Текст книги "Venenum meum (СИ)"
Автор книги: Nicoletta Flamel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Пели, чаши звонкие ковали,
Но однажды дело шло к зиме,
И сковали чашу из печали.
Нельзя спать на холмах, тебе этого разве не говорили, Розмари?
Ты не послушалась взрослых, и вот цена твоего непослушания.
Я растираю в пальцах соцветие розмарина, вдыхаю его горьковатый свежий запах.
Я помню – всё.
Каждого мальчишку, юношу, мужчину и старика, к которым я приходила в сон, – помню.
Женщины тоже были, но никто из них не приходил ко мне больше одного раза. Видимо, они инстинктивно догадывались о цене.
Мужчины же видят только то, что на поверхности. Две монеты – сон. И – больше ничего.
Я питаюсь их вожделением, их болезненной зависимостью, их страстью. Мало кто из них может достигнуть во сне полноценного оргазма, – и это тоже придумала я.
Чтобы возвращались ко мне, чтобы жертвовали братьям и сёстрам моим. Хоть так – не догадываясь о жертве, не вознося молитв.
Каждый из забытых богов желает вернуться. Желает вспомнить, кем он когда-то был.
Но знал бы кто, как иногда мне хочется – забыть.
***
Мирон Вогтэйл снимает квартиру на окраине Хогсмида.
– Хозяйка – сквиб, – объясняет он Биллу по дороге. – Отдельный вход, на двери нет замка. Я навешиваю простенькое заклятье – красть у меня всё равно нечего. На профессиональную аппаратуру я так и не накопил.
«Накопишь тут, – думает Билл. – Все деньги, небось, спускаешь на горшки мадам Розмерты».
Квартира оказывается небольшой. Всего несколько комнат в одноэтажном доме.
С порога Биллу шибает в нос запах табака, грязного белья и протухшей еды.
– Я совершенно забываю про уборку, – оправдывается Мирон.
«Совершенно забываю», пожалуй, не то выражение. Для обстановки кухни-гостиной больше подошло бы: «не убираюсь вообще никогда». На диване и стульях – ворох одежды, книг, исписанных нотных листков. Все горизонтальные поверхности заставлены грязной посудой с присохшими заплесневелыми остатками еды. Кухонная раковина в ржавых потёках.
Билл брезгливо морщится и уже начинает жалеть о своём решении. Дом его родителей тоже не может похвастаться идеальной чистотой, но чтобы – вот так?
– Не бойся, твоя комната в полном порядке, – торопливо говорит Мирон.
Похоже, он боится, что Билл передумает и попросит вернуть деньги.
Билл заглядывает в комнату, предназначенную ему. Кровать, стул, шкаф, письменный стол, небольшой камин. Больше всё равно ничего не поместилось бы, даже при желании. Окно выходит, судя по всему, в сад. Билл открывает створку, чтобы впустить в комнату свежий воздух.
– Ну как? – с надеждой спрашивает Мирон.
– Годится, – отвечает Билл.
Лицо Мирона расплывается в улыбке.
– Ты тогда за вещами пока смотайся по-быстрому, а я посплю. Не поверишь, с вечера ещё не ложился.
Билл аппарирует к Норе. Объясняет Молли, что решил жить отдельно. «Надеюсь, это не из-за утреннего разговора, сынок?» – «Нет, мама, я уже давно собирался, только не мог найти подходящее жильё». Потом поднимается в свою комнату, скидывает вещи в рюкзак, достаёт из ящика стола остатки денег. Вот, пожалуй, и всё. Кто бы мог подумать, что он так легко расстанется с домом?
Боясь передумать, Билл плотно закрывает за собой дверь комнаты.
Внизу Молли хлопотливо заворачивает что-то в коричневую бумагу.
– Возьмёшь с собой. Тут свежие пирожки, я как знала, когда тесто ставила. И немного вчерашней запеканки, и кусок говяжьей вырезки, – она незаметно вытирает глаза рукавом. – Какой ты уже большой стал, Билли.
– Мама, – смеётся Билл. – Я же не в Египет уезжаю. В Хогсмиде меня вы все сможете навещать, даже Чарли и Перси.
– Обними уже свою старую мать! – Молли всплёскивает руками.
– Где? Кого обнять? – Билл в притворном недоумении вертит головой. – Никаких старых матерей я тут не вижу. Вижу какую-то симпатичную женщину в полном расцвете обаяния. Ба! Да это же и есть моя мать-старушка.
