Текст книги "Maxima symphonia (СИ)"

Автор книги: novel2002

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Проходи! Чувствуй себя как дома. Ты душ принимал?

– Да, после схватки.

– Промылся?

Специально смотрю в упор. Кажется, он не может определиться, краснеть ему или бледнеть. Смешной.

– Н-нет!

– Какого тогда предлагаешь, не подготовившись? К клиенту ты всегда должен приходить чистым. Кстати, насчет чистоты. Как здоровье?

– Вы же сами заставили меня анализы сдавать.

– Видишь, какой я рачительный хозяин. А после сдачи анализов, ты, случаем, не успел уже кому-то присунуть?

– Я… никогда ни с кем не был. Ни снизу, ни сверху. Никак.

– Тебе почти девятнадцать. Это же смешно.

– Смейтесь на здоровье.

– Будешь хамить – выпорю!

– Насчет Алого Зала я тоже подумываю.

– Нет уж. Не все сразу. Сначала научись хотя бы ванили, а потом уже в Алый Зал заглядывай.

– Я мог бы на крюках… Вы ж знаете, мне не больно. Сколько за это платят?

– Нисколько, пока я не разрешу.

– Максим Александрович…

– Марш в ванную. Там есть специальная насадка, надеюсь, среднего образования хватит, чтобы сообразить, как ею пользоваться.

– Иду.

Зашел и закрылся на замок, будто не он мне обучающий перепих предлагает, а я его домогаюсь и притащил сюда насильно. И что мне с тобой делать, Крайт? Вода шумит, ничего больше не слышно.

Раздеваюсь полностью, чтобы сразу видел, на что напрашивается. Может, передумает и сбежит, а я тогда спокойно лягу спать. День и так тяжелый выдался, плюс Дальский со своим участком… Ну уж нет! С моим участком! Чтоб у него сейчас не встал с тем, кого он там по каталогу выберет! Интересно, кто на этот раз ему настучал. Надо бы снова прошерстить штат и выяснить, кто у меня без зазрения совести сливает инфу главному злостному конкуренту.

Откидываю черное покрывало, а под ним такая же черная шелковая простыня. Ты будешь великолепно на ней смотреться, маленькая змейка, эстетично и соблазнительно. Я позабочусь, чтобы тебе понравилось, ведь мы и правда в ответе за тех, кого приручили.

Выходит. Бедра стыдливо обернуты полотенцем, по телу воспаленно алеют пятна от незаживших пока штрихов татуировки и чернеют несколько аккуратных синяков, подаренных соперниками на Арене. То, что надо, и все так, как я люблю. По татуировке пока не понятно, что будет украшать его тело, но я-то знаю – сам помогал подбирать рисунок.

Я перед ним сижу обнаженный и уже начинаю возбуждаться от одного его вида. Неплохая реакция у меня для тридцати с гаком лет, и мне уже давно за нее не стыдно. Смотри, мальчик! Нравится или противно?

Приближается. Медленно, но упрямо. Значит, все же не противно. Останавливается передо мной, и я смотрю на него снизу вверх. Наслаждаю взор его чуть влажными волосами, черными изогнутыми бровями и длинными ресницами. Выточенные изящные крылья носа едва заметно подрагивают, а губы уже покусанные в кровь. Разгрыз-таки, людоед.

– Наклонись!

Он несмело клонится ко мне, как ива к воде, и я касаюсь ладонью его щеки и уха. Укалываюсь пальцами, как спящая красавица веретеном, об парочку металлических серег-гвоздиков. Так, надо будет проконтролировать, чтобы он всю эту дрянь снимал перед Ареной. Не хватало еще, чтобы порвали ему что-нибудь и испортили внешний вид. Не иначе как у Волка привычку взял прокалываться, но тот колол для усиления наслаждения, а этот – для того, чтобы что-то кому-то доказать.

– Ты раньше целовался?

– Было пару раз.

– Ну, значит, ты не совсем безнадежен.

