Текст книги "Дневники белокурого демона (СИ)"

Автор книги: Не-Сергей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Видимо, по её плану прекрасную умирающую принцессу должны были обнаружить родители и немедленно спасти своё чадо. Но отец заехал по дороге с работы за матерью, а на проспекте они встали в неожиданной пробке из-за аварии. Да и принятая девушкой по незнанию доза снотворного едва ли оставляла хоть один шанс выжить. Если это был способ наказать или вернуть меня, то крайне неудачный. 

Я не испытываю сожалений о потере бывшей «возлюбленной». Я даже не помню её имени. Единственными пострадавшими в этой истории стали её родители. И их мне всегда было непритворно жаль.

Я очень долго полагал себя бисексуалом. Я уступал себе по капле. Самообман, как он есть. Сначала мне казалось, что секс с парнями некая острая изюминка, дополняющая мою скучную жизнь запретными удовольствиями. Потом, когда пришло некоторое пресыщение игрой в таинственность, что это просто нормальный способ удовлетворения потребностей. Гормоны. Просто девушки недостаточно. Просто недостаточно одного партнёра и вторым приятнее сделать парня, для полноты разнообразия. И лишь к окончанию института я решил для себя, что и это – ненужная мне утомительная игра. На деле же, вероятно, начал понимать, что жизнь во лжи и самообмане слишком тяготит.

Прямоугольные лучи утреннего солнца опираются о белую спину с рассыпанными по ней нитями – поблескивающей паутиной длинных тёмных волос.

Наталья ещё спала и во сне казалась милым доверчивым ребёнком, но Артур уже знал, что это марево иллюзии рассеется, стоит ей только открыть глаза.

Они стоили друг друга. Ангельская бестия и белокурый демон. Они закрывали глаза на похождения друг друга. Они соприкасались оболочками. В изрядно растресканной картине мира им одинаково не находилось места.

– Прекрати, – сонное мурлыканье в подушку.

– Что прекратить? – холёные пальцы убирают нежную паутинку с шёлка кожи.

– Смотреть на меня и всякую фигню думать. Думаешь, я не чувствую? – она медленно переворачивается на спину и потягивается, словно кошка в томительной неге полусна. – Я тебя знаю, как облупленного. Опять позвонил Олег, и ты сейчас умчишься к нему сломя голову. Исчезнешь на неделю, а потом приползёшь ко мне побитой собакой. Изрядно затраханной, надо заметить.

– Перестань, – легкий поцелуй в уголок губ. – На этот раз всё кончено.

Скептический смешок. Тонкие руки ложатся на плечи.

– Сделай мне приятненько, красавчик, – капризно надутые губки и холодный прищур глаз. – А я за это сделаю приятно тебе… как я умею…

Наташа – маленький последовательный эпизод о так и не заполненной пустоте, о неудачной попытке избежать одиночества. Если два одиночества соединить, получится одиночество, помноженное надвое. Понимания недостаточно. Родственности душ слишком мало. Особенно, когда навязчиво выдергивает вновь и вновь из любого омута один и тот же канат. Удерживающий от падений и не позволяющий взлететь выше забора. Олег. Только Наталья смогла выносить его шлейф, растянутый на всю мою жизнь. Умудрившаяся вписаться в непрерывное кружево моих метаний. 

Но я снова ушёл к нему. Как уходил всегда, чтобы снова его покинуть.

Ангельская бестия улетела.

Пустота. Безбрежная безымянная пустота. Чего я искал? Любви? Вряд ли. Постоянства? Смешно. 

Права на то и другое. Наличие справедливости важнее её практического применения.

А может, я подспудно искал то, что сможет заставить меня остановиться в моих поисках. И что я нашел? Разве это не остановило меня? Разве это не наказание за причинённую другим боль? Разве это не есть воплощенная справедливость?

Мокрый асфальт под щекой. Обдирающее кожу движение. Артур не мог подняться. На это не было сил, и левая нога явно сломана. Пальцы на правой руке перебиты, кажется, до последней косточки. Но в общем кровавом облаке пульсирующей боли, окутавшем тело, отдельные вспышки почти незаметны. Лишь иногда, при резком движении или попытке преодолеть хоть небольшое препятствие, они бьют особенно сильно. В самое сердце, останавливая его, заставляя на миг захлебнуться в паническом неровном биении жизни.