– Скажешь тоже, – Молли нежно обнимает его. – Такой же болтун, как твой папочка. Я с ним даже поругаться не могу: кричишь на него, а он подскакивает и в щёку целует.
«Значит, помирились», – облегчённо думает Билл.
– Веди себя хорошо, – на прощание говорит Молли.
Билл послушно кивает.
«Если бы ты знала, мама, насколько плохо я себя намерен вести».
***
Билл возвращается в Хогсмид.
У него получается аппарировать прямо к порогу своего нового жилья. Он входит внутрь, вешает куртку на гвоздь в прихожей и какое-то время в нерешительности стоит, не в силах сообразить, с чего начать. Потом ставит рюкзак на грязный пол. Бытовых заклятий Билл не знает, остаётся только надеяться, что где-то в квартире найдутся ведро и швабра.
Билл заглядывает в ванную и удручённо качает головой. «Когда Мирон проснётся, пожалуй, следует привлечь его к уборке. Одному мне это всё не выдраить».
Билл подходит к двери, ведущей в комнату Мирона, и слышит из-за неё слабый стон. Слегка поколебавшись, он тихонько открывает её.
На грязных засаленных простынях прямо в уличной одежде лежит Мирон. Его тело ритмично подёргивается.
– Да… да… ещё. Возьми его в руку, блядь, дотронься же до него. Дай мне войти в тебя, сладкая моя… как у тебя там всё узко и горячо. Глубже… глубже, – бессвязное бормотание Мирона, перемежаемое стонами, вдруг переходит в отчаянный крик. – Нет, нет, молю тебя, не останавливайся, не уходи! Стой, шлюха! Долбаная тварь, стой!
Он запускает руку себе в джинсы, вытаскивает возбуждённый член и начинает лихорадочно дрочить.
– Стой, сука, я ещё не… О-о-о-о!
Тело Мирона содрогается в извращённом экстазе. Он воет, мечется по простыне, кусает себе губы до крови, пока сперма толчками выплёскивается из члена, пачкая и его, и всё вокруг.
Билл с отвращением закрывает дверь.
***
Билл успевает кое-как прибраться на кухне и даже заварить чай, когда Мирон наконец-то выходит из своей комнаты. Он, похоже, попытался убрать следы спермы с одежды, но Билл замечает кое-где на джинсах подсохшие белые брызги, и его начинает подташнивать.
«Получается, и я сегодня утром мог – так».
От этой мысли тошнота становится нестерпимой.
– Есть закурить? – Мирон плюхается на освобождённый от хлама диван и закидывает ногу на ногу.
Вид у него ещё более нервный и больной, чем раньше.
– Может, для начала сходишь в душ? – Билл изо всех сил старается не морщиться.
Утром ему показалось, что от Мирона воняет. Теперь он точно в этом уверен.
– Нахуй душ, брат. У меня творческий кризис.
Мирон шарит рукой по дивану в поисках пачки с сигаретами.
– Да ты, я гляжу, прибрался тут. Молодец. Я хотел было бабу завести, так уже не надо, как погляжу.
«Надо! – Биллу хочется кричать от бессилия.– Надо! Нормальную девчонку из плоти и крови, фанатку твоих песен, которых я никогда не слышал, с фенечками до локтя. Чтобы каждую ночь ты стонал под её ласками, чтобы ты ласкал в ответ…»
– Возьми, – скупо говорит он вслух, бросая пачку в сторону Мирона. – Я их убрал в шкафчик.
– Больше так не делай, Билли. Я – творческий человек, – Мирон достаёт зажигалку и прикуривает, – и мне нужен простор, а не цивильные рамки.
– Это теперь и моя квартира тоже. Так что будь любезен, не разводи в ней прежний срач.
– Зануда ты.
– Зануда, – легко соглашается Билл. – Но зануда сильная и принципиальная.
Несколько секунд они в упор смотрят друг на друга: Мирон – оценивающе прищурившись, Билл – безмятежно улыбаясь.
– Договорились, – Мирон первый отводит взгляд. – Я теперь засираю только свой угол, а здесь постараюсь держать себя в рамках приличия.
– Вот и славно. Будешь чай? Мне мать с собой пирожков надавала, они у неё жутко вкусные.
– Не хочется.
– Тогда пойдём в бар, склеим симпатичных девчонок. Я первый день на вольной воле, хочу вкусить плодов самостоятельной жизни. Ты же водишь девчонок сюда, а, Мироша? – Билл называет его школьным прозвищем. – Только ты бы всё-таки помылся, не то все мало-мальски смазливые девчонки испугаются твоего амбре и разбегутся.