Тяну к себе мягко и едва прикасаюсь губами к его погрызкам, а он вдруг открывает рот шире, разрешая мне там хозяйничать. Я не медлю, врываюсь стремительно в свободное пространство, заполняю, вылизываю его изнутри, борюсь с острым языком, который жалит всех, кто смеет с ним пререкаться. Потом отпускаю, и он распрямляется. Смотрит на меня такими глазами, как тогда в больнице. Падает головой в омут.

Медленно, чтобы не спугнуть, кладу ладони на его бедра. Он не отстраняется. Смелый мальчик. И я уже очень сильно хочу тебя, и ты это видишь.

– Страшно?

– Нет. Непривычно.

– Сме-елый!

Тяну за полотенце, и оно соскальзывает с его бедер. Крайт вздрагивает и чисто инстинктивно пытается прикрыться, как любой мужчина, оберегая самое дорогое. Перехватываю пугливые руки.

– Дай мне посмотреть на тебя.

Он отворачивается, пылает от стыда. Мышцы напряжены, как будто готовится ударить, едва я к нему снова прикоснусь. Но я-то не боюсь его угроз – прикасаюсь. Сначала кладу ладони на плечи, оглаживаю, веду их вниз и обвожу пальцами соски. Чувствую ответную дрожь под гладкой кожей. Прям не змей ядовитый, а нежная трепетная лань. Скольжу ниже, пересчитывая ребра. Какие-то из них были сломаны, и надо чисто для себя проверить все ли на месте. Поглаживаю твердый живот.

– Расслабься.

– Я расслаблен!

– Да уж, расслаблен он, – хмыкаю.

Потом наклоняюсь и касаюсь губами едва ощутимо – пробно – впадинки пупка. Через него мать когда-то так щедро делилась с ним своей жизнью, а теперь настал его черед дарить жизнь ей. Крайт вздрагивает сильнее, вон как судорожно сокращаются мышцы на теле бойца. Не отстраняется, значит, можно двигаться дальше. А кожа-то, как шкурка персика, волоски едва ощущаются подушечками пальцев, и выбрито все, что ниже впадинки. Молодец. Сообразительный. Ласкаю медленно, почти лениво, никаких агрессивных телодвижений. Надеюсь, оценишь, ведь не с каждым я так нянчусь. Но с тобой мне хочется быть медленным. Хочу доказать тебе, упрямцу, что в «Клубе» бывает хорошо, а не только больно.

Не сдерживая себя, целую его бедра и низ живота, поглаживаю ягодицы, не трогая пока то, что меж ними. Пацан дышит все тяжелее, и я с удовольствием наблюдаю, как приятны ему мои ласки. Он постепенно наливается соком. Красивый. Прямой, как копье, гладкий, вены уродливо не проступают – в общем, сладкая на вид конфета. Попробовать бы его на вкус, но рано. Рано демонстрировать ему все, что я умею. Во-первых, лучше в первый раз не особо экспериментировать, ему и так все ново. Во-вторых, еще зазнается, а для тех, кто обслуживает, это не слишком хорошая черта – они плохо работают. И все же не выдерживаю, зарываюсь носом в его пах и трусь им о восстающую плоть. Всхлипываешь? Или мне показалось?

– Ложись.

По-моему, его колени подгибаются сами по себе, и Крайт буквально оседает на кровать. Справившись с собой, забирается повыше и ложится на подушку. Ноги вместе, носки врознь, руки по швам. Смешной же!

– Ты не на плацу. А у нас не смотр войск.

Улыбаюсь, а он смотрит обиженно. Так по-детски. Через силу расслабляет мышцы. Так, как его учил Сергей на тренировках. Ложусь рядом и начинаю ласкать. Глажу руками, глажу губами. Везде. Пока он снова не начинает дрожать.

Смешной! Боль терпишь, а щекотки боишься. Чувственный и чувствительный.

Он вибрирует под пальцами, как струны гитары, пока не звучит, но я еще услышу его пение. Соски у него, как колки на грифе, натянутая мышцами гладкая кожа – как лакированная дека. Ребра – ладовые порожки. До резонаторного отверстия тоже скоро дойдем и прощупаем. Сегодня я сыграю на тебе прекрасную мелодию, но сначала – чуть подкрутить колки – добиться вздоха, слегка провести по ним ногтем – услышать выдох. Вот так и настраиваю тебя, отзывчивого, на свой лад.

