Текст книги "Железное испытание (СИ)"
Автор книги: Normanna
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Да-да, товарищ, – Сталин сделал затяжку, и неторопливо выпустил густой табачный дым, – хотелось бы и мне верить, что это всё невозможно. Но так бывает, что один человек слишком многое на себя берёт, а затем, ломаясь под этой ношей и желая от неё освободиться, начинает судить тех, кто честно выполняет свои обязанности.
Девушка внимательно слушала своего давнишнего наставника и периодически кивала, отмечая, однако, что его вырванные из контекста слова, справедливо бьющие по очевидным недостаткам госаппарата, и аргументы, способные убедить разве что ребёнка, коим и запомнилась Кобе эта хрупкая полячка, её не проняли.
– А ч-чем могу быть полезна я? – голос предательски дрогнул, но врач, прочистив горло, далее говорила спокойно.
– На Кремль работают сотни лучших специалистов со всего Союза. Но только тебе я могу доверить это дело, – он повторился, будто бы полагая, что особые почести придадут его подопечной охоты ввязаться в эту интригу. – Ты оборвёшь тот ложный путь, на который вступил товарищ Дзержинский.
– Но как? – этим вопросом доктор Эвентова то ли хотела вынудить Сталина прямым текстом озвучить свой замысел, то ли выразила надежду, что она неправильно поняла его.
– Феликс Эдмундович многое сделал для страны, и теперь он может в последний раз послужить на её благо – перестать совершать губительные ошибки, имея в руках столько власти, и сбивать с толку других коммунистов.
– Перестать? И для этого вам нужен преданный врач… Чтобы убить его?
– Да что ты такое говоришь?! – Иосиф Виссарионович разразился гневом, но быстро совладал с собой. – Ты знаешь, как много он работал, не щадя себя, истерзанный болезнями и ранами, внешними и внутренними, разрываясь и сгорая на разных поприщах. За такие заслуги перед Великим Октябрём и Партией я просто не могу так отплатить. Твоя задача – лишь позволить свершиться природной закономерности, остановить игру со смертью, – мужчина сделал паузу, ожидая услышать ответ, но его не последовало, и тогда он продолжил. – Его кардиолог умерла, и ты заменишь её. Далее ты просто перестанешь давать ему лекарства, заменишь их плацебо. А затем, когда придёт время, ты поставишь точку.
– Я давала клятву Гиппократа! – в сердцах воскликнула врач, не сумев смолчать даже перед лицом генсека.
– Ты и Партии присягала на верность, – холодно заметил Сталин.
– Верно, – осознав свою ошибку – бездумную прямолинейность, Эстер тотчас согласилась. – Но я уже давно не практиковалась.
– Не думаю, что ты хоть что-то забыла. Всё необходимое тебе предоставят мои фармацевты, твоя задача – выдавать то, что положено и ждать дальнейших указаний. Ну что, могу ли я на тебя положиться?
Поразмыслив для приличия с минуту, Эвентова сказала «да». Во-первых, врач смерила риски: не стоила её жертва человека, которому скорее всего и дела до неё нет, к тому же собственноручно подписавшему себе смертный приговор. Во-вторых, за ответом «нет» тотчас же последовал бы меткий выстрел в висок, чтобы убрать человека, знающего слишком много, и, если не она, так кто-то другой. Вопрос по сути был риторическим, и только согласие являлось верным ответом. Эстер уже была втянута в эту предательскую интригу с момента, когда она переступила порог этого кабинета, зато теперь за ней имелось право выбирать, чью сторону она примет.
– Только смотри, не совершай ошибок, – Сталин словно прочёл последнюю мысль собеседницы. – Таково испытание твоей преданности нашей Партии. Всё закончится для тебя благополучно, если работа, – так он называл убийство человека, – будет выполнена идеально. Ты продолжишь работу в любой точке Союза или же за его пределами, ни в чём не нуждаясь. Сложно поверить, что я оставлю тебя в живых, я знаю, чего ты боишься, но ты для меня как дочь, потому именно тебе я и поручаю это тонкое дело. За тобой будут наблюдать, и, если ты подведёшь моё доверие, то…
Генсек замолчал, а девушка и без слов поняла, что будет, «если».