– Вам кажется, что Вы пострадали из-за того, что Вы – гей?

Артуру хватило одного взгляда на этого надутого индюка Карловича, чтобы понять – сейчас будут разубеждать.

– Нет, это от того, что Красная шапочка разговаривала с незнакомцами в опасном лесу, – неприятным писклявым голосом манерно пропел он. – При моём образе жизни такой исход меня не удивляет, только и всего, – уже со спокойным холодом в будто вырезанных из газетного заголовка словах.

– Вы искренне считаете, что такого не могло случиться с кем-то другим? – снисходительность улыбки психолога покачивается в водяной плёнке стремительно затягивающей глаза.

– Я искренне считаю, что умею считать. А полагаю я, что к любой беде ведёт цепь событий. В моём случае всё взаимосвязано.

– Я не силён в философии. Я всего лишь психолог, – ложно-виноватая улыбка. – Конечно, Вы по-своему правы, и ничто не происходит просто так. Но стоит ли винить себя? Это жизнь, в ней иногда происходят неприятные и страшные вещи. Со всеми.

– Ага. Случается, и черепаха попадает под поезд, и рыба тонет, и злодеи получают по заслугам.

– Артур! – неожиданно неподдельный смех в глазах психолога, наверное, первая настоящая эмоция. – Простите. Но какой же из Вас злодей?

– Обычный, – отстраненная замкнутость в стиснутых руками плечах.

Моим первым мужчиной стал Алик – худощавый музыкант с вечно засаленными волосами. Он играл на саксофоне, и сам этот факт мне казался божественным. 

Это произошло в загородном доме моего отца. Фамильном гнезде многочисленной родни. Родители к тому времени уже развелись, и я приехал погостить. Случился какой-то праздник, и всех детей отправили заранее за город, чтобы самим нормально отметить и прибыть утром. С нами поехал мой дядя – умственно отсталый калека, который, тем не менее, имел среди нас, недорослей, непререкаемый авторитет и вполне мог управиться с растопкой новомодной системы обогрева. 

За стеной спали мои двоюродные, троюродные сестры и ещё менее близкие родственники. А в, одной из многих, отдельной спальне меня оглаживал Алик. Не сказал бы, что меня очень заводили его неуклюжие ласки. Но я почему-то так решил. Решил, что лишусь анальной девственности в восемнадцать лет и этот странный парень с раздутым самомнением ничуть не хуже, чем кто-либо другой. 

Инструмент у него был огромным. А может просто казался мне таким. Было чертовски больно. Я жалобно скулил и рвался соскочить с терзающего меня члена, но Алик уложил меня так, что это оказалось затруднительным. Предвидел он, что ли? Может, и нет, но держал крепко, уже не в силах остановиться. Из всего этого полукошмарного полусмешного опыта я вынес немного слабого дискомфортного удовольствия и неплохой жизненный урок.

Дня три я паниковал от невозможности сходить в туалет без боли и вида крошечных капелек крови на трусах, которые старательно застирывал.

На тот момент я уже пару месяцев встречался с Олегом. Мне очень везло всегда на это имя. Олегов было много, но лишь один насквозь прошил мою жизнь бесноватым пунктиром.

– И ты мне так просто об этом говоришь? – холодная голубизна глаз вторила маленькой острой льдинке в груди Артура.

– А что в этом такого? – искренне не понял он.

– Ты издеваешься?! – короткий бросок, и Олег схватил парня за грудки. – Я обхаживаю тебя уже третий месяц. Жду, когда ты, наконец, решишься на секс. Даю тебе время созреть. Сдуваю с тебя пылинки. Заглядываю в рот. Исполняю малейшее желание. А ты едешь погостить к отцу и отдаешься первому встречному, как шлюха! – изо рта вылетают крошечные капельки слюны, оседая на лице Арти.

– Я же не знал, что для тебя это так серьёзно.