– Максим А-алекс-сандрович!

– М-м-м?

– Можно я вас?..

– Нет уж! Сегодня только я тебя.

– Я погладить хотел. А вы что подумали?

– Ну, гладь тогда.

И он гладит. Наблюдаю за тем, как разгорается его интерес с каждым прикосновением, с каждым вздохом. Как жадно он облизывает губы, как будто мое тело для него – родник посреди пустыни. Крайту действительно нравится мужское тело, в этом он не соврал мне. Приятно, что тот, кто, оказывается, не в его возрастной категории еще может вызвать у парня такой восторг. Хотя могу ответить ему тем же.

Ты тоже не в моей возрастной категории, мальчик, но давай я не буду отбирать у тебя повода для самодовольства.

Он ощупывает меня, как хирург, ищущий переломы. Тут прижмет, там едва коснется, но все, что ниже живота, пока для него табу. Ничего, сейчас мы его нарушим.

– Погладь его.

– Кого?

– Не придуривайся!

Он косит глазами вниз и озадаченно смотрит. Снова, забывшись, облизывает губы, и то, на что он так внимательно пялится, тут же дергается, реагируя на такое зрелище.

– Будешь так облизываться, я решу, что это приглашение.

– Я не буду больше!

– Будешь! – смотрит испуганно, и я успокаиваю. – Но не сейчас. Погладь, он тоже хочет ласки.

Протягивает неверную руку, касается сначала кончиками пальцев, потом только накрывает ладонью.

– Горячий!

А я касаюсь его смело. Обхватываю плотно бархатный ствол.

– Как и твой.

Начинаю медленно двигать рукой, и он шумно вздыхает. Осмелев, повторяет мои движения. Непривычно, но он быстро учится. А я-то уже начал волноваться, что он даже себя не трогал, но вижу, что с этим все нормально. Мы ласкаем друг друга, и для меня этого мало, но я сегодня учу, а не учусь, и должен отодвинуть свое собственное удовольствие на второй план. Его неуверенность в постели я нахожу даже очаровательной, особенно вспоминая, как решительно и смело он ведет себя на Арене. Я действительно не люблю девственников, но иногда – для разнообразия – можно попробовать созревший плод, который готов вот-вот сорваться и упасть в мои подставленные ладони. Таких как ты, Крайт, грех не поймать. Грех упустить наземь.

Беру масло. Никакой искусственной смазки, все только натуральное, как в старину. Он замирает, а я выскальзываю из под его ослабшей руки и сажусь.

– Раздвинь ноги.

Ох, как напуган. Глаза блестят страхом и плохим предчувствием, но он не из тех, кто потакает своим эмоциям. Медленно сгибает колени и так же медленно, очень соблазнительно раздвигает их в стороны, а вот с дыханием не справляется. Дышит быстро, поверхностно.

– Больно не будет. Не тебе с твоим болевым порогом.

– Я знаю. Просто…

– Просто.

Одной рукой поглаживаю его пах, отвлекаю, заманиваю в тенета похоти, а второй касаюсь ягодиц. Глажу, наслаждаясь их упругой твердостью.

Нет, ты – не персик, Крайт! Ты – экзотическая гуава с плотной белой мякотью. Тебя не съешь одними губами, желающим тебя отведать придется пустить в ход зубы. А пахнешь ты!.. В далеком прошлом, говорят, аромат деревьев гуавы заставлял португальцев, прибывших на берега Сиама, думать, будто они попали в рай на земле.

– Не зажимайся.

– Постараюсь.

Взять бы тебя сразу, да по живому, узкому. Как бывает в первый раз у многих. С разрывами, с болью-кровью. Но лучше тебе не знать, как бывает, и ты не узнаешь. У тебя так уже никогда не будет.

Скольжу пальцами, разминаю, чтоб раскрылся, чтоб пустил по своей воле. Знаю, что ощущения странные, но он привыкнет. Проталкиваю кончик пальца-первооткрывателя, и он сжимается плотно-плотно, так и не вняв моей команде.

