Текст книги "Стеклянный принц"

Автор книги: Ника Маслова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Ника Маслова
Стеклянный принц

Глава 1. Король умер!

– Король умер! – всю неделю кричали глашатаи на площадях. – Да здравствует король Люцифер, да осветит правление его наши земли и города, да поклонится ему каждый, и стар, и млад, и богат, и беден, и знатен, и смерд. Да здравствует король Люцифер, да благословят его боги!..

Башня, в которой держали детей почившего короля, располагалась вблизи главной городской площади. Ариэль уже, наверное, тысячу раз услышал объявление о смерти любимого отца, как и имя ублюдка, предателя, изменника, сына шлюхи, захватившего трон. Это правление короля Ариэля должны были возвещать на площадях. Это его, законного наследника, должны были славить, о его добром здравии молить старых и новых богов, это ему должны были поклоняться! Но уже скоро неделя подходила к концу, как он, сладко заснувший на шёлковых простынях и мягких перинах, очнулся на набитом жёсткой соломой тюфяке, и его прекрасная жизнь наследного принца и любимого сына разбилась на мельчайшие осколки и рассыпалась в пыль.

Сначала им владели иллюзии, что всё ещё будет хорошо. Посчитав произошедшее недоразумением, он кричал так, что голос сорвал. Требовал объяснений, почтительного отношения, выпустить его без промедления, позвать отца, затем – униженно – еды и воды, потом – отчаянно – хоть кого-то, чтобы убедиться, что тут, где так высоко, что глянешь вниз и кружится голова, есть ещё хотя бы одна живая душа. Потом он плакал. Молился. Бил голыми ногами и кулаками в стены и дверь, уже даже не надеясь, что его услышат. Не спал всю ночь, трясся от холода, прикорнул на рассвете, а, очнувшись, увидел рядом с собой кувшин с водой и кусок чёрствого хлеба.

Воду изверги отравили. Иначе не понять, как он, гордость отца, лучший в фехтовальном искусстве, сильный и ловкий, всегда победитель во всех состязаниях, остался сидеть на тюфяке, когда к нему в темницу наконец-то пришли. Он сидел на коленях, смотрел прямо перед собой на сложенную из камней стену, на заслонивших её людей, и не мог даже пошевелиться. В голове Ариэля носилось эхо из впервые доносящегося с рыночной площади: «Король умер!», и с грохотом рушился привычный мир.

Отец был совершенно здоров всего день назад, бодр и весел. Они встречались за завтраком, отец ему в честь приближающегося двадцатилетия жеребца подарил, гнедого, диковатого, с сильными тонкими ногами и белой звёздочкой во лбу, быстрого и лёгкого, будущего чемпиона. Ариэль рассыпался в благодарностях и на месте не мог усидеть, и отец, видя его нетерпение, отпустил: «Ну беги, сынок, развлекайся». А теперь он мёртв, и вместо него на престоле…

– Да здравствует король Люцифер!

Но это же невозможно, это он наследник, любимый сын короля, первенец, альфа. Невозможно! Так не должно быть!.. Но так есть.

Осознание навалилось гранитной плитой. А он, дурак, думал, что чем-то прогневал отца, что ему на него нашептали, что нужно ещё потерпеть и всё выяснится, отец обязательно разберётся, и он совсем скоро вернётся в свои покои и на место у трона, в привычную жизнь.

«Да здравствует король Люцифер, да благословят его боги!» – резало без ножа прямо по сердцу, ознобом продирало по едва прикрытой тонкой ночной одеждой спине. Другими словами оно означало: «Бывшему наследнику, принцу Ариэлю, голову с плеч!» Узурпируя власть, о таких, как Ариэль и его братья, всегда заботились в первую очередь. Для узурпатора бывший наследник – всегда угроза, которую в суматохе так легко устранить. Смущало только одно: его почему-то пока оставили жить.

Зачем он понадобился новому королю? Как приманка в дворцовых интригах для выявления возможных мятежников?

Хорошая версия. Преподаватель Ариэля по истории, логике и искусству войны был бы им доволен… Интересно, он ещё жив? Таких, как лорд Дэфайр – и короне, и лично королевской особе доверенных лиц, – тоже всегда убивают. Надеяться, что Люцифер и его приспешники допустят ошибку и оставят бывшему наследному принцу и его ближайшему окружению жизнь, мог только круглый дурак. Лорд Дэфайр ему бы так и сказал, другими, конечно, словами. А ещё напомнил бы первое правило: «В любой ситуации король должен сохранять ясный ум. Поддаваться эмоциям, волнению, страху недопустимо. Используйте любой способ, умрите внутри вместе со своим сердцем, но сохраните рассудок».