– Не знал?! – жесткие руки встряхнули так, что в глазах на миг закружились стены маленькой кухоньки. – Не знал?! Ты не знал?! – ощущение падения и резкий, неожиданный удар под ребра. – А по-твоему, взрослый человек может тратить столько сил и времени, чтобы несерьёзно попиздеть за жизнь с малолеткой? – выплюнутые вместе с яростью слова больно били по самолюбию, унизительно отражались эхом от собственных сомнений. – Раздевайся.

– Олег, не надо, пожалуйста, – почему-то казалось вполне правдоподобным, что вежливый и деликатный мужчина, который так красиво ухаживал, сейчас подавит силой тренированного тела и подомнёт под себя хрупкие гордость и достоинство.

– Раздевайся и иди в душ, – Олег потерянно опустился на табурет. – Иди, – он налил себе полную рюмку водки и залпом выпил.

Артур медлил и всё смотрел на его напряженные смуглые руки в выпуклом плетении вен, с черной полоской часов на запястье. Он любил смотреть на эти руки. Это был своего рода фетиш. И сейчас эти руки должны были прикоснуться к нему. Не как раньше, в невинной полуслучайной ласке через ткань одежды. А по-настоящему.

Странно, что до этого момента я ни разу не задумался о сексе с Олегом. Ведь это же очевидное и вполне предсказуемое развитие отношений. А чего я хотел? Шляться по кабакам за его счёт? Получать подарки? Нежить в его восхищенном горячем взгляде своё самолюбие? О чём я думал? О чем я всегда думаю? Почему так часто не замечаю очевидного? В каком из миров я обитаю? 

Я до сих пор не знаю, почему он не прогнал меня тогда. Так и не решился спросить. Олег даже не стал дальше выяснять отношения. Просто отвёл в спальню и там, как следует отматерив «косорукого припиздыша с плоским хуем», который всё сделал неправильно, кое-как уговорил меня не дергаться. В этот раз мне было страшно. Теперь я уже знал, чего бояться, и моя несчастная перепуганная задница ни за что не желала повторного вторжения. Он провозился со мной битых полтора часа и влил несколько рюмок водки, прежде чем мне удалось расслабиться, а ему показать, ради чего вообще всё это затевалось. 

Не буду врать, что распробовал с первого раза. Но этот первый, а по сути второй раз вызвал во мне знакомую жажду нового, голод по ощущениям плоти, по физиологическому воплощению всего, что я мог нагрезить. И я очень быстро подсел на секс с Олегом. На его спокойную уверенную властность. На его подчиняющую волю. Я вбирал в себя его жесты. Я отражал собой каждое движение. Я заболевал этим человеком.

– Арчи, не забивай себе голову всякой дурью, – сквозь смех – Любовь до гроба, внуки-правнуки, умерли в один день. Всё это такая поебень! Не уподобляйся юной безмозглой пизде. То, как я использую твою задницу, не отменяет того, что ты родился мужиком. Вот им и оставайся. Хорош пускать сопли. Хочешь чего-то – добейся, но ставь нормальные цели. Карьера там… ну, достижения какие-то, я не знаю. Научиться виртуозно играть в покер, например.

– То есть играть в карты более достойно, чем любить? – надулся Артур, в глубине надеявшийся, что, подняв такую тему, услышит признание.

– Любить достойно, малыш. Недостойно играть в любовь. А ты именно этим и пытаешься заниматься, – жёсткая рука взъерошила только что с трудом уложенные в убогой Олеговской ванной волосы. – Любовь не нуждается во всех этих атрибутах, поверь мне.

– А ты любил? – последняя надежда ощутить себя не только желанным.

– Да, но тебя это не касается. Есть хочешь?

Мы были вместе ещё три месяца. Потом я сбежал искать свободы. И не раз ещё сбегал от Олега, чтобы вернуться. Снова и снова. 

