Текст книги "Хроники. Бетти блондинка атаманша Солнечного острова (СИ)"

Автор книги: O Simona

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

  Вот тогда твой отец вспомнил о своем друге, то есть – обо мне.

  Зейнон подержала его затею – чтобы он отвел двурогую обезьяну ко мне.

  По дороге обезьяна два раза кусала твоего отца – первый раз в левую ногу, второй раз в ухо.

  Окровавленный он нашел меня в городском парке на скамейке, где я жил после того, как продал свою квартиру.

  Без слов твой отец оставил мне двурогую обезьяну.

  Нет, он еще произнес с ироничной улыбкой, когда уходил:

  – Томас, у тебя была одна обезьяна, которую ты посещал, когда я улетал в глубины Вселенной – моя жена Зейнон.

  Теперь у тебя двурогая обезьяна вместо моей жены.

  Думаю, что с нищим бомжом моя жена не захочет.

  Да и на торты для Арабеллы у тебя нет денег.

  – Ошибается, Мики, – я поднялся со скамейки. – Денег от продажи моей квартиры хватит надолго, чтобы носить Арабелле торты.

  Кости мои скрипят на холоде, так что прости, уходи, я еще поскриплю. – Я прилег на скамейку и накрыл от ветра голову сломанным компьютером.

  (Компьютеры заменили газеты – как и в информационном смысле, так и в бытовом.

  Раньше бомжи прикрывались бумагой от ветра, а в развитых цивилизациях бумага стала стоить дороже компьютеров, поэтому приходится укрываться компьютерами. – Прим. Ингеборги и Издательницы)

  Твой отец Мики ушел, я замерзал.

  Стал подумывать – не купить ли тортик для тебя и не зайти ли к Зейнон в гости.

  То, что твой отец, мой друг Мики, дома, меня не беспокоило.

  Нищего замерзающего бродягу не остановит опасность, если он стремится к теплу женского тела.

  Вдруг, я почувствовал под боком сопение и жар.

  Огромное волосатое и горячее прислонилось ко мне.

  С тех пор я стал неразлучен с двурогой обезьяной, а позже – с ее подругами и друзьями.

  Мы спали вместе, согревали друг друга теплом своих сердец.

  Растрачивали на общение жар своей души.

  Через неделю я увидел тоску в глазах двурогой обезьяны.

  – Ты скучаешь по дому? – я догадался.

  Обезьяна двурогая согласно кивнула головой.

  Они же – как собаки, все понимают, но ничего сказать не могут.

  – Если я тебе куплю друга, то останешься на Земле со мной?

  Не хочу с тобой расставаться. – Я надеялся.

  Надежда дала плоды.

  Обезьяна радостно завизжала, лизала меня, целовала, обнимала крепкими лапами.

  Остался вопрос – где я куплю самца двурогой обезьяны для своей подруги?

  Деньги у меня были, но не для закупок за границей нашей Солнечной системы.

  Тайком я пробрался в трюм грузового корабля.

  Выручки от продажи трехкомнатной квартиры в Центре хватило лишь на подкуп капитана.

  Он закрыл глаза, когда я оказался в трюме.

  На Альфе Центравра я сошел и отправился на рынок рабов.

  Основная моя задача была – не превратиться из покупателя в раба на этом самом рынке.

  Я выдавал себя за знаменитого богатого певца Хулио Паскуале.

  На каждому углу рассказывал, что меня нельзя воровать и продавать, потому что за меня заступятся сильные мира.

  Моя ложь помогла мне выжить в непростом мире рынка Альфа Центавра.

  Скажу честно – я дрогнул, и чуть не забыл о своей основной задаче – купить самца для моей двурогой обезьяны.

  Я увидел на торгах настолько красивую девушку рабыню, что споткнулся об ее туфли и чуть не упал.

  Девушка засмеялась и показала ослепительно белые жемчужные зубы.

  "Купи меня, красавчик, я стану твоей рабыней.

  Мое имя Филадельфия!", – в словах девушки непостижимо сплетались грусть рабства, тоска по дому и страсть.

  «У меня нет денег на глупости, – я вывернул карманы, показывал, что я нищий. – Ты, наверно, очень дорого стоишь, дороже, чем обезьяна».

  "Я почти ничего не стою, – девушка погладила меня по голове.