Ариэль кивнул своим мыслям. Да, именно так. К чему возмущение и страх, когда он умер ещё вчера ночью, в своей постели, а что его тело ещё живо и дрожит на гуляющем в темнице сквозняке – это скоро изменится, что бы он не предпринял. Он уже мёртв, а значит, долой страх.

И даже если он понадобился для другого, о чём не хотелось и думать, – долой страх!

Дышать стало легче. Всё, что он мог прожить сверх отпущенной богами меры, одной лишь мыслью об уже случившейся смерти тотчас превратилось в дар небес. И этот вдох, и этот солнечный луч, и двое людей, разглядывающих его, будто диковинку или базарного уродца. Он посмотрел на них в ответ и не почувствовал ничего, ведь «я уже умер».

Из двух стоящих напротив него молодых мужчин, лет на пять-семь его старше, по виду – воинах, в необычных для столицы одеяниях – грубых кожаных одеждах и мехах, один, светловолосый и голубоглазый, со шрамом на левой щеке, ухмылялся, второй, темноволосый и темноглазый, хмурился, скрестив руки на груди. Оба носили короткие клинки в простых кожаных ножнах и к манерам были не приучены. Не поздоровались, не представились, повели себя как бродячие псы, проникшие в дом без хозяев.

Светловолосый весельчак сказал:

– Это старший из них. Девятнадцать уже почти год как исполнилось. Лекарь сказал, он из двуполых, определился в альфу пять лет назад. В четырнадцать лет с коня упал, левую руку сломал, собрали её хорошо, обошлось без последствий. Больше ничем не болел, только сопливил по мелочи. Крепкий, здоровье хорошее и не урод.

Он так нахваливал Ариэля, будто на рынке коня продавал, да только покупатель не выглядел впечатлённым.

Холодный взгляд темноволосого даже мёртвому было тяжело выносить, и Ариэль опустил глаза ниже, к сильной мускулистой шее и лежащему в углублении ключиц амулету огня. Украшение стоило огромных денег, если камни на нём не крашеные стекляшки. Солнечный свет заставлял их искрить, и Ариэль загадал, чтобы темноволосый ублюдок оказался обычным вором, а не тем, кем он мог быть, но лучше б не был.

– Он во всём похож на отца? Сколько ублюдков уже заделал? – У темноволосого оказался низкий глубокий голос.

На площади глашатаи вновь закричали, что король умер и боги послали им другого, светозарного Люцифера. Ариэль зажмурился, повторяя, будто молитву: «Отец умер, и с ним умер я. Пусть смотрят, пусть смеются, мёртвым всё равно, что о них говорят».

– Ни одного, – ответил весельчак со смешком. – Совершеннолетний парень, а по уму мальчишка ещё, тренировался, учился, с такими же, как он, в войнушку играл, пропадал в конюшнях и на охотах, лошадей обхаживал, на девок даже не смотрел, омегами тоже не интересовался. Это чистый лист, на котором можно написать любую историю. И посмотри, он совсем не уродлив.

– Слишком. Похож. На отца.

Ариэль поднял голову, когда светловолосый это потребовал. «Я уже мёртв, смотрите сколько угодно», – эхом билось внутри. Но выше амулета с огненными камнями Ариэль так и не смог поднять глаза. Не мог закрыться от понимания, кого видит перед собой. «Король всегда сохраняет самообладание: сначала собирает все сведения, их изучает, всё обдумывает и планирует, и только затем нападает на врага, либо признаёт силу противника и изыскивает иной путь для обретения победы. Король никогда не бросается в драку на кулаках. Особенно если его обзывают неумехой и сопливым мальчишкой. У короля нет права на ошибки, допущенные из-за гнева и избытка эмоций».

– Совсем не похож. Присмотрись-ка. Тот рыжий, а этот медовый. Тот синеглазый, а у этого глаза, как сарацинская бирюза. И веснушки. Ты видел у старого короля веснушки? – продолжал увещевать светловолосый.

Судя по неизменно закрытой позе темноволосого, уговоры на него не подействовали. И в Ариэле (недостаточно мёртвом внутри) затеплилась надежда. Ему следовало помнить, что: «Чистых побед не бывает. У всего есть цена, и не всегда она очевидна с первого взгляда. Король выбирает, кто из подданных будет платить, и отвечает перед богами и совестью за сделанный выбор».