– Может вы и правы, – нарушивший тишину Дзержинский вывел врача из раздумий, – но и иной исход не следует отрицать.
– Конечно, – согласилась Эстер, и почувствовала, что мужчина резко остановился. Он затаил дыхание и прижал руку к груди. Врач сначала предалась непрофессиональной панике, но быстро совладала с собой и начала искать в клатче, плотно набитом одними только медикаментами, нужное лекарство. Вытряхнув из непрозрачной склянки таблетку на платок, она дала её чекисту, – таблетку под язык и скоро станет легче. Лучше бы вам отдохнуть, – с затаённым волнением произнесла медик, на самом деле не желавшая так скоро расставаться с Феликсом.
– Простите за нескромность, – даже нахмурившись от жгучей боли, мужчина помнил об этикете и стремился сохранить лицо, – но вы не сочли бы за труд побыть со мной рядом? – он поднял взгляд серых глаз, казавшийся теперь каким-то неестественно мягким и несвойственным этому человеку. Но Эстер, знавшая Дзержинского с 1918 года, не обманывалась его прозвищем «Железный», за которым стоял совсем не железный человек – из плоти и крови, раздираемый чувствами и бушующий эмоциями.
– Конечно, – коротко ответила Эвентова, едва не добавив: «Это мой долг». Она бы очень пожалела об этой лжи, если бы не одумалась – отнюдь не долг заставлял её идти за ним. Девушка хотела бы сказать что-то ещё, но ничего, кроме дежурных фраз на ум не приходило. Так и шли они в молчании, Эстер Йосефовна – глядя то на незнакомые места, в которых ещё попросту не успела побывать, то на своего товарища, а Феликс Эдмундович – придерживая руку спутницы и прижимая ладонь к сердцу с такой силой, будто бы это могло помочь, думал о делах, что только обостряло его боль. И как-то неожиданно быстро ноги привели их к Успенскому переулку.
Квартира председателя ОГПУ поражала своей аскетичностью: никаких излишеств и украшений, лишь самая необходимая мебель, и ту было сложно назвать роскошной, под стать столь могущественному хозяину. Казалось, вся эта буржуазная вычурность и вовсе была непреодолимо далека от Дзержинского. Слой пыли на столах прямо указывал на то, что владелец редко бывал здесь.
– Простите за беспорядок, – с некоторым раздражением мужчина окинул взглядом упадочную обстановку, заняться которой не было ни времени, ни желания – к чему это, если к следующему приходу всё будет таким же? В конце концов, это место служило своеобразным убежищем, где можно было побыть наедине со своими мыслями или же вовсе абстрагироваться от них.
Феликс бессильно рухнул на диван, откидывая голову на мягкие подушки, и вся накопившаяся усталость мигом обрушилась тяжестью на веки. Он на мгновенье закрывал глаза и тут же раскрывал, не позволяя себе провалиться в сон. Председатель ОГПУ совсем не высыпался, и ни накрахмаленные простыни, ни абсолютная тишина и темнота не позволяли ему расслабиться и отдохнуть: или насущные государственные вопросы, или леденящие кровь кошмары обрывали тонкую пелену дрёмы, учащая сердцебиение и заставляя окончательно взбодриться. Но сейчас он ощущал такое необъяснимое и непоколебимое спокойствие, что даже мысли о не полученном письме не шли в голову… Наверное, измученный тревожным разумом организм брал своё.
Мужчина слышал лёгкие, словно крадущиеся шаги Эстер по комнате, и наблюдал за любопытной девушкой из-под ресниц. Дзержинский был совсем не против: пусть согласившийся составить ему компанию врач хоть чем-то себя займёт. К тому же, её квартиру он уже обыскивал, теперь она имеет полное право сделать ответный ход. Девушка застыла у книжной полки, выискивая хоть что-то интересное, но почти вся немногочисленная литература затрагивала вопросы промышленности и транспорта, остаток же представляли книги на польском. Разочарованная скромной «успенской» библиотекой чекиста революционерка заняла место возле Феликса и заметила на журнальном столике книгу, лежащую вниз обложкой и обвёрнутую какой-то бумагой.
