Текст книги "Maxima symphonia (СИ)"

Автор книги: novel2002

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Я решил в кои-то веки позаботиться о тебе и сделаю маленький сюрприз. Чтобы ты не скучал, созерцая нас с Ви. Не все же тебе меня угощать! – вокруг никого, и Дальский позволяет себе многообещающую улыбку.

– Предложишь мне быть третьим? Сверху? Как мило, Гор! Я всегда знал, что когда-нибудь ты этого захочешь! – подразню-ка я немного его мачистскую сущность.

– Да сейчас! Разогнался, – фыркает он. – Нет уж! Сюрприз будет несколько иным.

– Ты уступишь мне тот договор с нефтедобывающим предприятием?

– А тебя это заставит кончить радугой? Если да, то, так и быть, уступлю! Не знал, что у тебя стоит на буровые машины.

Смеемся. Смешно нам. Кстати о буровых машинах.

– Я заказал для Алой Залы одну интересную машинерию. Привезут – приходи! Посмотрим, как она работает.

– Сам, что ли, на себе испытания проводить будешь?

– Ха! Одного из наших парней приглашу, кто у меня там из них не чужд экспериментов.

– Жаль! Я бы глянул, как ты на искусственном хуе поскачешь.

– Такие эксперименты, боюсь, плохо скажутся на моей деловой репутации.

– А ты не бойся. Можно подумать, от нее еще что-то осталось. В моих глазах ты все равно вряд ли упадешь еще ниже, чем уже упал, а остальным я не скажу. Буду приберегать эту информацию для будущего масштабного шантажа.

С такими врагами и друзей не надо.

За разговорами и светскими, почти нежными, угрозами добираемся до комнаты Ви. Дальский входит в роль страстного поклонника, стучится в дверь почти стыдливо, будто влюбленный Ромео к своей Джульетте. Правда, наш Ромео приперся на свидание с Меркуцио, и тот сегодня решительно настроен поучаствовать.

– Да, да! Войдите!

Ви уже смыла свой пугающий макияж, сняла одеяние эфиопской рабыни, вместо него нацепила золотое платье дочери фараона. Знает, стерва, как выгодно себя подать. Даже волосы распустила: длинные, волнистые, черные, как нефть. Нефть и золото. Хм! Нет, Дальский все-таки прав. Буровые машины меня возбуждают.

– Ви, дорогая, ты была великолепна, – мурчит конкурент, подбираясь к раззолоченной птичке.

– Спасибо, Егор! Я для вас двоих старалась.

Ври больше. Нам приятны твои сладкие песни.

Ви столько ездит по гастролям, что уже на родном языке говорит с легким акцентом. Или специально язык коверкает, чтобы артистичней было. Кто их, творческих людей, знает.

Дальский наконец-то добирается до нее, и Виолетта без проволочек обнимает его за плечи. Вцепляется страстной пантерой, целует так, как будто он ее единственный и неповторимый возлюбленный. Хороша актриса! За то и получает такие деньги. Ей не только за пение на сцене платят, так на дом в Каннах не намолишь, как ни старайся. Больше всего платят ей за реальное, пусть и временное, воплощение мечты всех романтичных мужчин о прекрасной влюбленной эфиопской рабыне, которую можно не только увидеть в свете софитов, но и вполне реально пощупать.

Эти двое тискаются, мокро целуются с языками, начинают постепенно раздеваться, а я отхожу в сторону от места действия и сажусь в глубокое кресло. Откидываюсь на спинку и кладу ладони на подлокотники. Шоу продолжается, и я его единственный зритель.

Егор ныряет наглыми ладонями под золотую ткань, сжимает все, что выпукло выпирает на мягком теле, не сдерживая разошедшейся похоти. Виолетка вздрагивает, стонет томно, терпит его жесткие ласки. Хихикает возбужденно и в этот самый момент в дверь робко стучатся.

– Войди, – теперь тут командует чуть охрипший от желания Дальский. Включил свой модус хозяина на всю катушку.

Дверь приоткрывается и в комнатку проскальзывает стройный юный наложник в тонких шальварах из искусственного дешевого шелка. Замирает сразу на входе и неуверенно оглядывает всю представленную его взору экспозицию. Хлопает длинными черными ресницами, трясет не менее черными нефтяными кудрями. Нет, надо все же выдавить из Дальского тот контракт, а то скоро мне эти клятые буровые машины будут в эротических снах сниться.