– Сколько лет его младшему брату? – спросил черноволосый, и Ариэль внутренне заледенел. Только не Томи.

– Восемнадцать, он бета, и для тебя совсем бесполезен. А вот следующий – двуполый, неопределившийся, но ему пятнадцати ещё нет. Во всём выводке бет-девчушек нет, только парни. Бери этого, я тебе говорю. Видишь, какой он тихий. Значит, умный. Остальные до сих пор воют, один этот молчит. С ним тебе будет легко.

– Он альфа.

– Ну и что. Он хотя бы уже не ребёнок. Сладить с ним тебе будет легче, Фер.

Фер. Люцифер. Ну конечно.

Ариэль на миг закрыл глаза. Перед ним, в нескольких шагах стоял убийца отца, а он ничего с этим не делал. «Король не имеет права принимать решения сердцем, он всегда должен думать головой».

– Вставай, – сказал узурпатор.

Ариэль послушно поднялся. Без обуви, в тонкой рубахе, лишившейся чьими-то стараниями всей шнуровки, и коротких ночных панталонах он выглядел жалко – что не имело значения для мертвеца, напомнил он себе строго.

– Раздевайся.

Не выдержав унижения, Ариэль вскинул взгляд и тотчас пожалел об этом. Узурпатор смотрел на него холодно, его губы презрительно кривились. Казалось, он ждал сопротивления, чтобы насладиться унижением Ариэля в ещё большей мере. Он предвкушал их столкновение, из которого, без сомнений, вышел бы победителем. В его лице читалось столько эмоций, и все чёрные, мерзкие. На человека, способного с достоинством нести корону и бремя разумной и ответственной власти, этот Фер нисколько не походил. Даже его имя больше подходило не человеку, а псу.

– Я могу отказаться? – спросил Ариэль, опуская взгляд на пылающий, будто настоящий огонь, амулет узурпатора.

– Мне выбрать твоего четырнадцатилетнего брата вместо тебя?

– Нет, – спокойно ответил Ариэль. – Я подчинюсь.

Он снял рубашку, что было несложно, лишённая шнуровки, она легко сползла с правого плеча и стекла вниз, на тюфяк, стоило качнуть левой рукой.

– Дальше.

Ариэль снял и штаны. Расстегнул единственную пуговицу, и они сами упали – скользнули по гладким ногам. Упали, закрыв ступни от сквозняка, и Ариэль прилип к ним взглядом. В обычной ситуации его лицо бы горело, но мертвецы не краснеют и не испытывают стыда.

– Он альфа, – ещё раз повторил этот ублюдок.

– Я же тебе говорил. – Светловолосый весельчак больше не веселился. – Какая разница, альфа или омега, он двуполый, ты можешь заключить с ним брак. И все лающие шавки заткнутся, настанет тишь да благодать. Хороший план, Фер. Чем ты ещё недоволен?

Ариэль не позволил себе даже сжать кулаки. Безжалостные ублюдки, сейчас он ничего не мог им противопоставить. А вот став крон-принцем, вращаясь при дворе, общаясь с придворными, всегда и при всех правителях ищущими своей выгоды, – другое дело. Вернуть украденную корону, первым делом отрубив цареубийце голову – хороший план.

– Мне нужно подумать, – судя по тону, открывающимся перспективам узурпатор не радовался.

– Да что тут думать! – воскликнул его приятель, и, споря, они ушли.

Ариэль остался один в продуваемой всеми ветрами башне, с самым лучшим в королевстве видом на город из узких бойниц-окон, с воскресшими надеждами выжить и победить, с взлелеиваемой каждый день и каждую ночь ненавистью к узурпатору, с тоской по братьям и отцу, с мечтами о мести, питающими его дрожащее от холода тело куда сытней, чем чёрствый хлеб и простая вода.

Когда на восьмой день за ним пришли, за мертвенной невозмутимостью Ариэль прятал торжествующий оскал. Не было человека на всём белом свете, которого он был бы способен возненавидеть больше, чем ненавидел проклятого Фера.

Глава 2. Да здравствует король Люцифер

Ариэлю не потребовалось много времени, чтобы осознать – он ещё будет тосковать по темнице.

