался ни с чем. Его забыли. Тонюсенькие, едва заметные ниточки контакта с людьми дона Паоло, хотя бы с тем же Чичероне, порвались. День сменял день, на каждой прогулке Гек ждал, и ждал напрасно, что дон Паоло или кто-то из его людей подойдёт к нему, выкажет расположение или что-нибудь такое в этом роде и он войдёт в круг людей уважаемых и привилегированных в масштабах всей тюрьмы, а может быть, и за её пределами. Да ладно, черт с ними, знать бы точно, что его самого не убьют – с них станется! Новый срок не навесили – и то хлеб. Да что там – великолепно обошлось. Да, но… Не спорол ли он серьёзного косяка по неведению? Что они его мурыжат, что молчат?

Гек терзался; его не утешало и то, что в его родной камере заметно укрепилась дисциплина, и без того изрядная: даже курить сокамерники старались в углу, максимально далёком от того места, где разместился Гек. А уж когда он засыпал – затихала вся камера, сам староста бдительно стерёг его покой…

Так уж совпало, что свой восемнадцатый день рождения Гек отметил торжественно и пышно, хотя и анонимно, да и повод для празднования был другой.

В тот день во время ужина Чичероне опять подошёл к Геку и заговорил с ним так, словно со времени последней беседы прошло несколько часов, а не месяцев.

– Привет! – с улыбкой воскликнул Чичероне.

Гек кивнул.

– Что поделываешь сегодня вечером?

– Думаю сходить на пляж, позагорать…

– А ты не мог бы отложить это дело до завтра?

– Мог бы.

– Ну и чудесно. Дон Паоло просит, если ты можешь, зайти к нему сегодня вечером, – у него есть для тебя весточка от твоих родных и близких. Ты как?

– Что – как?

– Ну, зайдёшь?

– Ключи дома забыл. От камеры.

– Ты скажи – хочешь пойти? Если да – скажи да, без выкрутасов.

– Да, если этого хочет дон Паоло. А ты, если не хочешь выглядеть дураковатым, по делу говори, а не загадки загадывай.

– Я уже сказал. Пойдёшь? Если да, то за тобой зайдут.