– Максим, познакомься. Это Костя. Будущая звезда мирового балета, – Дальский отрывается от Ви ненадолго. Лишь для того, чтобы соблюсти светские приличия и представить мне прекрасное создание.

Хмыкаю. А вот, кажется, и обещанный сюрприз.

– Здравствуй, Костя. Присоединяйся к нашему пиру!

Протягиваю ему руку, не поднимаясь с кресла. Улыбаюсь с намеком, и он понимает, какой пир я имею в виду. Улыбается в ответ, стараясь придать взгляду томности, и принимает мою ладонь. Я не теряюсь – притягиваю его к себе и сажаю на колени. А нежный танцовщик садится – легкий и гладкий, – не то, что мои бойцы, правда, в тех я ценю именно нарочитую маскулинность. Трахать приятно и тех, и этих, но иногда под настроение все решают нюансы.

Изображая невинный страх или страшную невинность, бог его знает, что он там хочет показать, чтоб меня завести, наложник робко прижимается к моему телу теплым боком. Грамотный. Должно быть, не в первый раз заманивает в свои объятья спонсора. К тому же, Дальский не предложит того, чего сам не пробовал. В этом он честен до конца. Раз предложил, значит, все будет в лучшем виде. Сам он уже давно завалил Виолетту на кушетку и ласкается об сочные налитые груди. Тешит язык и губы, а руки споро расстегивают ширинку.

Ну, раз пошла такая пьянка, от подарка я не буду отказываться. Отвлекаюсь от поскрипывающей кушетки, оглаживаю молодое, стройное, взлелеянное годами танцев тело. Неторопливо знакомлюсь с новым для меня объектом возможных будущих капиталовложений. Сегодня вечером в этой комнате мы составляем великолепный квартет.

***

Волк снова учит Крайта двигаться, они вдвоем выполняют свое каждодневное рабочее adagiо(8). Ох, уж эти выразительные позы, наклоны и перегибы корпуса, плавные повороты, вращения и другие не менее гармоничные телодвижения. Смотреть на все это действо и не дрочить при этом невероятно сложно.

Получается у Крайта неплохо, ведь Волк хороший, терпеливый учитель. Сергей, как обычно, верен своей почти нездоровой тяге к детям из неблагополучных семей и районов. Как и Назар. Во всем, что делает Волк, проглядывается его школа и его методы обучения. Назар. Проклятье ты мое. Натуральное.

До сих пор ясно, как вчерашний день, помню все, что было. Хоть и стереться, поизноситься должны были уже эти воспоминания за пятнадцать лет. Как же тяжело давалась мне твоя наука. Не потому, что я плохой ученик, а ты плохой учитель. Просто не умел я тогда желания свои тайные и стыдные сдерживать, мучился от одних твоих строгих взглядов в свою сторону. А ты, как назло, еще и выделять меня тогда начал среди остальной оравы пацанов. Я действительно хорош был – зол и быстр, как Крайт сейчас. Никого не щадил – ни себя, ни других. Да кодекс твой – бусидо – принял слишком близко к сердцу, а у самураев суровая мужская любовь не была таким уж редким делом.

Начала тогда рядом с тобой, Назар, моя порочная чувственность распускаться. Цвела бутоном ярким и пышным, сладким нектаром истекала. Но ты не видел ее во мне при всем твоем преподавательском даре и навыках. Хотя, возможно, и видел, но делал вид, что тебя это не касается. А я и не касался. Знал, что не посмею сдернуть с пьедестала, ведь сам же туда тебя поднял, и все что мне оставалось – только смотреть издали.

Бывало, расходятся все после тренировки, а я, как лучший ученик, задерживаюсь. Прокрадываюсь темными коридорами из раздевалки к тренировочному залу, заглядываю в щелку то ли милосердно, то ли издевательски приоткрытой двери, а там ты отрабатываешь ката четкими выверенными движениями. Переступаешь на мягких волчьих лапах, танцует коса твоя длинная волчьим хвостом.