Мирона передёргивает.
– Бабы – зло, Билли, – говорит он, жадно затягиваясь сигаретой. – Так и знай.
– Не может быть! – изумлённо восклицает Билл. – Так ты, Мирончик, у нас-таки гей?
– Что-о-о? – Мирон вскакивает с дивана, сжав кулаки.
– Уйди, противный! – тонким голоском пищит Билл, в притворном испуге пытаясь отгородиться от него стулом. – Я тебе так верил, а ты… ты заманил меня в это гнездо разврата для того, чтобы вдали от людской молвы насладиться моим юным телом! Знай, маньяк: живым я не дамся!
Мирон замирает в недоумении, потом сгибается пополам от хохота. Билл хохочет вместе с ним.
– Засранец! – отсмеявшись, Мирон делает попытку хлопнуть Билла по плечу.
– Душ, Мироша, душ, – Билл качает головой и отстраняется. – Горячий душ, горячий чай, горячие пирожки. Всё именно в такой последовательности.
Мирон нюхает себя под мышкой, морщится.
– И вправду, одичал я тут в одиночестве. Разит от меня, как от коровьей пизды.
– И никакого мата!
– Слушаюсь, сэр! – Мирон щелчком отправляет окурок в мусорку.
***
После обеда Биллу удаётся уговорить Мирона помочь с уборкой. Вместе они кое-как приводят в приличный вид ванную и даже прибивают несколько полок в прихожей.
Мирон шутит и смеётся над шутками, но смертельная усталость временами даёт о себе знать. Он выкуривает почти две пачки сигарет, выпивает несколько чашек кофе, его движения заторможены, а глаза лихорадочно блестят.
Наступает вечер, Билла начинает клонить в сон.
– Детское время! – возмущается Мирон, наливая себе ещё кофе. – Давай я тебе поиграю.
Он приносит в гостиную гитару. Играет Мирон средне: несколько аккордов, стандартный бой. А поёт…
Билл совсем не разбирается в музыке, тем более – в исполнителях песен, но от голоса Мирона у него бегут мурашки по спине.
Ты приходишь в дом ко мне на склоне дня
В темноте сидишь и ждёшь меня
Хочешь крови ты или слёз моих
Скажи чего
Чего же хочешь ты… —
полуприкрыв глаза, поёт Мирон.
Хочешь, чтоб я голос свой сорвал
Пальцы струнами в кровь изодрал
Тебе не угодишь
Чего же хочешь ты…
Хочешь испытать меня
Хочешь, чтоб я сделал что-то для тебя
Но я не тот, пойми
Чего же хочешь ты.
– А дальше? – кашлянув, спрашивает Билл.
– Дальше не знаю, – Мирон задумчиво перебирает струны гитары. – Думаешь, будет ещё какое-то дальше?
От тоски в его голосе у Билла сжимается сердце.
– Пошли спать, – говорит он.
Мирон вздрагивает.
– Нет, я, пожалуй, ещё посижу.
– Как знаешь.
Билл идёт в свою комнату, переодевается и без сил валится на кровать.
«Спать! Как же я не догадался! Она опять придёт сегодня – к нам обоим, – обжигает его внезапная мысль. – Потому Мирон и не ложится. Он одновременно и хочет, и боится её».
Билл пытается подняться, но он так устал за этот долгий хлопотный день, что глаза его закрываются сами собой.
«Завтра, всё завтра… По крайней мере, она не убивает во сне… а значит – ничего непоправимого не произойдёт».
***
На этот раз она встречает его на пороге сна: юная, обнажённая, прекрасная, в венке из луговых цветов.
– Такой ты хотел меня видеть?
Её лицо плывёт перед ним серебристой дымкой, постоянно меняя черты.
– Остановись! – Билл чувствует на губах её тёплое дыхание. – Прошу тебя, пусть всё останется – так.
Она смеётся прозрачным переливчатым смехом.
– Тебе хочется волшебства?
– Да!
Даже во сне перед внутренним взором Билла всплывает перекошенное страстью лицо Мирона Вогтэйла.
– Да! – повторяет он. – Я хочу именно волшебства. Это ведь мой сон?
– Я бы не была так уверена.
Они идут по лесной тропинке. Сквозь тёмные ветви деревьев проглядывают крупные звёзды. Под босыми ногами Билла дышит нагретая дневным солнцем земля.