  От ее ласки я почувствовал прилив сил. – Человеческие самки во Вселенной продаются почти даром.

  Мы слишком мало умеем, чтобы приносить пользу представителям высокоразвитых галактических цивилизаций.

  Я, например, умею только улыбаться" – Филадельфия тут же продемонстрировала шикарную улыбку.

  "Я считаю одним из величайших достижений девушки – умение улыбаться. – Я поплыл в розовом омуте любви. – И ты освоила это достижение.

  Дураки другие цивилизации, если не ценят твою улыбку".

  (Томас из сна Арабеллы оказался вовсе не дурак.

  Вот, кажется, что бомж, нищий, никудышный, о которого вытирают ноги бывшие друзья и подруги.

  А случится момент озарения, так бомж скажет мудрость, до которой не додумается ни один ученый.

  Придумал же Томас, что улыбка девушки – самое великое наше достижение! – Прим. Ингеборги и Издательницы)

  «Ты назвался знаменитым богатым певцом Хулио Паскуале, – Филадельфия грустно улыбнулась. – Неужели у тебя, богатого и знаменитого певца, нет денег на одну несчастную человеческую рабыню?»

  "Я лгал, что я богатый знаменитый певец Хулио Паскуале, – честно признался рабыне.

  Догадывался, что она меня не сдаст работорговцам.

  В ее глазах сияла правда. – Именем певца прикрываюсь, чтобы меня не убили и не продали на этом рынке".

  «Я так и думала, – Филадельфия приподняла край длинного платья, показала мне свои длинные стройные ножки. – Знай же, лже певец, что с этого момента тебе будет во всем счастье». – Эти слова показались мне ложью.

  Я подумал, что Филадельфия хочет меня ободрить.

  Может быть, она и сама не знала о силе своих пророчеств.

  Я не купил Филадельфию – не на что.

  Через один торговый ряд я наткнулся на то, что искал – великолепный экземпляр самца двурогой обезьяны.

  Продавец – худой, зеленый, бил обезьяну электрической палкой.

  Несчастное животное металось в мюонной клетке, визжало, но не могло скрыться от безжалостных ударов.

  – Зачем ты его мучаешь? – я попытался отобрать у продавца электрическую палку.

  Но получил бодрый заряд в лоб.

  – Я мучаю двурогую обезьяну, чтобы ее из жалости кто-нибудь выкупил, например, ты.

  Из всей породы двурогих обезьян остался только этот самец.

  Он не представляет для нас никакой ценности.

  – Как и девушка рабыня Филадельфия, – я горько произнес.

  – Что? – продавец навострил зелёные уши.

  – Ничего. Продолжай! – я сделал вид, что двурогий самец обезьяны меня не интересует.

  – Мясо его несъедобно, шерсть вылиняла, зубы не годятся даже на сувениры.

  Размножаться он не способен, а самок для него не осталось.

  Род двурогой обезьяны вымрет на этом самце. – Продавец жаловался мне.

  Вместо того, чтобы расхваливать товар, он его принижал. – Но я не отдам его дешево.

  Вечерний рынок закрывается.

  Если не продам, то убью его – хоть какое-то утешение. – Он засмеялся и еще раз ударил двурогую обезьяну.

  Продавец не знал, что у меня в парке находилась самка исчезающего вида.

  Заплатить за товар нечем, поэтому я выхватил у продавца электрическую дубинку и засунул ее ему в рот.

  Раздался треск вылетающих зубов.

  Во рту продавца полыхнуло зеленым, пошел дым.

  В воздухе завоняло паленой лягушатиной.

  – Скорее, двурогая обезьяна, – я ключами продавца открыл клетку. – Я совершил преступление.

  Меня за это на Альфа Центавре по головке не погладят.

  И по другим местам тоже не погладят. – Я выпустил двурогого самца на свободу.

  Но он не отблагодарил меня добром.

  Вместо добра, он схватил меня за горло и начал душить.

  Я не ожидал подобной благодарности.

  – Беги, – я прохрипел из последних сил.

  Но он душил и душил с восторгом садиста.

  – Я... хотел... тебя... отвезти... к самке.

  У меня... есть самка двурогой обезьяны для тебя. – Последние слова я выпалил уже без труда, потому что нажим на мое горло ослабел.

  Самец наклонил голову к правому плечу и с интересом прислушивался.

  Из уголка его пасти вытекала красная слюна.