– Позволите взглянуть? – учтиво спросила девушка, прежде чем дотронуться до его вещи. Коммунист даже не посмотрел, что вызвало интерес, и кивнул с полуулыбкой на устах.
– Конечно.
Эстер Йосефовна открыла книгу с середины, где была заложена закладка, и ахнула.
«Разворачивайтесь в марше…» – прошептала она. Эти строки она знала наизусть, как поп знает «Отче наш», но отчего-то продолжить не вышло, слова застыли в горле, сдавив дыхание, а глаза защипало от слёз. «Бейте в площади бунтов топот» – чуть громче коммунистка озвучила начало другого стихотворения, и вмиг взгляд её засиял, заблестело в нём революционное воодушевление, давно уже угасшее с годами и внезапно вспыхнувшее в сердце от этих стихов. И разум закружило в вихре воспоминаний, и будто наяву, со стороны она услышала свой голос, эхом отзывающийся в просторном зале, что призывал «скрепить у мира на горле пролетариата пальцы». «Неужели это она?» – исполненная волнением девушка открыла форзац, и увидела собственный, истинно врачебный почерк: «т. Феликсу от т. Эстер на добрую память». Сам же Дзержинский всё это время с живой улыбкой смотрел на девушку, и её радость коснулась и его души. Эвентова поймала на себе пытливый взгляд чекиста, и заговорила:
– Помните, как вы читали мне мои любимые стихи, когда я болела?
– Конечно, помню. Я рассказывал вам Адама Мицкевича, пока вы бессильно лежали на моих коленях, но стоило мне зачитать этого русского поэта, как вы тут же оживились. Я тогда диву давался: неужели Маяковский способен исцелять болезни, – чекист засмеялся и даже убрал руку от сердца. – Что об этом говорит медицина?
– Ну, не Маяковский, а революционный огонь в душе помог нам справиться со всеми препятствиями и бедами. Но меня его стихотворения будто бы окрыляют, я произношу их и чувствую, что взлетаю… – мечтательно шептала Эстер, а Феликс Эдмундович внимательно её слушал, не сводя сосредоточенного взгляда серых глаз.
– Что же, может и мне товарищ Владимир Владимирович поможет забыть о недуге? – уста мужчины изогнулись в хитрой ухмылке.
– Можем проверить, – с игривым блеском в глазах ответила девушка. Она тут же сосредоточенно принялась искать поэму, которую хотела бы зачитать, и почувствовала тяжесть и тепло на своих коленях. Убрав книгу, Эстер увидела, что чекист лёг на неё подобно тому, как когда-то лежала она. – А что же, вам не полегчало от лекарства? – обеспокоенно справилась врач.
– Мне они давно не помогают, – смиренно констатировал мужчина. – Серафима Абрамовна, как и все прочие врачи, говорила, что моё сердце спасёт только отсутствие переживаний и здоровый сон. Ни то, ни другое мне не доступно, – Феликс отрыл глаза и посмотрел снизу вверх на свою собеседницу.
– Почему же? – Эвентова лучезарно заулыбалась, а её щёки налились румянцем. – Второе вполне можно устроить. Вы лежите и просто ни о чём не думайте, – девушка робко дотронулась до редких тёмно-русых волос мужчины, осторожно проводя по ним одними кончиками пальцев. Его открытость и согласие воодушевляли её и придавали всё большей смелости.
– Как же это, и отнять у вас столько времени? Вы же сами не отдохнёте, – из вежливости побеспокоился чекист, а сам лишь удобнее устроился на коленях своего товарища.
– В вашем обществе я и так отдыхаю, – слукавила Эстер, ведь всё было совсем наоборот – рядом с Дзержинским она ни на секунду не расслаблялась и контролировала себя, с одной стороны желая произвести хорошее впечатление, с другой – не выдать ненароком какую-либо тайну. – Помните, я давала клятву Гиппократа, а потому моя первоочередная задача – облегчить пациенту его страдания, – девушка тихо засмеялась, но вмиг переменилась в лице, когда вспомнила, при каких обстоятельствах она в последний раз упоминала этого античного медика. Если бы Феликс открыл глаза, то увидел бы во взгляде своей старой знакомой глубокую тоску и сожаление, но тот, убаюканный осторожными ласками Эстер, неуклонно погружался в дрёму.