Насмотревшись до темных пятен перед глазами, я шел тогда прямиком в душевые. Открывал краны на полную и нырял под жесткие струи. Сжимал себя крепко, как будто ты меня обхватываешь большими сильными ладонями, гладил пальцами грудь и бедра, расписанные румянцем возбуждения. Вода била по плечам жалящими поцелуями, наверно, и ты бы так целовал-кусал, волк таёжный. Ох, и сладко же мне дрочилось тогда, а вот после так хреново было, что и не передать. А ты каждое занятие смотрел внимательно и, наверно, видел мое смятение, но ни разу не изменил своей самурайской невозмутимости, ни разу не поддался моим голодным взглядам.

Четыре года я продержался рядом с тобой, страдая от собственной неправильности, а потом понеслось-закрутилось. Увидел меня на показательном выступлении один очень серьезный и небедный, мягко говоря, человек. Понял, должно быть, сразу, что мне надо. В тот момент, думаю, это было видно уже всем понимающим. Пригласил сначала в хороший ресторан, куда таким, как я, бедным студентам вход был заказан, а потом и в свой огромный дом за городом с десятком комнат и белой шкурой, небрежно брошенной у камина, об которую было так приятно тереться обнаженным телом. Он ни к чему не принуждал, но всего умел добиваться своей обходительностью. Ему уже было хорошо за пятьдесят, и очень уж нравилась моя неприкаянная молодость и злая сила. Любил он прогибать, точно как Дальский, молодые, гибкие, ядовитые стебли. Да так, чтоб стелились к его ногам по собственному желанию. Наверное, он даже любил меня по-своему, потому что много чего после смерти своей мне оставил. А я уже грамотный был к тому времени, наученный, и ни копейки зря не потратил.

Когда ты Сережу ко мне привел, присмотреться попросил и впоследствии в «Клуб» взять, я еще подумал – не боишься ли так просто доверить мне невинное дитя, ведь разошлись мы в последнюю нашу встречу не слишком хорошо. Я был зол на тебя и ушел, даже не попрощавшись. А теперь я стал владельцем клуба для удовлетворения тайных мужских желаний и совершенно не скрываю своих собственных. Но Сережа-Волк совсем неожиданно оказался твоей копией, да только более гибкой и легко адаптирующейся к нашим реалиям. Кодекс бусидо его не смущал, а склонность определенная уже вовсю проглядывалась. Вот тогда я и понял, что ты мне замену себя предложил, а значит, все видел и все понимал с самого начала. Да не твое это было, как ни крути, а идти на сделки с совестью ты даже из жалости не захотел или не смог себя заставить. Не в твоем это было характере. Ох, и хороший же ты воспитатель, раз не оставил, не забыл меня с моими эгоистичными нуждами и даже через годы подарил мне эти сильные руки и это дикое сердце.

Прижилась у меня твоя младшая копия, но я его не трогал. Так, ходил вокруг, смотрел с любопытством, подмечал некоторые отличия. К тому времени я уже напрочь отвык быть снизу, а верхом я себя на этом сером волке и не представлял. Я ж не Иван-царевич, и тем более не Иван-дурак. Слишком безупречным он мне тогда показался, и не моим рукам, черте где за это время побывавшим, было трогать его незамутненную грязью, кристально чистую дикую душу. А вот всему остальному я его научил, как смог. И заботился я о нем, как о родном. И первого партнера-мужчину я ему подобрал. Да и первую партнершу-женщину тоже. И вот так незаметно привязались мы друг к другу, примерно как прирученный зверь и его хозяин. Славный у нас вышел тандем. И доверие у нас друг к другу абсолютное. Егор, глупый, думает, что может купить волчью преданность, а ее можно только взрастить, создать собственными руками.

Пока я философствую и предаюсь воспоминаниям, Волк уже накостылял змеенышу, и тот устало уползает в раздевалку, а Сергей крадется ко мне, садится рядышком, вытягивает истомленные длинные ноги.

– Ну что? Готов он к Арене, или ты его еще погоняешь? – спрашиваю тихо, стараюсь не беспокоить дорогого зверя громкими звуками.

В зале никого, и я протягиваю руку, глажу его по шелковистой серой шерсти, заплетенной в косу. А он позволяет мне, хоть и не обязан. Подставляет лобастую голову, ластится. Хорошо нам вдвоем. Он – мое спасение от одиночества и внутреннего холода.