– Где мы? – спрашивает он.
– Тебе виднее…
Она лёгким облачком тумана плывёт рядом с ним. Вот туман уплотнился, и мелькнула высокая девичья грудь с крупной горошиной соска, вот показалась очаровательная ножка, потом – другая, вот вырисовался плоский живот со светлым треугольником волос внизу.
Билл нервно сглатывает и отводит взгляд.
– Я тебе не нравлюсь?
– Наоборот, очень нравишься, – Билл мысленно радуется, что позаботился перед сном натянуть пижаму, так не видно его растущего возбуждения.
Он не намерен давать волю желанию. Только не сейчас.
Она опять смеётся.
– Посмотри на меня. Или боишься?
– Я одену тебя в белый шёлк, – тихо произносит Билл, стараясь, чтобы его голос не дрожал. – Я хочу любоваться тобой.
– Что это?
– Стихи. Их много лет назад написал мой отец для единственной женщины в своей жизни – моей матери.
– Глупо, не находишь? Ты можешь делать со мной что угодно, но предпочитаешь заниматься болтовнёй? – она начинает раздражаться.
– Да. Я хочу видеть тебя, мечтать о тебе, встретить тебя в реальной жизни, пусть не такую прекрасную, как здесь, зато из плоти и крови. Я хочу всматриваться в твоё лицо – такое любимое и родное, хочу держать тебя за руку и слышать, как бьётся на твоём запястье тоненькая ниточка пульса. Я хочу замирать от восторга, когда ты касаешься меня… – У Билла перехватывает дыхание. – Понимаешь? Не от похоти или желания тобой обладать – от счастья, что ты ходишь по этой земле, под этим прекрасным небом!
– Уходи! – в её голосе звенит истерика.
Биллу кажется, что вот-вот туман сложится в настоящую, живую девушку. Он говорит по наитию, но чувствует, как слова, точно стрелы, без промаха попадают в цель.
– Я хочу, чтобы всё, что ты даришь во сне, ты дарила мне по любви. Даже если я никогда больше не прикоснусь к тебе. Даже если всё, что мне останется, – это мечты, раскаянье и боль утраты.
– Уходи!
– Не могу: до рассвета мы связаны. Не хочу: до рассвета я буду говорить с тобой о любви. Не о любви к тебе, потому как это будет ложью, а я не хочу лгать. О другой любви – той, ради которой глупые людишки вроде меня готовы отдать жизнь. О любви возвышенной и страстной, взаимной и неразделённой. О любви, в которой рождаются дети, в которой зачали меня и моих братьев. О любви, подарившей мне самую прекрасную в мире сестру.
Биллу кажется, будто его слова уже не стрелы, а нити. Они сплетаются в прочную ловчую сеть. Ещё мгновенье, – и девушка из его сна будет полностью опутана ею.
Но её силуэт вспыхивает языками багрового пламени – и сеть, не доткавшись, сгорает. Она стоит в огне – величавая и яростная, так не похожая на прежний покорный и нежный образ.
– Ты готов отдать жизнь, человек? Хорошо. Твои слова были услышаны. Приходи ко мне завтра – наяву, в одиночестве, тоске и страхе… А чтобы тебе было легче идти…
Пламя расступается, в самом его сердце Билл видит гостиную, прислонённую к стулу гитару, на диване, свернувшись калачиком, спит Мирон.
– Нет!
– Да.
Мирон поднимается. Его глаза закрыты. Он берёт со стула запасную гитарную струну, потом – встаёт на диван, прилаживает один конец струны к потолку, а второй – закручивает в хитрую петлю…
– Ты не сделаешь этого, ты не сможешь! Кто – ты?
Билл в отчаянье бросается к ней, но видение исчезает.
– Я смогу, человек. Я много чего могу. Так что тысячу раз подумай, хочешь ли ты услышать ответ.
Пламя взмывает вверх и тут же опадает, мгновенно угаснув.
Билл остаётся один – в темноте.
– Мирон!
========== Часть 2 ==========
***
– Мирон! – Билл просыпается с криком.
Сердце колотится так сильно, словно собирается пробить грудную клетку. Билл вскакивает и, уронив по пути стул, бросается в гостиную.
– Мирон!
Изломанное тело Мирона лежит на полу возле дивана. Из разорванного горла струится кровь. Кровью пропиталась обивка, кровь стекает вниз по руке и тёмными каплями падает с кончиков пальцев.
– Акцио палочка! – Билл бросается к другу.