  Забегаю вперед и скажу, что самка оказалась намного умнее самца.

  Она любила и любит меня до сих пор сильнее, чем его.

  Но при нем делает вид, что я ее не интересую.

  Интересы нации для нее важнее, чем межличностные отношения. – Дядя Томас загадочно улыбнулся. – Мы побежали к грузовому судну, которое через час отправлялось на землю.

  Когда пробегали через ряд рабынь, то Филадельфия успела ухватить меня за руку:

  «Освободи меня! Вы же все равно убегаете».

  "Не сейчас, Филадельфия, – я вырвал руку. – Мне не до тебя.

  Я спасаю исчезающий вид двурогой обезьяны и себя спасаю.

  В следующий раз как-нибудь мы встретимся с тобой!". – Не стану описывать, как мы захватили космолет.

  Скажу только, что за нами осталась гора трупов.

  На Земле меня не арестовали за преступления.

  Нет смысла преследовать, судить, заводить уголовные дела на нищего бомжа.

  Государство не потратит деньги и силы на того, с кого нечего взять.

  В то время еще не подозревали об огромной ценности двурогих обезьян.

  А, когда узнали, то уже опоздали судьи и прокуроры.

  С огромными деньгами я стал недосягаем для них.

  В тот вечер я познакомила самца и самку двурогих обезьян.

  Самка без робости вышла из кустов.

  Они сразу занялись любовью и продолжением рода.

  В дальнейшем я помогал им размножаться и помогаю по сей день.

  В ту ночь самка вернулась ко мне и согревала своим телом до утра.

  Так началась наша дружба и бизнес.

  Остальное ты, Арабелла, знаешь из учебников истории.

  За год мода на двурогих обезьян взлетела выше неба.

  Первых десять родившихся двурогих обезьянок я продал по сто талеров за штуку.

  Но к следующим родам цена подскочила до ста милионов за экземпляр.

  Без компании двурогой обезьяны уже стало неприлично появляться в приличном обществе.

  Каждая знаменитость и каждый богач должен был иметь с собой рядом двурогую обезьяну.

  – Я умоляла маму выпросить у тебя детеныша двурогой обезьяны, – я скептически подняла бровь. – Но ты даже думать обо мне не хотел.

  – Одно дело тортики, другое дело – дорогие обезьяны.

  По закону все потомки двурогих обезьян принадлежат мне, а я имею право продавать их.

  Твоя мама, как только узнала о моих деньгах, сразу прибежала.

  Она и твою просьбу высказала – подарить тебе двурогую обезьяну, Арабелла.

  Но в основном, Зейнон занималась своей просьбой.

  "Томас, ты теперь богатый и знаменитый.

  Я забираю свои слова назад, что не хочу выйти за тебя замуж.

  Теперь я не только хочу, но и требую, чтобы ты официально признал меня своей женой и переписал на меня свои богатства.

  Как честный человек, ты обязан на мне жениться.

  После свадьбы мы можем не вступать друг с другом в плотские отношения.

  Видишь, каким боком поворачивается жизнь. – Зейнон попыталась снять платье, чтобы показать мне свой бок, но запуталась в длинной материи и через час бросила свою затею раздеться. – Поверь, мои бока не утратили прежнего блеска". – Зейнон нервно крутила в пальцах клык моржа.

  "Зейнон! Я разбогател, поэтому узнал много нового о жизни.

  Все думают, что молодые красивые девушки крутятся около солидных мужчин и стариков только из-за наших денег.

  Нет, наоборот, если мужчина нищий, то он должен платить девушке деньги за любовь, за ее общество, просто за то, чтобы она была рядом.

  Но богатому мужчине это не нужно.

  Девушки липнут к нам из-за магнетизма.

  После того, как мужчина становится богатым, у него в теле зарождается биологический магнит.

  Этот магнит, независимо от нашего желания, притягивает женщин.

  Девушки, женщины, парни всех мастей слетаются на меня, как мотыльки на огонек.

  Они ничего не требует от меня, не просят.

  Им даже в голову не приходит, что нужно взять с меня деньги.

  Наоборот, они согласны мне платить лишь бы оказаться со мной рядом.

  Зейнон, даже если ты захочешь взять меня силой и стать моей женой, то у тебя все равно не получится.