– Невозможно стать полностью готовым, – бормочет сонно. – Сам подтянется, если захочет. Дай ему попробовать. Одно дело – тренировки, а другое – живая, еще горячая кровь на руках. Он должен понять, его это дело или не его. А по-другому никак!

– Хорошо. Раз ты советуешь, дам ему разок пройтись по песку. Иди отдыхай, волчара, и спасибо за работу.

– Не за что, Максим. Обращайся.

***

– Вложенные вами средства окупятся всего за пару лет. Я считаю, что это наилучшее предложение на рынке инвестиций на данное время.

Гляжу на схемы и графики, консультант топчется, пританцовывает у доски, потный от волнения, а сам потенциальный партнер буравит меня благожелательным стальным взглядом. Ему сорок восемь лет, он обрюзгший и лысоватый. Из тех олигархов, которые в девяностых поднялись на рэкете. И взгляд у него такой, будто в отверстие глушителя смотришь.

– Не волнуйтесь, Максим, – увещевает он. – Все будет в лучшем виде. Ребята у меня толковые – разместят ваши деньги только в акциях самых стабильных компаний.

Ну, конечно! Он меня по имени, по-панибратски. Как младшеклассника, право слово. Хотя предложение, конечно, заманчивое. Дальский, если узнает, на говно изойдет, уж в этом-то я уверен.

Вибрирует, прыгает по столу мобильник, хочет изобразить стремительный полет шмеля, да никак от поверхности не оторвется. У олигарха зрачки вспыхивают и снова сжимаются в черные дыры. Нервничает он, хоть и играет расслабленность.

Беру трубку. Помяни черта.

– Да?

– Вереснев у тебя?

Ни «здрасте», ни «как дела».

Кошусь на олигарха – Вереснева Тимофея Олеговича.

Откуда только узнал, сволочь!

– Чего тебе надобно, старче? Говори, не тяни, мне некогда.

– Если он у тебя – гони его в шею!

– Разве ж я могу быть таким нелюбезным?

– Гони! Эта сука очередную финансовую аферу проворачивает. Один из его ребят мне в руки попался и исповедовался, как на духу. Я честно заплатил парню, и от сделки с этим мудаком отказался. А того покаявшегося сегодня чисто случайно нашли за городом в лесу. С дыркой в голове. Ты понимаешь, чем это пахнет?

– Навевает воспоминания о буйной молодости.

– Максим!

– Я тебя услышал.

Выключаю телефон и в глубоких раздумьях постукиваю им по столешнице.

– Простите, Тимофей Олегович, но, к сожалению, все мои средства сейчас вложены в дело. Боюсь, я не смогу вырвать их из оборота.

Играет желваками. Взгляд в меня уперся и давит своими тоннами.

– Очень жаль, Максим, – а вот сейчас могут пойти угрозы и запугивание. – Вы очень много теряете. Любой хороший предприниматель двумя руками ухватился бы за такую возможность.

– Что поделаешь! Всех денег не заработаешь. Я искренне сожалею.

Олигарх сухо прощается и уходит, видимо, решил, что угрожать мне бессмысленно. Консультант уныло плетется за ним, и когда они покидают здание, я звоню Егору.

– Как ты смотришь на то, чтобы сегодня покутить? Я угощаю.

Фыркает.

– Успел, значит! Конечно, смотрю положительно. Твои благодарности мне всегда приятны. Готовь все самое лучшее!

А другого я тебе никогда и не предлагал. Для тебя только самое лучшее, дорогой ты мой конкурентище.

Или вот еще было. Звонок в пять утра. Я только заснул. Только угомонил шальные мысли.

– Чего тебе? Только лег.

– Продавай акции «Белфеста». Сейчас же!

– Дальский, скотина, ну, какого хрена? И откуда ты вообще знаешь, что они у меня есть?

– Мальцев, меньше текста. Продавай! У них председатель совета этой ночью застрелился.

– Херово! Хороший был клиент.

Отключаюсь, не прощаясь. Мелко мщу за резкость и раннюю побудку. Набираю Кирилла.

– Кир, ты на бирже?

– Да Макс. Токийская уже открылась. Гонконгская тоже скоро откроется.

– Продавай весь «Белфест». Успеешь – с меня причитается!