В промежутках были Вадимы, Лехи, Ани, Саши, Вали… они расцвечивали мою жизнь многообразными эпизодами, но рано или поздно я возвращался к Олегу. Рано или поздно, он сам приходил за мной. Мы снова встречались. Вновь сшивали наши жизни неравномерными стежками. Первые недели, как правило, тонули в долгожданном полноценном сексе, забывая обо всем, а потом он хватал лишку в своей мрачной решимости пригнуть меня под, одному ему видимый, уровень над полом. И всё бы ничего, но долго гнуться мне не удавалось, и я начинал истерить. Я уходил, хлопнув дверью, а он оставался ждать, когда я остыну. Мне было больно, ему никак. Одна история, протянутая через годы.

Я взрослел, отращивал перья на едва прорезавшихся крыльях, и всё труднее становилось пригибаться под его силой. Всё больше тянуло оторваться от него, от земли, от привычного городка, от пут привычного круга.

– Я уезжаю, Олег, – Артур неспешно одевался, поглядывая на расслабленно развалившегося на постели мужчину.

За окном шумели люди, взрывались петарды, вспыхивали огоньки дешёвых гирлянд и разноцветных фонариков.

– На Новый год? К четвёртому вернёшься? У меня будет несколько дней отгулов, можем провести их вместе, – он сладко потянулся и обнял подушку, на которой недавно лежал разморённый сексом парень, и игриво подвигал бровью, намекая, что им будет не до праздничных фейерверков.

– Я навсегда уезжаю. Во всяком случае, надолго, – Артур натянул узкие джинсы, молния громко вжикнула, скребя металлическими лапками по наступившей тишине. – Борзов предложил переехать к нему в Москву.

– И ты согласился, – кивнул Олег.

– И я согласился.

– Шлюха.

– Твоими стараниями.

– Не обвиняй меня в том, каким сделал себя сам! – Олег подскочил разъярённым зверем, и на мгновение Артуру показалось, что тот его ударит, но мужчина остановился в полушаге от него. – Я не этого от тебя хотел, – болезненно спокойный шёпот.

– А чего ты хотел?

– Теперь уже не важно.

Теперь не важно. Что для тебя было важным, Олег? Почему ты никогда не говорил со мной о себе? Почему держал на расстоянии? Почему отпустил? Я ведь ждал, хотел, чтобы ты остановил меня. Не отпустил в Москву с этим бородатым уродом. Мне не так уж нужна была красивая жизнь. Мне нужно было жить с тобой рядом и не бояться, что однажды ты меня сломаешь. Просто иметь повод тебе доверять. Такая скучная малость. Формальность. Три слова, в которые хочется верить.

После смерти Гора, ты стал единственным, перед кем мне не приходилось носить свою ангельскую маску. Горе говорил, что есть только один мужик в мире, которому он мог бы меня доверить и это – ты. Правда, прибавлял при этом, что ты не дашь мне скатиться в бездну порока. 

Смешно. Нет там никакой бездны и грязи тоже нет. Всё так же скучно и обыденно, как и у других. Всё то же неутолимое пресыщение и апатия, когда привыкнешь.

Тетрадь третья

– То есть как уезжаешь? Куда? С кем? – мать обессиленно опустилась на шаткий стул.

– В Москву, с любовником, – сцепленные от напряжения зубы, до болезненной немоты в челюстях.

– Дожили, – бабушка привычно выместила злость на неповинной столешнице. – Пидараса вырастили.

– Я гей, – несмелые возражения сквозь желание сбежать.

– Гавно ты малолетнее! – безапелляционное заявление с высоты почти уже прожитой до донышка жизни.

– Я имею право быть не таким, каким вы хотите меня видеть! Это моя жизнь! – выкрик на грани душевных сил, как быстро он выдохся.

Бабушка поджала губы в тонкую линию.

– Сыночка, ты же пошутил, да? Скажи нам, мы не будем ругаться, – у матери дрожали руки, а в глазах было столько надежды, что невыносимо хотелось солгать.

– Нет, – нерешительное покачивание головой.

– Ублюдок! Знала ведь, от кого рожаешь, дура! Говорила, аборт делай!

– Уходи сейчас, сынок. Уходи, пожалуйста, – мольба сквозь слёзы.

– Уедешь с этим извращенцем, семью опозоришь, не возвращайся! Нам такой родственничек не нужен!