– Отшлепаю!

– Я стараюсь!

Кладу длинную змеиную стопу себе на плечо, чтобы раскрыть сильнее. Целую колено и одновременно скольжу, глажу тонкую кожицу напряженной плоти. Обвожу пальцами по кругу, потираю, а ниже – толкаю, чуть сгибаю и тоже тру.

Добавляю еще один палец, и он снова всхлипывает, закрывает лицо ладонью. Отворачивается от меня. Колеблются натянутые струны.

– Больно?

Крайт молчит, не доверяя голосу. Только головой мотает, не раскрывая глаз. Улыбаюсь. Нравится, значит. И сразу добавляю третий. Дрожь усиливается, как и всхлипы. Что же с тобой будет, когда я возьму тебя не руками?

– Если собираешься рыдать, я ухожу.

– Нет! – распахивает глаза и смотрит на меня сердито. В глазах влага, но губы упрямо сжаты.

– Мне тут плаксы не нужны! На черном шелке потом разводы будут.

– Я не буду плакать! За кого вы меня принимаете?

– Что не так?

– Мне не больно.

– Знаю. Так чего хнычешь?

– У меня такое чувство… что я сейчас медленно умираю.

Обдумываю его слова и усмехаюсь. Сурикат-философ.

– И то правда! Старый «ты» сейчас умирает. Представь себе, что ты и есть крайт. Змея, сбрасывающая кожу, чтобы обрасти новой – яркой и прочной. Вот и ты так же! Если не хочешь «умирать», я остановлюсь.

– Начинать с чего-то все равно надо.

– Ну да! Даже на велосипеде ехать в первый раз страшно.

Он очень серьезно смотрит мне в глаза, а я улыбаюсь так, как улыбался бы самому близкому и дорогому человеку. Ему это нужно, и я сейчас почти не играю. И он доверчиво расслабляется, раскидывает руки в стороны и еще сильнее отодвигает колено. Раскрывается, готовый принять все, что я дам ему сегодня. Уже не мешает и даже покачивается навстречу, когда я продолжаю движение пальцев.

– Перевернись. В первый раз тебе лучше немного постоять на коленках.

Я временно освобождаю его от себя, чтобы дать последний шанс уйти. Он снова смотрит на меня своими темными глазами, а потом решительно ложится на живот и сразу подтягивает колени. Утыкается лицом в подушку и прогибается идеальной дугой.

Гляжу на эффектный излом поясницы, на порозовевшие ягодицы, в которых даже на вид нет ничего мягкого, и сильные твердые бедра, и прямо чувствую, как рот наполняется слюною. У Крайта тело спортсмена. Хоть и молодого еще, но настоящего бойца. На Арене он такой резкий, злой и безжалостный, но под моими руками сейчас он плавится, как металл в плавильной печи, размякает сладкой пастилой, и я не могу сдержаться. Наклоняюсь и скольжу языком по щели между ягодиц.

Вот ты какой, змей – на языке яд, на коже сладость. А в глазах, закрытых от меня подушкой, как я догадываюсь, сладкая мука. Ох, подойдешь ты для Алого Зала. Созрей только. Зализать бы тебя до обморока, да клиенты не будут тебя баловать. И я не буду. Лучше, чтоб ты не привыкал к такой нежности, потому что мало кто будет тебе такую услугу оказывать.

Ты – не гитара, я ошибся. Это слишком просто для тебя, даже пошло. Судя по форме, ты скрипка, и не каждый смычок тебе подойдет. Зазвучишь скоро ты у меня, если я очень постараюсь, первой скрипкой станешь. А я постараюсь. Такая у меня судьба – быть чутким дирижером в слаженном, сыгравшемся оркестре.

Я снова использую лишь пальцы. Он уже привык к ним и не отстраняется, уже смело играет бедрами, насаживается доверчивый. Я знаю, что ему не больно. Знаю, как причинить боль и как сделать так, чтобы ее не было. Научился опытным путем, и он теперь в полной мере прочувствует мой опыт. Хороший из меня учитель. Не хуже Назара, но в совершенно другой плоскости.

