Текст книги "Железное испытание (СИ)"

Товарищ Эвентова более часа стояла за кулисами, не чувствуя усталости в ногах, и внимала пламенной речи Железного Феликса. Перед ЦК, в переполненном зале он смело повторял всё то, на что неустанно сетовал в письмах, что так и не дошли до адресатов, и в той же прокуренной кухне на улице Герцена – порицал коррупцию, бюрократизм, бесхозяйственность, между строк – политику генсека, прямо – людей, составляющих его окружение. Весь доклад он произносил бойко и громогласно, его глаза горели, со лба стекал пот, а руки то и дело сжимались в кулак, как бы показывая готовность объявить войну всем предателям заветов Владимира Ильича. Но как бы рьяно не звучал его голос, он терялся среди множества других: занятые собственными обсуждениями, члены Комитета, казалось, и вовсе не слушали председателя ОГПУ, и Дзержинский, несомненно, это видел. Зоркие глаза чекиста быстро нашли в зале того, кто по сути был виновен в банкротстве системы управления:

– А вы, товарищ Пятаков, – Феликс Эдмундович привлек внимание Георгия Леонидовича, обратив суровый взгляд на этого человека, что за всё это время так и не прислушался к его взываниям, предпочтя собственные интересы государственным. – Вы – самый крупный дезорганизатор промышленности. Вы позабыли о тех словах, которыми напутствовал вас товарищ Ленин в сентябре двадцать второго. Я вам напомню: сокращать госаппарат и исключить любые непроизводительные расходы. Вам уже приходилось отвечать за неисполнение своего служебного долга и за проявленный бюрократизм, но вы, по-видимому, учиться на своих ошибках неспособны. Только если вы тотчас не примете меры, не перейдёте от волокиты к работе, кризис приобретёт необратимый характер.

Гнев, обрушенный на заместителя председателя ВСНХ, заставил аудиторию на время утихнуть и притаиться, но затем обсуждения продолжились вновь, и речи Рыцаря Революции, что более походила на бессильный отчаянный крик, вновь никто не внимал. А Дзержинский всё так же произносил свой доклад, не минуя ни единой реальной проблемы, которые после смерти Ленина никто не оговаривал, но говорил, казалось, в пустоту. Глаза, горящие огнём, смотрели болезненно уставшим взором в зал, а разжавшийся кулак лёг на больное сердце.

Эстер Йосефовна заметила, как измождёно выглядел мужчина, и, несомненно, поняла, что прижатая к груди рука – отнюдь не ораторский жест. Невыносимой тяжестью на неё давил гул зала, заглушавший революционера, девушка видела, как он нервничает и пытается достучаться до публики, но всё тщетно. Пальцы до боли сжались в кулак и Эвентовой стало так так горестно от тех перемен в людях, что ещё девять лет назад были готовы отдать всё ради победы коммунизма. Глаза защипало от слёз, и только она достала платок, чтобы утереть их, как ощутила на себе тяжёлую сильную длань. В свободную руку кто-то настойчиво пытался вложить портфель. Врач всё-таки взяла его и услышала низкий мужской шёпот: «Время пришло. Дашь ему то, что лежит внутри. Необходимая дозировка записана на подкладке. Билеты в потайном кармане». Прежде, чем она успела обернуться, неизвестный уже устремился прочь, но Эстер схватила его за плечо, не давая уйти, как минимум чтобы запомнить лицо. Он всё-таки остановился и обратил на неё сердитый взгляд.

– Я вас везде искал, почему вы не на работе? Нам всё известно. Вас предупреждали, что ничто не окажется незамеченным. С одной стороны, это даже полезно. Главное, чтобы не мешало делу. Желаю успехов, и помните – без глупостей. Вам нас не перехитрить. Завтра утром ждём вас на поклон у Сталина, – сказал напоследок мужчина, и, не получив какого-либо ответа, ушёл и вскоре скрылся во тьме. Медик посмотрела на врученную сумку и поняла, что она принадлежит ей, но на одну вещь в ней стало больше: в основном отделении и впрямь лежал препарат, дающий исцеление в правильных количествах, но приводящий к летальному исходу при передозировке. Цифра, написанная на ткани, подтвердила, что лекарство не заменили на яд, следы которого, несомненно, обнаружили бы при экспертизе, а предпочли обойтись более осторожными методами. В потайном кармане и действительно лежал билет на ночной паровоз до Одессы.