  Они не дадут! – Я показал на армию моих разгорячённых поклонниц и поклонников. – Они разорвут тебя на клочки".

  Так мы расстались с твоей мамой! – дядя Томас подмигнул мне.

  – Преступление перед моей мамой Зейнон – ничто, по сравнению с тем, что ты перестал мне приносить тортики и не подарил двурогую обезьяну. – Я обошла дядю Томаса по кривой.

  Наметила себе пару – импозантная женщина в шубе из шкур соболя и тонкая балерина в балетной пачке, пуантах и чулках.

  У женщины я взяла из рук распахнутый веер, сложила его, вернулась к дяде Томасу и веером ударила его по руке:

  – Несносный жадина ты, дядя Томас.

  – Арабелла, это не я, – черты дяди Томаса стали расползаться, но затем вернулись на прежние места. – Из первой выручки за проданных детенышей двурогих обезьян я купил космолет.

  На Альфа Центавре я сразу побежал на рынок рабов.

  Филадельфию все еще не продали, она звенела цепями.

  «Я же предсказывала, что у тебя после встречи со мной все будет хорошо», – Филадельфия, потому что она женщина, сразу оценила, что я разбогател безмерно.

  «Я выкупаю тебя из рабства», – цена для меня не имела значение.

  – А мне на тортик денег пожалел, – я уколола дядю Томаса упреком.

  – От тортика толстеют, – дядя Томас не остался в долгу и продолжил рассказ. – Деньги для меня не имеют значения, но для продавца рабынь имеют даже очень.

  Он увидел мою заинтересованность Филадельфией, оценил стоимость моей одежды и поднял цену до безобразия.

  Конечно, для меня и огромная цена – пустяк.

  Доход от продажи одной партии двурогих обезьян превышал выручку всех рынков рабов Альфа Центавра за год.

  Но так, как мужчина меняется для женщин, когда он становится богатым, так и наше отношение к деньгам меняется.

  Чем богаче человек, тем он реже платит.

  Богатые не любят платить, они любят получать деньги.

  Я не стал расплачиваться за живой товар.

  Оглянулся по сторонам, нашел выброшенную электрическую палку.

  Поднял ее и проделал то, что сделал с продавцом самца двурогой обезьяны.

  Когда продавец Филадельфии сгорел, я снял цепи с девушки.

  «Филадельфия, ты можешь жить в моем дворце и за мои деньги, – я предложил великодушно. – Ты заслужила».

  Я по наивности не знал, что девушки очень загадочные существа.

  В тот день на рынке Альфа Центавра я понял, что богатые тоже плачут.

  "Томас, бывший лже певец Хулио, – Филадельфия провела бархатной ладошкой по моей щеке. – Лжепевцом ты мне нравился больше.

  Нас, девушек, не поймешь никогда.

  Ты думаешь, что сделал мне одолжение, что предложил жить в роскоши в твоем дворце.

  Ха! Теперь знай, что влюбить в себя девушку – проще простого.

  Мы часто влюбляемся из любопытства – как это любить и быть любимой.

  Иногда влюбляемся, чтобы досадить подружкам и родителям.

  И, когда мужчина уверен, что девушка от него никуда не денется, теперь она его точно, из-за его богатств и любви, то мы уходим.

  Побыть с девушкой – проще простого, а удержать девушку, если она хочет уйти, – невозможно.

  Ни один король, ни один император, ни один богач не смог удержать девушку: ни деньгами, ни обещаниями.

  Я не бросилась тебе на шею, не залилась слезами благодарности, не целовала тебя иступлено и со страстью.

  Я просто ухожу с гордо поднятой головой.

  Ты говорил, что моя улыбка – самая моя большая драгоценность.

  Я уношу свою улыбку и буду жить с ней, а не с тобой, Томас. – Филадельфия чуть не убила меня откровенным признанием.

  Подобного я не ожидал, и даже не мог представить.

  Она уходила, а я бесился, в злобе кричал ей гадости в спину, обзывал, называл неблагодарной рабыней.

  Но от каждого моего слова спина Филадельфии выпрямлялась, а голова поднималась круче и круче.

  "Что же ты хочешь, – я догнал ее, схватил за руку.

  Филадельфия руку не вырывала, но смотрела на меня так холодно, что гасли горячие звезды на небе. – Ты добилась своего.

  Все! Все брошу к твоим ногам, лишь бы ты меня не покидала.