«Струна оказалась слишком тонкой, она порвала кожу, но лопнула сама. Кровь! Почему же тогда так много крови?! Если повреждена сонная артерия, то…» – Билл лихорадочно вспоминает все знакомые заклинания.
Пульс у Мирона ещё есть, но с каждой секундой становится всё слабее.
«Он сейчас умрёт у меня на руках!»
Однажды, когда Биллу было девять лет, маленький Перси сорвался с яблони и неудачно упал прямо на сухую ветку. Тогда тоже было много крови. Билл сейчас ясно видит, как бежала мама к орущему во весь голос Перси. Что она кричала тогда?
Билл понимает, что второго шанса не будет. В окровавленной руке Мирона что-то зажато. Розмарин – тот самый, который принесла им Розмерта вместе с кофе.
Чтобы не забывали…
«А я так хочу вспомнить!» – Билл растирает в пальцах намокший от крови стебелёк, подносит к лицу.
Ещё мгновенье… Резкий запах розмарина, смешанный с морским запахом крови, наполняет сознание.
Билл свободной рукой поднимает палочку, направляет её на Мирона.
– Vulnera Sanentur! – произносит он.
Сначала ему кажется, будто совсем ничего не произошло. Тиканье часов отдаётся в висках барабанным боем.
Билл смотрит на Мирона и не верит своим глазам: кровь медленно начинает течь в обратном направлении. Вверх по руке, вдоль ключицы, назад в тело. Билл подносит палочку ближе к ране. Кровь ускоряет ток. Вот уже и края раны начинают затягиваться…
«Повязка! Сейчас нужна повязка! И вызвать целителя!» – Билл срывает с себя пижамную рубашку, скатывает её и прикладывает к шее Мирона. Проверяет пульс. Сердце пусть слабо, но бьётся.
Хозяйка квартиры, увидев окровавленного полуобнажённого Билла, не хочет открывать дверь, но соглашается послать сову в Мунго. Дряхлая неясыть взмывает в предрассветное небо.
Билл возвращается в гостиную, боясь не застать Мирона в живых.
Но сердце бьётся.
Через двадцать минут, показавшихся Биллу вечностью, на пороге раздаются хлопки аппарации – это прибыли лекари из госпиталя Святого Мунго.
Двое мужчин сразу бросаются к Мирону. Девушка легонько прикасается к плечу замершего над другом Билла.
– Вы сделали, что могли. Теперь им займутся профессионалы.
– Он будет жить?
– Сейчас посмотрим, – мужчина постарше бережно снимает с раны импровизированный тампон. – Мерлин и его титьки! – изумлённо выдыхает он.
– Что? – оборачивается к нему Билл.
– Молодой человек, кто читал кровоостанавливающее заклятье?
– Я.
– Вы лжёте?
– Нет. Здесь никого не было, кроме меня.
– Где вы могли услышать его? – тёмные глаза лекаря внимательно следят за Биллом.
– Моя мама использовала однажды. Миссис Молли Уизли, если это вам о чём-нибудь говорит.
– Говорит, – мужчина поднимается. – Я учился с ней на одном курсе. Смелая была девчонка… и отчаянная. Вы похожи на неё.
– Он… будет… жить? – Билл указывает на Мирона, над которым второй лекарь скороговоркой бормочет заклятья.
– Никуда не денется. Недельку полежит у нас под присмотром. Хлопотный вам попался сосед.
– Друг, – поправляет Билл.
– Друг, – легко соглашается лекарь. – Когда он придёт в сознание, можете его навестить.
Лекари перекладывают Мирона на носилки. Девушка достаёт портключ.
– Чтобы не повредить больному при транспортировке, – объясняет она Биллу и улыбается.
Билл остаётся один.
***
Сегодня праздник. Время зажигать свечи, украшать алтарь стеблями пшеницы и спелыми яблоками. Время собирать семена, которые будут спать в крошечных зёрнах до самой весны.
Сегодня Мабон. Светоносный брат мой поворачивает на запад, Богиня-Мать спускается под землю, день начинает убывать. Каждый из нас переживает Время Долгих Ночей по-своему.
Я – Росмерта, та, что вернулась в мир людей, богиня плодородия и домашнего очага, но руки мои по локоть в крови. Раньше мне приносили в дар овечий сыр и яблочный сидр, сейчас – дарят сны, полные похоти, и человеческие жертвы.