Внутри него уже хлюпает едва слышно от обилия масла, и Крайт еще глубже прячет лицо в подушку, но я все же вижу его порозовевшие уши. Стыд, как безветренный морской закат, окрашивает его шею.

– В следующий раз ты должен делать это сам. Заранее. Если не хочешь, чтобы тебя зашивали, – говорю тихо и строго. – У нас скотов вроде бы нет, но вдруг кто не сдержится и захочет пожестче. В общем, соблюдай, пожалуйста, правила безопасности для персонала.

Крайт фыркает в наволочку – смешно ему стало – и расслабляется. Отлично. Поднимаюсь на колени и прижимаюсь к его бедрам. Он вздрагивает, но уже вяло, ведь ему почти не боязно. Поддрачиваю себе, хоть и так уже давно готов и меня просто распирает от желания.

Ты, Крайт, представляешь из себя сейчас такое зрелище, что и у мертвого встанет.

Надеваю тончайшие крепкие латы. Люблю чистоту и порядок, так что не будем пачкать твой тайный храм. Защитим его от моих соков.

– Готов?

– Да.

– Расслабь мышцы. Максимально. Ну же!

Надавливаю на вход. Идет туго, мне даже больно. То, что ты нечувствителен к боли, ведь не значит, что мне не больно.

– Впусти меня, Крайт! Дыши!

Вдох-выдох, как на тренировках. Прогибается еще сильнее, резко выдыхает, поддается, и вдруг я проваливаюсь. Въезжаю сразу и целиком.

– Хорошая змейка!

Он тут же обхватывает плотно, как настоящая змея, засасывает меня. Наверно, так себя чувствует полузадушенная мышь, которую глотают заживо, чтобы потом медленно переварить в змеином нутре.

– Терпимо?

Он кивает, говорить не может, боясь сорваться на стон, и вцепляется пальцами в подушку.

– Молодец!

Начинаю шевелиться. Это даже не фрикция, а так – глубокий вдох-выдох, чтобы остановить разом накатившую на меня сладкую волну. Но ему сейчас малейший мой вздох ощущается, как полноценный толчок. Крайт дышит прерывисто и шумно сглатывает. Подрагивает наколотой на булавку бабочкой, трепещет своими лопатками-крылышками.

Кто ж знал полгода назад, что именно я распну тебя, ночная бабочка? Уж я-то точно той ночью об этом не думал, а ты тогда еще меня даже не знал. Тебе сейчас не больно, но сам факт, само осознание того, что кто-то другой внутри тебя, над тобой, причиняет почти физическую боль, и я знаю это не понаслышке.

Только я успокоился и взял себя в руки, как чувствую – он по чуть-чуть подается ко мне. Намекает стыдливо, что принял, что осознал себя. Умер, и возродился, и жаждет движения. И я начинаю плавно отыгрывать свою партию, ведь до этого я лишь настраивался.

Сначала тихонько наигрываю вступление, так, чтобы разогреть интерес и разойтись самому. Прислушиваюсь чутко, попадаю в такт его дыханию. Чтоб входить на выдохе, выходить на вдохе. Тонкая настройка. Еще немного, и он начинает звучать. Сначала низко, отдельными робкими нотами, приглушенными подушкой. И я пока не зову его, но когда он увеличивает тембр и глубину своего звучания, говорю:

– Подними голову! Клиент платит за то, чтобы слышать тебя.

Крайт вскидывается рывком, и по комнате разливается его божественная музыка.

– Вот так. Молодец. Пой для них всегда! Шипеть будешь на Арене.

Мы двигаемся синхронно, и я даже позволяю себе аккомпанировать ему вторым голосом. Подбадриваю его своим зовом. Двигаюсь все увереннее, и он не препятствует, принимает, поет. Наклоняюсь и целую влажную горячую кожу на загривке. Выцеловываю позвонки, покусываю лопатки. Он вскидывается снова и начинает звучать по-настоящему громко. Моя чудесная новая скрипка плачет, поет, стонет, причитает сорванным голосом.