– Хорошо. Уже делаю.

– Давай. Мужу привет!

– Проснется – передам.

Говорю же. С такими врагами и друзей не надо.

***

Станислав и никак иначе. Никаких «славиков». Да и какой он Славик – лицо и тело скандинава-викинга и повадки волчьи. У меня в знакомцах, оказывается, целая стая волков. Тридцатидевятилетний Станислав – один из моих Мастеров чувственных удовольствий. Особый сервис для особых клиентов. Именно такими, должно быть, были прирожденные пыточных дел мастера, работавшие на инквизицию. С невероятной любовью он относится к своему делу и с особым подходом работает с каждым отдельным «пленником».

Сейчас он обслуживается у другого Мастера – Тони. Именно «Тони», потому что Антонио – стройный жгучий итальянец средних лет, живущий в наших пенатах уже четыре года и помешанный на тактильных ощущениях. Если Станислав дает прочувствовать все грани боли, Тони дарует все грани наслаждения. Что лучше? Не могу сказать точно. И первое, и второе в их умелых руках многих доводит до оргазмического обморока.

Именно к Тони каждый раз идет Станислав, чтобы сбросить накопившееся после сессий возбуждение. Клиентов он не трахает – у него иные задачи. А с Тони он не может получить то, что дают ему остальные – болезненные вскрики, умоляющие стоны и яростный свист плети. Тони слишком восприимчив и изнежен для дыбы и девайсов. Тони нем от рождения и не может кричать для Станислава. Странная пара, хоть и полгода уже вместе. Правда, я так понимаю, что встречаются они только вот так – в «Клубе», но я-то знаю, что при их специфической работе здесь они проводят большую часть своего времени. Познакомились они тоже здесь – на очередной планерке для сотрудников, – и я целый год наблюдал их медленное, осторожное сближение.

Станиславу тяжело. Видели бы вы этого страдающего сурового дома(9). Он хочет дать Тони все, на что способен, но знает, что тот не примет его подарков. С Тони Станислав боится отпустить себя и сделать лишнее, зато клиентам моим потом радость просто невероятная, ведь он работает с ними с такой страстью, что и не передашь словами. Все, что не примет Тони, достается им, а я наблюдаю. Я же говорил, что люблю смотреть?

Станислав обучает всех моих сабов и домов для Алой Залы. Все они проходят через его крепкие руки. А Тони учит только по велению сердца. Меня, например. Я очень благодарный ученик.

Станислав все время сдерживается. С его-то силой. Обнимает Тони осторожно, целует его большой итальянский рот и смуглую кожу. Засосы не оставляет. Нельзя. Клиенты не поймут, если на Мастере будут чужие знаки. Для них он – почти бог, и никто не смеет осквернять тело небожителя. Хотя я и вижу, что Станислав готов сожрать чувственного Тони целиком. Возможно, и съест когда-нибудь. С них – двух взрослых неадекватов – станется. Они, кстати, оба знают про камеры, но им безразлично, что я все вижу. Они, как и Дальский, знают, что я люблю смотреть, а может, таким образом пытаются обезопасить себя, ведь я, в отличие от них, мыслю здраво и вовремя могу остановить их от необратимых действий.

Станислав почти не двигается, лишь придерживает Тони за бедра, а уж тот – на него насаженный – изгибается всем своим гуттаперчевым телом, пускает волну от ягодиц до головы, колышется ритмично. Крайт, наверно, тоже бы так сумел, бескостный наш. Надо будет к Тони его отправить, чтобы умение не пропадало. Если не с мужчиной, так с женщиной ему этот навык точно пригодится.

Антонио вскидывает глаза к потолку, раскрывает свои прекрасные губы, дышит рвано. Я вижу, как дергается его кадык на каждом жадном глотке – такие хорошие у меня камеры. Звука нет, но тут он и не нужен. Все равно Тони не может звучать, а Станислав крепко стискивает зубы. Не дело это, когда дом свою слабость партнеру показывает. Тони трется об него, а потом начинает крупно вздрагивать и, закатывая глаза, трепетать ресницами. Станислав усиливает удары, впивается в итальянскую плоть жесткими пальцами. Надаю ему потом по рукам, чтоб внешний вид сотрудника мне не портил. Финальный поцелуй-укус, и они распадаются. Тони откидывается на кровать и закрывает глаза, утопая в неге. А Станислав сидит – большой и несчастный – смотрит на него все так же жадно. Не насытился он, и не насытится никогда. Тони ему всегда мало.