Теперь Эвентова могла хоть всю ночь любоваться этим мужчиной. Она положила свободную руку на его плечо, и ощутила, как на ней крепко сомкнулись мозолистые пальцы. Переплетя свои пальцы с пальцами девушки, чекист так и уснул. Врач же боялась пошевелиться, чтобы не потревожить своего ценнейшего пациента, и, будучи уже не в силах противиться сну, она опёрлась о подлокотник и задремала.
Пробудился Феликс Эдмундович от громкого кашля, казалось, разрывавшего лёгкие Эстер. Он впервые заметил, как тяжело она болеет, и от этого осознания его сердце мучительно защемило: сколько дорогих людей у него отнял данный недуг, и теперь он заставляет страдать такую молодую и красивую девушку, совсем не успевшую пожить. Мужчина побежал на кухню и вернулся с наполненным стаканом. Мягко разбудив девушку, Дзержинский подал ей воду, обеспокоенно вглядываясь в её сонные глаза. Слегка растрепавшиеся русые локоны спадали на румяное лицо Эвентовой, и мужчина с какой-то юношеской робостью дотронулся до её кудрей, отбрасывая их назад.
– Спите-спите, – забирая пустой стакан из слабых рук и поставив его на стол, чекист мягко уложил девушку на диван. Он встряхнул старый шерстяной плед и накрыл врача. Она казалась ему повзрослевшей, изменившейся, но теперь коммунист понял, что ошибся в своих выводах: перед ним всё та же юная девчонка со светлым благородным ликом, кукольными ресницами, что в своей тени закрывали горящие энтузиазмом, пусть и усталые глаза, алыми устами, что в своё время сподвигали людей на революционные свершения, тонкими руками, позабывшими царские путы, измазанными чернилами. Сейчас Эстер лежала в элегантном бархатном платье, но запомнилась она Феликсу совсем в ином обличье: в выгоревшем красном платке, старой кожаной куртке не по размеру, подпоясанной потрёпанным ремнём на талии, широкой юбке и высоких сапогах. Когда она снимала их, были видны глубокие ссадины от кандалов, совсем такие же, какие были и у него. Со временем прошли и они.
*
Эстер сидела на кухне, забросив ногу на ногу, а перед ней остывала нехитрая трапеза. Завтраку, приготовленному самим председателем ОГПУ она предпочла очередную папиросу, а Феликс прожигал её укоризненным взглядом. Девушка чиркнула спичкой, поджигая курку, и в очередной раз бегло обратила взор на сидящего напротив.
– Да сколько же можно! – его внезапный крик слегка испугал врача, и она встревоженно посмотрела на Дзержинского. – Поберегите себя, – тем тоном – мягким, но строгим, каким он неустанно читал нравоучения беспризорникам – Феликс Эдмундович заговорил с Эвентовой, – я слышал ваш кашель ночью, и я был в ужасе за вас. Зачем губите себя? Других лечите, а сами сгораете, – тема, о которой говорил чекист, была для него слишком болезненной и личной, настолько, что он был не в силах сдерживать эмоции. Эстер не увидела его погрустневших глаз, потому что была сосредоточена на некоем предмете, лежащем на её коленях.
– Вы и сами курите, – с внешней безразличностью заметила она.
– Да я… я, – возмущённо попытался парировать революционер, но не сумел придумать себе оправдание, – я своё уже отжил, и готов в любой момент принять свой конец, но вы же молодая девушка, врач, верная идее коммунистка. Это станет невыносимой трагедией, если вы погибнете от этой болезни. Я видел, как это бывает, и, к своему несчастью, не раз.
– Я поняла, – сговорчиво кивнула девушка, но тушить папиросу не торопилась, – может, вы и правы.
– Не «может» – я прав, – строго констатировал Дзержинский.
– Хорошо, – ответила она, сделав затем ещё одну глубокую затяжку, – я закончу и перестану.