– Пожалуйста! Максим А-александрович!

– Ну, что еще? Выйти?

– Нет! Сильнее!

Дразню. Выхожу почти полностью, медлю и рывком врываюсь назад. Пережидаю, пока отзвучит эхо его крика, и снова. И снова. Вижу, что он уже не соображает, что делать. Плещется на поверхности и все не может утонуть. Рычу «Дрочи!» в мокрый затылок. До него доходит не сразу, но рука сама – без участия разума – уже скользит, куда надо.

Его рывки по скользкой плоти отдаются в моих бедрах. Крайт инстинктивно пытается попасть в ритм, но я не буду подыгрывать ему, ведь здесь я руковожу оркестром, доводя мелодию до совершенства. Пускай подстраивается.

Я чувствую и слышу, когда он достигает ослепительного финала. Конвульсивно дергается несколько раз, стискивает меня, не желая отпускать, кричит надрывно, а потом падает лицом в подушку, не в силах уже удержать в прогибе свое тело. Скрипка замолкает, ослабев и чуть не порвав струны.

Выхожу, сбрасываю латы и довожу себя рукой до завершения. Пачкаю его собой в первобытном, диком желании оставить на нетронутом снегу свой первый след. Ложусь рядом и смотрю. Созерцаю его плавные, влажные изгибы.

Крайт молчит, пряча лицо от меня и от всего мира. Не шевелится, но лопатки едва заметно взмывают и опадают – значит, все же дышит. Потом вздыхает уже глубоко и медленно поворачивается ко мне. Смотрит разнежено и сонно.

– Спасибо! – едва слышный шепот. Сегодня он уже не сможет звучать громко.

Улыбаюсь устало и довольно. И снова возвращаюсь в свой modus operandi(1), ведь концерт закончен, и зрители покидают зал, возвращаясь к своей скучной размеренной жизни. Откидываюсь на спину, закладываю руки за голову и гляжу в потолок. Начинаю читать заключение по нашему тренингу.

– Постарайся держаться, пока клиент не разрешит тебе кончить. Спрашивай у него разрешения, они это любят. Учись кончать без рук, потому что они у тебя не всегда будут свободны. Уходи, когда придешь в себя, если клиент не пригласит остаться. Твое время дорого, не растрачивай его зря. Да и не всегда у тебя будет желание разлеживаться рядом с партнером сразу после акта. И по малейшим вопросам иди к Филиппу. Или Станиславу. Или ко мне. Не жди удобного повода и не стесняйся показаться глупым или слабым. Забота о тебе – наша работа. Понятно?

– Да.

– Хорошо. Завтра зайдешь, я тебе чек выпишу. Если с больницей надо будет договориться, тоже говори.

– Я отработаю.

– Отработаешь. Куда ты денешься.

Полежав еще с минуту, Крайт медленно садится. Кривится и начинает сползать с кровати. Протягиваю руку и обхватываю его ускользающее запястье.

– Останься. Тебе нельзя сейчас быть одному. Все слишком ново и болезненно. Спи сегодня здесь. Если хочешь, конечно. Мы будем только спать, и ничего больше.

Крайт оглядывается, опутывает долгим взглядом. Потом, решившись, скользит змеиным телом ко мне и ложится рядом. Обнимает несмело мою руку чуть выше локтя и вжимается лицом в бицепс. Я чувствую тепло его тела всем боком, и на меня находит странное умиротворение.

– В Алый Зал тебе еще рано, – бормочу тихо. – Иди к Станиславу, пусть прощупает твои болевые точки. Изучит реакции. Если его ласку выдержишь, не сорвешься, только тогда на сцену выпущу. Он научит тебя реагировать правильно, чтоб клиент был доволен.

В моем оркестре каждый на своем месте. У каждого своя партия. Все при деле.

– Хорошо.

– А на счет спонсорства… Подкати к Дальскому. Ты ему понравился.

– Разве?

– Да. И не только на Арене. Если он возьмет тебя к себе, проси, чтоб за учебу в университете договорился, небось, не разорится, говнюк. Не дело молодому парню только кулаками и задом зарабатывать.