Я – Розмерта, хозяйка придорожного трактира, дух-из-холма в слабом человеческом теле, всё помнящая, но ничего не прощающая.
Я – Роза, и Я – Мария, страстная Любовница и вечно ускользающая Тёмная Жрица.
И Я всё ещё – Розмари, перепуганная девчонка, еле слышно поскуливающая в дальнем уголке моего сознания.
Сегодня все мои Я соберутся за накрытым столом, чтобы встретить Мабон.
Мы возблагодарим небо за собранный урожай, и огонь в очаге будет гореть так ярко, как никогда раньше.
Сегодня к нам придёт гость – смертный мальчишка из тех, что в искажённом мире зовутся магами. Он придёт и сядет с нами за один стол.
***
Мадам Розмерта моет пол, протирает столы, зажигает на подоконниках высокие белые свечи, разносит клиентам заказы, желает доброго дня и тихого вечера.
Она – ждёт.
***
Билл так и не ложится спать. Он идёт пешком до Хогвартса, где под руководством мадам Ирмы Пинс до обеда листает древние фолианты.
Ни в одном из них не описано заклятье, способное убивать во сне.
Но в списке кельтских богов и богинь Билл встречает знакомое имя.
Он возвращается в Хогсмид. Выдерживает перекрёстный допрос квартирной хозяйки и двух кумушек-соседок. Перекусывает остатками маминых пирожков. Кровь в гостиной уже запеклась причудливыми узорами.
Чтобы тебе было легче идти…
«Ты права, мне действительно – легче».
Билл ничего не знает о любви, но он верит, что любовь – это всегда свет, что она не приносит боли, которую сама не в силах излечить.
Билл думает о родителях. О клочке пергамента, который его мать, Молли Уизли, бережно хранит в шкатулке с немногочисленными драгоценностями. На нём отцовской рукой написано признание в любви. В последнее время Билл видел только то, как родители ссорятся. Он забыл, как на очередную годовщину свадьбы Артур читал эти стихи детям, а Молли, прижимая к груди спящую малютку Джинни, тихонько плакала от счастья.
Билл надеется, что и у него однажды случится – так.
Поэтому он выходит из дома.
Закатное солнце окрашивает черепичные крыши домов в кроваво-алый цвет.
Он идёт.
Мадам Розмерта встречает его на пороге.
– Что будет угодно молодому господину? – спрашивает она, её слова похожи на ритуальное приветствие.
– Я пришёл услышать ответы.
И мадам Розмерта отступает, давая ему пройти.
В обеденном зале трактира на редкость пустынно.
– Мабон, – говорит мадам Розмерта, – все спешат по домам, чтобы отметить его в кругу семьи.
Билл идёт на кухню. Он слышит, как закрывается за ним дверь, но страх ушёл, и ненависть тоже ушла. Осталось – спокойствие и какое-то безразличие к происходящему.
Возле очага накрыт праздничный стол. Глиняные сосуды на полке сумрачно поблёскивают боками, отражая огненные всполохи.
– Будь моим гостем, – произносит мадам Розмерта за его спиной.
Билл оборачивается к ней.
– Я пришёл услышать ответы.
– Будь моим гостем, – повторяет мадам Розмерта, и Биллу чудится, будто её вьющиеся волосы укладываются на голове в высокую корону из пшеничных колосьев.
– Будь моим гостем, – соблазнительно шепчет мадам Розмерта, её губы слегка приоткрыты, плавно вздымается пышная грудь.
– Будь моим гостем, – просит мадам Розмерта, лицо её становится лицом юной испуганной девушки, а глаза наполняются слезами.
– Я пришёл, чтобы услышать ответы.
– Ты согласен с моей ценой?
– Медную монетку в очаг? – Билл улыбается. – И всю ночь видеть сны, от которых рискуешь не проснуться? Которые могут свести тебя с ума?
– Мне нужна сила, чтобы помнить, а такие, как вы, – дают мне её.
Пламя в очаге вспыхивает с новой яростной силой.
– Смотри.
Билл видит в отблесках пламени девушку, спящую на холме, и толстого мужчину с испариной на лбу, который насилует эту же девушку. Билл видит тысячи мужчин и женщин, чьи лица искривлены страстью, а рты открыты в беззвучных криках. Последним Билл видит окровавленное тело Мирона.
– И вы всё это помните? Зачем?
– Чтобы не забывать – их.
Пламя в очаге опять вспыхивает. Теперь Биллу являются совсем другие картины.