Переключаюсь на другую камеру и смотрю, как Волк танцует в тренажерном зале, а змееныш вьется, вертится вокруг него. Вы ж моя сладкая парочка! Но на Арену я их друг против друга выпускать не буду. Боюсь, когда Крайт научится, эта схватка из-за их настырности и здорового духа соперничества может закончиться смертельным исходом, что меня, конечно, не устраивает.

Пойду, пожалуй, и я разомнусь. Нечего через монитор на чужую личную жизнь пялиться. А тем временем Станислав, стараясь не придавить своим весом, ложиться на кровать и осторожно заключает в сонные объятья своего Антонио.

____________________

1. Maxima symphonia (лат.) – большая (великая) симфония. Классическая симфония (созданная композиторами венской классической школы) состоит, как правило, из четырёх частей, написанных в сонатной циклической форме. Впрочем, количество частей может варьироваться. Каждая часть отличается своим темпом. В XVII веке название «симфония» постепенно закрепилось за многоголосными вступлениями (увертюрами) или интермедиями в инструментальных и вокально-инструментальных произведениях – в сюитах, кантатах и операх.(Википедия)

2. fast wind (англ.) – ускоренная перемотка.

3. Има́го (лат. imago – «образ») – взрослая (дефинитивная) стадия индивидуального развития насекомых и некоторых других членистоногих животных со сложным жизненным циклом.

4. Крайт или бунгар занимает второе место (после кобры) в двадцатке самых ядовитых змей на нашей планете.

5. Па-де-де или па-де-дё – одна из основных музыкально-танцевальных форм в балете. Состоит из выхода двух танцовщиков (антре), адажио, вариаций сольного мужского и женского танцев и совместной виртуозной коды.

6. Служба безопасности.

7. Deutsch (нем.) – немецкий язык.

8. Адажио (итал. adagio – медленно, спокойно) – в экзерсисе – упражнение у палки либо на середине зала. Вырабатывает устойчивость, выразительность, музыкальность, чувство позы, гармонию и плавность перехода от движения к движению.

9. Доминант.

========== Часть 2 ==========

***

Крайт стоит, мнется, настороженно глядит из-под отросшей длинной челки. Его увертюра всегда начинается с взглядов и едва заметных нервных телодвижений. Как обычно, морда у него кирпичом, хоть бы раз открыто улыбнулся. На теле только штаны да мягкие спортивные тапки, а вокруг груди и плеч – защитная марлевая повязка.

Гришка наотрез отказался колоть всю татуировку сразу, хоть пацан и настаивал. Если б я не рявкнул вовремя, возможно, и уговорил бы, ведь он как включит свой модус жертвы, как посмотрит этими своими блядскими жертвенными глазами, так и хочется ему больно сделать. Тоже мне, агнец божий.

Лениво рассматриваю его, рассевшись в мягком кресле в собственном кабинете. В руках неизменный вечерний бокал с коньяком, а рядом, почти отзеркаливая мою позу, Дальский. Мы как раз спорили по поводу неплохого участка за городом. Я хотел там развлекательный комплекс соорудить, а Егор – очередное производство. Сцепились не на шутку, если б пацан не прокрался в кабинет, спор дошел бы до очередного безумного соревнования, а мне сегодня уже лениво напрягаться и интриговать.

– Ну? Чего хотел?

– Я сегодня выиграл. У трех старожилов! – и подбородок так гордо вскидывает, что о нижнюю челюсть можно порезаться.

Усмехаюсь. К собутыльнику могу не поворачиваться – и так знаю, что тот невозмутим.

– И?

Интересно, что этот сосунок еще хочет, кроме положенной ему ставки для новичков.

– Я хочу получать больше денег за свои выступления.

– Нет.

– Почему?

Глупый вопрос.

– Потому что я так сказал.

Пацан сжал упрямые губы. Пальчики дергаются, пытаясь не сжаться в кулаки. Костяшки снова разбиты.

– Почему?

Упрямый черт.

– У нас для всех равные условия. Никакого фаворитизма. Пока не найдешь спонсора, будешь получать столько, сколько и все остальные.