  Хочешь, отравлю всех двурогих обезьян – причину моего богатства.

  Всех отравлю, одну ее оставлю, первую двурогую самку.

  Нельзя бросать тех, кто согревал тебя своим телом ночью на скамейке.

  Забирай все мои деньги! Не нужны!

  Вы, девушки, хитрые – отказываетесь от малого, чтобы получить все!

  Ты выиграла! Властвуй надо мной и моими деньгами".

  «Милый, милый смешной дурачок, Томас, – Филадельфия кротко улыбнулась. – Ничего ты не понял». – Она все же ушла.

  «Так объясни мне, дураку, что я не понял», – я бессильно кричал в пустое пространство.

  Мой голос затухал в темной матери. – Дядя Томас опустил голову. – После того расставания жизнь уже не радовала меня.

  Денег – горы, но они – ничто по сравнению с улыбкой Филадельфии.

  А вернуть ее и ее улыбку я не в состоянии даже за все свои золотые горы.

  Если бы не поддержка двурогой обезьяны, я бы давно повесился.

  (Неужели, в цивилизации, которая свободно гоняла свои космолеты к черным дырам Вселенной, не нашлось других орудий самоубийства, чем веревочная простенькая петля? – Прим. Ингеборги и Издательницы)

  – Дядя Томас, – я строго на него посмотрела и изогнула надменно левую бровь. – Перед моим отцом ты преступник, потому что предал его с моей мамой.

  Перед моей мамой Зейнон ты преступник, потому что предал своего друга – моего отца.

  Передо мной ты преступник, оттого, что не приносил больше тортики и не подарил двурогую обезьяну.

  Перед Филадельфией ты преступник...

  – Перед ней я в чем провинился? – дядя Томас завопил так, что лопнул бокал в руке его друга.

  – Ты провинился, потому что не понял ее, Филадельфию, – я слишком умна для этого общества. – Перед самкой двурогой обезьяны провинился, потому что изменял ей с ее самцом.

  Перед самцом, ее мужем, провинился, потому что он считал тебя своим другом, а ты изменял ему с его самкой.

  Ты виноват кругом, дядя Томас.

  Самое смешное, что когда ты был бедный, нищий, то ни перед кем не был виноват.

  Более или менее ты устраивал мою маму и моего отца.

  Я любила твои тортики. – Я сделала важную паузу и снова приподняла бровь. – И знаешь, для некоторых девушек мелочь вырастает до вселенских размеров.

  И, наоборот, то, что вы мужчины считаете своими достижениями – деньги, власть – иногда меркнет на фоне света мелочи.

  Я с благодарностью тепло вспоминаю твои тортики, дядя Томас, а тебя я постараюсь забыть!

  Иди, танцуй, мужской угодник! – Я повернулась к дяде Томасу спиной, показывала, что разговор окончен.

  Ничто не вернуло меня к общению с ним.

  – Арабелла, у тебя идеальная спина, – дядя Томас произнес надтреснутым, полным обиды голосом. – Самое удивительнее, что сверху она оканчивается не менее идеальной головкой, а снизу – попа и ноги.

  Когда девушка обижается, она поворачивается спиной.

  Но вы даже не подозреваете, что на спину нам проще смотреть, чем вам в лицо.

  Глаза в глаза – иногда стыдно, а свиной можно любоваться без робости, потому что на спине нет глаз.

  Да, кожа атласная.

  Чем ты ее намазываешь, когда собираешься выйти обнаженная на бал?

  – Ничем не намазываю, дядя Томас, – я обернулась. – Я сама по себе гладкая, блестящая и красивая. – Час я расхваливала себя.

  За это время простила дяде Томасу все, даже забыла, за что на него рассердилась.

  – Мы, девушки, отходчивые, – Красивая стройная женщина в свадебном наряде подошла ко мне.

  Рядом с ней пританцовывала очень бойкая красавица в голубом платье. – Возненавидим, готовы убить мужчину, но только он скажет хотя бы одно доброе слово о нашей красоте, как мы сразу прощаем все.

  – Тетя Сольвейг? – Я глазам своим не верила.

  – Для тебя я просто – мама Сольвейг!

  – Нет, вы – тетя Сольвейг, потому что мою маму зовут Зейнон.

  У вас ноги разные. – Я засмеялась, потому что тетя Сольвейг вела себя неестественно.