В тот день я узнал, что отец мне не родной. Разозлённая моим непослушанием бабушка, желая ударить побольнее, рассказала всё. Её не волновали бледность моей матери и потоки её слёз. По мнению бабушки, меня должно было унизить то, что я нагулянный ублюдок от негодяя и проходимца, у которого «даже отец был цыганом», да и вообще «колдуны они все, а этот пуще многих». Который «всех девок в округе перепортил, а по слухам и мужиками не брезговал, да кто ж в таком сознается». Который наверняка и был тем маньяком, что убил соседскую слабоумную девку Соньку, потому как больше то и некому, а за «этим чудовищем в виде человеческом любая шла не раздумывая, только в глаза глянет». Который в конце концов закончил свои дни в тюрьме, загремев по статье за растление несовершеннолетних, и благополучно «очистил землю от своего скотского присутствия», умерев в тюремном лазарете от тяжёлой болезни сердца, которую не было возможности нормально лечить в тамошних условиях. Ещё я должен был быть безмерно всем благодарен за то, что меня, чёртово отродье, всем помотавшее нервы, земля носит, и родня не гонит. И коли не ведомо мне, как жить правильно и честно, так спросить есть, у кого. А коли не желаю по-человечески, так вольному воля, и я могу ступать жить по-скотски, как мой родной отец, чтобы сдохнуть в грязи, где и место таким, как я. «Я истину тебе говорю».

Некстати вспомнилась дурацкая детская ложечка в правой руке. 

Я ушёл, не взяв ни одной вещи из этого дома, и поселился в гостинице в номере любовника. Отец неожиданно разыскал нас за день до отъезда. Тот, кого я считал и продолжаю считать своим отцом. Отец. А был он или не был в моей жизни? Полупрозрачная тень, прикрывающая другую, более густую и загадочную, о существовании которой я всегда смутно догадывался, но узнал только теперь. Бледная тень в ярком слепящем свете двух женщин: матери и бабушки. Тебе ведь тоже с ними было нелегко, правда? И тебя стирали, чтобы нарисовать заново более удобным и правильным?

Борзов чинно произвёл официальное знакомство, уверил, что будет всячески беречь, как положено, холить, лелеять, и всякое такое, а затем уехал по своим делам, давая нам возможность попрощаться.

– Неплохой мужик…

Чувствовалось, как отцу неловко от всей этой ситуации. Он опустил глаза и нервно теребил свою вечную неубиваемую кепку, привезённую когда-то из Англии.

– Солидный такой…

– Пап…

– Вроде и правда заботиться будет, – нервное дрожание губ выдало боль и растерянность.

– Пап, посмотри на меня.

Влага стояла в глазах, таких непохожих на глаза Артура. Таких неангельских, блеклых и тщательно протёртых с песком печального опыта.

– Всё хорошо будет. И… прости, что я такой у тебя, – предательский ком перекрыл горло, не давая дышать.

Отец как-то неловко махнул рукой.

– Да ты то в чём виноват? Знать бы, кто тебя таким сделал… удавил бы, – руки сжались на дорогой английской шерсти, сминая её.

– Никто не делал, пап, – навалилось усталое безразличие от очередного витка непонимания.

– Да много ты понимаешь, мелочь! Это извращенцы эти всё. Это они вас, красивых таких, с малолетства портят, – громкий шлепок по колену зажатой в ладони кепкой. – Артур, а… ну, может не поздно ещё как-то… ну, исправить… мы с мамой тебе врача найдём хорошего… Ты же знаешь, мы вот всё для тебя сделаем, мы же любим тебя.

Артуру с трудом удалось сдержать неуместный смех. Из каких-то немыслимых глубин поднялся восторженный кураж.

– Нет, пап, поздно уже, ничего не исправить, – сокрушённо вздыхая, парень мысленно корил себя за то, что откровенно издевается над родителем, но остановиться было выше его сил. – Не могу я с девушками больше. Вот прям совсем не могу. А врачей я боюсь, особенно психов этих.

– Психиатров, – машинально поправил отец.

– И, пап, тебе лучше уйти сейчас. А то Борзов у меня извращенец строгий очень, не любит, когда я бездельничаю. А ведь он мне вещи наказал собирать, – доверительный шепот на грани фарса.