– Мне некогда искать спонсора. Можно я тогда буду больше боев брать?

– Нет.

– Почему?

– Тебя измочалят за пару месяцев. Я не для того платил за твое лечение, чтобы через полгода платить еще и за твои похороны.

Мнется.

– Можно с вами наедине переговорить?

Кошусь на Егора. Тот заинтересованно смотрит в ответ.

– Нет. Я не буду ради тебя выгонять своего гостя. Не думаю, что ты хочешь сообщить мне коммерческую тайну. Или говори так, или свободен.

Крайт от досады на мою вредность покусывает губу изнутри, но все же решается заговорить:

– Если не Арена, тогда я хочу участвовать в Аукционе.

Ну вот, приехали к тому, с чего начали наше знакомство. Егор фыркает едва слышно. Пацан простреливает его убийственным взглядом.

– Ты, надеюсь, понимаешь, что там тебе не стихи клиентам читать придется?

– Понимаю.

– Ты хоть с мужчиной был раньше?

Гор, ну, зачем этот насмешливый тон? И так все видно.

– Нет!

Пацан скоро дыру в нем прожжет, но Дальского и не такими взглядами пугали. Взгляд – не обрез, как ни старайся, насквозь не пробьет и не оставит свинец во внутренностях.

– Я не допускаю к Аукциону девственников, – решаю вмешаться, пока не дошло до реального кровопролития. – У нас не Япония и не Эмираты, чтоб над целкой трястись. Ты должен уметь хотя бы пионерский минимум.

Закусил губу уже снаружи, сверкнув белыми зубами, пальцы начинают мусолить штаны на бедрах.

– Тогда я хотел бы научиться. Вы ж тут всех и всему учите.

По губам бы этим тебя отхлестать за наглость, да толку. Все равно не прочувствуешь.

– Ладно. И с кем же ты хочешь «научиться»?

Молчит. Потом выдает:

– С вами!

– Губа не дура! – Егор начинает посмеиваться. Каменное выражение лица распознается в такую знакомую улыбочку, значит, он уже в кондиции. Еще пару бокалов, и можно будет вернуться к разговору об интересующем меня участке. И, кстати, что это мы оба про губы думаем? Ах ты ж, хитрый змееныш – юный манипулятор – уже знает, что делать и как себя вести, чтобы нас на него зациклило.

– С чего это мне такая честь? – спрашиваю. – Чем это я так от остальных ублюдков отличаюсь?

Кажется, я его все же отвлекаю от телепатического убийства Дальского.

– Ну, вы же меня спасли, – без стеснения отвечает змей. – И сюда привели, а могли и на той улице бросить.

– Мы в ответе за тех, кого приручили.

Дальский в ударе – ржет уже в полную силу. В такие моменты он теряет свое извечное спокойствие, и я тешу себя надеждой, что только тут – в «Клубе», в моем кабинете – он может позволить себе настолько расслабиться, чтобы быть, наконец, собой настоящим. Именно тут – рядом со своим главным конкурентом. Как говорится, держи друзей близко, а врагов еще ближе, и мы оба знаем эту аксиому. Столько интересного за эти годы узнали друг о друге, что поневоле приходиться играть честно. Так и балансируем на грани. Зато, если за что-то беремся сообща, так мгновенно выходим на рынок и сразу же становимся практически монополистами, ведь у нас в тот момент одни цели и одни средства к их достижению.

Пацан вдруг выдает:

– Ребята сказали, что вы лучший!

Рядом истерика. Дальский, скотина, надеюсь, ты настолько пьян, что не запомнишь это его высказывание. Иначе еще год будешь потом мне его вспоминать. Уточняю:

– Это кто же такой говорливый у нас?

Молчит партизан. Своих не сдает.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я апробирую всех новых сотрудников «Клуба». Я же просто сотрусь в процессе.

Молчит. Нечего сказать.

– Слушай, – начинаю увещевать. – Если ты думаешь, что честь мне оказываешь – окстись! В том, чтобы трахать девственника, нет ничего прикольного. Это неблагодарный труд. Предложи лучше вон Дальскому, на него тоже никто не жаловался.