«Я не могу так работать!» – в очередной раз повторил Дзержинский. Его возглас вывел Эстер из размышлений, но более она не слушала речь, лишь наблюдала за жестами, эмоциональной мимикой, аристократической несгибаемой осанкой. Вскоре всё закончилось, послышались ленивые аплодисменты, и чекист зашагал за кулисы, всё так же держась за сердце.

– Как хорошо, что вы здесь, – слегка севшим голосом проговорил Феликс, и, коснувшись локтя врача, как бы указывая ей идти за ним, направился в соседнюю комнату. – Вы всё слышали? – он посмотрел на спутницу и, увидев её утвердительный кивок, продолжил, не боясь нежелательных слушателей. – Я не могу… Я не могу! Почему они не дают мне отставку? Чего дожидаются? Я устал так жить, – он толкнул незапертую дверь и лёг на старый диван. – Мне плохо, надо отдохнуть.

– Полежите… Не говорите ничего, расслабьтесь, – прошептала врач, чтобы не было слышно дрожи в её речи, и придвинула себе стул.

– Хорошо, что вы пришли. Только вы мне сможете помочь, – он шипел, щурясь от боли, и Эстер, понимая, что не имеет права на промедление, подошла к письменному столу. Она налила воду и, помешкав долю секунды, растворила в ней правильное количество лекарства, а остаток спрятала.

– Теперь вам полегчает, – девушка подала стакан Дзержинскому, а затем помогла ему подняться. Он выпил содержимое до дна и бессильно рухнул на мягкий диван. Эвентова лишь молча сидела напротив, всматриваясь в напряжённое лицо товарища. Хотелось до него дотронуться, провести рукой по его редким русым волосам и острой бороде, поправить смявшийся воротник рубашки, которую она же и выгладила, но почему-то она боялась это делать. Словно почувствовав её желания, Феликс протянул ей раскрытую ладонь, и Эстер обратила внимание на то, что безымянный палец был характерного синего цвета. Девушка взяла его левую руку, осторожно поглаживая её, пока тот не погрузился в дрёму. Из полусна чекиста вывел пришедший врач. Эвентова подняла голову и увидела того самого мужчину. Её охватила дрожь и адреналин, она высвободилась из крепкой хватки и встала, расправляя белый халат.

– Ко мне обратились члены Комитета. Они сообщили, что вы выглядели болезненным и плохо себя чувствовали, потому я пришёл для осмотра. Вы позволите мне присесть? – прожигая Эстер недобрым взглядом, процедил сквозь зубы вошедший. Он так смотрел, что становилось всё понятно – Сталин не отступится от задуманного, а верные люди не сойдут с пути вождя. Девушка лишь покорно освободила ему подход к пациенту и подошла к окну, то и дело оборачиваясь, наблюдая за мужчиной, но опасаясь вновь столкнуться взглядами.

– Спасибо, мне стало лучше. Да-да, мне правда лучше, – то и дело повторял председатель ОГПУ, отмахиваясь от подозрительно назойливого медика. Незнакомец лишь кивал, и, напоследок бросив взгляд на Эстер, ушёл восвояси.

– Вам полегчало? – с надеждой в голосе спросила революционерка, заняв прежнее место.

– Да, – Феликс заставил себя улыбнуться. – У меня на сегодня ещё встреча запланирована. Вот, ещё пару минут полежу и пойду.

– Нет, идите домой, – безапелляционно заявила доктор.

– Но я же договорился с человеком…

– Нет, послушайте меня… Сегодня вам нужно отдохнуть. А к тому, с кем вы договорились, я могу лично пойти и передать о вашем состоянии.

– Не нужно, спасибо. Ну, ладно, – согласился наконец чекист, – водитель отвезёт нас на Успенский…

– Что вы, туда путь неблизкий, он вас лишь сильнее утомит. Ступайте в вашу кремлёвскую квартиру.