Высокий мужчина правит золотой колесницей, его длинные кудри развевает встречный ветер. Мужчина смеётся.
– Белен светоносный.
Другой мужчина, сильный и рыжебородый, сплетает в смуглых пальцах сеть из молний. Гремит гром, падают на землю густые потоки дождя.
– Таранис-громовержец.
Прекрасная женщина скачет верхом на лошади, её светлые волосы собраны в замысловатую причёску.
– Эпона-лошадница.
Имена и образы сменяют друг друга. Билл видит в отблесках пламени могущество древних богов и красоту древних богинь. Последними в огне мелькают рогатая голова и лицо полузверя-получеловека.
– Кернунн-рогач, – говорит мадам Розмерта и замолкает.
В наступившей тишине слышно, как потрескивают поленья.
– Где они все? – спрашивает Билл.
– Там, откуда я пришла и куда не хочу возвращаться, – в великом Ничто. Это страшно – когда тебя забывают.
– Но ещё страшнее, когда помнят такой, какой вы сейчас стали, – сочувственно говорит Билл.
Мадам Розмерта выпрямляется, в её потемневших глазах пылает гнев.
– Ты получил ответы, человек, теперь скажи мне, чего ты ещё хочешь, прежде чем настанет пора платить по счетам.
– Всё-таки работа в трактире накладывает отпечаток даже на богов, – внезапно улыбается Билл. – Вы ещё на чаевые намекните.
– Ты говорил мне ночью много странных слов, человек. О любви, за которую не жалко отдать жизнь. Твои слова были услышаны. Ты готов? Если нет, я всё равно заставлю тебя.
– Я знаю.
– Ты лишил меня третьей жертвы, человек. Мне нужна сила, чтобы пережить Время Долгих Ночей.
– Вы свели с ума моего друга, вы заставили его убить себя, не моя вина, что я оказался рядом и он выжил. Но я готов занять его место.
– Ты желаешь меня, человек?
– Нет.
– Ты мечтаешь обладать мною?
– Нет.
– Тогда во имя чего ты это делаешь?
– Во имя любви. Всё всегда делается во имя любви, – улыбается Билл. Страх и нервозность ушли, и непонятное спокойствие переполняет его. – Раньше вы смогли бы меня понять, сейчас – не поймёте.
Он протягивает руку и вытаскивает из пучка сухих трав веточку розмарина.
Пламя в очаге поднимается в человеческий рост, вырываясь за железную решётку.
Билл чувствует знакомый запах, и слова приходят сами:
Я одену тебя в белый шёлк,
Я хочу любоваться тобой.
Будет всё у нас – хорошо:
На двоих – небосвод голубой,
На двоих – ключевая вода,
На двоих – под ногами земля.
Я не брошу тебя никогда,
Потому что ты – это я,
Только с более светлой душой…
Билл делает шаг в огонь.
Я одену тебя в белый шёлк,
Будет всё у нас – хорошо.
За его спиной рушится каменная кладка и падают, разбиваясь на мелкие черепки, волшебные сосуды мадам Розмерты.
Эпилог
(24 декабря 1994 года, Святочный бал в Хогвартсе)
– Билл Уизли, рыжий засранец, сколько лет, сколько зим! – Мирон Вогтэйл в чёрном с серебром концертном костюме, нисколько не смущаясь глазеющей публики, сгребает Билла в охапку. – Явился всё-таки!
– Восемнадцать приглашений, Мироша, – улыбается Билл. – И это из тех, что были вручены мне лично, об оставшихся даже думать боюсь: наверняка и сейчас приходят. Хотя бы сов пожалел, если меня не жалко.
– А ты возмужал, похорошел, патлы отрастил, – Мирон оглядывает друга со всех сторон. – Красавец!
Билл наклоняется вперёд и тихонько шепчет ему на ухо:
– Запомни, маньяк: живым не дамся!
Вестибюль Хогвартса содрогается от громкого хохота Мирона.
Мистер Филч показывается из-за угла, но, убедившись, что шалят и шумят приглашённые гости, неодобрительно качает головой и молча прячется обратно.
– Рассказывай, что нового! – отсмеявшись, Мирон хватает Билла за локоть и тащит в сторону столовой. – Здесь мы спокойно сможем поговорить. Мне ещё не скоро на сцену. Где был, как жил?
– Работал, – пожимает плечами Билл. – Ты меня знаешь, я – натура увлекающаяся. А ликвидатор заклятий в филиале Гринготса – это достаточно муторное занятие. Хотя интересное и прибыльное.