– А что вы делаете? – Феликс привстал, чтобы разглядеть, но не смог. – И почему не едите? – с искренним удивлением он посмотрел на нетронутое блюдо, его любимую картошку с салом.
– А вы не дёргайтесь и скоро узнаете, – девушка подняла глаза и лукаво ухмыльнулась.
– Что же там? – с ребячьим любопытством он не унимался и был готов даже подняться с места и посмотреть, но не хотелось отвлекаться от трапезы.
– Ладно, – смеясь от нетерпеливости своего собеседника, Эстер подняла книгу со стихами Адама Мицкевича и лежащий на ней лист, оценивая результат, – но я ещё не закончила, – она на секунду развернула свой импровизированный планшет, а затем вновь спрятала. Этого мгновенья Феликсу хватило, чтобы узнать в уверенных угольных штрихах себя.
– Покажите! Покажите! – ошеломлённый, как в столь короткий промежуток времени Эвентова умудрилась написать его портрет, он встал из-за стола и подошёл к ней.
– Эх, держите, – с наигранным нежеланием она отдала свой рисунок и принялась отряхивать испачканные углём руки, украдкой посматривая на реакцию чекиста. Он улыбался всем лицом, была видна искренняя, неподдельная радость. – Неужели вас не писали никогда?
– Писали, – всё с той же радостной улыбкой ответил он, не отрываясь от работы. – Я и забыл, что вы в «Искре» художником работали.
– И статьи писала, – напомнила Эстер, осчастливленная тем, что Дзержинский был доволен её небольшим наброском.
– Ну, это я помню. Я ведь с вами до того дня заочно был знаком. Брал за душу ваш слог – бьющий, как кулак пролетариата, и в то же время льющийся, как народная песня.
Революционерка засмущалась – похвала от этого человека особенно льстила ей и она не верила, что и вовсе достойна её.
– Почему вы решили стать врачом, когда у вас столько талантов? – Дзержинский придвинул стул, чтобы сидеть ближе к собеседнице. Она задумалась: и правда, будь она простым художником при газете, то не сидела бы сейчас в успенской квартире председателя ОГПУ, и не было бы на душе груза, словно якорь тянувшего её вниз, во мрачные глубины.
– Я не смогла бы отсиживаться в мастерской, пока люди гибли на гражданке… А потом привыкла, – с долей лжи ответила медик, ведь по окончанию гражданской войны она оставила эскулапово ремесло и погрузилась в партийную работу, но об этом бы чекист не узнал, ведь Одесса была слишком далеко отсюда, да и саму больницу, где работала Эстер, он не знал, чтобы проверить.
Феликс кивнул, получив ожидаемый ответ. Он дотронулся до лица революционерки, осторожно вытирая угольное пятно на щеке, но и после не убрал ладонь, сосредоточенно вглядываясь в испуганные, но лукаво блестящие глаза девушки. О, да, она смотрела на него так, как не смотрел никто, и этот взгляд заставлял разгореться ещё тлеющие угольки в душе Дзержинского, превращая их в яркий костёр.
*
Эстер Йосефовна промыла кисть в воде и погрузила её в тёмно-зелёную акварельную краску, рисуя шинель председателя ОГПУ. К планшету, опирающемуся на спинку стула, образуя таким образом импровизированный мольберт, был прикреплён тот маленький угольный набросок. Она писала его без пафоса и героических гипербол, напротив, подчёркивая недостатки, что составляли неповторимый образ Дзержинского: глубокие морщины на щеках и высоком лбу, болезненно бледный цвет кожи, тёмные круги под глазами как следствие перманентного недосыпания – именно эти детали делали его, взирающего с портрета, будто бы живым. Какой-то необъяснимый импульс заставил девушку потянуться рукой к нарисованному лицу, очерчивая его овал, но вместо шероховатой, не до конца просохшей бумаги ей хотелось ощутить горячую кожу этого мужчины.