– Засранец, – констатировал мужчина, тяжело поднимаясь на ноги. – Над родным папкой глумишься. Я виноват, что нифига в этом не понимаю? Оно мне как-то и не надо было раньше-то. Мне ж как мать с бабкой твоей, скромной прелестницей, сказали, так я и говорю… А ладно, звони, коли нужда будет.

Отец вздохнул, потерянно развёл руками и ушел. А сын сжался на диване в плотный комок, подтянув к себе колени и обняв шёлковую подушку. Артуру очень хотелось заплакать, но слёзы словно предали его, отказываясь пролиться и принести хоть каплю облегчения.

Москва разглядывала меня с неприветливым равнодушным любопытством. Новый образ жизни затягивал медленно и неохотно. Моя семья никогда не жила в большом достатке, и свалившиеся на меня роскошь и вседозволенность не столько радовали, сколько приводили в замешательство и заставляли испытывать неловкость от собственной неуклюжей неполноценности. Впрочем, это быстро прошло. И на смену им пришла злость. На себя, на всех, на пустоту, которую все эти излишества не могли заполнить.

Борзов то и дело опускался до рукоприкладства, вытаскивая меня из СИЗО или грязных борделей, гордо именуемых закрытыми VIP-клубами. Его всё меньше устраивало отсутствие энтузиазма в редкие моменты снисходительного предоставления ему моего тела. Всё более крупные скандалы вызывало моё развязное поведение на людях.

А я сходил с ума. Меня выбешивала необходимость часами торчать в салоне красоты, чтобы выглядеть достойным своего владельца. Достойным потери достоинства. Меня выматывало обилие слюнявого внимания в спортивном центре, которым меня поливали многочисленные приятели Борзика. Меня истощала бессмысленная каждодневная череда повторов пустых событий.

Первый серьёзный срыв случился, когда ему вздумалось поделиться мной с владельцем конкурирующей фирмы. К этому мероприятию прилагалась такая слёзная речь о тяготах среднего бизнеса и о том, какая сволочь этот Найдёнов, что потребовал меня в постель в обмен на невмешательство в важную сделку. Я не проникся, но дал согласие. Было противно от дешёвых попыток меня развести и почему-то показалось, что «на, подавись» будет наилучшим ответом на этот сопливый спектакль. Ошибка. Как и всегда.

– Я уезжаю! Меня всё это задрало! – от ярости темнело в глазах, и рот неудержимо наполнялся слюной – Какого хуя ты притащил меня в эту грёбаную Москву?! Чтобы водить на поводке, как собачку, и вязать с особо породистыми кобелями?! – повинуясь взмаху руки, взлетело в пропасть вычурной лестницы яркое фарфоровое совершенство китайской вазы – Иди в жопу, урод! Пусти меня!

Потные руки с провисшими на них складками кожи впились в плечи до синяков, прижали животом к тонким перилам. Изнутри с готовностью поднялась мерзкая волна тошноты. Артур не ел уже несколько дней, только пил всё, что горит, всё, что мог найти, заглушая все ощущения.

– Хоть бы оделся, – шипящее отвращение сочилось из каждой поры. – Прислугу своей красотой распугаешь, качок недоделанный, – бесполезный рывок в никуда. – Дохуделся, пидарас потрёпанный. Раздеть, сблевать и обрыдаться. Пусти!

Артур заметался с отчаянием больного в руках санитаров. Плюясь ядом, шипя и скуля на грани ультразвука.

– Коля! – нетерпеливый рык за спиной, и по лестнице тут же застучали каблуки охраны. – Заприте его, только так, чтобы не мог себе навредить. Глаз с него не спускать! Коля, лично отвечаешь! И позвони Васильичу, пусть хватает свои склянки и пулей сюда. Похоже, нервный срыв. И распорядись, чтоб привели в порядок спальню и его комнату. Там будто встреча Чужого с Хищником прошла. Блядь, устал я нахер, заебало всё… Меня сегодня нет ни для кого. Юрку предупреди.