  – Арабелла, девочка моя, ноги у всех разные, но они одинаково ходят, – Сольвейг обняла меня за плечи.

  Ее напарница по танцам зашипела от злости. – Я расскажу тебе историю, легенду о ногах, и к чему они приводят.

  В древней цивилизации жила красивая Принцеса Эллисон, краше которой только озера во владениях ее отца.

  Однажды Эллисон оказалась на зеленом лугу.

  К ней подбежали овечки и кружились вокруг, словно облачка.

  Эллисон смеялась, расчесывала густую шерстку овечек и радовалась, потому что все, что находится на земле, принадлежит ей и ее отцу королю.

  «Здравствуй, красавица Принцеса Эллисон», – из кустов вышел пастух.

  Юноша был необычайно красив собой, потому что молодой и вырос на свежем воздухе и на овечьем молоке.

  Густые смоляные кудри обрамляли его смуглое волевое лицо и непокорными волнами ниспадали до земли.

  «Как твое имя, мой подданный?» – Эллисон с удовольствием рассматривала ладную фигуру юноши.

  "Зовут меня просто – Генрих, – юноша поклонился. – Извини, но я в тебя сразу влюбился.

  Не мудрено, потому что, когда молодой человек встречает девушку, то у него возникают чувства.

  Точно также поступают животные, например, мои бараны с овцами". – Генрих наивно улыбнулся.

  Улыбнулась и Эллисон в ответ.

  Она согласна, что когда юноша смотрит на девушку, то у и у него и у нее загорается в сердце.

  "Много женихов сватались во дворце, искали мою руку, – Эллисон наклонила головку к правому плечу. – Но я Принцеса, поэтому должна долго выбирать и привередничать.

  А ты красивый!" – Эллисон покраснела, как спелая вишня.

  "Я появился на свет на три недели раньше срока, – Генрих засмеялся. – Гадалка сказала, что мне не терпится начать жить.

  Но я уже тогда знал, что встречу тебя, поэтому так торопился вылезти из утробы матери. – Генрих бросил на принцессу быстрый взгляд исподлобья.

  Из другого места он не мог бросить взгляд, потому что глаза у него находились подо лбом. – Принцеса, Эллисон, выходи за меня замуж". – Генрих встал на одно колено и пристально смотрел в глаза принцессы.

  Эллисон заметила, что одежда не скрывает достоинств его тела.

  "Я Принцеса, а ты простой нищий пастух, – Эллисон засмеялась. – Я с детства мучилась: изучала дворцовый этикет, сто наук, танцевала, пела, наряжалась.

  Мой отец сражался за власть, подавлял народные восстания, уничтожал и уничтожает своих врагов, которые стремятся отобрать у нас королевство, а его и меня казнить.

  Мы сидим на мешках с деньгами, а ты хочешь получить все и сразу.

  Даже больше – королевство и меня, красивую обольстительную принцессу впридачу.

  Не бывать этому, пастух". – Эллисон рассердилась.

  Даже ножкой топнула по мягкой траве.

  Овцы и бараны с осуждением смотрели на девушку.

  Никто не имеет право, кроме них, мять траву на лужайке.

  "Можешь считать меня живым воплощением зла, – Генрих поднялся с колена, тщательно вытер пучком травы штаны. – Но судьба нас связала еще задолго до нашей встречи.

  Во всех историях Принцеса обязательно влюбляется в простого пастуха и берет его в мужья.

  Пастух, разумеется, тоже влюбляется в принцессу, потому что – не овец же ему всю жизнь любить.

  Против Судьбы и истории ты, принцесса, не сможешь плыть.

  Поэтому, покорись, и прими мое предложение стать моей женой.

  Мы будем жить не на лугу, а в твоем дворце.

  Со временем, когда король умрет, я унаследую его трон". – Пастух взял в свои ладони Эллисон.

  «Убери руки, мерзавец, – принцесса с негодованием отскочила, как блоха. – Я что, похожа на дуру?»

  "Очень похожа, – перед тем, как это произнести, Генрих долго рассматривал принцессу. – Потому что красивая.

  Все красивые – дуры!

  Мне не стыдно будет показаться с тобой на людях".

  «Теперь мне понятно, почему вымерли древние цивилизации, – принцесса захохотала. – Потому что дуры принцессы выходили замуж за пастухов».