В дверь раздался один глухой удар. Именно так всегда оповещал о своём приходе главный чекист. Соображая уже на ходу, революционерка схватила планшет и спрятала его за шкаф, а недокуренную папиросу затушила и бросила в пепельницу. Пришлось распахнуть все окна, чтобы выветрить табачный дым, казалось, уже въевшийся в стены этой съёмной квартиры. Делать всё приходилось быстро: пусть Феликс Эдмундович больше не стучал, ожидая за дверью, пока хозяйка сможет его принять, ей всё же не хотелось испытывать его терпение. Причесав напоследок волосы, она открыла ему, тот без слов вошёл и приветственно обнял девушку. Дзержинский снял шинель, и Эвентова увидела пятна крови на его неизменной косоворотке.
– Что это? – спросила девушка, изумлённо осматривая вошедшего с головы до ног.
– Расстреляли попа из Вологодской области, – с некоторым отвращением чекист посмотрел на свою любимую рубашку, обагрённую кровью врага народа. – Вёл антибольшевистскую агитацию и религиозную пропаганду, зазывая к себе наивных крестьян. Справлял церковные обряды, да только брал за них деньгами и едой. Отъел себе брюхо, обдирая до нитки безграмотный люд, а остальных запугивал адом и вечными муками. Часто на него жаловались, а после постановления о разрушении церкви в Вохтоге так вообще начал подбивать людей на беспорядки и сопротивление власти. Что уж там, испугался за свою золотую жилку! Тут терпение наше и лопнуло: устроили проверку, а у него дом, словно царская казна – награбил, негодяй. И захотелось мне лично посмотреть на человека, что так бессовестно обманывал людей. Я увидел истинное лицо буржуазии: наглое, бесчестное, с меркантильными глазами, в которых виден лишь блеск звонкой монеты. Я ему задавал вопросы – он всё отрицал, но в итоге всё же смалодушничал и предложил мне взятку, – Дзержинский говорил, а его руки тряслись от злости, – ну, а я для себя понял, что поучительных бесед с ним не выйдет, да пустил негодяю пулю, аккурат промеж его поросячьих глазёнок.
Эстер задумалась: когда-то методы ВЧК были куда мягче. Она улыбнулась одними уголками губ.
«Это ошибка! Ошибка!» – кричала юная девушка в одном белом халате, которую вели по февральскому морозу двое статных мужчин, удерживая её под руки, а третий, самый старший, указывал им путь. Все прохожие оглядывались на неё, кто – с сочувствием в глазах, кто – с одобрением неустанной борьбы с контрреволюцией.
– А в «чеке» и разберёмся, ошибка или нет, – ухмыляясь, проговорил один из её конвоиров, заглядывая в миловидное личико пойманной.
Тот же самый человек, что ворвался к ней прямо на работу, потом и допрашивал её.
– Я – коммунистка, – уже устав повторять, твердила Эстер Йосефовна. – Если вы обыскали мою квартиру, то должны были найти ордер о моём аресте за марксисткую пропаганду в Мазурах. Нашли бы мой партбилет.
– Нашли то, что нашли. Контрреволюционная литература, – констатировал чекист, кивнув на неведомую Эвентовой книгу. – С закладочкой… Интересная книга?
– Да не моё это! Сосед напросился в гости, я его за порог пустила, но когда он дал знать о своих намерениях, вытолкала вон. Он, наверное, и донёс на меня.
– Все сейчас так говорят, – мужчина рассмеялся, а сырые подвальные стены эхом отразили его хохот.
– И как же вы различаете, кто врёт, а кто – говорит правду?
– А вы меня убедите, что вас оклеветали, – он говорил тихо, опасаясь нежеланных слушателей, и, подойдя ближе, дотронулся до горящих от мороза щёк девушки.
– Можете провести повторный обыск, чтобы убедиться, – врач мотнула головой, сбрасывая ладонь чекиста с лица.
– Ага, – более не прикасаясь к заключённой, он кивнул какой-то своей мысли, – ну, можем договориться и по-другому, – самоуверенность и спокойствие, с которым мужчина предлагал сделку, указывали на некоторый устоявшийся опыт в таких делах.
– Я – не преступник, чтобы платить за своё освобождение! Да как вы смеете порочить само звание чекиста?! Я буду говорить только при начальнике, иначе все узнают о ваших делах!