Путь от башни у главной рыночной площади до королевского замка, от ворот для челяди и скота до королевских покоев он проделал пешком в том же виде, в котором проснулся более недели назад: в ночных одеждах, непристойных для появления на людях, и с волосами, забывшими о расчёске. Он шагал босиком прямо по грязи, лужам, экскрементам и острым камням. За неделю на хлебе и воде он, и так стройный, отощал, и панталоны теперь болтались на бёдрах. Опасаясь позора, он удерживал их руками, скрученными за спиной запястье к запястью. Рубашка без шнуровки, которую он завязал на животе на манер моряков, не удержалась и сползла с левого плеча аж до локтя, и каждый мог видеть знак королевского рода у него на груди, рядом с сердцем – лилию, символ благородства, чистоты и целомудрия, известный каждому в королевстве, изображаемый на монетах и флагах.

Толпы людей, их взгляды, полные любопытства, шепотки, ехидные комментарии и простецкие оскорбления, злорадный хохот, всеобщие презрение и неприязнь сопровождали весь его путь, как и дюжина воинов в кожаных одеждах и мехах. Процессия со стороны выглядела нелепо, в чём-то хохочущий люд Ариэль понимал: он, полуголый босяк, словно только что поднятый с постели или с той же целью раздетый, да ещё и связанный – и против него двенадцать мощных молодых мужчин, вооружённых до зубов, с кинжалами и мечами. Командовал всеми идущий впереди маг, обвешанный амулетами и свитками заклинаний. Не поспоришь, маленькая армия против него одного, беззащитного, выглядела смешно. Но смеялись люди не поэтому.

Они глумились над ним, его несчастьем, унижением, разбитыми мечтами и почившим отцом. Припоминали ему богатство, праздную жизнь и происхождение. Проклинали за их сгорбленные спины и натруженные руки, за оставшихся на полях многочисленных битв сыновей, братьев, мужей и отцов, за вырванные последние медяки сборщиками налогов и податей, за отобранную твёрдой рукой прежнюю вольницу и наведённый порядок на улицах городов, оплаченный строгим судом, тюрьмами, каторгами, публичными казнями.

В толпе кричали:

– Король умер! Сдох изверг, убийца, наконец дождались! Пусть горит в аду. Пусть все от его семени передохнут!

Королевство при отце приросло землями вдвое и процветало как никогда до него. Люди уже и не вспоминали об уносящем тысячами тысяч море и голоде, забыли о страхе и грязи, избавившись от разбойников на дорогах, проституток и борделей, воров и торговцев дурманом, бесчинствовать которым позволяли предыдущие правители. И весь этот труд, бессонные ночи отца, взвешенные и продуманные решения собравшаяся вокруг толпа проклинала.

Ариэль и подумать не мог, что его семью так ненавидели – отца, его самого, всех его братьев, даже младшего, совсем ещё ребёнка. Но люди кричали ему об этом со всех сторон. Второй раз получив по лицу запущенным гогочущим мальчишкой конским навозом, он понял, что зря ждал народных бунтов против нового короля. Треснувшая иллюзия, что народ не забудет всегдашнее рвение отца во славу королевства, старых и новых богов, общего блага и возжаждет вернуть всё утраченное по вине узурпатора, рассеялась окончательно, когда навстречу процессии вышла девушка и подарила первому воину в шеренге букет цветов, при этом поклонившись до земли. Её поступок обступившие края дороги люди встретили хлопками и одобрительным свистом, кланялась не одна дарительница, а многие из собравшихся.

– Да здравствует король Люцифер! – раздались одиночные возгласы, в итоге слившиеся в единый крик.

На площадях о смерти отца прокричали в последний раз накануне, и Ариэль думал, что ещё долго не услышит до крови натёршие слух восхваления, но вот, довелось. Лучше б кричали подневольные глашатаи, чем все эти люди, которых никто не просил славить нового короля. Не будь Ариэль внутренне мёртв, ему стало бы горько и больно. А так он лишь расправил ноющие из-за связанных рук плечи и, послушно следуя приказаниям мага, пошёл вперёд с толикой надежды на скорое окончание публичных унижений. Он устал, хотел всё спокойно обдумать и, как бы там ни было, возвращался домой, в королевский дворец, где родился и вырос, где провёл всю свою жизнь. Пусть он гол и связан, лишён всего ни за что, Ариэль возвращался домой.