– Наверное, вы правы.

Усилием воли революционер заставил себя подняться и без слов зашагал к выходу. Эстер с тоской провожала его взглядом, расстроенная таким холодным прощанием, но Дзержинский, уже потянувшись к дверной ручке, остановился и развернулся к врачу. Его тонкие уста изогнулись в лучезарной улыбке, которая заметно контрастировала со всем его бледным лицом. Мужчина подошёл ближе к ней и крепко обнял. Через одежду Эвентова чувствовала его нездорово учащённое сердцебиение, и отчего-то не хотелось выпускать Феликса из этих тёплых объятий, но она понимала, что должна. Расцепив пальцы, чекист не сразу отстранился от девушки. Он взял её за подбородок и поцеловал, как делал сотни раз до этого, но Эстер словно обожгло прикосновением его губ, оно вселило необъяснимую боль и тоску, а глаза защипало от слёз. Интуиция уверенно твердила: запомни этот миг, потому что больше это не повторится.

– Вы же помните, в пятницу опера? – напоследок бросил Феликс. В ответ ему последовал лаконичный кивок.

За спиной хлопнула дверь. Сколько времени прошло с того момента, Эвентова не могла ответить. Она села на стул и заплакала. По раскрасневшемуся лицу лились слёзы, чёрные от потёкшей туши. Затем был вздох, глубокий и успокаивающий. Эстер вытерла лицо рукой, даже не платком. Сначала она подкрасила влажные ресницы, затем – губы, с которых во время поцелуя стёрлась красная помада, а белой французской пудрой она попыталась покрыть побагровевшую припухшую кожу, но сама видела, что косметика едва помогала. Не позволив себе задержаться ещё хоть на минуту, она покинула это место.

Путь врача лежал на вокзал. Оттуда – в Калугу: нужно было покинуть Москву до того, как её хватились бы. Для этого требовалось заменить билет, но в столице проделать такое без того, чтобы об этом не узнали высшие инстанции, не представлялось возможным. В Калуге, сойдя с паровоза, Эвентова направилась в кассу, и, дождавшись, когда закончится очередь к крайнему окошку, зашагала к нему.

– Добрый вечер, – девушка приторно-заискивающим голосом обратилась к сотруднице железной дороги.

– Здравствуйте, – подозрительно щурясь, поздоровалась статная женщина в форме. Эстер уже пожалела, что выбрала именно её, но отступать было поздно.

– Я бы хотела заменить билет до Одессы. У меня на завтрашний, а надо бы на ближайшее время, не могу до завтра ждать.

– А вы чем думали, когда покупали? – грубо бросила кассир, но документ в руки взяла. – Вы же в Москве брали, почему сюда пришли?

– Я решила проведать родственников в Калуге, да весть до меня дошла, что ребёнок мой младшенький захворал. Вы поймите меня, я – мать. У вас у самой дети есть? – округлив свои и без того большие кукольные глаза, отороченные длинными ресницами, революционерка умоляюще не сводила их с собеседницы.

– Есть, – отмахнулась женщина и упёрла руки в бока, как бы показывая: и что с того? – И побольше твоего будет.

Эстер наклонилась к окошку, чтобы её шёпот было лучше слышно:

– А вы порадуйте их чем-нибудь, – она протянула свои документы, а затем продолжила говорить громко, как и прежде. – Вот моё удостоверение личности, проверьте всё.

– Проверю-проверю, – криво усмехнувшись, кассир начала листать переданные бумаги, и между листов обнаружила внушительную сумму. В ужасе взглянув на пришедшую к ней девушку, работница сначала испугалась, что это такая проверка, но затем, видя, как эта несчастная «мать» нервно переминается с ноги на ногу, решила всё-таки пойти ей навстречу. – Есть на ночной место, – подтвердила она и выписала новый проездной билет.

– Спасибо вам, дай бог здоровья, – почтительно склонив голову, Эстер начала её благодарить.

– Никому ни слова, ясно? – всё ещё опасаясь за своё рабочее место и жизнь переспросила железнодорожница.

– Да ей-богу!

*