– Ты не в том положении, чтобы угрожать мне! – мужчина обнажил пистолет и положил палец на предохранитель. – Последний раз тебе предлагаю сделать выбор или отсюда ты уже никогда не выйдешь! – из-за собственного крика он не услышал, как за спиной скрипнула дверь.
– Вы – позор нашего молодого государства, – с холодной усмешкой проговорила Эстер, смело и отчаянно глядя в дуло пистолета.
– Да как ты посмела?! – с размаха мужчина дал девушке пощёчину, от чего она пошатнулась на стуле и едва удержала равновесие. – Своё я всё равно возьму, – плотоядно ухмыляясь, прошептал он.
– Конечно возьмёшь, – вскипая от злости прошипел Дзержинский, застывший в дверях. – Твоё – пуля в голову, – председатель ВЧК подходил ближе, не сводя взгляда с допрашивающего, на чьём лице застыла гримаса ужаса.
– Нет… Нет! – отнекивался чекист. – Мы поймали контрреволюционного агитатора, вот, что мы у неё нашли, – дрожащей рукой он выхватил найденную книгу, выставив её перед собой как щит.
– Да хоть кого… Бить и угрожать беззащитным, тем более связанным заключённым недопустимо! Задержите его, – повелел Феликс, и на его команду пришли его верные чрезвычайники. Они обезоружили и обездвижили нарушителя, дожидаясь дальнейших указаний. Сам председатель ВЧК зашёл за спину девушки и начал развязывать грубую бечёвку, сковавшую её околевшие руки. На запястьях он увидел характерные раны. – За одно обращение на ты и грубости в адрес задержанной вам полагается удаление из Комиссии и арест на три месяца, но это недостаточное наказание за вашу вину.
– Прошу, смилуйтесь, – завопил обвиняемый, но Дзержинский был непреклонен. Он молча махнул рукой и схваченного мужчину увели.
– Как ваша фамилия? – Феликс Эдмундович придвинул стул и сел напротив девушки.
– Эвентова, товарищ председатель.
– Принесите мне дело Эвентовой и передайте протокол допроса! – крикнул им вслед главный чекист, а затем внимательно посмотрел на задержанную. Её фамилия показалась ему знакомой.
Изучив все необходимые материалы, он понял, что не обознался: освобождённая из Бутырской тюрьмы 1 марта 1917 г. политзаключённая-коммунистка, сотрудница «Искры», член партии, по данным обыска, на книжных полках – марксистская литература, агитационные листовки, портрет Розы Люксембург и Маркса, – Дзержинский недоумевал, как такой человек вообще мог попасть в застенки ВЧК.
– Вы свободны, прошу простить за это недоразумение. К сожалению, нынешние времена вынуждают лишать свободы невинных людей.
– Я всё понимаю, и это верно. Социалистическое отечество в опасности, – с улыбкой отмахнулась Эстер.
– Позвольте провести вас, – снимая зимнее пальто с гвоздя предложил Феликс, – на улице уже темно.
– Темно? Казалось, ещё час назад был полдень. Здесь совсем теряешь счёт времени. Тогда буду вам благодарна.
– Где ваша верхняя одежда?
– Осталась в больнице, – пожала плечами врач. – Меня схватили на рабочем месте.
– Негодяи, – прошептал чекист. – Такой мороз за окном, снег лежит… Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хорошо, – неуверенно ответила девушка.
– Вы пойдёте в моём пальто, – не желая слышать отказа, он подошёл к ней сзади и приготовился надеть его на девушку.
– Что вы, нет! – вскрикнула Эстер. – Не беспокойтесь обо мне, я не замёрзну.
– Давайте, не спорьте. Я настаиваю и не передумаю.
– Будь по-вашему, благодарю вас, – продев руки в рукава, она зябко закуталась в шерстяную ткань.
И пошли они по заснеженным улицам Петрограда к больнице, что пролегала по пути к дому товарища Эвентовой. Она то и дело поворачивалась к своему спутнику, виновато глядя на него. Ей и в пальто, пришедшемся в самый раз, было холодно, а представить, каково идти в одной рубахе было и вовсе немыслимо.