В хозяйственный двор, в окружении охраны, челяди, блеющих коз и овец, Ариэль вошёл под напутствия остающейся снаружи толпы: «Так ему и надо, дьявольскому отродью», «Ишь, гордый какой, сейчас пообломают-то». Ни в одной встреченной на долгом пути душе он не заметил сочувствия. Словно морок застлал всем этим людям глаза, они не видели в нём человека, только символ старой власти.

Ариэль, как его учили, наблюдал за всем происходящим как со стороны, закрывался от бурлящих внутри эмоций, хотя очень хотелось крикнуть: несправедливо! Отец себя не щадил ради славы короны, участвовал в войнах, не прячась за лордов и генералов, разбирался с жалобами и судил по всей строгости – ради порядка наступал на сочувствие, ранил себе сердце, вынося строгие приговоры или собирая войско на войну, которая всегда берёт плату за победу. Он не заслуживал, чтобы его поносили, чтобы его славу забыли спустя неделю ради другого, ради безродного чужака, не совершившего ничего, кроме убийства предшественника.

Неужели так думают все? Невозможно!

Ариэль помнил встречающие отца с победой толпы с песнями и цветами. Танцующих крестьянок на празднике урожая, весёлых, хохочущих и румяных. Всегдашние улыбки и доброжелательность дворцовой челяди. Наполненные восхищением, одобрением, пониманием отцовых тягот и откровенной лестью речи придворных и знати, хотя и «королю не стоит верить всему, что говорят, но всё надобно слушать».

«В любой ситуации король должен сохранять ясный ум. Поддаваться эмоциям, волнению, страху недопустимо…»

Перед тем как ввести Ариэля во дворец, на крохотном пятачке у конюшен, рядом с бочками для конского навоза, предназначенном для полей, двое воинов поначалу заставили его влезть ногами в лохань, а затем окатили холодной водой. Ариэль постарался сохранить спокойствие и невозмутимость, но тело предательски задрожало на пронизывающем ветру. Пусть до первого снега было ещё далеко, но листья со многих деревьев уже облетели, праздник урожая давно прошёл.

– А он ничего такой, милорду может понравиться, – сказал кто-то из воинов, и Ариэль опустил голову.

Подозрения подтвердились: мокрая ткань прилипла к телу, лишая его и так жалкий внешний вид остатков пристойности. Рука дёрнулась прикрыться – не будь он связан, едва ли себя удержал. Самообладание рушилось.

«Мёртвые не знают стыда».

Он не мог защититься – так пусть будет не от чего защищать. Он не покажет им, насколько всё это его унижает. Пока он играет по собственным правилам, им его не сломать. Жертва не виновата в насилии, на ней нет стыда. Пусть стыдится тот, кто пользуется его беспомощным положением.

– Прямо сочный персик, если сзади смотреть, – хохотнул второй.

– Ага, – подхватил третий похабным тоном, – самая смакота. Ни больших титек, ни смазливой рожи, зато торчащие рёбра и длинный хрен. – Подарив первому и второму говорившему тумака, он сказал строго: – Думайте головой, о ком речь ведёте, идиотины.

– Хватит болтать! Вытаскивайте его, – приказал маг. – Да не так! – крикнул он, когда Ариэлю уже удалось выбраться из лохани, всё же не упав на подозрительно скользкой земле. – Заново давай! И держите его потом на весу, чтобы ноги чистыми остались.

– Мы тебе что, прислуга, Лей? – проворчал один из тех, кому досталась сомнительная честь второй раз окатывать водой добровольно вернувшегося в лохань Ариэля. У мужчины были широченные плечи и руки-лопаты, на роль прислуги он, огромный медведь, никак не подходил.

– У лорда Рами это спроси, или сразу шагай с жалобами к милорду Феру, – ответил маг почти добродушно. – Он живо тебе объяснит, можешь ли ты не выполнять мои распоряжения, если они тебе не по душе.

Невысокий, как все омеги, он выглядел теперь не таким строгим. Его расслабленное лицо казалось почти миловидным. Не только маг, но и остальные воины расслабились, оказавшись в нескольких шагах от дворца. Очевидно, захватчики всего за неделю привыкли всё здесь считать своей вотчиной.

– Да ну тебя. Уж как-нибудь без жалоб обойдусь, – ответил медведь-ворчун и дёрнул Ариэля на себя, взвалил на плечо, как девицу. Он крякнул и подкинул связанного, беспомощного Ариэля так, чтобы было удобней нести. Пряжка, удерживающая плащ, впилась в живот чуть ниже пупка. Очень больно.