– Зато ты был в Египте, – Мирон закатывает глаза. – Ведь кажется мне, будто я египтянин, и со мною и Солнце, и зной, и царапает небо когтями лёгкий Сфинкс, что стоит за спиной, – самозабвенно голосит он.
Мистер Северус Снейп в развевающейся чёрной мантии показывается из-за угла, изъявляя готовность снять с нарушителей баллы, но, увидев, что бесчинствуют вовсе не ученики Хогвартса, награждает обоих ледяным взглядом и снимает баллы с зазевавшегося равенкловца: за неподобающий вид.
– А ты теперь звезда, – констатирует Билл.
– Ещё бы! – Мирон хватает Билла за другой локоть и тянет в сторону Большого зала. – Пойдём отсюда. Смешно сказать, я до сих пор боюсь нашего профессора зельеварения.
Мистер Северус Снейп скрывается за углом.
– Кстати, помнишь Донагана, который учился вместе с Чарли? Он теперь бас-гитарист в моей группе, – хвастается Мирон.
– А ты?
– А я – солист. Рок-знаменитость волшебного мира! О! Вас-то мне и надо!
Мирон, отвлёкшись, ловит за ухо кого-то рыжего и вихрастого, пробегающего мимо.
– Джордж? – удивлённо восклицает Билл.
– Я – Фред, – канючит Джордж, пытаясь высвободить ухо из цепких пальцев Мирона.
– Всё равно близнец! – удовлетворённо констатирует рок-знаменитость. – Так вот, Билли, эти два рыжих прохвоста утащили мои работы по истории магии, разорвали их на клочки и продали поклонницам в качестве моих автографов!
– Убей его, – меланхолично предлагает Билл. – Как старший брат я тебе разрешаю.
– Меня нельзя убивать, я убитый домой на каникулы не поеду, и меня мама заругает! – ноет Джордж. – Пустите меня, дяденьки!
Мирон внушительно смотрит на Джорджа:
– Запомни: в следующий раз хотя бы двадцать процентов с выручки мне. Ясно?
– Пять!
– Пятнадцать!
– Десять!
– Твои братья меня грабят, Билли, – вздыхает Мирон, отпуская ухо Джорджа. – Согласен на десять.
Джордж молнией срывается с места и скрывается за углом.
– Минус пять баллов с Гриффиндора! – раздаётся оттуда бесстрастный голос.
– Это невыносимо! – восклицает Мирон. – Дадут нам сегодня поговорить, или нет?!
Билл улыбается, глядя на друга.
– Успеем ещё наговориться, я теперь буду работать в Лондоне.
– Тогда после концерта! Выпьем! А на Новый год приходи ко мне, я тебя с Элис познакомлю.
– Кто такая Элис?
– Девушка моя, в Мунго работает. Вот уже четыре года меня терпит. Наверное, это любовь.
– И не поспоришь ведь, – одобрительно кивает Билл. – Я, помнится, и суток тебя выдержать не смог.
– Вот и я говорю, хорошая девчонка. Жалко, сегодня прийти не смогла: дежурство, – Мирон вздыхает.
– Не боится, что тебя поклонницы отобьют? Говорят, что девицы из Шармбатона – сплошь вейлы.
– Как видишь, нет. Но это скорее моя заслуга. Я – трудноотбиваемый!
– Пг’остите меня за importunité… как это сказать по-английски… за назойливость, – раздаётся за спиной Билла очаровательный грассирующий голосок. – Но это вы тот самый…
Мирон, мгновенно приосанившись, гордо выпячивает грудь:
– Да, это я, миледи. Вокалист группы «Ведуньи», лучший голос современности!
– Пг’остите меня ещё г’аз, но я обг’ащалась к вашему товаг’ищу. Вы – тот самый Уильям Уизли, знаменитый ликвидатог’ тёмных заклятий?
Билл оборачивается.
Прелестная белокурая девушка протягивает ему узкую ладонь.
– Я – Флёг’ Делакуг’, участница Туг’ниг’а. После окончания школы я мечтаю г’аботать в Гг’инготсе. Не могли бы вы faire part de… как это сказать по-английски… поделиться со мной особенностями вашей г’аботы?
– Bien sûr, mademoiselle, je vais être heureux de vous aider (Конечно, мадмуазель, я буду рад помочь вам), – на немного ломаном французском отвечает Билл.
Он галантно сгибает руку в локте, и Флёр Делакур опирается на неё своей маленькой ручкой.