  «Ты – не исключение», – пастух взглядом раздевал принцессу.

  "Я красивая, но не дура, поэтому не пойду за тебя замуж.

  Своим отказом я спасу нашу цивилизацию".

  "Пойдешь за меня, никуда не денешься, – Генрих вернулся к своим баранам, затем приблизился к принцессе. – Вы, принцессы, очень любознательные.

  Или делаете вид, что интересуетесь.

  В еще более древней цивилизации, чем наша, овец пас Гойко.

  Его овцы бродили около королевского замка, иногда заходили в спальню короля.

  Гойко нашел у реки дудку, горшок и платок.

  Когда играл на дудке, то все, даже самые рогатые бараны, пускались в пляс.

  Когда засовывал руку в горшок, то всегда вытаскивал ее в меду.

  Когда повязывал платок, то чувствовал себя счастливым.

  Были ли дудка, горшок и платок изделиями древнейших цивилизаций – никому не интересно знать.

  Но главное, что они принесли Гойко пользу.

  Однажды, принцесса Асмадея прогуливалась по лугу со своими фрейлинами.

  Гойко предложил Асмадее стать его женой, чтобы потом он забрал трон ее отца короля.

  Асмадея посмеялась над пастухом, как ты, Эллисон, смеёшься надо мной.

  Тогда Гойко заиграл на дудке: овцы, бараны, фрейлины и принцесса тотчас же пустились в пляс.

  При этом выделывали коленца, которым не обучают даже самые великие мастера танца.

  "Я потратила зря много лет, когда училась танцам, – Асмадея упала на траву в изнеможении. – Зачем, если можно было сразу профессионально танцевать под звуки этой дудки.

  Пастух, принеси мне в дар, эту дудку".

  "Я подарю тебе дудку, принцесса, – Гойко легко разбрасывался вещами. – Мне не жалко.

  За мою дудку требую от тебя одну фрейлину и твой поцелуй.

  Согласись, Асмадея, что это маленькая плата за замечательную дудку.

  Фрейлина и поцелуй тебе ничего не стоят, потому что они не из золота".

  Гойко добился своего: принцесса получила его дудку, а он – фрейлину и поцелуй принцессы.

  На следующий день Асмадея увидела, как Гойко и ее фрейлина по очереди засовывают руки в горшок, затем облизывают их: когда – у себя, когда друг у друга.

  "Замечательный горшок, потому что он всегда дает мед, – Асмадея сразу поняла, в чем дело: – Пастух!

  Принеси мне, твоей принцессе, в дар горшок с вечным медом".

  "Забирай горшок, принцесса, мне не жалко. – Пастух, на зло принцессе, приобнял липкой рукой фрейлину за талию. – Но за мой замечательный горшок заплати своим поцелуем и еще одной фрейлиной.

  Твои поцелуи – даром, а фрейлин в королевстве видимо-невидимо". – И на этот раз пастух получил то, что желал.

  Принцеса Асмадея с горшком убежала во дворец.

  На следующее утро она страдала от переедания: во рту засохло, голова от избытка меда болела, живот раздулся, как котел.

  В дурном настроении принцесса пришла на луг.

  Настроение ее еще больше упало, хотя ночью казалось, что – дальше некуда.

  Пастух Гойко сидел обнявшись с двумя ее фрейлинами и хохотал неудержимо.

  Он запрокинул голову, изо рта торчали белые зубы пастуха.

  На голове пастуха красуется женский платок.

  «Что же тебе весело, когда меня раздуло от меда?» – Принцеса прошипела.

  "Я смеюсь, потому что повязал платок счастья, – Гойко прокричал сквозь слезы безудержного веселья. – Я подарю тебе платок, или принесу его в дар, как хочешь – так и понимай.

  Но за него ты отдашь мне третью фрейлину, поцелуешь меня и возьмешь в мужья".

  «Что же тебе, подлец, двух фрейлин мало?»

  «Это уже не твое дело, принцесса, сколько у меня фрейлин», – Гойко ответил дерзко.

  На этот раз принцесса Асмадея не поцеловала пастуха и не отдала ему свою фрейлину.

  Она вернулась во дворец и злилась, тосковала.

  В тоске она кушала из горшка бесконечный мед, отчего еще более злилась.

  На десятый день принцесса поняла:

  "Дура я дура, набитая!