Пацан с сомнением косится на Егора. Судя по всему, перспектива отдаться насмешливой пьяной ледяной глыбе его не прельщает. Но тот вскидывает в протесте обе ладони.

– Нет, спасибо! Вынужден отказаться от такой чести! Люблю умелых.

Крайт снова переводит взгляд на меня. Кажется, глядит с облегчением, а я вздыхаю.

– Гор, прогуляйся, пожалуйста.

Дальский смотрит на меня с легким интеллигентным недоумением.

– Выгоняешь?

– Мне надо поработать с персоналом, извини.

– Это, – кивок в сторону парня, – ты называешь «работой с персоналом»?

– Что поделаешь! Хороший работодатель вынужден заботиться о своих подчиненных.

– Я хочу посмотреть на ваш тренинг.

– Нет!

– Можно подумать, ты при мне ни разу не трахался.

– Не в этот раз!

– Давай поспорим.

– Егор! Пожалуйста.

– А на участок?

– Заманчиво, но его задница не стоит пяти лямов. Гор, пойди пройдись к Филиппу, он тебе даст попробовать любого, кого выберешь из каталога. Бесплатно. Скажешь, что я разрешил.

– Промо-акция?

– Люблю, когда ты начинаешь использовать профессиональный жаргон в сексе. Давай, Гор, иди!

Дальский не спеша отставляет бокал. Так же не спеша поднимается и идет к дверям.

– Что ж! Не буду вам мешать. До связи, Макс. Желаю получить удовольствие, Крайт! – степенно прикрывает за собой дверь.

Пацан застыл сурикатом, смотрит на меня почти испуганно. Чего боишься? Ты же получил, чего хотел.

– Спасибо, – выдавливает из себя.

– За что?

– Все знают, что вы многое на двоих делите.

– Многое, но не все. В твоем случае это было бы слишком… неделикатно, не так ли?

– За то и спасибо.

– Так, а теперь говори, сколько тебе надо. Я притомился.

Взгляд из испуганного резко становиться обескураженным. Кусает губы. Там уже скоро работать не с чем будет – все сожрет.

– Пятьдесят.

– Надеюсь, не миллионов.

– Тысяч… Долларов.

– Не слипнется?

– Нет!

– Зачем тебе столько?

Молчит. Грызет.

– Прекрати себя жрать!

Отпускает губу и открывает рот.

– Вы же все про меня знаете.

– Только общие сведения. Я не параноик, а ты – не мой будущий бизнес-партнер, чтобы под тебя копать.

– Нас в семье пятеро.

– И?

– Мать, я и еще трое. У меня два брата и сестра.

– И?

– Я старший.

– Молодец.

– У матери проблемы с сердцем. Можно вылечить, еще есть время, но нужны пятьдесят штук. Курс лечения очень дорогой.

Смотрит. В глазах отчаяние и обида на весь мир. М-да! Теперь понятно, чего тебя на панель тогда потянуло.

– Давай так, – уговариваю. – Я дам тебе деньги. Единоразово. Но больше не проси.

– Спасибо, конечно, но мне не нужны подачки. Я отработаю.

– Задницей?

– Если понадобится!

Прелестно.

– Ты вообще би хотя бы? Или будешь истерить и вены резать после каждого клиента?

– Парни мне нравятся намного больше, чем девушки.

Очаровательно.

– Значит, ты хочешь, чтобы я тебя распечатал?

Как кипятком по щекам. Молчит. Кивает. Снова принялся грызть.

– Надеюсь, это не первая юношеская влюбленность в своего босса?

– Н-нет! Вы немного не в моей возрастной категории.

Блядь! Выпорю!

– Если так, я могу порекомендовать тебе парня в твоей возрастной категории. Даже такого, что и в активе, и в пассиве может.

– Нет! Я… вам доверяю. Я хочу с вами. К тому же… среди клиентов все будут…

– Старые?

– После тридцати.

– Вежливый ты мой. Ладно. Пойдем!

Направляюсь к двери, расположенной между двумя массивными стеллажами, забитыми под завязку книгами. За ней у меня спальня и ванная комната. Что поделаешь – живу я в «Клубе» уже очень давно, ведь зачем держать квартиру, если работаешь практически круглосуточно и не имеешь семьи. Пацан идет следом. Шаги неуверенные, шаркающие. Боится. Еще бы ему не бояться.