– Мне больно на вас смотреть, Феликс Эдмундович, – прошептала девушка.
– Вам тоже пришлось помёрзнуть из-за нашего непутёвого сотрудника.
После больницы чекист и революционерка направлялись к её дому. Замёрзший Дзержинский с большой радостью принял приглашение на чай с мёдом. В ту ночь они не сомкнули глаз. После того, как Феликс нашёл старую фотографию девушки с митинга, на котором она выступала с речью, он принялся расспрашивать о революционном прошлом, приведшем её за решётку. Он смотрел на запечатлённую три года назад Эстер, и даже чёрно-белая фотография позволила ему ярко увидеть её образ: красный платок, золотистые, подобные пшеничным колоскам волосы, великоватое старое пальто на худом стане… Историй у каждого накопилось на годы вперёд, и всё хотелось рассказать в одну ночь.
Следующий выходной чекист так же провёл в компании новой знакомой. Слишком уж многое желал он узнать про эту смелую девушку и самому о немалом хотелось с ней поделиться. Но воспоминания и переживания современных дней всё не иссякали, даже когда растаял снег, и зацвели вишни да абрикосы, покрылись зеленью деревья…
– И правильно, поделом ему. Так и надо с врагами народа, – Эстер восхищённо смотрела на Феликса, и наблюдала, как его лицо прояснилось. – А рубашку вашу я постираю, – девушка беззастенчиво дотронулась до ворота, расстёгивая пуговицу за пуговицей, когда на кистях её рук крепко сомкнулись пальцы председателя ОГПУ. Железная хватка не позволяла ни отстраниться, ни шелохнуться. Мужчина молчал и не сводил с неё глаз, и Эвентова не могла понять, что сокрыто в этом зловещем взгляде. От него становилось не по себе: может, Феликс Эдмундович что-то узнал? Чтобы хоть как-то скрыть свою тревогу, она неуверенно добавила, – я приготовила ужин, – и улыбнулась одними уголками губ. Взгляд её метался от непроницаемых серых глаз гостя к его безмолвным устам.
– Потом, – лукаво ухмыльнувшись, отмахнулся Дзержинский, – всё потом, – он отпустил её руки и взял за подбородок, решительно притянул к себе и поцеловал. Слишком долго Эвентова мечтала об этом, прокручивая воспоминания ушедших дней, что теперь попросту пришла в замешательство. Она обхватила ослабшими от удовольствия руками разгорячённую спину чекиста, и покорно отступала под его натиском в прокуренный зал. Мужчина нетерпеливо расстёгивал запятнанную краской рубашку, открыв тонкую шею девушки, и прильнул к ней, покалывая нежную кожу жесткими усами и бородой. Она уперлась в стол, заваленный книгами и незаполненными историями болезней, которые Феликс бесцеремонно сбросил на пол. Он грубо вцепился мозолистыми пальцами в бёдра девушки и подсадил её на освобождённую поверхность, продолжая осыпать поцелуями открытые участки тела.
*
– А ведь в восемнадцатом мы так же стояли на балконе, только видели перед собой Петроград, – мечтательно вспоминала Эстер, глядя на улицу Герцена. – И много курили, так много, что, наверное, запах въелся на века.
– Да, помню. Кажется, изменились только города, а всё остальное осталось прежним, – Феликс повернулся к собеседнице и игриво поднял бровь, а затем продолжил смотреть куда-то вдаль.
С мокрой рубашки, перекинутой через верёвку, на пол капала холодная вода.
– Я взял две путёвки на август в Кисловодск. Вы были там когда-нибудь? – прервал повисшую тишину Дзержинский.
– Нет… А вы?
– Был, в прошлом году. Отдыхал в одиночестве от кремлёвской суеты и всех этих политиканов, окружённый невиданными красотами и чистым воздухом, здоровье заодно поправил. Вот и решил, что вам было бы полезно съездить, – он приобнял Эстер за талию, согревая прохладной дождливой ночью. – Что скажете?
– С вами? – она удивлённо подняла на мужчину свои большие серо-голубые глаза и радостно улыбнулась.
– Ну, конечно, – крепче прижав к себе врача ответил чекист.