Несколько дней я провёл в апатии и полусонной горячке. Заработал острую непереносимость некоторых лекарств, которые слишком часто вливал в мои вены недоученный студент-медик Васильич, с перепугу не желавший дать мне полностью прийти в сознание. Этого коновала остановил Коля – начальник личной СБ Борзика. Почуял неладное, не дал коновалу угробить собственность хозяина. Настоял на привлечении хорошего специалиста из своих знакомых – бывших чекистов.

Меня поставили на ноги в трёхдневный срок. И, поджидающая меня всё время забытья, реальность набросилась с оглушительным воем, с новыми силами. Но мне было уже всё равно. Надо мной очень хорошо поработали, и приглашённый спец, очистивший мою кровь от излишков препаратов, а мозг от лишних шаблонов, и Коля, подробно описавший мне судьбу моего предшественника. Очень милая и увлекательная история получилась. Я впечатлился, но сочувствием проникнуться не смог. Было в этом рассказе что-то ложное, гиперболизированное. Борзов сиял и переливался самодовольством, поглядывая на мою обречённую покорность. Радуясь моей вынужденной ласковости и примерному поведению. Правда, надолго меня не хватило. Но теперь изъятием меня из неприятностей занимался исключительно Коля, а Борзик берёг своё ожиревшее сердечко от стрессов.

Впоследствии я уже не истерил, что бы ни предлагала мне новая сытая жизнь. С радостью и извращённым мстительным удовольствием ложился под всякого, кому он меня предлагал. Тем более, что подавляющее большинство этих кадров, за редким исключением, были намного лучше в постели, чем мой грузный бородатый паровоз.

– Ну и зачем опять? – раздражение дребезжит в густом массивном басе Николая.

Навороченная машина неспешно огибает вечернюю загородную пробку по обочине, пробиваясь к МКАД.

– Мне скучно, – въевшаяся в голос хрипотца уже не удивляет Артура незнакомым звучанием собственного голоса.

– Так займись чем-нибудь! – удар ладоней по пупырчатой коже руля.

– Я и занимаюсь, – отстранённая, убеждённая в собственной правоте усталость обволакивает звонким коконом.

– Ты хуйнёй занимаешься! – короткий поворот головы, брошенный мельком взгляд, презрительный прищур. – Хватит дурью маяться. Найди себе дело нормальное. Полезное.

Слабые отрывистые смешки становятся всё чаще, всё громче, постепенно перерастают в истерический хохот. До всхлипов и подвываний. До слёз.

Странно, в Москве я почти не тосковал по Олегу. В том мире просто не нашлось ему места. Я представлял себе его в постели, чтобы возбудиться, пока пыхтящий на все лады паровоз разводил пары. Но в дальнейшем процессе это становилось невозможным, воображение мне отказывало, слишком не похоже было происходящее на то волшебство, что он способен был сотворить для меня. К счастью, не так часто Борзик находил время и силы владеть мной не только формально.

Самым страшным в этом роскошном прозябании была не всплывшая неожиданно угроза собственной жизни или здоровью в случае непослушания, а запрет на любую деятельность. Никакой работы, даже общественной, благотворительной, любой. Я не знаю, чего Борзов так боялся. В конце концов, мне даже запрещено было покидать дом без сопровождения. Сейчас, задним умом я понимаю, что он уже тогда подозревал или предчувствовал что-то. Может быть, не желал, чтобы его шантажировали мной. Хотя, очень сомневаюсь, что меня не принесли бы в жертву деньгам в такой ситуации. 

Меня всё больше накрывала тупая ноющая бестолковость бытия. Всё чаще я ловил себя на мысли, что проживаю чужую жизнь, растрачивая свою. Что где-то может жить тот, кому бы очень подошло такое существование и сделало бы его счастливым, но он живет другой жизнью. Возможно, тоже не своей. Может быть, даже моей. И от того несчастлив.

– Ты идиот, Арти. Всегда им был, всегда будешь и от идиотизма умрёшь, – Валерик поджал под себя тощие задние лапки, прячась под разноцветным пляжным зонтиком, и манерно растопырил пальчики для придания наибольшей убедительности сказанному.