– А вы… меня не хотите?

Хмыкаю.

– Ну, да, – обидчиво. – У вас же Волк!

– Да. У меня Волк. Так что ищи себе другого покровителя. И Егора не бойся. Он со своих требует, как с самого себя, но не больше, чем они готовы отдать. И он честно платит за услуги.

– Он же ваш конкурент, а вы говорите о нем с такой уверенностью.

– Просто я уже выучил все черты его характера за столько-то лет.

Поворачиваюсь на бок и обнимаю. Прижимаю крепко. Этой ночью я – твоя защита от всего мира. Спи, змееныш, а я покараулю твой сон.

Когда его дыхание выравнивается и становится еле слышным, я чувствую слабую вибрацию. Стараясь не тревожить чуткого змеиного сна, подбираю телефон с тумбочки.

– Ну и как он на вкус? – голос хриплый и утомленный. Не сбылось мое проклятье, Дальский. У тебя сегодня тоже все получилось.

– Сладкая симфония!

– Твои музыкальные пристрастия отражаются на всем, что ты делаешь.

И чувствую.

– Кстати, о музыке. В субботу нас снова ждут в опере. Ложа зарезервирована. Ви очень хочет нас видеть.

– Одновременно? – смеется он. На заднем плане накатывает тихий шорох шин.

– Ей нравится, когда я смотрю на вас.

– Тогда, чтобы тебе не было скучно смотреть, пригласим еще раз Костю. Он трахнет Ви, я, тем временем трахну его, ты развеешь скуку. А там, глядишь, и разыграем наш спорный участок.

– Хорошо! Свидимся.

– Спокойной ночи, Макс.

– Сладких снов, Гор!

***

Освежающий летний вечер за городом, что может быть лучше для усталого бизнесмена? Над головой шумят листвой садовые деревья, поскрипывает старый добротный дом. Во дворе, застеленном ковром аккуратно подстриженной травой, накрыт длинный праздничный стол, полный заботливо приготовленных хозяевами яств и хорошей выпивки. Мы с Сережей сидим рядом, нас окружают полузнакомые и совершенно мне незнакомые люди, а во главе стола расположились Назар и его жена Нина.

Гости шумят, чествуют хозяев. Шутка ли, двадцать лет – фарфоровая свадьба – действительно есть с чем поздравить. Вот она какая может быть, оказывается, волчья преданность.

Нина – тихая, скромная женщина, одногодка Назара. Они с института вместе и практически никогда не сорились. Детей им бог почему-то не дал, вот Назар и сублимирует на чужих все эти годы. Не знаю, что там у того бога в голове, но если уж они не достойны иметь детей, то, я считаю, никто тогда не достоин. Они оба щедры, честны, самоотверженны, верны, храбры и справедливы. Самурайский кодекс впитался за двадцать лет в их кровь и лимфу.

Смотрю на них, улыбаюсь. Самый дорогой подарок сегодня – мой. Самый искрометный тост – тоже. А глубоко в сердце ненавижу эту милую седеющую женщину, которая имеет все то, чего я никогда не буду иметь. Ох, и злобная же я тварь, буду с собой честен. Но никогда не трону ее. Ни словом, ни делом не оскверню их брака. Улыбайся, Максим. На тебя люди смотрят.

– Максим Александрович?

Волк чует мою боль, но не может понять, откуда она. Сергей знает наверняка, догадливый мальчик, но молчит о своем знании. Волк кладет лапу мне на плечо, сжимает ободряюще крепкие пальцы. Сергей молчит, не подсказывает своему alter ego(2) правильные ответы.

– Пьян я уже, Сереж! И устал. Ты оставайся, а я домой поеду. Есть еще у меня на сегодня кое-какие дела.

– Хочешь, я с тобой поеду?

– Нет! Назар расстроится, если два его лучших ученика одновременно свалят. Оставайся! Передавай им еще раз мои самые искренние поздравления.

Мне надо спешить назад. Домой в «Клуб». То, что внутри, должно выйти наружу алыми полосами. Иначе отравит меня, сживет со свету бессильная черная ненависть.