  Пастух счастлив, а я несчастлива!.

  Лучше сделаю его несчастным, а сама буду веселиться в платке счастья!"

  Принцеса Асмадея прибежала на луг, чтобы сделать пастуха Гойко своим мужем.

  Но его и след простыл.

  Только из-за леса доносился его раскатистый хохот, в который вплетались восторженные визги фрейлин и жалобное блеянье жертвенных овец.

  Так была посрамлена принцесса Асмадея.

  Разумеется, она через девять месяцев все же вышла замуж за пастуха Гойко, но девять месяцев ее молодой жизни пропали зря". – Генрих закончил рассказ и со значением посмотрел на Эллисон.

  «У пастуха были дудка, горшок и платок, – принцесса осматривала Генриха – не прячет ли он у себя в штанах горшок, дудку и платок. – Но ты ничем меня не заинтересуешь».

  «Ты так уверена?» – Генрих иронично скривил рот.

  «Уверена», – Асмадея со смесью брезгливости и отвращения смотрела на пастуха.

  «Как я сразу не сообразил», – не ирония, а сарказм исказил лицо пастуха.

  «Пребывай в задумчивости, пастух», – Эллисон щелкнула Генриха по носу.

  Она ушла с луга, а овцы еще долго смотрели ей в след.

  "Эллисон, залезай ко мне в карету на заднее сиденье, – на дороге принцессу догнала королевская карета.

  Отец король подал дочке руки, поднял ее.

  Через час он прервал затянувшееся молчание. – Я видел тебя с пастухом".

  «Не грусти, отец! Я не для него!»

  «Не забегай вперед, доченька»

  «Генрих все лишь пастух, а я – принцесса!»

  «Он не лишен обаяния».

  «Ты имеешь в виду его кудри?»

  "Волосы его выше всяческих похвал.

  Но кожа... кожа и лицо".

  «Ты не упомянул о его грации, отец», – Эллисон повторила ироничную улыбку пастуха.

  «Не смейся надо мной, доченька».

  «Я не смеюсь, я лишь кривлю губы».

  «Я горжусь тобой, Эллисон».

  «Еще бы! Я – лучшее, что ты сделал за всю свою жизнь!»

  «Возьми пастуха в мужья, Эллисон», – Король поднял затуманенные слезами очи.

  «И ты туда же, папа».

  «Он станет тебе мужем!»

  «Ты говоришь?»

  "Не я говорю, а история вещает моими устами.

  История и Судьба".

  «Сантим – цена этой истории, и дирхем – цена этой Судьбе, король».

  «Во все времена принцессы брали в мужья красивых смазливых пастухов».

  «Спасибо, отец, без твоей подсказки я бы не догадалась».

  «Ты так думаешь»?

  «Уже».

  «Что уже?»

  «Уже не думаю».

  "Так ты исполнишь мою волю и желание пастуха?

  Когда сыграем свадьбу?"

  "Я буду первая из принцесс, которая не возьмет в мужья пастуха.

  Не бывать этой свадьбе".

  «Ничего у тебя не получится, потому что у тебя нет сердца».

  «Сердце на месте», – Эллисон приложила ладонь под левую грудь.

  "Ты не сможешь устоять против моего приказа.

  Приказываю – возьми в мужья пастуха Генриха!"

  «Сам его бери себе в мужья».

  «Если бы я мог, – король промолчал несколько минут, затем печально добавил: – Столько в тебе строптивости, что я не хочу оставлять тебе жить».

  "Ничего, проживу и без твоих приказов и запретов.

  В тебе лжи больше, чем у меня наглости".

  «Хоть бы ты заплакала ради приличия».

  «Сам плачь».

  «И буду плакать и рыдать, что у меня непослушная дочь принцесса».

  «Рыдай, король. Пастух тебя утешит!»

  Перебранка между принцессой и ее отцом королем продолжалась долго.

  Результатом ее стали слезы короля.

  Он так хотел, чтобы его дочь принцесса Эллисон и пастух Генрих поженились.

  На лугу Генрих тоже рыдал.

  Он никак не мог понять, почему Эллисон пошла против древних легенд.

  Король рыдал, пастух рыдал, лишь принцесса смеялась.

  Через месяц пастух Генрих нарыдал целое озеро.

  И король нарыдал свое озеро.

  Озера соединились и образовали маленькое море.