– Хорошо, я идиот, а ты гений, – согласно кивнул Артур и прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу.

– Это хорошо, что ты не отрицаешь очевидного, – Лерчик прилепил на свой блеклый носик дурацкий треугольничек какого-то стикера, созданного специально для таких неженок.

– Иди уже жрать свои приторные коктейли, опарыш. И заткни, наконец, свои говорящие «булки». Или это у тебя лицо?

– Хамло. Наглый невоспитанный провинциальный гадёныш. И да, у меня, в отличие от тебя, есть лицо. А у тебя, кстати говоря, одна нога короче другой, поэтому ходишь ты как больная утка. Ты вообще только в горизонтальном положении шикарен.

– Ну, так наслаждайся, пиявка, – Артур расслабленно растянулся в шезлонге и прикрыл лицо белой шляпой.

– Зачем ты его дразнишь всё время? Живи и радуйся. Чего тебе не хватает? Синяков? – злобно шепчет эта моль, прикрывая свою бледную тушку огромным полотенцем.

– Мне не хватает жизни, Лерочка, – рука Артура пробирается под плотное покрывало и находит узкую переднюю лапку Валеры, сплетает с ней пальцы. – Вот ты живешь?

– Я хотя бы не нарываюсь, – понимающий вздох прорывается из-под широкополой матерчатой панамки с глупыми медвежатами Тедди.

Валерка – единственный, кого хоть с натяжкой я мог тогда назвать другом. Наши владельцы тесно дружили и вели общие дела, поэтому мы часто и подолгу виделись. Нам было нечего делить, нечему завидовать. Мы находились примерно на одном уровне золочёности клеток и примерно в одинаковом положении.

Маленький, худой аристократ с болезненно бледной кожей. Хрупкий, словно высохшее деревце или недокормленный ребёнок. Сгусток язвительной ранимости. Пессимистичный практичный реалист с умелым ртом. Мне не раз довелось испытать на себе его умения и многому удалось научиться, пока наши папики хлебали дорогущий виски из многолитровых бутылей. Такие выпускают известные производители для стремительно разбогатевшего быдла.

Сколько ночей было проведено в объятиях этих тонких лапок под богатырский храп упитых хозяев жизни, с молчаливого попустительства обеих команд охраны. Пару раз нас будил Коля, чтобы мы не попались под горячую руку злым с похмелья дельцам. Несанкционированное спаривание дорогих комнатных зверьков, мягко говоря, не приветствовалось.

Именно Лерчик научил меня, как открыть тайный счет в одном хитром банке и потихоньку перекачивать на него мелкие крошки от выдаваемых мне денег на будущее. Суммы были практически неограниченны, и утечку никто не должен был заметить.

Он учил меня выживать. Изворачиваться и отводить от себя, казалось бы, неминуемые удары. Он подхватывал меня в самом начале кипения, иногда успевая предотвратить новые приступы сумасбродства. Частенько выдавал полный пакет тумаков и брани с дополнительной страховкой от недопонимания. Я прикрывал его связь с нищим байкером, которого Лерчик обожал до дрожи в хилых конечностях.

Мы держались друг за друга, и я понимал, что и Лерке я необходим не меньше, чем он мне. А может и много больше. 

Однажды он всё-таки сбежал со своим психованным мотоциклистом. Прошло почти четыре месяца, прежде чем я услышал о нём снова.

Вечером в комнату Артура вошел Николай. Парень напрягся в предчувствии неприятностей.

– Я хочу, чтобы ты знал, Артур. Валеру нашли. Вы ведь дружили, насколько я помню?

Парень поджал губы, не зная, как реагировать, и неуверенно кивнул.

– Его нашли мёртвым. Где-то на Дальнем Востоке. Спустя две недели после того, как был обнаружен труп его дружка. Вероятнее всего, их пытали. Подробности я могу сообщить тебе отдельно и даже показать фото, если хочешь, – мягкая опасная улыбка. – Убийц не нашли. Разумеется, прошло достаточно времени, чтобы их смерть уже никак не была связана с побегом. Надеюсь, не нужно тебя просить, чтобы ты вёл себя как можно осторожнее в этом полном опасностей мире?