***

Наедине с самим собой и Мастером я не улыбаюсь. Зачем играть, когда зритель не оценит. Наедине с собой я могу побыть настоящим. А Мастер видит меня настоящего даже сквозь маску-улыбку.

В этой маленькой комнатке темно и из мебели всего одно кресло, а вот комната за панорамным стеклом хорошо освещена, и там много всяких интересных приспособлений. Наблюдаю за тем, как Станислав работает с Крайтом. Тот звучит вполне натурально, ведь он тоже хороший актер. Моя школа. Мы все здесь актеры. Даже Волк – прямой и честный. Для того мимикрия уже как вторая кожа.

Мастер останавливает свою руку, и плеть обидчиво обвисает. Ну да! Крайта сложно сломать, и никому еще по-настоящему это не удалось. Станислав нависает над ним, что-то говорит мальчишке. А, понятно! Учит правильным стонам. Крайт ведь не чувствует ласки плети так, как ее чувствуют остальные. Ему недоступно это знание в полной мере. Когда Станислав заканчивает работу, он осторожно снимает парня с дыбы. И тот – почти сразу – даже уходит своими ногами, перед этим искренне поблагодарив хозяина. Мало, кто на такое способен после дисциплины нашего Мастера.

Станислав у меня умелец. Я огромные деньги полгода назад отдал, чтобы его от тюрьмы и от психушки отмазать, когда он сорвался и чуть ли не до смерти запытал одного постоянного клиента. Было это после того, как тот – в свою очередь – сильно поранил Тони за стенами «Клуба». Жучки я на сотрудников не навешиваю и к кроватям не привязываю, поэтому никак не могу помешать обезумевшему от неразделенной страсти клиенту напасть на них вне стен моей крепости. Антонио – он у нас такой – ложится только с тем, кого хочет, и отказывает тем, кто науки его не достоин. Многим – сначала от его красоты, а потом от его решительного отказа – сносит крышу, а деньги и власть, которую они даруют, притупляют мысли и оставляют только ненасытную, злобную похоть.

А теперь Станислав отрабатывает – платит мне всем, чем только может. Все, что в нем есть, по-хорошему, уже полгода принадлежит мне. И руки его сильные, и тело викинга, и умения его врожденные, и волчья преданность. Только сердце я оставляю Тони, потому что тот тоже отрабатывает за Станислава и имеет право хотя бы на часть его, но просит не говорить об этом большому страдающему викингу.

Когда за Крайтом закрывается дверь, я покидаю свое насиженное место и захожу в соседнюю светлую комнату. Снимаю пиджак и аккуратно вешаю его на свободный стул у стены.

– Ну как он тебе?

Станислав на меня не смотрит. Склонил коротко стриженную седеющую голову над столом с «инструментами». Перебирает там что-то, наводит идеальный порядок.

– В нем нет и не будет истинного понимания. Хоть сколько уроков ему не дай. Сколько боли ни подари, – тихо ворчит он.

– Ты научишь его ценить боль и беречь себя?

– Да. Как ты и хочешь.

– Ты… уже закончил на сегодня?

Мастер оборачивается и приподнимает брови. Наблюдает, как я раздеваюсь, и вздыхает. Впрочем, он совершенно не удивлен моим поведением. Я снимаю последнее, что на мне оставалось, и становлюсь на колени. Завожу руки за спину так, что начинают дрожать от напряжения мышцы. Опускаю глаза в пол.

– Сыграй на мне, Мастер!

Он никогда не спрашивает, зачем мне это нужно, ведь я никогда не скажу. Я слышу глухой свист розги, пробно рассекающей воздух. Скоро. Скоро и я зазвучу.

____________________

1. Modus operandi (МО) – это типичный набор действий и приемов, «образ действия».

2. Alter ego («а́льтер-э́го»; в переводе с лат. – «другой я») – реальная или придуманная альтернативная личность человека. Это может быть лирический герой, образ, закрепившийся за псевдонимом, наместник или даже одна из множества личностей, появившихся в результате психического расстройства.