– Выглядит, как мокрый котёнок, а весит, как мешок тыкв, – высказался «медведь» недовольно.

– Иди уже, Толстячок.

Сложно сохранять достоинство, когда тебя несут на плече задницей кверху в одних панталонах и мокрого. Ариэль закрыл глаза, отгородился от всех.

«Дни испытаний слабых делают ещё слабей, сильных – ещё сильней. Король не имеет права на проклятия, стенания и жалость к себе. Будучи всего лишь человеком, он вправе упасть на колени телом, но не духом».

Помогало не очень. Любопытство и шуточки придворной челяди, встречаемой по дороге, угнетали дух, делали слабым. И здесь, дома, в родных стенах, он не встречал сочувствия.

«Они что же, все ненавидят меня? Но за что? Что я им сделал?»

Люди, рядом с которыми он прожил всю жизнь, как оказалось, в действительности его всегда ненавидели.

Причин их предательского, двуличного отношения Ариэль не понимал. Но пока он собирал информацию, то имел право не думать, а значит, не углубляться в то, что теперь казалось сном посреди клубка извивающихся змей, а не его прежней жизнью.

В покоях отца всё осталось прежним, но неуловимо поменялось. Те же стены, те же шкафы с книгами и свитками, та же пара кресел у камина, тот же большой круглый стол, та же кровать в отдельном помещении. Не стало того, один взгляд на которого убеждал: он всегда знает, как надо поступить, и способен принять даже самое сложное решение, разобраться во всём. Но исчез не только отец – ещё и коллекция оружия со стены. А в спальне, прямо напротив кровати, в алькове между двух окон появилась клетка.

Ариэль понял, что это, только оказавшись внутри, сброшенный на пол с плеча силача по прозвищу Толстячок. Пока Ариэль ошеломлённо барахтался на полу, Толстячок сорвал с измученных запястий пленника верёвки и вышел. Дверь за ним закрылась сама, и маг Лей – единственный, кто пошёл в опочивальню короля следом за ними – тотчас поджёг уже приготовленный свиток. Когда он догорел, вся клетка, каждый толстый кованый прут просияли огнём.

Ариэль, всё ещё лёжа, протянул руку вперёд, и кончики пальцев сначала согрело, а затем начало жечь по мере приближения к прутьям. Доводить до ожогов он не стал, опёрся ладонью о деревянный пол из красиво пригнанных резных досок и поднялся на ноги.

Воин и маг стояли всего в двух шагах от него, но были недосягаемы, словно находились на другом краю света.

– Я могу у вас спросить? – сказал Ариэль. – Что я вам сделал? Лично я, не мой отец или кто-то, кого вы наказываете в моём лице.

Они ушли, не ответив. Словно он пустота, не достойная обычного человеческого сочувствия. На душе стало горько и обидно. Как же всё это несправедливо!

«Всякая обида, даже справедливая, для обиженного несправедлива. Самое ценное, что есть на земле, для того, кто обижен – сочувствие и справедливость. Проявив первое и дав второе, можно овладеть сердцами людей и стать в их глазах лучшим другом. Отказав в первом и лишив второго, одиночку легко сломать, а в массах заронить зерно бунта. Щедро вернув первое и милостиво подарив хотя бы кроху второго, сломленного легко приручить. Толпу же проще отвлечь на возмущение чем-то иным и, подарив в том сочувствие и справедливость, вновь привязать к себе их сердца».

Ариэль помнил, как дёрнулся уголок рта простоватого с виду воина. Ему явно не нравилось то, в чём он участвовал. Толстячок порывался что-то сказать, но Лей дёрнул его за руку, будто им запретили с ним говорить. Но с чего бы запрещать невинную беседу? Разумеется, по тем же причинам, что и тащить через весь город пешком, выставляя его личность и унижение напоказ, позволять толпе глумиться над ним словами и делом, обливать водой, словно овощ, и запирать в клетке, как животное, которым пользуются так, как хотят, без объяснений, по одной лишь прихоти.

Похоже, они с пришлым псом Фером обучались по одним и тем же книгам. И хорошо. Тем легче окажется избежать расставленных ловушек. Он не позволит себя сломать: перетерпит несправедливость и отверженность, а затем сочувствие, ласку и ослабление пыток. Он не покажет, что понял их план, и сохранит ясный ум, достоинство и самообладание. Только не позволив ранить себя в самое сердце, рано или поздно он отпразднует победу. А пока его главная задача – до победы дожить.